Веления рока

– Ты заметила, – говорила одна другой, – он ничего не знает.

– А чего же ты думала? – отвечала та ей в ответ. – Ничего удивительного: заграбастал такую девку и успокоился, думал, все теперь, взнуздал ее, как свою Голубку.

– Да, Настя девка славная, на нее многие заглядывались. Красавица, что и говорить.

Галька Гринькова закончила дойку последней, и ее, словно магнитом, подтянуло к собравшимся. Не зная, но, догадываясь, о чем речь, она сходу заявила:

– А я сразу сказала: бесстыжая она, вот и все. Порядочная баба первому встречному на шею не бросится. Больно уж вольная, избалованная. – Она тут же всплеснула руками и загоревала, – Одного в голову не возьму, для какой цели бабы тягаются с чужими мужиками? Не понимаю…

– Да какая она баба? Ей, наверное, семнадцати еще нет. Молодая, – пройдет. Может быть, ничего и не было такого. У людей языки длинные, вот и чешут.

Широкоплечая Зоя, двигаясь резко и быстро, как на шарнирах, радостно блеснула глазами. Она не напрасно столько времени ждала и надеялась. Вот и настал ее звездный час.

– Я слыхала, – сказала она, – что этот «камазист» не только по ночам, днем подъезжает к их дому и зажимает ее прилюдно, прямо среди улицы. А вчера, говорят, его машина два часа простояла в лесополосе. Пока Семен горбится в коровнике, тот ее по кустам таскает.

– Это точно. Люди зря не скажут, – тараторила Галька Гринькова. Ее голос сошел до шепота: – Но если б только в этом было дело… Ходят слухи, она с ним еще до свадьбы тягалась. Чему тут удивляться? Нагуляла, видать, поэтому и заспешила Семеном прикрыться. Вот какая штука. Забоялась принести матери в подоле, а так бы век за него не вышла. Говорят, она с этим «камазистом» не с первым.

– Не знаю. Может, и не с первым.

– Но ведь ерунда это все. Не ври! Врешь и не краснеешь, не люблю, когда зря трындят, – оборвала ее другая женщина. – Сплетни все это.

– Подожди, не перебивай, – не успокаивалась Галька Гринькова. – Дыма без огня не бывает. Вот родит, посмотрим, на кого будет похож. Природу не обманешь, сразу станет понятно. Спроси вон у Зои, они вместе на улицу ходили.

– Не знаю, не знаю, – подхватила Зоя, – со свечкой в ногах не стояла. Она только на вид такая простая, а своего не упустит. Тоже мне, принцесса, не хватало еще мне следить. Больно много ей чести. Если уж говорить по-честному, она его не стоит, Семен мог бы и получше себе найти.

Сквозь монотонный гул механизированного доильного аппарата до Семена долетали неразборчивые обрывки слов, он усердно орудовал вилами и не прислушивался. Доярки, с некоторой усмешкой бросая на него взгляды, как на человека, достойного сожаления, продолжали делиться все новыми и новыми «подробностями» о Настином романе с «камазистом».

х х х

Приехал бригадир на дребезжащем мотоцикле с коляской, хмурый, помятый, и прямиком направился в коровник. Не поздоровавшись, прошел мимо Семена, не обронил ни слова и с доярками: сдержанная злость, раздражительность чувствовались в нем. Немного постоял в раздумье, будто хотел что-то сказать, но только ногой отодвинул с прохода пустой подойник и ушел. С замкнутым лицом остановившись возле ворот, сунул руку в карман, достал пачку «Примы» и застыл неподвижно. Долго, словно не мог избавиться от горечи и подавленности, он глядел поверх шиферной крыши облезлого корпуса свинарника. Даже не заметил сторожа Жору, который, зевая и потягиваясь спросонку, лениво брел вдоль свинарника к выгулу. Десятка два голубей, взмахнув крыльями и не нарушив утренней тишины, как планеры, спустились с крыши на клочки когда-то оброненного с воза сена. Тыкая гладкими головками воздух, они деловито заходили во всех направлениях, то и дело что-то склевывая с земли.

