Я сохраню тебя любовью

– Нюр, я смотрю на этих дедов и думаю: – В их возрасте и такие страсти, неужели бывает такая любовь одна на всю жизнь?

– Видимо бывает, Лиза. Дед Саня всю жизнь прожил бобылём, а в молодости он хотел жениться на бабе Мане, только дед Трофим опередил его.

– Я бы тоже хотела такую любовь встретить, одну и на всю жизнь. – Лиза вздохнула и, сменив тему спросила, – чёт, Нюра, я не поняла, у нас выходной вот так неинтересно и закончится? Этот козёл, Витька, пусть только покажется мне на глаза, ему мало не покажется!

– Лиза! Неужели ты думаешь, что он после проведённой ночи отдаст тебя своим друзьям? Это вряд ли. Вот мне интересно, Лизок, что ты ему такого можешь сделать, чтобы ему мало не показалось?

– Я, Нюра, ещё не придумала, но этого так не оставлю, вот увидишь!

Мы немного посидели у меня, и Лиза пошла домой. Я решила, чтобы выходной не прошёл даром сделать генеральную уборку в доме. Только затеяла мытьё полов, пришёл Витька и с порога закричал:

– Нюра, где Лиза?

– Домой пошла, сказала, если ты придешь, чтобы к ней зашёл! Ты, придурок, зачем девчонке голову морочишь? Тебе городских мало?

– Может я жениться хочу! – хохотнул он.

– Ага! Я так сразу и подумала.

– Ладно, Нюра, пока, пойду к Лизавете.

– Иди! – сказала я и ухмыльнулась, когда он отвернулся и пошёл к двери.

Витька побежал к Лизавете, а я продолжила уборку, сейчас там Лизка что-нибудь для него придумает. Я уже домывала крыльцо, когда прибежала Лизка и с хохотом стала рассказывать:

– Представляешь, Нюра, прихожу я от тебя, а бабушка набрала грибов и сидит их перебирает, моет. Я присоединилась к ней, решила помочь – всё равно делать нечего. Помыли грибочки, сложила я в ведро с этой водой всякие червивые и пошла выливать. Только вышла на крыльцо, заходит во двор Витька и от калитки начинает мне улыбаться и говорит:

– Лиза! Ты меня звала? Я пришёл. Пойдём прогуляемся? Собирайся быстрее, а то я уже соскучился. Раскинул руки и с улыбкой во весь рот идёт ко мне, а у меня в руках ведро с грязной водой и червивыми грибами, ну я и опрокинула всё это ему на голову. Он опешил от такого приёма, стоит смотрит на меня своими огромными глазищами, а потом очнулся и спрашивает:

– Лизка! Что это было? За что?

А я ему:

– Сам знаешь, урод! Вали отсюда, чтоб я тебя больше около своего двора не видела!

– Да пошла ты, деревня!

Он развернулся и пошёл со двора весь мокрый и грязный, а тут как раз дед Трофим шёл из магазина, увидел Витьку мокрого и в грибах, остановился, смотрит на него хохочет и говорит:

– Тудыть его в качель!!! Витька! Енто за чё тебя Лизок так приласкала? Ну, красавЕц!!! Здря ты сюды приехал со своими дружками, тута вам ничё не обломится, девки у нас гордыя и разборчивыя. Таки охломоны им ни к чему. Так чё, вали отседова, из деревни, не позорь своих родителев, обормот!

– Дед Трофим! Шёл бы ты… куда шёл! И не лезь не в свои дела! – прорычал злой Витька и, махнув рукой, понесся к своему дому. А дед Трофим повернулся ко мне и говорит:

– Молодца, Лизок! Умешь охолонуть мужика! – и, покачав головой, усмехаясь, потрусил дальше.

– Быстро ты, Лиза, с ним рассчиталась!

– Да я бы, может, что-нибудь поинтереснее придумала, да он появился так неожиданно. Ладно, с него пока хватит. А ты, Нюра, чем тут занимаешься?

– Да так, по хозяйству. Всё равно делать нечего, уборку сделала в доме.

И вот тут её прорвало:

– Всё Нюра! Не могу больше жить в деревне! Хочу в город! Ты говорила, что собираешься поехать в город, передумала уже?

– Почему передумала? Нет.

– А, чего тянем? Ждем зимы? Может, обсудим это дело?

– Да я не знаю, что мне с домом делать? Продать или сдать кому-нибудь?

