Пат решил, что самое время пустить слезу. А я всерьез испугался, неужели Ника действительно собирается сдать нас американской полиции?! Ради своей страны она пойдет на все, что угодно. Даже родного брата отправит в какую-нибудь американскую колонию… Ну нет, Ника ни за что на свете не расстанется со своим обожаемым братиком, уж кого-кого, а Патти она вытащит. А вот мной, пожалуй, Ника запросто пожертвует. Неужели я стою целой Северной Ирландии?! Вот такие страшные мысли пронеслись в моей голове за пару минут под пристальным взглядом Ники. Эх, а я-то еще думал – из лучших побуждений! – что наверно придется жениться на ней, когда вырасту…
– Ну чего тут обсуждать! Их нужно немедленно спрятать где-нибудь в Швейцарии!
– Лучше в Лондоне, – предложил Алекс. – Все наши с царских времен там прятались, и до сих пор чуть что, сразу в Лондон. Никто найти не может.
В этот решающий момент зазвонил телефон, пронзительно и неожиданно. Мы все замерли и уставились друг на друга. А вдруг это уже за нами?!
– Спокойно, – Алекс нашел телефон. – Переговоры буду вести я. Это по моей части. Вы тут все практически родственники, в том числе будущие, а я нейтральное лицо… Супер агент уровня 3D слушает. Сообщите ваши координаты… Мое почтение, мадам! Прошу прощения за излишнюю секретность, но при таких обстоятельствах, сами понимаете… От нервов хорошо помогает валерьянка… Ну что вы, я совсем не хотел вас обидеть!.. А вы случайно не из ЦРУ?.. ФБР?.. Неужели КГБ еще существует?!.. Может, ИРА?.. Боюсь, что наши переговоры зашли в тупик, – вздохнул Алекс, обращаясь скорее к нам. – Нервная дамочка попалась. У нее неизлечимое свойство все преувеличивать. По-моему, она не связана со спецслужбами… Мадам! Позвольте представиться, Александр Перепрыгинс-Хомячков 4-й, можно просто Алекс… Нет, она не в настроении. Слушай, Пат, женщины это по твоей части, – Алекс протянул телефон Патти.
– Мистер Макинтош слушает! – торжественно произнес Пат, вдруг выпучил глаза и швырнул телефон куда подальше, будто обжегся. – Это ваша бабушка!
Алик быстро отыскал телефон среди подушек.
– Привет, бабуль! Как дела?.. Не-е, у нас все нормально!.. Не-е, мамы нет!.. Да мы в порядке!.. Да ничего особенного!.. А ты как там… Где?!! В Австралии?! – Алик даже подскочил. – Но… как… как ты… туда попала? Бабуль, ты уверена?.. Кенгуру твою шляпу съел? Ты что, рейс перепутала?.. Ой, извини, бабуль, ну конечно, тебя посадили на другой самолет… да, обманули, обокрали…
Алик немного отодвинул трубку от уха с понимающим видом. Телефон надрывался бабушкиным голосом о том, какие бестолковые идиоты работают в нынешних аэропортах, где никому нельзя верить, все террористы и воры, короче, сплошная бюрократия. Затем бабушка плавно переключилась на папу, заявив, что он специально все подстроил, чтобы от нее избавиться. Но ничего у него не вышло, потому что бабушка вылетает первым же рейсом в Нью-Йорк.
– Знаешь, бабуль, тебе лучше повременить, – осторожно произнес Алик. – Австралия замечательная страна, тебе там понравится… Боюсь, у нас сейчас нелетная погода…
Бабушка еще повозмущалась немного, но кто-то отобрал у нее телефон и, кажется,… съел.
Мы долго молчали, переваривая самое невероятное событие за последние два месяца. Если бабушка очутилась в Австралии, то теперь можно ожидать всего, что угодно.