Продолжая держать в руке пачку сигарет, бригадир все стоял неподвижно, тоскливо глядя в сторону увлеченных утренней разминкой голубей, и размышлял о своей жене, которая вот уже который год беспробудно пила. Всеми силами хотел он отучить ее, каких только мер не предпринимал: и бил, и убеждал, и возил к ворожейке заговаривать – все бесполезно. «Хоть бы подохла, стерва, и чем быстрее, тем лучше», – думал он. Хватит уже и его, и детей позорить. В глубине сознания его возникло липкое и гнетущее: а не приложить ли к этому свою руку? Придушить бы ее тайно, где-нибудь в темноте.

Тут что-то заставило его повернуться – к нему напрямик по траве бежала его дочка, девятилетняя Машенька. Увидев ее, бригадир словно очнулся и быстрыми шагами пошел к ней навстречу. Девочка обливалась слезами и надрывно всхлипывала. Он поднял ее на руки.

– Что случилось, доченька? – спросил осевшим голосом. Девочка, еще сильней захлебываясь от плача, еле выговорила:

– Мамка умирает.

– Успокойся, успокойся, моя маленькая, не плачь, – прижав к груди ребенка и вытерев своей ладонью ее слезы, как можно нежней сказал бригадир. – Ты испугалась, да? Не надо бояться, не бойся, ничего не случится. Сейчас поедем к фельдшерице, она сделает укол, и все пройдет. Мама не умрет, не плачь, она просто пьяная.

Девочка не успокаивалась, прижавшись к отцу, продолжала плакать, все ее худенькое тело под тоненьким платьицем судорожно вздрагивало. Бригадиру стало страшно от мыслей, которые минуту назад крутились в его голове. «Может, я уже спятил, – подумал он, – нормальный человек не стал бы так далеко заходить; решать, кому стоит жить, а кому не стоит, не с моими мозгами».

Он снова вытер дочке слезы, покачал ее из стороны в сторону, как грудного ребенка, погладил своей шершавой ладонью по голове и несколько раз повторил:

– Не плачь, не плачь, ангелочек мой золотой, ты ведь знаешь, что она пьяная, проспится и оклемается.

Это очень знакомое «проспится и оклемается» подействовало на девочку успокоительно, как заклинание, она втянула воздух, еще несколько раз всхлипнула и обессилено повисла на руках отца. Он подошел к мотоциклу, выкинул из коляски пыльные мешки, которые приготовил для дерки, усадил дочку на сиденье, поцеловал ее лобик и поехал к фельдшеру.

В стельку пьяная жена бригадира в грязном платье, с растрепанными волосами лежала на кровати и невнятно бормотала. Фельдшер, вежливая расторопная женщина, померив ей давление, вздохнула и недовольным голосом произнесла:

– Сто шестьдесят на девяносто.

– Что, опасно? – спросил бригадир.

– Ну, как сказать, – ответила фельдшер, делая укол, – для нее – норма, чего же еще ожидать-то? Спасибо, что сердце крепкое, у другого человека, наверное, уже и не выдержало бы.

Старшая дочь Даша стояла возле печи и смотрела на мать испуганными глазами.

– Она на полу лежала вся мокрая, посинела, я ее подняла на кровать.

Отец выслушал дочку, успокоил и велел собираться в школу, а сам уехал на ферму.

х х х

В половине пятого вечера животноводы собрались в красном уголке на политинформацию. Политинформации проводились на ферме каждую пятницу. Доярки расселись, как обычно, на первом ряду. Женщины со свинарника и сторож Жора – на заднем. Зоотехник, приехавший к этому моменту, и бригадир – на стульях в центре, а Семен присоседился к Жоре, возле двери. Большеголовый политинформатор Леонид Петрович Легезин, выжидавший за столом нужное время, отвел взгляд от окна.

– Накрапывает как будто.

Затем он сосредоточенно протер носовым платком очки, провел им по лысине, разложил перед собой бумажки и начал речь.