– Давай, Нюра, вот что сделаем. Оставим дом пока под присмотром бабы Мани, а когда в городе устроимся, тогда можно в дом пустить жильцов и получать с них деньги. Дом сохранишь, и деньги лишними не будут, пойдут на развитие твоего бизнеса. Как тебе такое предложение?

– Звучит заманчиво, только у меня денег на открытие ателье маловато, а деньги, которые я, якобы, буду получать с жильцов за свой дом, пойдут на оплату квартиры, которую нам придётся снять в городе.

– Нюра! Ты почему все расходы на себя берёшь, я же буду работать и свою половину за квартиру смогу оплачивать? Ты сама говорила, что приедем в город, узнаем, сколько стоит аренда небольшого помещения, прикупим пару вязальных машин, чтобы ателье заработало. Ты же и сама будешь вязать. А ещё можно брать заказы. Давай, Нюрок, попробуем? Я тебе помогу. Ну, соображай быстрее! Что мы здесь в деревне заработаем? Ты же не собираешься всю жизнь здесь прожить?

– Лизка! А если мне здесь, в деревне, открыть это ателье, а готовую продукцию возить продавать в город?

– Да, но как ты сможешь у городских брать заказы? А сколько денег уйдёт на одни поездки туда-обратно? – возразила Лизавета, – тогда, Нюра, мы с тобой никогда не выберемся из деревни! А мне без тебя в городе нечего делать, а здесь я вместе с тобой завяну без мужа и без семьи. Здесь, даже замуж не выйдешь, разве что деда Трофима соблазнить?

– Лизка, даже не думай, баба Маня этого не выдержит, возраст не тот, но тебя за космы оттаскать ещё сможет. Да и дед Трофим хахаль уже пескоструйный.

Мы посмеялись с Лизой, а когда она ушла, я крепко задумалась о переезде в город. Ходила несколько дней обдумывала, как это лучше сделать. Даже дед Трофим, как-то встретив меня на улице, подошёл, положив руку мне на плечо, спросил:

– Нюр! Чё-то случилося? Я, который день наблюдаю за тобой, ходишь смурная, вся кака-то не така. Сказывай! Будем решать вместе чё делать. Можа и я на чё-нить сгожусь.

– Дед! Ты зря за меня переживаешь. Просто я хочу поехать жить в город, чтобы там заняться бизнесом, вот обдумываю, как лучше сделать, чтобы всё получилось, как я хочу.

– Бизнесом?! Ну девка, молодца! А в чём сумлеваесси? Денег не хватат? Давай я тебе свою пензию дам.

– Дед! Ты уже один раз отдал пенсию, баба Маня чуть не законопатила тебя в погребе, забыл? Не боишься, что исполнит обещанное?

– У-у-у-у, Нюрок! Бабка мине за всю нашу жизь знашь скоко всего обещала? Если ба она всё сполнила, я ба, Нюрок, давно помер! Ты токо скажи, а бабка не будеть против – она тебя любить.

– Нет, дед, мне пока не надо, но всё равно, спасибо!

– Ну, ладноть, тоды я пошёл, но ежли чё, обращайси! – дед повернулся и продолжил свой путь, а я задумалась о том, как я в городе буду без них жить. Мне их будет не хватать.

Витька Аверин с друзьями уехали, Лиза ходила грустная, глаза, как у коровы, печальные, время от времени тяжело вздыхает. Я смотрела на неё, смотрела, а потом говорю:

– Лизок! Теряюсь в догадках, ты до сих пор влюблена в этого придурка?

– Хуже! Я им тяжело заболела, Нюра!

– Скажи, а после того, как ты его облила помоями он к тебе приходил?

– Ему есть к кому приходить, и что мне за радость оттого, что он придёт, а я буду думать, что он только что был со своей городской девицей.

– Надо тебя срочно лечить от твоей любовной горячки, может самое время нам поехать в город, а то ходишь на себя не похожа?

– Чёт Нюра страшно мне ехать в город. Никого знакомых там нет.

– Это одной страшно, а нас двое. Надо Лизок ехать, а испугаться мы ещё успеем. Там же у тебя Витька. Он хоть номер телефона тебе оставил?

– Да где-то записан, только я не хочу его видеть и звонить не буду.

– А как же любовь?

– Так это же у меня любовь, а он такого слова не знает.

– Да и фиг с ним, обойдёмся. Лиза! Мы с тобой давно девочки взрослые и самостоятельные. Ты как хочешь, а я больше раздумывать не буду, поеду и будь, что будет.