Ну почему из всей нашей семьи под счастливой звездой родилась только бабушка?! Почему ей всегда везет больше других?! Она сейчас в далекой солнечной Австралии, где тепло и кенгуру, а мы должны прозябать здесь в кромешной тьме посреди огромного, мрачного, страшного Нью-Йорка!
– А я тут на прошлый уикенд на дне рождения был, – вспомнил Алекс, – девчонка одна из класса пригласила. И так все официально, приглашение в цветочках. А живет она у черта на рогах, короче, где-то в пригороде. Добирался я туда полдня на велике. В метро меня ничем не заманишь, себе дороже, одних старушек с пушками столько развелось… Дом – огромина, прямо целый дворец, с колоннами, бассейном и всем прочим. Народу завались, школа полным составом, и все, как один, в разноцветных колпаках и со свистульками. Мне сразу как-то не по себе стало. И что вы думаете, не успели принести торт, вдруг является, будто с того света, совершенно жуткий клоун, орет, как резаный и начинает гоняться за детьми по лужайке перед домом, будто ошпаренный. Такой визг поднялся, вы бы видели, что там творилось… Припустил, значит, этот мерзкий клоун за мной, визжит, пищит, я думал, все, конец, еле ноги унес. Я клоунов и так не очень-то люблю. Но чтобы на дне рождения бешеные клоуны…
Тут на меня что-то странное нашло, словно воздуха не хватает, и я задыхаюсь, честное слово. На самом деле на меня уже давно что-то накатывало, а сейчас внезапно прорвалось наружу. Я вскочил, потому что понял, что больше не могу здесь находиться, мне нужно на свежий воздух. Я понесся очертя голову прочь из квартиры. Входная дверь опять оказалась нараспашку.
– Эй, Улетайкин, ты куда собрался, шустрый какой?
Вот знакомая черная лестница. Ухнул в темноту со всего разбега, и тут мне показалось, будто я исчез. Испугался жутко, но с перепугу еще быстрее припустил вниз. Ох, и набил же я себе шишек!.. Просто удивительно, как только ничего не сломал! Ребята кинулись за мной следом с фонариками, а Пат со свечой, как на похороны – кошмарное зрелище! Бегут, орут хором, по-моему, они перепугались, решили, что я тронулся. А кто бы, скажите, не тронулся после всего этого.
Я наверно сотни две ступенек пересчитал, пару раз перелетел через лестничные пролеты и, в конце концов, запнулся и окончательно грохнулся. Вот такой вот бесславный конец моей бессмысленной жизни. Люди будут вздыхать: он был так молод…
– Женька спятил, с ума сойти можно! – послышался сверху голос Ники.
– Я думал, он сел на крысу, – произнес Пат, – или увидел привидение.
– Боже мой, он ведь может убиться насмерть! – воскликнула Элис в ужасе. Хоть кому-то не безразлична моя судьба! Если я правильно понял ее английский.
– Предлагаю план поисков, – сказал Алекс, – разойтись по одному и посветить по углам.
Но нашел меня Алик. Я не стал особо возражать, когда он взял меня на руки, как маленького, и стал спускаться по лестнице, правда, при этом немного пошатываясь. Остальные пошли следом, решив, что свежий воздух никому не повредит. А мне было плевать, пусть думают, что хотят.
На первой же лестничной площадке Алик шмякнул меня на пол. Но дальше я сам мог идти, пусть лучше свою Алиску на руках таскает, а то она того и гляди свалится в обморок. Ника тут же крепко схватила меня за руку, видимо опасаясь, как бы я снова куда-нибудь не побежал. Пат пристроился рядом с Элис и заявил, что ему тоже нехорошо. Пока мы спускались, он несколько раз чуть не подпалил нас свечкой.
Не успели мы дойти до первого этажа, вдруг из темноты кто-то как зарычит… Стены ходуном, лестница под ногами задрожала, штукатурка посыпалась. Такого чудовищного рева мир еще не слышал. Словно под лестницей засел голодный озверевший динозавр.