Женщины, имея тайну относительно Семена, с удовольствием перешептывались и время от времени хихикали. Строго сжав губы, политинформатор повернул голову в их сторону, посмотрел весьма внушительно, – как человек, которого отвлекают от очень важного дела. Все замолкли, и он отчетливо произнес:

– Труженики нашего района с большой энергией и настойчивостью творчески работают над претворением в жизнь решений двадцать шестого съезда партии, последующих Пленумов ЦК КПСС. Они добились значительного роста производства сельскохозяйственной продукции полеводства и животноводства, повысили ее качество. – Он сделал паузу, оглядел притихших женщин. Они сидели смирно, как примерные ученики на уроке. Удовлетворившись обстановкой, политинформатор продолжил беседу твердым голосом, с особым выражением лица, с восторженным вниманием к собственным словам: – Инспекция по закупкам и качеству сельхозпродуктов приняла от хозяйств района расчеты на выполнение годовых планов по производству мяса и молока…

Уведомив животноводов, что им необходимо погасить задолженность, он объяснил, как этого добиться. Снова сделав паузу, во время которой придвинул поближе к глазам шпаргалку, стал информировать их об итогах социалистического соревнования. Потом он завел речь о грустном, то есть о совхозах и тружениках, показатели которых «к сожалению» не радуют. Закончив с этим делом, сменил интонацию и стал убеждать всех, что страна ждет от каждого работника самоотверженного труда.

Как ни привыкай к раннему подъему, суточные циклические колебания интенсивности и характера биологических процессов не проведешь. Организм сопротивляется. Семен все ближе и ближе прислонялся к Жоре, голова его низко опустилась, и он задремал. До слуха его доносилось отдаленно, что труженики сельского хозяйства нашего района обратились ко всем животноводам области с предложением соревноваться …

х х х

Почувствовав, что вот-вот может захрапеть, Семен встал, легонько приоткрыл дверь и вышмыгнул на улицу. Сладко потянувшись, он сходил в коровник, взял вилы и бросил кобыле сена. Покурил, вернулся в коровник и занялся делом. Поработав там, вышел снова покурить и столкнулся с политинформатором. С чувством выполненного долга тот обходил скотный двор и осматривал его хозяйским глазом, таким, каким обычно смотрят на чужую вещь, оставленную без надзора. Семен с подозрением относился к этим повадкам политинформатора, ему все казалось, что тот хочет чего-то украсть. Политинформатор, с деланной обеспокоенностью покосившись на ржавые тракторные тележки, кивнул в их сторону и, пошевелив губами, посетовал:

– Это еще можно восстановить, если приложить руки.

Семен взглянул на него и ответил матом. Политинформатор замешкался. Будучи интеллигентным человеком, сам он матом не ругался в присутствии посторонних, считал это неприличным. Обматерить скотину или, допустим, свою жену, если она по-хорошему не понимает, – это дело другое. А выражаться при людях культурному человеку не подобает. В зависимости от обстоятельств он запрещал сквернословить и другим. Но, зная Семена, не посмел сделать ему замечание, поэтому, намерившись сгладить неловкую ситуацию, решил просто побеседовать с ним. И не о политике, а так, о чем вздумается. А вздумалось ему рассказать о том, как он в своем дворе отлавливает собак.

– Куда идем, куда катимся, – начал он. – До черта развелось этих собак, и никто их не отстреливает. Я на них петлю ставлю. Попадется, за веревку потяну через перекладину, она и душится. – При этих словах он добродушно ухмыльнулся, мол, ничего в этом сложного нет. – Тут же их и закапываю, другой раз отвожу в лесополосу. Они в огороде троп наделали! Шныряют и шныряют! Этот алкаш, Сашка Комов, тоже завел собаку. Самому жрать нечего и ее не кормит. Она у него такая: бегает перед моим двором, лает и на дочку, и на жену, и на меня. А это забежала во двор и курицу разодрала. Я ее поймал, задушил и говорю ему: вот – твоя собака, вот – перья. Неделю назад соседскую собаку задушил, Верки Мешковой. Через два дня пошел к ней подстригаться, рассказал ей. Она говорит: «Это наша собака, а я смотрю, пропала, нету и нету». Ну, прости, говорю, ночью не видно, чья она.

Семену не понравилась эта история, он обозлился и для успокоения нервов снова выругался матом. По всему было видно, такая невоспитанность собеседника грызла и мучила политинформатора, но он больше не стал пытаться наладить с ним теплые отношения. Постоял еще минутку, пощипывая пальцами зализанные углы кожаной папки, тяжело вздохнул и, заложив руки за спину, поплелся к дороге. А Семен со спокойной душой занялся своим делом.