В один прекрасный день, посчитав, сколько у меня денег, быстро собрала свой незавидный гардероб, для начала решила взять с собой только самое необходимое, и только хотела идти на остановку, как услышала во дворе шум, выглянула в окно, там дед Трофим трусит к моему крыльцу. Я открыла дверь, стою, жду. Дед запыхавшись поднялся на крыльцо и держась за сердце потащил меня в дом, говоря:

– Пойдём, Нюра, в дом, чёбы меня старуха моя не увидела. Дело у меня есь.

– Ну, заходи, дед, присаживайся, рассказывай, что за дело у тебя ко мне.

– Нюра! Я ходил в магазин, зашёл на всякий случай на почту, а мине Маруся, почтальонша наша, письмо дала, говорит от Нины, от дочки. А я жа, Нюра, без очков-то не вижу почитать, а домой итить пока не хочу, чёбы мою бабку не волновать заране, ты жа знашь, у неё сердце слабое. Нюра, почитай мине письмо.

– Давай, дед, твоё письмо.

Дед Трофим вытащил из кармана сложенный пополам конверт и подал дрожащей рукой мне. Я взяла его, посмотрела на деда, он сидит напряжённый, а в глазах страх и страдание. Я быстро открыла конверт, вытащила оттуда листок бумаги в клеточку, заглянула в него, потом подняла глаза на деда, он смотрел на этот листок, как заворожённый, я спросила:

– Дед, ты как?

– Я нормально, Нюрок, давай ужо читай! – нетерпеливо воскликнул он.

«Здравствуйте отец и мама. Простите, что не писала вам писем, жизнь меня закрутила так, что хорошего ничего не было, а о плохом писать и вас расстраивать не хотела. Муж у меня оказался очень жестоким и все эти годы у меня даже не было возможности сообщить вам, где я живу, потому что он запретил мне общаться с родственниками. Мне удалось с дочкой сбежать от него, теперь мы живём пока в другом городе, но я всё время боюсь, что он нас найдёт и убьёт, не о себе беспокоюсь, о дочке. Отец, мама, можно мы с дочкой Назирой приедем к вам? Я понимаю, что мне нет прощения и приму любое ваше решение. Напишите мне на Главпочтамт, потому что у нас нет постоянного адреса, мы живём у добрых людей, приютивших нас ненадолго. Если я не получу от вас письма, значит вы меня не простили и не ждёте, тогда буду как-то устраиваться здесь, в этом городе. Жду вашего ответа с нетерпением. Вот адрес, куда писать… Ваша любящая дочь, Нина».

Я дочитала, посмотрела на деда, а по его глубоким морщинам ручьями бежали слёзы, а дед Трофим их даже не замечал, сидел и молча смотрел в пол. Потом дрожащей рукой взял письмо, спрятал его в карман и сказал:

– Ну чё за девка така. Не глянулось ей дома, в городу захотела жить, а оно вона, как обернулося. Нюра, пойдём со мной, а то я боюсь один бабке сообчать таку весть, как ба не померла от радости. Мы ужо не думали, чё дождёмси хучь кого-нить, ан нет, вона, дочка объявилася, теперь хорошо будеть, весело.

Мы с дедом встали и отправились к бабе Мане. Она хлопотала на кухне, готовила обед. Увидев нас с дедом, напустилась на него:

– Ты где, старый, шляисси? Тебя тольки за смертью посылать! Купил молоко?

– Старая! Рано нам думать о смерти, мотри чё мине дали на почте! – дед вытащил из кармана письмо и ткнув в него пальцем, проговорил дрожащим голосом, – дочка… Нинка наша нашлася и наша внучка с ей, Нюр, как её зовут, забыл я? – спросил дед, повернувшись ко мне.

– Назира.

– Вот, слышала бабка? Назира! Надоть скоре отправить им письмо, чёбы приезжали, неча мотатьси по чужим людям. Эй, эй, бабка, ты чего? Ты куды заваливаесси, держися за меня, пойдём на диван, не падай здеся, – дед, бережно поддерживая бабу Маню, повёл её в комнату, довёл до дивана, я помогла её уложить, дед поправил подушку под головой, приговаривая, – ты, старая, дажеть не начинай болеть, некода нам, дочка приезжат, – дед наклонился к бабе Мане и заботливо спросил, – ну как ты, старая, где болить? Можа за врачихой сбегать, а? Ты токо скажи, я мигом, – а в глазах застыл страх и растерянность. Дед не знал, что делать и куда бежать, он очень боялся за свою бабку.

