Веления рока

– Руку, руку! Скорей руку давай!

Генка одной рукой ухватился за торчащую из воды корягу, второй вцепился в рубашку Эрудита и стал с напряжением тянуть его к себе. Выбравшись на берег с сазаном в руках, Эрудит победно поднял трепещущую рыбину над головой, подошел к палатке и отпустил ее на траву. Сазан извивался и бился с удвоенной энергией, не понимая, что, оказавшись на берегу, спасти свою жизнь у него уже не было никакого шанса. Внезапно он притих и, лежа на боку, стал беспомощно открывать большой рот, выпуская пенистые пузыри воздуха. Генка, пронаблюдав за последними усилиями рыбины, не сдержался от восторга.

– Повезло так повезло!

Течение реки уносило лодку. Эрудит сидел, взявшись руками за борта, и посматривал на берег. Генка о чем-то напряженно размышлял, судя по движению зрачков, в его голове мелькнула какая-то значительная мысль, и он спросил:

– Эрудит, ты правду мне сказал?

Эрудит понял, о чем спросил его Генка, но уточнил:

– Что ты имеешь в виду?

– Почему томагавк очутился в лодке? Ты точно за дровами плавал?

– Подумай сам, смогу я тебя обмануть или нет?

Генка промолчал, в его глазах так и остался заданный им вопрос. Эрудит посмотрел на него и ответил:

– Генка, я сказал правду. И я знаю, о чем ты думаешь. У меня было намерение повстречаться с нашим гостем, но я решил не спешить. Ты, возможно, и сам не догадываешься, что спас мне жизнь. Если бы не твое предупреждение о появлении в хуторе Дыбы, еще неизвестно, чем бы все кончилось. И Эрудит рассказал Генке о драке в армии и объяснил, с какой целью приехал Дыба.

– Я так и подумал, – признался Генка.

В хутор они заходили с тылу. Прошли огородом и через за- днюю калитку проникли в Генкин двор. Верка Шмелиха возилась возле тазика с бельём. Повернув голову и увидев в руках сына внушительную рыбину, она так удивилась, что выпустила тряпку из своих рук.

– Вот это да! Я думала, что такие только в Дону водятся.

Генка сходу, поглядывая то на Эрудита, то на мать, принялся сочинять страшную небылицу об их невероятных приключениях на рыбалке, в которых не хватало только кораблекрушения, цунами и крокодилов.

– Дорогой мой Мюнхгаузен, я скоро заикаться начну от твоих страшилок, – сказала мать.

А Генка взял ее за рукав.

– Мама, ням-ням!

– Идите, там сами найдете чего-нибудь, я пока вашего «поросеночка» почищу.

В доме друзья заглянули в холодильник. Генка поставил на стол две эмалированные кружки, налил в них холодного молока. Эрудит отрезал от буханки два толстых ломтя черного хлеба.

х х х

Дыба долго сидел на скамейке без движения, как истукан; казалось, ждал чуда: вот сейчас повернет голову и увидит на травке сложенные вдвое купюры. Но не было ни чуда, ни Эрудита. Он встал, еще раз осмотрел двор, прошелся вокруг хаты, заглянул в окна: ничего не видно, кроме своего серого уставшего лица. Осмотревшись по сторонам, взглянул на часы: было около пяти, а казалось, как будто рассвет наступил уже давным-давно. Он присел под окном и стал размышлять. «Наверное надо идти на остановку. Можно еще подождать, но если Эрудит так и не появится, то только зря потеряю время, могу опоздать на автобус, – значит, пропадет билет на поезд. Тогда будет еще хуже». Он допускал, что до Семикаракорска добраться без денег можно, главное, надо сесть в автобус, а потом с ним никто не справится. На автовокзале, в крайнем случае, придется продать часы.

Хутор просыпался. По синему небу тянулись редкие облачка, и каждое из них пыталось хоть одним краешком коснуться солнца; его лучи пригревали, но в воздухе еще оставалась ночная свежесть. Хутор уже не был такой, как ночью: дома словно передвинулись, а кроны деревьев поредели. По дороге ехала упряжка – лошадь мотала головой и помахивала хвостом, отгоняя слепней и мух. Телега подпрыгивала; свесив поперек нее ноги и держа в одной руке свисающие вожжи, в ней трясся небритый мужик. Его опущенная голова беспрерывно кивала, как будто он все время с чем-то соглашался. В переулке громко переговаривались две женщины.