х х х

После вечерней дойки уставшие доярки вышли из коровника и сгрудились у ворот. Тут же, прижавшись спиной к стене коровника, сидел на корточках Семен. Он курил, держа сигарету большим и указательным пальцами. Бригадир, закончив писать бумажки, направился к мотоциклу, но остановился возле Семена и тоже стал закуривать. Семен посмотрел на бригадира снизу вверх, затянулся сигаретой и спросил:

– Что-то ты нонче, в рот пароход, больно угрюмый? Похоже, твоя, мать ее боком, опять в запой ушла.

– Ушла, – еще более помрачнев и сплюнув в сторону, не сразу подтвердил бригадир и замкнулся.

Семен тоже замолчал и стал размышлять. Потом, поплевав на окурок и сунув его под подошву сапога, обвел медленным взглядом доярок, тяжело встал, и, разминая ноги, потоптался на месте.

– Больно уж мягкотелый ты, вот что скажу, – заговорил он, приправляя каждое слово отборным матом. – По кумполу ей, для профилактики, чтоб это… знала. Не моя она жена, я бы ее, курву, наизнанку вывернул, уж я знаю, как бабу на место поставить. Вот свою я это… с первых дней взял в оборот и каждый день дрессирую. Она у меня пикнуть не смеет. Бабам нельзя давать волю, понял?

Бригадиру от назидания Семена сделалось не по себе, он напряженно сдерживал раздражение, и все же взорвался:

– Какое твое дело? Учить меня вздумал? Знай свои вилы и сопи в две дырки. Иль работать надоело? Учитель нашелся. Сопли сначала подотри, да от своей проститутки кобелей почаще отгоняй.

Можно представить, какое впечатление произвела на Семена эта новость. Побагровев и сотрясая кулаками, он взревел:

– От какой проститутки? Это кто проститутка? Моя жена проститутка? Да я тебе бошку за это разобью!

Он сделал шаг к бригадиру, а тот даже не дрогнул.

– Ты у баб вот спроси, а мне по хрену, кто твою Настеньку по кустам таскает.

– Что ты распылился, руками-то размахался, иль в тюрьму захотел? – вступилась за бригадира пожилая доярка. – Он что, неправду, что ли, говорит?

– Это вы сплетни распускаете? – грозно повернулся Семен к дояркам.

– Да что ж там распускать сплетни, коли весь хутор знает, что она с «камазистом» спуталась, – испуганно произнесла Галька Гринькова.

– Кто сказал? Кто сказал это?

– Все говорят, один ты как слепой, не видишь. А мы тут ни при чем.

– Убью-ю! – не своим голосом закричал обезумевший от услышанного Семен, разразился несусветным матом и, столкнув с ног Гальку Гринькову, бросился к хутору.

Взрыв душевного потрясения, поразивший его, был столь велик, что он не помнил, как пробежал больше полкилометра и оказался возле своего дома.

– Подстилка! Распушу! Изничтожу! – врываясь во двор, во все горло орал рассвирепевший Семен.

Настя в это время чистила картошку, руки дрожали. Страшные мысли не покидали ее весь день, они вновь и вновь одолевали, и теперь она с ужасом ожидала Семена, зная, что не будет ей прощения. Предчувствуя неминуемую беду, она не просто боялась, у нее зуб на зуб не попадал от страха, и ох как горько теперь сожалела о том, что познакомилась с Кучерявым, как хотела, чтоб это был всего лишь нелепый сон. Правда, в глубине души еще оставалась слабая надежда как-нибудь выкрутиться из этой ситуации. Но кроме того, что уже произошло, она боялась еще другого: свихнувшийся Кучерявый мог не угомониться и приехать вновь. Представив это и весь последующий ужас, Настя, сжалась в комок, и то, чего еще не было, вообразила ясно, как свершившееся.