– Не надоть, старый, никуды бежать, людей беспокоить, маненько полежу и пройдёть.

К утру бабе Мане стало хуже, я позвонила в медпункт вызвала нашего деревенского фельдшера Елену Николаевну. Она пришла быстро, поставила какой-то укол и сказала, что, бабу Маню, надо срочно везти в больницу. Елена Николаевна ушла и вскоре приехала на скорой помощи, которую вызвала из города и увезла её. Дед сидел на диване расстроенный, разводил руками, говоря самому себе:

– Дык, ты, старая, чего удумала болеть то? Нинка вот приедеть с дочкой, а тебя нет дома. А я как жа тута, без тебя буду? Мине ведь одному ну никак незя, я дажеть обед не умею постряпать. Нюрк! Чё теперя делать-то?

– Дед! Ты не переживай так. Обед я тебе буду готовить, а баба Маня скоро поправиться. Видишь, как бывает, иногда сердце и радости не выдерживает. Ты не волнуйся, я завтра съезжу в больницу и навещу её.

– Нюра, ты мине помоги письмо Нинке написать, я ведь ужо и карандаш не удержу в руках. Давай, мы прямо чичас и напишем, пущай ужо скоре приезжають.

– Ладно, дед, напишем. Там баба Маня обед приготовила, давай я тебя накормлю, а потом схожу домой за ручкой и бумагой, будем писать письмо.

Я пошла на кухню, собрала обед и позвала деда. Он зашёл, сел и, посмотрев на стол, взял ложку дрожащей рукой и стал есть, но через несколько минут, которые он потратил на то, чтобы донести до рта ложку со щами, он оставил свои попытки и, повернувшись ко мне, попросил:

– Нюр, ты пообедай со мной, а то мине одному тяжко тута сидеть, без старой. Не привык я один. – сказал дед, отложил ложку и заплакал, прикрыв глаза рукой. Он горько вздыхал и всхлипывал, а я смотрела на него и понимала, что я не нахожу слов для его успокоения, что бы я сейчас не сказала, толку от моих слов не будет, потому что дед с бабой Маней за всю жизнь не расставался ни разу и теперь он очень сильно переживал за её здоровье, боялся потерять свою «старую». Через некоторое время дед немного успокоился, взял ложку и стал есть. Я устроилась за столом, налив себе борща, чтобы деду не было так одиноко. Обедали мы молча, но думали оба о бабе Мане, беспокоясь о её здоровье.

После обеда я принесла бумагу, ручку и мы с дедом стали сочинять письмо Нинке. Дед строжился, размахивал руками, тыкал пальцем в бумагу и говорил:

– Пиши, пиши. Всё, как сказываю, пиши. – а говорил он много и не по делу, – пиши Нюра, пущай чичас жа сбираются и возвертаются домой. Неча по чужим углам болтатьси, чай дом родной есь и родители пока ишшо живы, слава те хосподи. – сказал дед и широко перекрестился в передний угол, в котором и намёка не было, что там хоть когда-нибудь стояла икона.

Мы написали письмо, и дед быстро засеменил вдоль улицы на почту, чтобы его отправить. Уехать в город я теперь не могла, надо было присмотреть за дедом и дождаться возвращения бабы Мани из больницы. Хотелось бы, конечно, и Нинку с дочкой дождаться, но это как получится. На следующее утро я поехала в больницу к бабе Мане. Пришла я туда рано и меня не пустили, сказали, чтобы подождала, пока закончится обход. Я села в коридоре на лавочку и, дождавшись, когда врач уйдёт в свой кабинет, пошла в палату. Открыв дверь, заглянула и не сразу увидела бабу Маню, обвела взглядом всю палату и обнаружила её на кровати, в углу, около окна. Кроме неё в палате лежали ещё две женщины. Она меня увидела и позвала:

– Нюр, здеся я. Ты пошто приехала-то? Мине здеся хорошо, тепло и кормют вкусно.

– Попроведать приехала. Как ты, баб Маня?

– Ужо легше, Нюра. Как тама дед?

– Дед нормально, я присматриваю за ним. Переживает, что Нинка с дочкой приедут, а ты в больнице.

– Нюра! Неужли дождалися Нинку? Никода не думала, чё завалюся в больницу от радости.