– Зинк, твоя во сколько пришла?

– Я не слышала. Вчера ухандокалась на работе, сама спала без задних ног.

– А моя гулена только под утро заявилась. Дрыхнет. Теперь палкой не добудишься. Хорошо, отец не видал, он бы ей всыпал. Говорит, на речке была. Взяли моду по ночам купаться.

– Дело молодое.

– Молодое-то, молодое, но они ведь не одни купаются, а с парнями. Сама знаешь, до чего такие игрушки доводят.

– Я как-то и не подумала, вроде моя еще маленькая.

– Ага, маленькая, ты скажешь тоже. Маленькие по ночам спят, а этих – как вечер, дома на веревке не удержишь.

Небритый на телеге продолжал одобрительно кивать голо- вой: согласен, согласен.

Дыба все думал: ехать или еще подождать? Времени для размышлений больше нет. Если сейчас же не идти на остановку, будет поздно. Да, нужно срочно выбираться из хутора.

На трассу он подоспел точно к подъехавшему автобусу. Первым проник в салон и сел на свободное место. Когда вошли еще несколько человек, водитель объявил:

– Передавайте деньги на билеты. – Пассажиры полезли в карманы за мелочью. Пересчитав монеты и людей, водитель возмутился: – Кто-то не передал. – И, обратившись к Дыбе, спросил: – Молодой человек, вы не передали деньги?

Дыба оскалился.

– Хватит разборки устраивать, поехали!

– Пока не передадите деньги, я с места не тронусь! – заявил водитель.

– Сколько можно стоять? Поехали! – послышался сзади недовольный мужской голос.

– Это, наверное, какой-то убогий, откуда у него деньги? – съехидничала женщина с золотыми сережками, даже не взглянув на Дыбу.

– Ничего себе убогий, ты погляди, какая дылда. Убогие в рванье ходят, а у этого и рубашка, и штаны новые. Привыкли за чужой счет жить, – возмутился кто-то еще.

В глазах Дыбы сверкнула злоба. Он наклонился к водителю и пригрозил жестким голосом:

– Поехали, я сказал, а то уши обрежу!

Водитель пригнулся, проверил левой рукой, на месте ли гаечный ключ 29 на 32. Убедившись, что инструмент на месте, повернулся. Взгляд его был твердым.

– Рецидивист это, вот он кто, – робко проронила женщина в очках.

Как раз в это время у Дыбы произошел рецидив. Он схва- тился за живот и, выскочив из автобуса, побежал к заросшему бурьяном пригорку. Автобус дернулся и поехал. Дыба рванулся бы вдогонку, но обстоятельства вынуждали его смиренно сидеть, пригибаясь за молодыми побегами амброзии. Застонав, как раненый зверь, он заскрежетал зубами, а на осунувшемся лице выразилась беспомощная ярость. От злости сердце бешено барабанило. И тут ему вспомнилось наставление лейтенанта Утехина: «Никогда не теряйте самообладания. В критических ситуациях рождаются гениальные идеи». Пытаясь достичь душевного равновесия, он глубоким вдохом вбирал в легкие воздух и медленно выдыхал. Что же делать? Необходимо немедленно раздобыть деньги, иначе отсюда не выберешься. Придется кого-то ограбить. Но кого? В этой дыре одна нищета. Стоп! Тут есть магазин! Да, да, надо брать магазин.

х х х

Под окном магазина с открытыми деревянными ставнями, скрестив руки на груди, беседовали две женщины. Они обернулись, посмотрели на долговязого парня и, изучив его спину, про- должили свой разговор. Дыба перешагнул дощатые приступки и открыл дверь. При виде незнакомца продавщица быстро заморгала. «Или ревизор, или инструктор райкома партии», – подумала она и застыла в ожидании. Дыба окинул взглядом полупустые витрины, на которых стояли батарея противотанковых бутылок с «червивкой», пирамидка из банок кильки в томатном соусе, десятка два килограммовых пачек соли, стопка сигарет «Прима» и два оббитых эмалированных лотка с ржавой соленой селедкой и килькой. На прилавке лежали деревянные счеты и стояли весы с птичьими носиками, на одной из чашечек которых покоилась килограммовая гиря. Дыба оценил обстановку, вздохнул.