Пытаясь избавиться от неотступного кошмара, она старалась думать о чем-то другом, но не могла. В глазах ее появились слезы. Посмотрела на скамейку, на ведро с водой, из которого торчала ручка пластмассового ковша. Семен, проходя мимо, непременно зачерпывал этим ковшом воду и пил. Какие бы обидные слова он ни говорил Насте, как бы ни матерился по поводу и без повода, она всегда могла отстоять свое достоинство и правоту или хотя бы почувствовать это внутри себя. А что же теперь? Если бы только она могла сейчас вернуть всю ту жизнь обратно…

На улице послышались неистовые крики. Мгновенно сообразив, в чем дело и быстро сориентировавшись, Настя как держала в руке нож, так с ним и выскочила в коридор, едва успев перед самым носом Семена захлопнуть дверь и накинуть крючок. Всего какая-то секунда, а может быть, доли секунды спасли ее жизнь. Не успей она запереть дверь, Семен в порыве гнева не только убил бы ее, разорвал бы на части. И вот он схватился за дверную ручку и со всей силой дернул. Ручка вырвалась вместе с шурупами. Он со злостью отбросил ее и начал бить по двери ногами.

Дверь, скалою вставшая перед ним, трещала, но не поддавалась. Тогда Семен схватил валявшийся во дворе тяжелый обломок ракушечника и обрушил на дверь его. В одной доске появилась трещина. Он продолжил молотить дверь ногами. Настя слышала этот грохот, его крики и не знала куда деваться. Судорожно мечась по дому, она забежала в зал, потом в спальню и прижалась в угол, как будто так можно было спрятаться. Потом сообразила, что надо выпрыгнуть в окно. Подбежала к нему и тут увидела подъезжающий грузовик. Сердце Насти заныло.

Увидел грузовик и Семен. Из кабины по-молодецки выскочил Вадим и направился к дому. Услышав крик, он остановился. В это время Семен схватил вилы, стоявшие возле свинушника, и, набычившись, направился к калитке, с кровожадным злорадством выдавливая сквозь зубы:

– Сейчас я твои кишки выпущу!

Завидев этакого крестьянина-бунтаря, Вадим опешил, но в следующее мгновенье его как ветром сдуло. Он мухой влетел в кабину и завел двигатель. Семен тем временем подбежал к кабине и со всего маху ударил вилами по ветровому стеклу. Стекло рассыпалось сверкающим бисером. Семен рванулся к другой стороне машины, но в этот момент самосвал устремился вперед. Семен едва успел отскочить от колес, побежал за машиной и запустил вилы ей вдогонку.

От злобы и неудачного нападения ему стало трудно дышать. Тяжелое лицо побагровело. Снова разбивая входную дверь, он становился все яростнее, кричал все громче. Вся улица сотрясалась от его грозного пронзительного голоса, переходящего в рычащий хрип.

Тем временем Настя распахнула окно и ласточкой – на волю. Выбросив кухонный нож, который она до сих пор держала в руке, с кошачьей ловкостью перескочила через штакетник и пустилась бегом.

Семен продолжал молотить дверь с ужасной ненавистью, а потом схватил кусок ракушечника и снова запустил им в несокрушимое препятствие. Ракушечник угодил пониже трещины, отскочил и упал возле приступок. Дверь устояла.

В ту же секунду Семен очутился возле окон и уже был уверен в своей победе. Но в этот момент сзади его кто-то окликнул. Семен резко оглянулся и увидел соседа Митьку Дятлова. Тот нетвердой походкой закоренелого пьяницы приближался к нему и задушевно вещал:

– Опоздал ты малость. Выпорхнула, твоя пташка и ножик вон бросила. Не то зарезать тебя хотела? Ёклмн. – По его опухшему лицу проползла ироническая ухмылка: – Вот, ёклмн, было смешно, как она шуганулась.

Семен словно остолбенел. А потом решительно двинулся навстречу Дятлову.

– Тебе смешно? Ты смеешься надо мной?

И с этими словами, как черный коршун, накинулся он на Митьку. Митька тоже молодой, силой не обделен, но у пьяного не та реакция, что у трезвого человека. Не успевал он отскакивать от мощных кулаков Семена. И забил бы Семен соседа до смерти, если бы тот не словчился выскользнуть. Семен кинулся ему на перехват, но Митька, как спринтер, рванулся вдоль заборов и скрылся в проулке. Так хотел жить. Поняв, что дальнейшее преследование нецелесообразно, Семен повернулся и побежал к дому.