– Ты, баб Мань, главное не переживай, тебе нельзя расстраиваться, а то надолго здесь задержишься.

– Нет, Нюра, мине незя здеся долго разлёживатси, я хочу дома встренуть дочку с внучкой. Как ты давеча сказала её зовуть?

– Назира.

– Вот имечко, прости хосподи, хоть ба запомнить, а то позору не оберёсси.

– Ничего, баб Маня, увидишь свою кровиночку и уже никогда не забудешь её имени. – я посидела ещё некоторое время, успокоила её, чтобы она не волновалась за деда и собралась домой. – Ладно, ты лежи, выздоравливай, а я поеду, дел много, да деду надо обед приготовить, чтобы он без тебя не похудел.

– Ой, Нюра, кака ты хорОша девка, спасибо тебе.

В следующую поездку к бабе Мане в больницу, дед Трофим напросился поехать со мной, говоря:

– Нюра! Возьми меня с собой, я без своей бабки жить не могу, ты жа знашь, как я её, лахудру, люблю. Я хучь одним глазком на неё гляну и мине легше будеть её дожидатьси, када она возвернётси домой.

– Ладно, дед, поехали.

Я привезла его к бабе Мане. Он зашёл в палату, увидел её в кровати, подошёл, сел рядом с ней и сказал:

– Чё, старая, лежишь? И скоко ты собираесси тута валятьси? Я тама один, никакого ухода за мной нет, а ты тута пристроилася и тебе дела нет до меня? – сказал дед, смахнув рукой вдруг набежавшую слезу.

– Умолкни, старый, за тобой ухаживат Нюра. Ты зачем ко мне приехал? Жаловатьси? Ехай домой и не волнуй меня. Нюр! Ты зачем его привезла?

– Так дед соскучился по тебе, баб Маня.

– Ой, я не могу! Соскучилси. Вот пущай      без меня поживёть, тада узнат, почём фунт лиха. Соскучилси он.

– Старая, не ругайси, мине и так плохо, я жа за тебя волнуюся, хожу один по дому, как привидение, а ты всё ругаесси и ругаесси, а тебе незя, у тебе сердце слабое. Лечись ужо, да давай скоре домой возвертайси.

– Ладноть, старый, потерпи маненько, скоро уже приеду, врач обещал отпустить через неделю.

– О-ё-ё-ё-й! Старая! Как через неделю? Это жа так долго, попроси его, пущай побыстре отпустить тебя домой.

– Ладноть. Попрошу. Всё, ехайте. Нюр, увози деда, сил моих не хватат мотреть на его страдания.

Прошло две недели. Баба Маня выписалась из больницы, я её привезла домой. Дед выскочил её встречать к калитке. Не успела баба Маня выйти из машины, как мы увидели деда Саню, который на всех парах семенил к их дому. Баба Маня остановилась, поджидая его. Дед Саня подбежал и, запыхавшись, спросил:

– Манечка! Ты как? Выздоровела?

– Саня! Тебе чё за дело? Да, выздоровела.

– Так я испереживалси тута без тебя.

– Саня, сейчас Трохвим схватить свою оглоблю и будете опять бегать по улице дружка за дружкой, как дети.

– Мань, да твой Трохвим меня ишшо ни разу не догнал, слабак!

– Знашь чё, Саня, иди отседова, чёбы тебя мои глаза не видели, не догнал значитца – не хотел!

Дед Трофим стоял у калитки и на удивление спокойно реагировал на слова Санька, а, когда услышал, что его ненаглядная «старая» встала на его защиту и прогнала его недруга, он приободрился и молодцом выскочил из калитки, чтобы встретить свою любимую бабку. Дед бережно взял её под локоток и повёл в дом. Я посмотрела им вслед и позавидовала им, по-хорошему.

***

Нина с дочкой приехали без предупреждения. Дед пошёл к колодцу за свежей водой и увидел подходящих к их двору двух женщин. Он остановился и стал смотреть из-под руки, кто это пожаловал в их деревню. Когда приезжие подошли ближе, сердце у него оборвалось и покатилось в пятки, а ноги как-то сразу ослабли. Он смотрел на молодых женщин, а сердце больно билось о рёбра. Когда они подошли ближе, остановились, старшая, посмотрев на деда у колодца, поставила свой чемодан и пошла навстречу деду, который бросив ведро на негнущихся ногах уже шёл в их сторону. Приблизившись к женщинам, дед остановился, опустив руки и рассматривая дочь, а она кинулась ему на шею.