– Не фонтан.

– Что вы спросили? – спросила продавщица.

– Смотрю, с продовольствием у вас тут напряг.

– Потому что ни сахара, ни конфет нет, – стала оправды- ваться продавщица. – Если на прошлой неделе я получила ящик цейлонского чая, его за два часа размели. Все только план требуют, а где я его возьму? Кому нужна эта килька, у нас в речке своего гибрида полно, бесплатно.

У Дыбы появилось сомнение в сумме наличности, он куль- турно спросил:

– Вы сможете разменять мне двадцать пять рублей?

– Я бы разменяла, – бросившись к ящику с деньгами, ска- зала она, выражая интонацией голоса полную готовность, – но у меня одна мелочь, рубля полтора, не больше.

Дыба молча уставился на продавщицу и глядел так долго и так пристально, что ей стало немного не по себе; она растерялась, не понимая, что от нее требуется, и начала суетливо перебирать руками свой застиранный фартук. Ее острое бледное лицо еще больше заострилось, а тонкие губы сжались. Помрачнев, Дыба отвернулся, подошел к окну, под которым все в той же позе стояли женщины и вели свой нескончаемый разговор. «Что ж это мне так не везет? – задался он вопросом. – А вот ей сегодня повезло». – Ты под каким созвездием родилась? – продолжая смотреть в окно, спросил он.

– Я не под созвездием, я днем родилась, под солнышком, – с робкой радостью ответила продавщица.

– На лужайке, что ли?

– Нет, не на лужайке, я на огороде родилась. Мама полола морковку, прямо на грядке и родила меня.

Дыба обозрел ее еще раз и поинтересовался:

– Звать-то тебя как?

– Зинулей. Вообще-то Зиной, но я привыкла, чтоб Зинулей звали, – ответила продавщица и покрылась румянцем. Зинуля всегда краснела при разговоре с незнакомыми людьми, особенно с парнями, потому, что была очень стеснительной девушкой. А ей так хотелось стать смелой. Устроившись работать в магазин, куда ежедневно заходили покупатели, она надеялась научиться живому общению, всякий раз старалась не поддаваться панике. Однако краска неумолимо расползалась по бледным щекам ее, даже когда она вовсе не волновалась. Недавно от нее ушел жених, предпочел ей более веселую и раскованную Ирочку Лыткину. С этого дня у Зинули началась серая, унылая жизнь. Грустная и угнетенная, она не находила себе места, и с горя решила сходить к местной гадалке, узнать свое будущее. Та раскинула карты и предсказала, что вот-вот явится ее суженый – из казенного дома, высокий и богатый. «Это он», – не колеблясь, уверилась девушка.

– Вот что, Зинуля, ты одолжишь мне пачку сигарет? У меня деньги только крупные, – прогнусавил предполагаемый кавалер.

Зинуля затревожилась. «Он точно какой-то начальник, хочет проверить, даю я в долг продукты или нет?»

– Нет, не могу, – с достоинством проговорила она, – у нас строгая отчетность, я никому ничего в долг не даю.

«Вот сучка», – про себя выругался Дыба. Ему захотелось вмазать ей по противной крысиной роже, но он сдержался.

– А вообще-то в таких случаях положено сначала предъявлять свои документы, – дрогнувшим голосом пролепетала она.

– Но ты даешь! И как это пришло тебе в голову? Какие документы могут быть у бандита! – усмехнулся Дыба и пожал плечами. На секунду Зинуля замерла, а потом, сжав губы, прыснула и прикрыла рот ладонью. – Значит, в огороде, говоришь, родилась, – пронаблюдав за Зинулиной экспрессией и думая о чем-то другом, уточнил Дыба.

– Ага, в огороде.

