Он мог бы сейчас лучше и подробнее описать все эти рассказы старого генерала. Меня они не очень интересовали, поэтому я слушала вполуха. Зато в моей памяти прекрасно сохранилась комната. Она была не похожа на все остальные комнаты в обычных квартирах. Мебель была какая-то необыкновенная. Сидели мы с Ромкой всегда на кровати, покрытой пушистым одеялом, похожим на шкуру какого-то зверя. Не было у этой кровати ни полога, ни спинок с вензелями, зато она могла складываться и раскладываться. Окно в комнате было большое, с широким подоконником, у окна висел гамак. В одном углу стоял штурвал, а над ним висела голова оленя с огромными рогами. На стенах в беспорядке громоздились полки с книгами. И книги все были очень-очень старые, а рядом с книгами лежали морские раковины, много раковин, и все такие красивые, разноцветные. Генерал давал нам послушать, как шумит в них море. А с потолка свешивались модели кораблей, они покачивались при сквозняке. Казалось, будто они сейчас уплывут.
Стены были заклеены географическими картами. Мы с Ромкой водили по ним носами, играя в путешествия: из Африки в Южную Америку, потом в Антарктиду или в Австралию, до севера мы обычно не дотягивались. Кроме карт на стенах висели шпаги и сабли, был даже один меч. Старый генерал говорил, что этот меч найден в Англии и принадлежал какому-то древнему королю.
Еще там висели всякие старые револьверы и охотничьи ружья. Генерал был охотником, иногда в своих рассказах он внезапно переключался на охоту. Сначала армия идет в бой, и вдруг это уже не армия, а волки, лисы, медведи, зайцы, рыси бегут по лесу и всякие другие звери. На полу вместо ковра лежала медвежья шкура, и шкуры зверей помельче висели на стенах.
Ромке генерал подарил морской кортик. Ромка не расставался с ним ни на минуту и неутешно рыдал потом, когда мама в целях безопасности отняла у него кортик и отдала обратно генералу.
Пока я клевала носом, Ромка рассказывал о своей собственной армии и жаловался, какая она никудышная: пушек мало, солдаты – трусы и дезертиры, лошадей кормить нечем. Генерал внимательно слушал, пуская кольца дыма в окно, и посмеивался в седую бороду.
В нашем доме было много и других обитателей. Например, госпожа Блестяшкина. Она была знаменитой актрисой и занимала весь второй этаж. Госпожа Блестяшкина жила вместе со своей дочерью Камиллой, уже очень взрослой. У нее был еще сын Альберт, но он уплыл в Нью-Йорк на белом пароходе и там женился на американке. Госпожа Блестяшкина его прокляла и вычеркнула из своей жизни.
Мы с Ромкой очень любили бывать на втором этаже. Мне всегда эта квартира казалась дворцом, потому что я в то время еще не видела ничего более восхитительно-блестящего. Разве что только театр, но в театре мы бывали редко.
Каждый вечер в больших светлых залах собирались гости. Они пели, ели, танцевали. Мы с Ромкой, когда забредали туда, видели только одни ноги в черных брюках и начищенных до блеска ботинках и разноцветные, кружевные в складках подолы платьев. Только иногда с высоты к нам спускалось какое-нибудь красивое лицо, обрамленное бриллиантами, и восклицало: “Какая хорошенькая маленькая девочка! Какой чудный малыш!” Нам с Ромкой это не нравилось.
Огромные залы ярко блестели, в каждом углу возвышались золотые канделябры со свечами, на полу лежали мягкие ковры, зеркала были от пола до потолка, дубовые шкафы и серванты со столовым серебром и фарфором подпирали стены. Огромные окна с бархатными портьерами, огромные хрустальные люстры на потолках, мраморные камины почти в каждой комнате, две ванны. Диваны и кресла бархатные и мягкие-мягкие. Паркет блестящий и гладкий, как каток.
Госпожа Блестяшкина нас с Ромкой любила. Она угощала нас шоколадными конфетами и пирожными. Потом она учила меня спрягать французские глаголы и играть на пианино. Мне, конечно, больше нравилось есть пирожные. Ромку она почему-то любила меньше, только гладила его по голове, когда он попадался ей на глаза.