– Отец! Прости! Я виновата перед вами и заплакала, уронив голову ему на плечо, – а он стоял, боясь шелохнуться и всё это ему казалось сном, а в голове крутилась одна мысль:

– Эк тебя жизь скрутила-то, доча! Видать не сладко тебе было замужем. Надоть было давно возвернутьси домой.

Дед посмотрел на стоящую рядом красивую девушку лет семнадцати и спросил:

– Нинк! А эта и есь твоя дочка, как бишь её?

– Назира.

– Да, точно, я помню, Назира. Внученька, ты чё тама стоишь, как не родная, иди к мине, дай я хучь тебя обыму, я жа твой родной дед.

– Да, деда, здравствуйте, мне мама о вас рассказывала.

– Вот и хорошо. Чичас я воды наберу с колодцу, и пойдём в дом, тама бабка моя обед стряпат. Нинк, неси воду, а я твои чижёлые чемоданы возьму.

Они вошли в дом, Нина понесла ведро с водой на кухню, где баба Маня готовила обед, а дед понёс чемоданы в комнату. Назира пошла следом за матерью. Баба Маня думала, что зашёл дед Трофим, повернулась отчитать было его, за то, что так долго за водой ходил, глянула на вошедших дочь и внучку, схватилась за сердце и стала медленно оседать вдоль стенки, хватая ртом воздух. Когда опустилась до самого пола, села, а потом завалилась на бок, так и замерла. Нина подскочила к ней и стала звать:

– Мама, мамочка, что с тобой, ну скажи хоть слово, ну пожалуйста, не молчи!

Услышав крик, прибежал дед, потряс бабу Маню за плечо, потом встал рядом с ней на колени и уткнувшись ей в грудь тяжело и протяжно завыл, как зверь, почуявший беду. Через некоторое время затих, замер и лежал не шевелясь. Нина стояла и виновато смотрела на них, а слёзы градом бежали и капали со щёк на кофту, оставляя мокрые следы. Её дочь Назира стояла рядом и держала свою мать за локоть. Нина повернулась к ней и сказала:

– Назира, сходи к соседям, позови, скажи, что я просила прийти.

***

Я сидела на диване и мечтала, как мы приедем с Лизой в город, будет у нас свой бизнес, заработаем денег, куда-нибудь съездим к морю. Увидеть настоящее море это моя вторая мечта. Решила: раз баба Маня выздоровела, теперь дед не один можно и в город ехать. Хорошо бы, конечно, дождаться Нинку с дочкой, но неизвестно, когда они приедут, а мне не хочется терять времени. Вспомнила, что давно не видела Лизку и подумала:

– Интересно, чем она таким занята, что столько времени ко мне не прибегала, какие дела её задержали? – тут услышала стук в дверь и удивилась, – кто бы это мог быть? Лизка всегда врывается без стука. Пошла открывать, но тут дверь распахнулась и на пороге появилась очень красивая девушка восточной внешности и я сразу поняла, что это и есть Нинкина дочь Назира.

– Назира? Проходи. – сказала я, отступая в сторону.

Она вошла и сказала:

– Здравствуйте. Вы меня знаете? Откуда?

Мы вас с мамой давно ждём.

– Мама просила вас прийти к бабушке с дедушкой. Они сидят на кухне на полу и не шевелятся, мы не знаем, что делать.

– Как не шевелятся?! Ну-ка, быстро, побежали!

Я схватила телефон, выскочила из дома и ринулась к калитке, Назира бежала за мной. Мы прибежали к ним, я залетела на кухню и подскочила к деду с бабой Маней, лежащих на полу. Взяла руку деда… – пульс есть, потом руку бабы Мани… пульс не прощупывался, я медленно опустила её руку, поднялась и сказала Нине:

– Помоги деда отвести на диван!

Он пошевелился, поднял голову, посмотрел на бабу Маню и прошелестел:

– Нюра, что с бабкой? Она жива? – дед смотрел на меня с надеждой.

Мы с Ниной подняли его с пола и под руки повели на диван, уложили, потом я, сев рядом с ним, взяла его за руку и, как-то враз охрипшим, чужим голосом, проговорила:

– Нет, дед, померла баба Маня, ты держись! Я сейчас вызову Елену Николаевну из медпункта.