Дыба хотел сказать, что поэтому и похожа на чучело огородное, но не сказал, повернулся и вышел из магазина. Зинуля выждала несколько секунд и подбежала к окну: Какой интересный! И разговорчивый такой. А высокий-то, прямо выше человеческого роста, сразу видно – городской. И главное – молодой, а уже начальник. Правда, глаза у него выпученные. Но это не страшно. Лишь бы человек был хороший. И шутник опять же. Она забежала за прилавок, достала из-под прилавка зеркальце, кокетливо поворачивая голову, рассмотрела себя и справа, и слева. Ей показалось, что она произвела на него эффект, не случайно же он спросил, как ее зовут. Наверное, хотел познакомиться? «А я, как дура, не догадалась. Надо было тоже спросить». Она не могла знать с точностью, понравилась ему или нет, но поняла, что сама действительно полюбила. И стала обдумывать, как подготовиться к очень значимому в её жизни событию. «Пойду в клуб в новом платье и причесон сварганю, – решила она. – Вдруг он останется в хуторе с ночевкой. Постараюсь быть посмелее, нашим-то парням скромные девки не нужны, а городским тем более разбитные нравятся».

х х х

Сквернее настроения, чем теперь, у Дыбы не было никогда. Оставалось только одно: найти свои деньги. Ускоряя шаг, он направился обратно к дому Эрудита. Тут его взгляд привлек стоявший под тополем зеленый «Москвич». Улица была без- людной. «Это тоже вариант», – решил Дыба. Осмотревшись по сторонам, подошел к легковушке, дернул дверцу – она приоткрылась. Перемкнуть провода – дело нескольких секунд. Он пригнулся, чтобы нырнуть в машину.

– Что, мил человек, подъехать куда-то желаете?

Дыба вскинул голову – на высоком крыльце стоял толстяк, поглаживая руками свой живот. Его добродушное разрумянив- шееся лицо свидетельствовало о том, что он только что сытно позавтракал. На левой щеке толстяка, под самым глазом белел свеженький пластырь. Жора, таким было имя у толстяка, работал сторожем на ферме. Поутру, возвращаясь с дежурства, он повстречался с Митькой Дятловым, который, как обычно, в это время был уже навеселе.

– Куда ты катишься, колобок, ёклмн? – радостно прокричал тот Жоре. – Иди сюда, побазарим!

Жора только и ответил, что, мол, с таким алкашом ему не о чем говорить. А Митька сразу набросился с кулаками. «Ну да Бог с ним, – дома, залепляя синяк пластырем, размышлял Жора, – что возьмешь с алкоголика? Деградированный человек!» Ознакомившись со своим новым обликом в зеркале, он большим половником налил в тарелку борща с мясом, поел и уселся смотреть телевизор. Про нанесенный Митькой физический и моральный урон старался не думать. Однако успокоиться никак не мог: тяжелое предчувствие томило его грудь.

– Послушай, ты не мог бы подбросить меня до Семикара- корска? – спросил Дыба толстяка, удивившего его внезапным появлением, и нетерпеливо постучал по стеклу циферблата своих часов.

Жора икнул, спустился с крыльца и с достоинством поднес свое тело.

– Не вопрос. До Семикаракорска – раз плюнуть. – Дыба просиял от удачи, схватился за дверцу, приготовившись сесть в машину. – Только у меня бензобак сухой, – продолжил Жора. – У нас с бензином напряг, надо бы где-то раздобыть. Канистра у меня всегда с собой, в багажнике. Если сможешь…

Но Дыба на этот раз уже не смог совладать с собой и остервенело сунул в лицо толстяка кулаком. Тот как стоял, так и повалился. Из носа брызнула кровь. А глаза его не выражали ни страха, ни боли, ни обиды; в его глазах было удивление. Казалось, он отдал бы сейчас все на свете, только бы узнать, за что этот долговязый влепил ему. Прошло несколько минут, Дыба уже удалился на почтительное расстояние, но Жора, подложив ладони со сплетенными пальцами под голову, продолжал неподвижно лежать на траве. Вокруг было тихо и спокойно: с неба лились ласковые солнечные лучи, чирикали птички. Боль постепенно утихала. Разомлев и обмякнув, Жора почувствовал, как веки его начали тяжелеть и смыкаться. Однако он все еще истомно смотрел на могучую крону тополя, под которым лежал. Разглядел средь зеленой листвы какую-то пташку и, залюбовавшись ею, подумал: «Ну и денек!» В это время воробышек встрепенулся хвостиком – на лицо Жоры капнуло что-то липкое и теплое. Он утерся, прикрыл глаза и лениво предался размышлениям: «Нет, что ни говори, а настоящая жизнь бывает только летом. Какой дурак будет вот так лежать на улице зимой? Разве что пьяница Митька Дятлов. А летом – вот, пожалуйста, где упал, там и спи. Красота!».