Люди в доме жили самые разные. Бедные и богатые, худые и толстые, умные и глупые, счастливые и неудачники. Одним везло, другим не везло, у одних квартира была больше, у других меньше, у одних денег было больше, у других совсем не было. Был даже один мелкий воришка. Он очень быстро бегал и играл на губной гармошке. У него ничего не было своего. Все краденое, все до последней мелочи. Папа говорил, что он сам себя украл. Ромка даже был уверен, что он и нос, и уши, и руки, и ноги тоже у кого-то стащил. Потому что одна нога у него была длиннее другой, одно ухо торчало, другое нет, правый глаз был зеленый, а левый голубой, нос большой и курносый, и все время этот нос лез туда, куда его не просят, вынюхивал, что где происходит. И губа у него была заячья. А руки такие ловкие, цепкие, каждую минуту искали, где бы что стащить. И все тащили, что плохо лежало.
Вот только детей в доме было мало, вернее, кроме нас с Ромкой, их вообще не было. Разве только Асенька, но она была почти Катькина ровесница, вот только в гимназию почему-то не ходила, всегда носила одно и то же платье до пят, и коса у нее тоже всегда была жутко растрепанная. А два близнеца с шестого этажа вовсе не считались. Они беспрерывно орали и слюни пускали. Целыми днями только и делали, что лежали в кроватке. Поэтому играть нам с Ромкой было не с кем.
В нескольких шагах от нашего дома на углу большого перекрестка стоял магазин “Детский мир”. Это было самое замечательное место на свете, даже лучше, чем кафе с мороженым. Во-первых, потому что не надо было переходить дорогу, чтобы туда попасть. Во-вторых, этот магазин был набит игрушками. Целые горы самых разных игрушек. Много-много-много! Они стояли на полках, на прилавке, висели под потолком, на стенах, и посреди магазина и под прилавком тоже их было припрятано невообразимое множество. Игрушки распиханы и рассованы по всем углам.
Мы с Ромкой любили ходить туда даже больше, чем в кино. Ведь можно было входить бесплатно и таращиться на все эти чудеса сколько угодно, и в руки брать давали, вот только нельзя их было взять и все сразу унести домой. Мы могли просто смотреть на игрушки и все, потому что они нам не принадлежали, а принадлежали хозяину магазина, уже седому старичку с орлиным носом, на котором гордо восседало крошечное блестящее пенсне. Старичок этот был игрушечным мастером. Он сам все эти игрушки делал и чинил, если они вдруг ломались. Вообще-то он еще чинил часы по совместительству и бинокли.
В этом магазине была всего одна витрина, но зато большая, почти во всю стену. Это была самая замечательная, самая красивая витрина во всем городе. Бывало, пойдем мимо, да так и уткнемся в нее носами и стоим час, и два, и три, и целый день могли простоять. Никто не мог нас оттащить от этой витрины. Особенно красивой она была в Новогодние праздники. В это время все витрины в городе – чудные картинки, но по сравнению с витриной “Детского мира” остальные ничего не значили.
Я помню ее так точно, до мельчайших подробностей, как будто видела минуту назад. В центре Ромкина мечта – железная дорога. Она занимала большую часть витрины и выглядела как целый крошечный мир. Орава мальчишек часами стояла, прильнув к стеклу; несколько пар восхищенных глаз глядели сквозь снежный узор, как поезд мчится по серебристым рельсам вдоль зеленых лугов Швейцарии, через Альпы в Париж, вот он проезжает под Эйфелевой башней, едет в Лондон – трезвонит Биг Бен. Дальше Дрезден, Прага – маленькие домики с разноцветными черепичными крышами. Петербург – корабли. Венеция, Рим, Афины, египетские пирамиды, древние развалины, дремучий лес, замки королей, горы… Этот маршрут я помню наизусть, к сожалению, лучше, чем таблицу умножения. А старичок поглядывал из-за прилавка на мальчишек и тихонько посмеивался: он прекрасно знал, что родители никогда не смогут купить им эту железную дорогу на Новый год.