– Нюра-а-а-а! – взвыл дед с надрывом, – как я без моей бабки жить-то буду? Мне жа без неё воздуха не хватат, пока лежала в больнице думал помру, не дождуся её! А таперя чё делать? Ты, старая, зачем меня оставила тута одного? Нет, Нюра, не жилец я, хочу к моей бабке, – он сел, обхватил голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, заплакал навзрыд горькими слезами.

Я обняла его, как маленького, прижала к себе, гладила по плечу, а он плакал, вздрагивая всем телом. Нина сидела на кухне около матери и тоже плакала, причитая:

– Мамочка, как же так! Я ведь даже не успела тебя обнять. Это всё из-за меня, простите…

Я позвонила в медпункт, Елена Николаевна приехала на скорой и забрала нашу бабу Маню, с собой, поставив деду укол, после которого он быстро уснул. Через три дня мы её похоронили. Несколько дней после похорон дед лежал на кровати, отвернувшись к стене, и не реагировал ни на какие уговоры встать и поесть. Мы с Ниной не выдержали и подняли деда насильно, усадили за стол и заставили есть. Теперь дед ходит потерянный и всё время плачет. Каждый день с утра, позавтракав, он уходит на кладбище и сидит около своей «старой», а потом бродит по лесу вокруг деревни. Тяжело ему находиться дома, где всё напоминает о его горячо любимой «старой» и, поэтому, он старается приходить домой только ночевать. Нина много раз уводила его с кладбища домой, но стоит ей отвернуться, он берёт свой посох и идёт в лес. Как-то я нарвала полевых цветов и пошла перед отъездом попроведовать родителей и зашла к бабе Мане. Подхожу ближе и вижу: дед Саня стоит на коленях у могилы бабы Мани, а дед Трофим навис над ним и ругается.

– Ты, Санька, хучь здеся оставь в покое мою бабку!

– Не дождёсси! Сюды ты мине не запретишь приходить, здеся территория обчая, где хочу, тама и хожу.

– Ну и ходи, по обчей территории, а к моей бабке не подходи.

– Трохвим! – сказал дед Саня просительным голосом, – ну ты уймись ужо, таперича тебе волноватьси точно не о чем, хуже, чем есь, ужо не будеть. Манечки нет с нами и спорить нам над её могилкой не след.

– Санька! Иди отедова, не наводи на грех. – сурово сказал дед Трофим.

Дед Саня встал с колен, тяжело вздохнул, отряхнул штаны от земли и пошёл по тропинке, что ведёт в деревню, качая опущенной седой головой и что-то ворча себе под нос.

***

Наконец-то я, оставив деда на его дочь Нину, отправилась в город, в новую жизнь с твёрдым намерением заняться бизнесом, не дожидаясь, пока Лизка решится поехать со мной. С распростертыми объятиями меня там никто не ждал и, поэтому, первую ночь мне пришлось ночевать на вокзале. Ночевать – это сильно сказано, потому что, только я удобно устроилась в уголке и закрыла глаза, чтобы вздремнуть, как почувствовала, что сумку кто-то потихоньку тянет. Я приоткрыла один глаз и увидела парня на вид лет двадцати, высокий, рыжий, одет в спортивный костюм, выражение лица несчастное, глаза большие и грустные. Открыла второй глаз, посмотрела на него в упор и спросила:

– Чё хотел?

– Денег! – сказал он кротко, – есть хочу!

– А попросить не пробовал?

– Я не попрошайка!

– А кто? Вор?

– Слушай, ты! Осторожнее разбрасывайся словами, а то ведь и схлопотать можно! – сказал рыжий, нахмурившись.

– Ага! Ты у нас вольный художник! Ты тоже можешь схлопотать за свои художества! Ты, между прочим, посягаешь на мою собственность, а значит – вор!

– Слушай, да не посягаю я на твою собственность, только хотел немного денег взять! Я два дня не ел, мне бы хоть на один пирожок.

– Ты откуда здесь взялся? На заработки приехал или просто по жизни болтаешься?

– Да я сам пока не понял! Приехал, думал денег заработаю, родительский дом отремонтирую, продам, а в городе квартиру куплю ну или комнату хотя бы. В деревне-то работы нет, надеялся в городе устроиться на работу. Две недели хожу ищу, но оказалось это не так просто. Пока никому я не нужен.

– А кто тут кому нужен? Каждый пробивается сам. Что ты умеешь делать?

– Если честно – ничего или всё понемножку.