Дыба тем временем взглянул на часы. «Вот и все, приехал». Он шел среди ненавистных домов, хибарок, белых хаток, и не только душа его, но и тело до последнего атома пропитывались холодной мрачной жестокостью, отчаянностью и возмущением: «Что это за жизнь такая? Не только убить или ограбить кого-то, машину не угонишь!» Дыба просто кипел от злости из-за своего бессилия и беспомощности.

Крепко сжимая в ладони финский нож, вошел во двор, повернул к хате. Замок был на прежнем месте. Еще сильнее почувствовав острый прилив раздражения и злости, он решил больше не перестраховываться и не прятаться в укрытие для внезапного нанесения удара в спину. Теперь Дыба преисполнился решимости вступить с Эрудитом в открытую схватку. Ему хотелось спать, есть и очень сильно хотелось курить. Поэтому прежде чем приступить к поиску денег, возле скамейки подобрал окурок, долго изучал его, а, убедившись, что тот отсырел и дымить не будет, положил находку на дощечку греться на солнце. Сам на четвереньках пополз по огороду. Голод одолевал. С ненавистью посмотрев на дерево, усеянное светло-желтыми плодами, добрался до грядки и с жадностью набросился на огурцы, с хрустом поглощая один за другим. И тут, успокоившийся было желудок, забурлил вновь.

х х х

Эрудит с Генкой сидели за столом, ели и поглядывали в окно. За исключением тех участков, которые закрывали дом и хата, огород просматривался полностью. Когда Дыба начал исполнять свои пируэты, Генка покатывался со смеху.

– Чего это он там ползает?

Эрудит улыбнулся.

– Наверное, истину ищет. Ее по-другому не найдешь, только вот так, согнувшись к земле в три погибели.

Облегчения не наступало, Дыба очень часто спускал с себя джинсы и приседал. Несмотря на это, он обследовал весь огород. Но поиск не дал никаких результатов. И тут ему в голову пришла пусть не совсем гениальная, но довольно обнадеживающая идея. Он не стал взвешивать «за» и «против», а немедленно приступил к ее реализации. Подобрав с дощечки просохший окурок, покинул злосчастное владение Эрудита и направился к дому, возле которого, когда проходил по улице, видел старуху.

Идея была такая. Каждая старушка откладывает деньги на похороны. Надо только узнать: где они лежат. Да придушить. Все очень просто. Проще и не бывает.

Возле дома той старушки не было ни забора, ни калитки. Она все так же стояла у самой дороги, опираясь на затертую до блеска палку, которую держала прижатыми к груди руками.

– Привет долгожителям! – подходя к ней, завел разговор Дыба.

– Дай Бог тебе здоровья, касатик, – показав Дыбе свое сморщенное лицо, ответила старушка. У нее зубов не было нисколько, поэтому ее крошечная бороденка примостилась под самым носом.

Дыба решил брать быка за рога без всяких обиняков.

– Как здоровье твоего деда?

– Нет у меня деда, давно уже нет, – разглядывая Дыбу, поведала она. – А как умер-то. Случилось у него счастье: выиграл он по лотирее пиянину. Сам-то гармонист был, царство ему небесное. Теперь, говорит, на пиянине буду играть, как в теятре. И так радовался, так радовался, прямо не знай, как радовался. Я его таким веселым сроду не видала. А вечером прилег на топчан и Богу душу отдал. Это он от радости помер. Если бы не эта лотирея, до сих пор, старый, ходил бы живой.

– Тебе, может быть, помощь какая нужна? – спросил Дыба, оценивая ее жизненный тонус. – Может, работенка какая для меня найдется? – И прикинул: ее и душить не надо, от одного щелчка преставится.