Пока он с отчаянием вторгался в свой дом, по хутору, в котором все только и судачили о Настиных проказах, пронесся слух, что Семен уже застукал ее с любовником. Откуда ни возьмись, на улице собрались любопытные. Не обращая ни на кого внимания, Семен принялся с душераздирающим воплем кулаками разбивать окна. Стекла разлетались со звоном, а из обеих рук его хлестала кровь. Но он все бил и бил. Перепуганная толпа зароптала, однако подойти и остановить разгневанного мужчину никто не решался. И только тогда, когда, ослабев от потери крови, Семен выбился из сил и упал, люди подбежали к нему, стали оказывать первую медицинскую помощь. Он лежал смертельно побледневший, а дыхание его было частое. Потом вздохнул полной грудью, выдохнул медленно и затих. Кто-то положил руку ему на сердце, прислушался и сказал:

– Работает.

Глава V Вещий сон

Был прохладный, ясный ноябрьский вечер. Настя шла с работы, уткнувшись глазами в дорогу, чтобы спастись от неприятных воспоминаний при виде своего дома. Но, проходя мимо него, все-таки повернула голову и мельком взглянула на разбитые окна.

Теперь она жила у родителей. Тихо открыв дверь, девушка прошла в свою комнату. Из кухни доносился голос отца, он что-то рассказывал матери. Не желая попасться ему на глаза, Настя не торопилась на кухню, хотя хотела есть. Отец обычно в это время работал во дворе: строгал рубанком доски на верстаке, пилил, стучал молотком, а в один из дней приглашал дочку полюбоваться своим изделием. Изготовлял он все, что можно сделать из дерева: оконные рамы, книжные шкафы, табуретки. Все, что заказывали люди. Но чаще всего приходилось ему мастерить столы и скамейки, которые заказывали для похорон или свадеб. Бруски и доски для этого он украдкой привозил из совхозной столярки, в которой работал. А теперь в вечернее время во дворе он даже не включал электричество, часами сидел на кухне: разговаривал с матерью, пока она возилась с кастрюлями, либо читал газеты. Настя заметила, как быстро отец начал стареть: прежде спокойный и уравновешенный, но при этом очень подвижный, теперь он стал раздражительным и медлительным, даже ростом как будто сделался меньше.

Настя прислушалась. Родительский разговор велся неспешно, в мягкой домашней манере. Мать терпеливо помалкивала, отвечала неопределенно.

– Присела бы, – сказал отец, – целый день на ногах.

– Вот уж тарелки домою, – отвечала мать. – Сядешь, потом ничего делать не хочется.

Отец зашелестел газетой.

– Вот – состоялась двадцать пятая районная конференция. Тут печатают доклад первого секретарь райкома. Знаешь его?

– Ты как скажешь. Что уж я, совсем что ли? Знаю, конечно.

– Я сроду не читал эти доклады, а это все равно силы нет, без дела сижу, дай-ка, думаю, почитаю. Оказывается, наш район наградили переходящим Красным знаменем за успехи в животноводстве и еще одним знаменем по итогам работы за девять месяцев этого года. И за какие же результаты, ты думаешь? Тут полгазеты он хвалится, а потом, послушай вот.

И отец начал читать:

«Вместе с тем год назад создано агропромышленное объединение, однако в большинстве звеньев не чувствуется коллективной ответственности. Урожайность кукурузы низкая, всего 34 центнера с гектара. В совхозе «Зеленая Горка» и того меньше – 23 центнера».