– Да-а-а! Так ты никогда не найдешь работу. Когда идёшь устраиваться надо говорить конкретно, что ты умеешь делать, а не всё понемножку, такой ты никому точно не будешь нужен.

– Да что я могу сказать конкретно? – он присел рядом со мной на скамейку и с надеждой на ценный совет смотрел мне в глаза не моргая.

– Ну, например, приходишь в какое-нибудь «СТО» и говоришь «возьмите меня на работу», а у тебя спрашивают «что ты умеешь делать?», отвечаешь:

– Гайки крутить или машины мыть, или порядок в СТО наводить, инструменты подавать или за пивом бегать! Вот тогда они будут думать конкретно, нужен им уборщик, мойщик машин или курьер по доставке пива!

– Ладно! Понял! Может ты купишь мне пирожок, а?

– Пойдем, страдалец, накормлю! Тебя как звать?

– Сева я! Можешь просто Рыжий звать, меня все так зовут, я привык! А тебя?

– Меня Нюра! По-городскому – Анна! Пойдем, Рыжий!

Мы пришли в буфет, который работал круглосуточно, посмотрели на витрину с засохшими бутербродами и такими же скукоженными булочками, но деваться некуда, надо парня накормить, может, правда два дня не ел. Я глянула на него, а он смотрел на бутерброды голодными глазами и не мог от них отвести глаз. Покачав головой сказала:

– Выбирай сам, что будешь есть, чтоб потом ко мне претензий не было, если обоснуешься в туалете надолго.

Он взял пять бутербродов с колбасой землистого цвета и два стакана чая, я не стала себе ничего брать, здоровье дороже. Просто помогла ему донести до столика еду. Когда всё это поставили на стол, парень быстро начал есть эти бутерброды сомнительного вида и даже не поморщился, а запивал их чаем, который и чаем-то назвать язык не поворачивался, но он, видимо, действительно не ел два дня, потому что смел всё вмиг и, кажется, даже, не заметил, что ел. Потом мы снова пошли в уголок, ждать рассвета. Удобно устроившись и положив сумку со стороны стены и прижавшись к ней, чтобы больше ни у кого не было соблазна ее стащить, я закрыла глаза и решила, все-таки, подремать немного. Рыжий устроился рядом и тоже сидел, закрыв глаза, потом его голова упала на моё плечо, и он затих. Так мы встретили рассвет, а я свой первый день новой жизни в городе.

Когда проснулись, на улице было уже светло и городская жизнь вовсю кипела. Рыжий посмотрел на меня и смущённо спросил:

– Нюр! А у тебя случайно не найдётся для меня денег ещё на пирожок, ну так, чуть-чуть заморить червячка? А то мне целый день ходить в поисках работы, а у меня вообще ни копейки.

– Вот малахольный! Чё попёрся в город без денег? Ну куплю я тебе сейчас пирожок, а дальше что будешь делать?

– Не знаю. Мне бы работу хоть какую-нибудь найти, я бы аванс попросил.

– Ага! Закатай губу! Будут они аванс выдавать незнамо кому и незнамо за что! Их заработать надо сначала, да и то не факт, что заплатят!

– Как это? – удивился Рыжий.

– Так это!!! Это же город, здесь полно бандитов и воров, так что будь осторожен!

– Ладно, буду! – сказал он грустно, кивнув головой. А я смотрела на него и жалко мне его почему-то стало, такой молодой, а не может найти своё место в жизни. Как он собирается жить здесь, в городе, не имея никакой профессии. Похоже, по нему бандиты плачут, они таким неприкаянным быстро находят место, а потом его либо убьют, либо он сядет. Я тяжело вздохнула, глядя на него и сказала:

– Пошли!

Мы встали с лавки и отправились к буфету, бутерброды на витрине сменились и теперь там лежали полузасохшие серые кусочки хлеба с заветренным сыром и маленькие булочки, посыпанные кунжутом по цене как крыло самолета. Рыжий взял две булочки и два бутерброда, объясняя взятое количество тем, что ему целый день ходить и булочки он возьмёт с собой, вместо чая взял минералку и мы переместились к столику. Рыжий стал завтракать, а я, открыв сумку, достала деньги, отчитала ему три сотни, положила на стол, сказав:

– Ухожу, дальше сам! Долг вернешь!

– Нюра! Как я тебе его верну, если у тебя нет адреса, а у меня – телефона, чтобы тебе позвонить!