– Нужна, касатик, как не нужна. Огород у меня некопаный, грех-то какой. Кубыть вскопал бы, я и денег заплачу. Нынешней весной у меня хворь приключилась, всю весну провалялась, на ноги встать не могла. И теперь силенок не хватает, никак не оклемаюсь. Я гляжу, ты и сам-то прихварываешь, вон под глаза- ми какие круги синюшные. Может быть, тебе пенталгину дать? Хорошие таблетки, от всего помогают, я только ими и спасаюсь. Когда чего уж больно сильно заболит, я по две штуки глотаю, и сразу хворь как рукой снимает. А ноги еще скипидаром натираю. Только с поясницей не знаю чего делать, как начнет ломить, никакого спасу нет. – Она опять заговорила про покойного деда, а потом о своих двух дочерях, которые выскочили замуж на сторону и теперь от них ни слуху, ни духу: – Хоть бы внучиков показать приехали, да и на самих-то насмотрелась бы перед смертью. Нет, не приезжают: ни та, ни другая. Видать, я им теперь стала не нужна или им некогда, у молодых-то забот много. А я все жду, выйду вот так на улицу и смотрю на дорогу, вдруг вспомнят обо мне и приедут. – Тут она грустно вздохнула. – Нет, не дождусь, похож. Чего уж мне жить-то осталось… Помру я скоро.

– Это я и сам вижу. На тебя достаточно только взглянуть и все становится ясно, без твоего признания. Иначе и быть не может, даже не надейся. – Заложив руки в карманы и выпятив грудь, Дыба слегка пошатнулся с пятки на носок. – Ты мне скажи другое: деньги на похороны приготовила или нет? Вот что для меня важно, а остальное совершенно не интересует.

– Приготовила, касатик, приготовила, об этом не беспокой- ся. Уже какой год с пенсии откладываю. А как же, старым людям без запаса никак нельзя.

Дыбе страшно захотелось спросить, где она прячет деньги, но не нашелся, как выразить это, чтобы не было слишком прозрачно, грубо, и он сказал:

– Вот теперь у нас с тобой конкретный разговор.

– И то правда. Ты, я гляжу, человек-то больно уж сердобольный. Вон, какой усталый, как будто всю ночь не спавши, а все ходишь, работенку подыскиваешь. Работящий, видать.

– Если бы. Просто некуда деться.

– Мне ведь восемьдесят шестой годок стукнул, – про- должала она. – Аль восемьдесят седьмой? Все равно умирать неохота. Хочется еще поглядеть на солнышко, на людей. Ведь ложиться в глубокую землю страшно и обидно, закопают, и не увидишь больше белого свету.

«Во! Гонит старуха!» – занервничал Дыба. – На больное место давит».

– Бабуля, ты меня достала своим речитативом. Кончай базар, мне капусту рубить надо.

Старушка недоуменно подняла глаза.

– Капусту еще рановато рубить, касатик. Ты бы мне грядки вскопал.

– Как скажешь.

Она замешкалась, посмотрела в лицо Дыбы, подумала: «Видно, у него тоже с памятью плохо дело». И спросила:

– Я вот опять насчет таблеток. Принести тебе, ай как?

– Бабуля, ты меня на колеса не сажай! Не надо никаких таблеток, лопату давай. У меня руки чешутся.

– Ты вот еще послухай, – собралась было продолжить старушка разговор, но Дыба перебил ее:

– Некогда мне слушать, лопату, говорю, давай, пойду потрошить грядки. Время – деньги, сама знаешь.

– Пойдем, касатик, пойдем.

Они прошли двором на огород мимо слежавшейся кучи органического удобрения, на вершине которой царственно произрастал жирный лопух в сиреневых бубонах, а на склонах – жилистая лебеда. Пахло преющим навозом. Старушка отыскала лопату, показала, где копать и собралась уходить, но остановилась. Дыба хотел тут же ее и придушить. «Но где потом искать деньги, – подумал он. – Старые – народ хитрый, так заныкают, что век не найдешь. Вон, фараоны, тысячу лет тому назад повымерли, а археологи до сих пор шныряют по могилам, все никак не отыщут их антиквариат». Подумал он так и принялся за непривычное для его рук дело. «Ничего, – настраивал сам себя он, – не Боги горшки обжигают». Старушка стояла, как и прежде, опершись на палку, а голова ее все клонилась и клонилась. Дыба время от времени поглядывал на нее и трево- жился: «Как бы сама не умерла». У него вообще-то была мысль без всякой барщины припугнуть ее, заставить показать свою заначку, однако побоялся, что с испугу умрет преждевременно. Но не только поэтому Дыба взялся за лопату, точнее, совершенно не поэтому. Во время разговора со старушкой его озарила неожиданная мысль. Раз не удалось найти Эрудита, надо сделать так, чтоб он сам искал его. «Ведь он, без сомнения, уже знает о моем присутствии в хуторе и не спускает с меня своих глаз. Значит, попытается выбрать наилучший момент для внезапного нападения. Я предоставлю ему такую возможность».