– Это – на орошаемых полях. Ты представляешь? В районе больше половины пашни орошается. Представляешь, какие затраты? А урожая нет. Как-то не понятно мне, за что же наш район наградили знаменем? И если у нас, героев, такие дела, что же творится в отстающих районах? – Мать позвякивала тарелками и ничего не отвечала. – С овощами вообще кошмар. Вот секретарь перечисляет совхозы, в которых вырастили богатый урожай. А потом говорит, послушай: «Научившись выращивать высокие урожаи овощей и плодов, мы несем их большие потери из-за недостатка техники, срывов в работе перерабатывающей промышленности в напряженный период уборки огородной продукции, зачастую из-за неорганизованности проведения работ на сборе овощей и плодов». Ты представляешь? Ежегодно перепахивают целые поля с несобранными помидорами, больно смотреть. Стоит поле все красное, как на картинке, и по нему – трактор с плугом. А весной, зная, что все равно не соберут урожай, опять засевают столько же или еще больше. Уму непостижимо. Первый секретарь вроде бы не дурак, голову надо иметь для такой работы. Он у нас на партсобрании прошлый раз выступал: язык подвешен о-го-го. Должен ведь понимать, что глупо так делать. Ведь все планы от него исходят, директора совхозов не по своей воле засевают такие площади. В райкоме партии думают, наверное, должны соображать, что и как лучше сделать. Для чего же проводят всякие заседания, пленумы, конференции?

– Да они этими пленумами скоро в гроб вгонят, – поддержала разговор мать. – Одна болтовня, а толку никакого. Думаешь, там о твоих помидорах кто-то думает? Для них главное не забывать о себе. Они там неплохо пристроились: и зарплата, и квартиры, и бесплатные путевки в санатории. А мы – сами по себе. Как хочешь, так и живи.

Настя посмотрела в окно. Безлюдный хутор погружался в темноту. Ощущалось отдаленное дыхание зимы. Светил яркий месяц. Верхушки деревьев на фоне чистого звездного неба торчали черными скелетами. Высоко меж звезд перемещалась и мерцала светлая точка – в ночном небе летел самолет. Настя наблюдала за ним и думала: «Как обманчиво восприятие мира. Вот виднеется малюсенький светлячок, а на самом деле – это ревущая турбинами махина, внутри которой полно людей. Обманчиво все вокруг и все не такое, как кажется. Даже я сама не такая, как думаю о себе. И все люди другие – никто не знает, кто они в действительности. Люди и не могут знать истины, потому что она, как это небо, эти звезды и весь этот непостижимый мир, не имеет ни начала, ни конца. И никому не известно, что правдиво, а что ложно. Вот Семен считает, что я ему изменила. Правда это или неправда? Я считаю, нет. Но ведь то, что я совершила, возможно, это уже и есть измена? А могла бы я перешагнуть запретную черту? Сама себе могу признаться, что тогда могла бы, а сейчас – нет. Выходит, человек каждый раз разный, так как мысли и чувства его постоянно меняются. Как нелепо все получилось, и ничего уже не исправишь».

х х х

Настя обвела взглядом свою комнату. Прежде на школьном столе всегда лежала стопка учебников, тетрадей и стояла ее магнитола «Sharp», сейчас на нем было пусто. У стены узкая односпальная кровать, при входе – шифоньер с аппликацией из соломки на дверках. Над столом к обоям приклеена большая черно-белая фотография, вырванная из какого-то журнала. С нее проницательно и твердо взирает Владимир Высоцкий. Рядом тикают старинные часы с кукушкой. Настя с удовлетворением подумала, как хорошо, что может сейчас побыть наедине с собой, и никто не нарушает ее спокойствия. «Да, ничего уже не исправишь».

Когда родители своим деликатным и доверительным тоном убеждали, что еще рано выходить замуж, казалось: они ничего в жизни не понимают; не знают, что такое любовь. Каждое их слово, высказанное вопреки ее желанию, против Семена, она считала оскорбительным. Тогда неведомая сила тянула ее к Семену, чувства покорили ее волю, подчинили разум. Она, словно слепая, кроме него не видела ничего вокруг.

Девушка вся ушла в воспоминания, почувствовав себя потерянной, заблудившейся. И вдруг с удивлением подумала, что осуждающие ее за измену мужу разговоры, преследующие первое время повсюду, не так и страшны. Вадим больше не приезжал, поэтому в народе начали возникать разногласия, сомнения в правдоподобности того, что ей приписывали. Некоторые даже жалели ее, своим отношением выражали откровенное сочувствие по поводу оговоров и напраслины. Судя по тому, что Семен приостыл и больше не предпринимал никаких мер для расправы с ней, вероятно, такие разговоры дошли и до него. Долгое время ходил он с перебинтованными руками, бледный и подавленный. Встречи с Настей не искал, не пришел к ней даже тогда, когда узнал, что она подала заявление на развод.