Нет ничего страшнее огромного монстра, притаившегося в кромешной тьме, скачущих по стенам лучей от фонариков и узкой лестницы, уходящей нескончаемыми ступеньками высоко наверх. Я чувствовал себя героем фильма ужасов с помесью триллера. Мы удирали со скоростью света, но ступенек становилось все больше, казалось, лестница ведет в одну из тех черных дыр, которые поглощают время и зовутся бесконечностью. Пережив столько кошмаров наяву, поневоле станешь философом.
Я бежал последним и всем телом ощущал ужасного монстра у себя за спиной, может, воображение разыгралось, но я отчетливо слышал топот гигантских лапищ с длиннющими когтями, леденящий душу храп и даже чувствовал его горячее дыхание… Наверняка это монстр с огромной пастью, полной острых клыков, обливающийся слюнями, как волки-оборотни в ужастиках. В тот момент я понял, как права была мама, когда запрещала смотреть телик до поздней ночи.
Внезапно Пат не выдержал и совершил величайший подвиг в своей жизни, он швырнул в монстра горящую свечку. Словно маленькая огненная ракета, свеча прочертила дугу над нашими головами и с шипением ухнула в темноту. Внизу раздался визг и вой, неподдающийся никакому описанию, это вой раненого чудовища, рассвирепевшего от боли еще больше. В воздухе запахло паленой шерстью. С нижних этажей потянулся дым. Кажется, Пат устроил пожар.
Я споткнулся и так и остался лежать на ступеньках, чувствуя, что сил встать на ноги уже нет никаких, тело ноет и голова кружится. Еще некоторое время до меня доносились крики, проклятия Ники, топот убегающих ног, отдаленный вой зверя, который теперь перешел в рычание и гавканье. Но потом все стихло, и снова опустилась непроницаемая черная тьма.
Я понял, что такое одиночество, это когда остаешься совершенно один в темноте. На какое-то мгновение я ощутил себя героем очень знакомой книги, только никак не мог вспомнить название. Так бывает, когда вертится на языке, а сказать не можешь. Мне вдруг стало интересно, словно я попал в одну из тех историй, где главный герой совершает великие подвиги, и о нем слагают легенды. Но ведь там все заканчивается хорошо? Из темноты обязательно есть путь, его нужно только найти. Правильный путь… у каждого свой…
13
Я очнулся от странного света. Это был свет в конце туннеля. С небес ко мне спускался ангел.
– Как я рада, что ты жив, Улетайкин!
Ника спускалась по лестнице с фонариком в руке. Скажи мне кто-нибудь пару дней назад, что настоящее счастье – это Ника Макинтошкина, явившаяся из темноты с лучом света, я бы не поверил. Но сейчас именно в этом и заключается все счастье мира. Казалось, я был готов признаться ей в любви. И только святое провидение удержало меня от столь роковой ошибки.
– Все разбежались, балбесы, – сердито пробурчала Ника. – Ну, я им задам, вот только поймаю!.. Но ты не бойся, Женька, я тебя никогда не брошу, – она ободряюще похлопала меня по плечу.
При других обстоятельствах я бы ей сказал, что именно этого и боюсь. Я попытался сесть и застонал. Пусть пожалеет. Но Ника тут же заявила, что я наверняка сломал себе парочку ребер. А потом принялась вспоминать, как она в детстве руку сломала в борьбе за родину. В детстве, скажет тоже, как будто она сейчас прямо очень взрослая! Меня вдруг осенило, впервые за целый год, что я знаю Нику, мы остались вдвоем наедине. Обычно рядом все время вертелся Патти. Сразу в голову полезли всякие левые мысли…
– Ну что, так и будем здесь сидеть до скончания века или пойдем! – решительно заявила Ника без тени вопроса. – А то и задохнуться недолго, надымили тут.
Постанывая, я попытался встать, ухватившись за перила. Ну, разумеется, Ника одним движением цепких рук пришла мне на помощь, едва не спихнув меня с лестницы. Ребята в школе лопнули бы со смеху, увидев, как Ника Макинтошкина тащит меня вверх по лестнице, словно я какой-нибудь мешок. На все мои возражения Ника начинала больно щипаться.