Немного подремав, старушка очнулась.

– Копай, касатик, копай, а я пойду деньги приготовлю.

«Ну, уж нет, – насторожился Дыба. – Кинуть захотела. Только этого мне еще не хватало». Он поставил лопату и сказал:

– Не торопи, бабуся, события. Вот как нарежу борозды, прикинем тариф, а потом пойдем за деньгами.

– Ну и ладно, ну и ладно, – согласилась она, не трогаясь с места.

Тут у Дыбы прихватило живот, он пригнулся и побежал за сарай. А когда вернулся, старушка сочувственно сказала:

– У тебя никак понос, касатик. Мало ли бывает. Надо обязательно пенталгину выпить. Сейчас я принесу, выпьешь – и сразу пройдет.

Опираясь на свою палку, она пошмыгала. Пришла в дом, и забыла, зачем пришла. Стояла, стояла, так и не вспомнила.

х х х

В то время, когда Дыба направился к дому старушки, Эрудит и Генка продолжали сидеть у окна и следить за ним.

– Я пойду посмотрю, куда он намылился, – сказал Генка.

– Не спеши, – остановил его Эрудит, – пусть отойдет подальше.

Только спустя минуту, Генка вышел со двора и медленно пошагал за Дыбой. Вернувшись, рассказал Эрудиту, что тот остановился возле дома бабы Дуни, о чем-то поговорил с ней, и они вместе пошли на ее огород. Эрудит не понял, что задумал Дыба, его лицо застыло в напряжении. Он был уверен, что Дыба потерял терпение и, сообразив, что все равно ничего у него не выйдет, решил покинуть хутор. На это Эрудит и рассчитывал, пытаясь избежать встречи с ним. «Значит, не судьба».

За огородами по кустарникам и бурьяну Эрудит скрытно пробрался до подворья бабы Дуни и нырнул в малинник, который густо расползся по саду, заняв почти треть участка. Прополз два-три метра и сквозь торчащие вперемешку шелушащиеся и сочно-зеленые основания веток малины увидел Дыбу, который орудовал лопатой. «Ни хрена себе,– поразился увиденным Эрудит, – Дыба тимуровцем стал! Можно было чего угодно от него ожидать, но только не этого. Что бы все это значило? Если ему потребовались деньги, он нашел бы другой способ раздобыть их. Зарабатывать деньги – не в его правилах. Но вот же, он копает? Как это понимать?» И тут Эрудиту все стало ясно. Теперь он понял, чего Дыба искал в его огороде. «Значит, он потерял деньги и теперь устроил спектакль, чтобы ограбить бабу Дусю».

Дыба копал землю, поглощенный тревожным ожиданием, и с предельным вниманием держал в поле зрения окружающую его местность. Хотя прошло уже много времени, и ничего подозрительного не замечал, он все же был уверен в удачном исходе своего плана, в котором, казалось, заключался весь смысл его жизни. И вот справа, в центре малинника, несколько высоких веток шелохнулись. Он краем глаза стал наблюдать за ними – больше ни одного движения. Но каким-то звериным чутьем ощущал, что на него кто-то смотрит. Вдруг ветки снова шелохнулись. И из его груди чуть не вырвался насмешливо-восторженный возглас: «Все, получилось! Фокус удался!» Он не сомневался, что в кустах затаился именно Эрудит.

Два недруга следили друг за другом, как заигравшиеся котята, когда они, внезапно разбежавшись по сторонам, опасливо выгибаются и готовятся к нападению. Это взаимное наблюдение Дыбе показалось забавным, занимательным. Он ощущал свое превосходство, предвкушал победу, и у него даже возникло желание потешиться, окликнуть Эрудита, подшутить над ним. Однако уже в следующее мгновенье внутри его со зловещим вожделением возбуждалась волна взлелеянной мести. Он обуревал злобными чувствами. Но казался всецело погруженным в работу, равнодушным ко всему, его взгляд с видимым безразличием переходил от грядки на старый дощатый сарай, который стоял в пяти шагах от него.