А такая была замечательная железная дорога! Совсем как настоящая. Паровоз с большой трубой, из которой шел настоящий дым, и тремя вагонами: пассажирский, спальный вагон и вагон-ресторан. Темно-синий поезд с серебристыми колесиками несся по рельсам, пыхтя и подпрыгивая. На каждой остановке он давал гудок перед отправкой. Крыша у вагонов откидывалась, а внутри сидели маленькие человечки-пассажиры, совсем как настоящие. Правда, когда их начинали внимательно разглядывать, они, хитрюги, сразу замирали. Но пока поезд мчался по рельсам, человечки, конечно, оживали и шли в вагон-ресторан.
Разумеется, железная дорога была не единственная Ромкина мечта. Он еще мечтал о самолете. Там на витрине был один, он висел под потолком, широко расправив крылья, и время от времени бился носом в стекло, порываясь взлететь. Самолет был белоснежно-серебристый, пропеллеры у него вертелись, мотор тарахтел, в руках он так и дрожал – стремился в небо. Самолет этот мог летать ничуть не хуже настоящего. Старичок нам с Ромкой показывал, как он летает.
Но самое главное, что просто жизненно необходимо было Ромке, – это, конечно, новая армия, чтобы с пехотой, кавалерией, артиллерией, пушками, никак не меньше десятка, знаменами и всеми генералами с орденами. Все как полагается. На витрине была такая армия, солдатики выстроились за стеклом стройными рядами под знаменами, готовые к бою. Ромка глядел на них и уже видел, как они идут в бой и падают смертью храбрых в прихожей на коврике и под диваном в гостиной. Он уже слышал грохот пушек и отдавал команды, кричал: “Вперед!”…
Но однажды пришел какой-то дяденька с бакенбардами. Помахивая тросточкой, он вошел в магазин, поправил свой атласный галстук и, приподняв черную шляпу в знак приветствия, попросил упаковать всю Ромкину армию в коробку в подарочной обертке с бантиком. Затем он еще раз приподнял шляпу на прощание, сверкнул бриллиантовыми запонками, сел в экипаж вместе с упакованной армией и уехал.
Ромка говорил, что второй такой армии не найти на всем белом свете.
Зато на Новый год Ромке подарили револьвер, игрушечный, конечно, черный, с серебристыми вензелями, холодный и тяжелый, как настоящее оружие, даже с пистонами. Ромка был на седьмом небе от счастья, прыгал и всем показывал свой револьвер, как стреляет. Он все время чистил его носовым платком до блеска, так что серебристая краска начала слезать. Ромка ни на минуту с револьвером не расставался и спал с ним в обнимку.
Все, о чем мы с Ромкой мечтали, так просто не перечислишь. Мне, например, нужны были куклы. Там в магазине их было невероятное количество. Самые разные куклы, с локонами и стрижкой, в туфлях и ботинках, в шляпах и без. Часами я их разглядывала, а куклы глядели на меня с полок своими большими карими, зелеными, голубыми и черными с искоркой глазами и будто понимали, что я лучше всех других девочек, вместе взятых. У каждой куклы было свое имя и положение в кукольном обществе. Богатые куклы имели дом, гардероб и пони с экипажем, а бедные только зонтик от солнца и маленькую плюшевую собачку. Больше всех других мне нравилась одна кукла, моя любимица, ее звали Грейс. Она сидела на витрине. Не знаю, почему Грейс мне нравилась, ведь у нее не было ни дома, ни пони, ни даже зонтика с собачкой. Она смотрела с витрины на улицу грустными голубыми глазами, а я смотрела на нее с улицы, и мне всегда казалось, будто Грейс живая, что она может ходить и говорить, только ей не хочется, потому что она одинока. У нее были длинные светлые локоны, а на голове соломенная шляпа с цветами. Из всего гардероба у нее было одно-единственное летнее платье в сине-белую клетку, потому что Грейс родилась в Шотландии. Должно быть, она очень скучала по своей родине. Грейс сидела на витрине много лет. Только, когда я подросла, она куда-то исчезла. Я была уверена, что Грейс вернулась в Шотландию.