– Потихоньку, шаг за шагом, и мы дойдем, – приговаривала она, пока я с трудом переставлял ноги. – Между прочим, в детстве я хотела стать военным врачом, выносить раненых с поля боя.
– Ты можешь не тыкать мне в глаза фонариком, – произнес я обиженно. – Иначе я ослепну, и мы грохнемся, потому что ты не освещаешь дорогу.
– Умирающие не возникают, – отрезала Ника в ответ.
Тогда я решил, что больше не издам ни звука, но вместо этого сердито засопел.
– Зря ты, Жень, на меня дуешься. Я же тебе жизнь спасаю. Думаешь, ты бы без меня выбрался, а зверя забыл? Он там, внизу караулит. И вообще, представляешь, сколько тут всякой дряни прячется в углах! Одному в этом мире не выжить, это я тебе говорю, последняя из великих… а впрочем, ты уже понял. Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты остался один, самое страшное – это одиночество. Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, то даю тебе честное слово Макинтошкиных, что в следующий раз ты меня спасать будешь.
Судя по всему, это заявление должно было меня утешить. Но на самом деле я ничуть не сержусь на Нику, наоборот я почему-то даже счастлив, что она со мной, здесь, в конце всего.
– Тебе не кажется, будто мы попали в какую-то книгу? – спросил я.
– Не знаю насчет книги, но то, что мы в настоящем кино – это точно.
Долгое молчание и нескончаемый подъем навеяли мне очередные депрессивные мысли.
– Черные дыры бесконечности уводят в бездну одиночества.
– Э, да ты совсем плох, – сказала Ника, усаживая меня на ступеньки. – Ладно, передохнем. А то тебя тащить на голодный желудок… Слушай, Жень, – произнесла Ника, водя фонариком по одинаковым серым стенам, – это, конечно, звучит глупо, но, кажется, мы немного заплутали.
Ника свесилась с перил, глядя то вниз, то вверх, и чуть не уронила фонарик, пытаясь осветить уходящие в темноту лестничные пролеты.
– Понастроили, тоже мне, небоскребы, черт ногу сломает, – пробурчала она.
Мне очень хотелось, чтобы она села и перестала мельтешить перед глазами, и так голова кружится.
– Тебе когда-нибудь было страшно? – спросил я. – По-настоящему, очень страшно?
– Не помню точно, – ответила Ника. Взглянув на меня, она, наконец, села рядом. – А тебе что, страшно?
– Да нет. Просто спросил, – пробормотал я, уставившись на свои кеды.
– А мне да, – довольно произнесла Ника, хотя судя по голосу и выражению лица трудно было предположить, что ей действительно страшно. – И когда мне страшно, я обычно пою, – и вдруг Ника как запоет во все горло: – Закрой свои глаза, и я тебя поцелую! Завтра я тебя покину! Помни, я всегда с тобой! И когда я уеду, я буду писать домой каждый день и посылать тебе всю мою любовь! Всю мою любовь!.. Что?
Она перестала горланить, обнаружив мое удивление и некоторое замешательство.
– Давай петь вместе… На помощь! Мне нужен кто-нибудь! На помощь! Ну, хоть кто-нибудь!..
Я подскочил, как ошпаренный. Пронзительные вопли Ники отскакивали от стен и разносились по всему дому (или по всему Нью-Йорку!) громогласным эхом.
– Ты прав, это не самая подходящая песня… А что, да, я люблю Битлз. По крайней мере, хотя бы один из них ирландец. Ну, ты будешь петь или нет! Что-то я не слышу! Опять мне одной отдуваться!
– Есть места, которые я буду помнить, – затянул я дрожащим голосом, – всю мою жизнь. – Ника сразу подхватила: – Хотя многое уже изменилось, что-то навсегда и далеко не к лучшему…
Мы просто сидели там, на лестнице в темноте и пели, как ни в чем не бывало. И страх улетучился, исчез сам собой.