Неизменной оставалась только позиция отца. Утром, на второй день после Настиного бегства от Семена, когда она собиралась на работу, он спросил ее:

– Ну, нажилась замужем? Теперь ты, по крайней мере, понимаешь, какую глупость сотворила? А когда мы с матерью отговаривали тебя, не послушалась? Так вот, как тогда я сказал, так и сейчас говорю: вышла замуж – живи. Значит, собирайся и иди к себе домой, позорить нас нечего.

Не называл он ее больше Настенькой, никак не называл: что-то перевернулось в нем. Ну, просто как подменили его. Совсем другим стал. Настя попыталась, как в детстве, прильнуть к нему котеночком. «Папулечка, ты у меня самый хороший, самый добрый, – приговаривала она, присев к нему на колени и поглаживая своей рукой по плечу. – Не прогоняй меня, пожалуйста, я теперь всегда буду слушаться тебя».

Ни в какую: уходи и все тут. Насте некуда было идти, и она не уходила из родительского дома, но предпочитала быть незаметной, реже попадаться отцу на глаза, потому что при виде нее он сразу становился хмурым.

Мать плакала, упрашивала его:

– Что ты взъелся на нее, из родного дома гонишь? Ведь она дочь твоя, не чужая.

Отец оставался непреклонным. Тогда она стала просить его хотя бы застеклить окна.

– Ты сам подумай, как она будет жить с разбитыми окошками? – говорила она.

– Ты меня на посмешище не выставляй, – отвечал отец. – Этот придурок перемолотил стекла, а я теперь должен у всех на виду стеклить, насмешки выслушивать?

Так и стоял Настин дом с зияющими дырами в рамах, как после погрома. Не подходил к нему и Семен. Да он и не мог

ничего сделать своими искалеченными руками.

Вскоре поползли промеж людей новые слухи, вроде бы Семен переметнулся к Зое. Настя своими ушами слышала, как возле конторы одна женщина говорила:

– Семен-то к Зойке наведывается.

– А что? Дело молодое, – отвечал ей какой-то мужчина. – Не будет же он один жить, без бабы.

Как будто специально для Насти это было сказано.

Долго ждать не пришлось, Семен действительно сошелся с Зоей, она быстренько прибрала его к рукам. Немного пожили они у его родителей, а потом уехали в хутор Сусат. Там умерла Зоина тетка. У нее был один-единственный сын, но он лет десять тому назад разбился на мотоцикле, а других наследников не сыскалось. Вот дом и достался Зое.

х х х

Пришла повестка в суд, Настю с Семеном развели. Казалось, она ждала этого события больше всего, в то же время опасалась, что Семен сведет счеты с ней – «пришибет где-нибудь». В тот вечер впервые за долгое время она заснула легко. А среди ночи увидела страшный сон и очнулась в слезах. Сложное чувство растревожило ее: тут был и сам по себе сон, и всплывшее после пробуждения воспоминание, с ним связанное. Боясь открыть глаза, она вытерла о подушку слезы, сжалась вся и лежала неподвижно.

В этом сне Настя шла босиком то ли по песку, то ли по рыхлой земле, долго блуждала в темноте, как будто скрывалась от кого-то. Вдруг очутилась в густом лесу, ее лицо и руки царапали ветки. Она наклонялась под ними, спотыкалась о торчащие из земли корни деревьев и раз за разом падала. В полумраке она различала бледные силуэты, которые, словно живые тени, плясали по стволам деревьев, и вдруг разглядела Семена. Он, то и дело оглядываясь по сторонам, пробирался сквозь густые заросли кустарника и что-то кричал. Настя остановилась и прислушалась, но разобрать слов не смогла. Все это происходило как будто на знакомой местности, между деревьев и глубоких рвов, наполненных грязной водой. Впереди – топкие болота. И вдруг прямо на глазах болота превращаются в красивый луг. Ветра нет, а плотная масса травы волнуется, как светло-зеленая вода, и невидимым потоком стекается в глубокую канаву.