– Жизнь очень коротка, и времени нет для суеты и войны, мой друг…
На мгновение я даже забыл про темноту и все ужасы этой нескончаемой ночи.
– Что мне нравится в Англии, так это Битлз, – сказала Ника, спев три раза ''От меня тебе с любовью''. – Да, пожалуй, Битлз – самая классная вещь в Англии.
Меня немного покоробило, что Битлз назвали ''вещью'', но Ника явно говорила от души и честно (может, впервые в жизни!), поэтому я не стал возражать.
– Битлз и ''Властелин колец'', вся история с самого ''Хоббита''. Ты ''Хоббита'' читал? Ну и дурак, там такой дракон – супер! Я сто лет назад в детстве прочитала. Вот соберусь с мыслями и ''Властелина колец'' тоже прочитаю, когда время будет. Да, а еще… еще… Колин Ферт… – Ника мечтательно закатила глаза в темноту. – И Джуд Лоу… – взгляд Ники в свете фонарика показался каким-то безумным. – И еще этот, который Леголас, ну, то есть этот… как его… Орландо Блум… – тут Ника испустила такой невероятный вздох, что я почувствовал себя странно.
По-моему, с ее стороны не очень-то вежливо умиляться и воздыхать по кинозвездам, которые знать ничего не знают про Нику Макинтошкину, в то время, как я сижу рядом, и вообще у нас типа непредвиденное свидание. Это я, конечно, загнул, но все равно могла бы спуститься с небес на землю и уделить мне побольше внимания.
Вдруг Ника принялась очень внимательно меня разглядывать, будто я чудо в перьях.
– Между прочим, мы уже знакомы год и один месяц и ничего толком друг о друге не знаем.
Эта ошеломляющая фраза ввела меня в глубокий ступор. Я даже смутился, а потом испугался: чего же такого особенного я еще не знаю про Нику Макинтошкину? Может, мои догадки оправдались, и она сверхзасекреченный агент-шпион ИРА?!
– Твой любимый фильм? Только самый-самый-самый любимый!
– ''Властелин колец'', – ответил я, не задумываясь. (А о чем тут думать?)
– Когда мы ходили на спецпоказ ''Две крепости'', ты же весь фильм с закрытыми глазами просидел!
– Неправда! – возразил я. – И вовсе не весь! Я смотрел сквозь пальцы. Все время казалось, что в меня летят стрелы. ''Братство кольца'' мне больше понравилось.
– А мой любимый фильм ''Майкл Коллинз'', – гордо объявила Ника. – Я, когда вырасту, буду бороться за независимость, как Майкл Коллинз. Он был настоящим героем, не то, что некоторые.
– А я, когда вырасту, стану писателем, – сказал я вполне серьезно. – Сегодня я многое понял и решил, что пора заняться чем-то действительно важным. А то так и жизнь пройдет, и ничего не успеешь сделать. Никто о тебе не вспомнит. Понимаешь, если однажды этот мир рухнет, должно, ведь что-то остаться для будущего, какая-то память.
– Напиши огромную книгу, – предложила Ника. – Про жизнь. И войну за независимость. Может, по ней фильм снимут и Оскар дадут.
Нет, эта Макинтошка неисправима! Я ей про серьезные вещи толкую, а она все о своем.
– Тогда лучше я напишу, что война – это самая страшно-бестолковая вещь на свете, и никому она не нужна, люди и так умирают. А жить-то хочется.
– Женька, ты как всегда чертовски прав! – Ника хлопнула меня по плечу.
Понятия не имею, сколько времени мы сидели на черной лестнице, мне кажется, целую вечность. Я так устал, соображал плохо и уже толком не знал, чего мне больше хочется: спать или есть, или того и другого сразу. Ника еще долго распевала битловские песни. А глаза почему-то застилал туман, едкий и удушливый. Я словно впал в какой-то странный полусон, время от времени до меня долетали звуки �