Спустя минуту, он воткнул лопату в землю, с выразившейся на лице досадой чуть пригнулся и, взявшись руками за живот, нетерпеливо пошел за сарай. Эрудит, решив, что Дыбу позвало продолжить свои приседания, выбрался из кустов, выдернул из земли лопату и последовал за ним. Заглянул за угол сарая и удивился – там никого не было. Дыба тем временем обошел вокруг сарая и, оказавшись сзади Эрудита, с ножом в руке бросился на него. Но удача оказалась не на стороне Дыбы – задев нагой за что-то торчащее из земли, он споткнулся и рухнул пластом. Эрудит резко обернулся, увидев на земле Дыбу, от внезапности вздрогнул, но спокойно произнес:

– Опаньки! Что ж ты так-то? Надо бы поаккуратней. – Затем, наклонился и с издевкой спросил, – Не ушибся?

Дыба хотел вскочить, но Эрудит со всего маху ударил его ногой. Подождав, пока он очнется, занес над головой лопату в положении секиры. Дыба заслонился рукой и дико завопил:

– Не-е-т! Не руби! Не надо! Не руби!

– Тебе не кажется, что ты загостился? Нож-то выбрось!

У Дыбы затряслась челюсть, он кинул в сторону нож и снова завопил:

– Пощади! Пощади!

– Слушай, урод, тебя сюда никто не звал. Чего ты в нашем хуторе ошиваешься? А? – спросил Эрудит, переводя дыхание. И вдруг пришел в ярость. – Отвечай, когда тебя спрашивают!

– При этом обрушил сокрушающий удар кулаком по его голове. Дыба изогнулся, чтоб вскочить, но Эрудит со всей силы несколько раз стукнул ногой по его груди, как по футбольному мячу. – Это тебе за Ахтыма Гыргенова, – рассвирепев вконец от злости, прокричал он.

Дыба скорчился и, пытаясь вздохнуть воздуха, судорожно открывал рот, его исказившееся от боли лицо посинело, а без того выпученные глаза вылезли из орбит еще больше. Эрудит знал, что эти удары могут оказаться смертельными. Подняв с земли нож, он нервно топтался на месте и смотрел на Дыбу как на бешеную собаку, которую нельзя вылечить, которую можно только убить. Он испытывал нестерпимое желанье отомстить за Ахтыма Гыргенова и с трудом сдерживал себя.

Прошло несколько минут. Дыба, казалось, лежал бездыханный. Наконец, схватил ртом воздуха и пошевелился.

– Ожил, мразь, – процедил, взглянув на него, Эрудит. Пролежав еще некоторое время без движения, Дыба со стонами перевернулся на бок, поднялся и, не взглянув на Эрудита, поплелся в сторону улицы, ухватившись руками за грудь и, сильно хромая. Вероятно, споткнувшись, он повредил ступню. Изо рта его текла кровь.

– Запомни, уродина, еще раз объявишься здесь, вот этой лопатой сниму черепок, как кочан капусты, – внушительно выкрикнул ему вслед Эрудит.

Дождавшись, когда Дыба скроется из поля зрения и, немного успокоившись, Эрудит потер руки и стал копать, завершая начатую Дыбой работу. Он срезал плоский слой земли, вдавливая лопату на полный штык и, повернув ее ребром, два-три раза легко ударял. Рыхлый ком рассыпался. Земля была мягкой, не утоптанной, копать ее было легко и приятно.

х х х

Превозмогая невыносимую боль в груди и с трудом передвигая ноги, Дыба шел в сторону Сала. Его мучила жажда. Подойдя к реке, он припал к воде и с жадностью пил. Еле поднялся и стоял, кое-как удерживая равновесие, ощущая во рту струившуюся кровь, ее тошнотворный привкус. Вдруг увидел лодку, она была от него метрах в ста, не более. «Вот оно, мое спасение, – подумал он. – Только бы хватило сил добраться, влезть в нее и оттолкнуться от берега, а течение само унесет меня». Но идти он больше не мог. «Неужели это все? – пронзила его ледяная дрожь, – Нет, я не должен умереть». Но в какой-то момент ему показалось, что о том, жить или не жить – думать уже бессмысленно, смерть неотвратима, костлявая рука впилась в его горло и больше не отцепится, будет давить до тех пор, пока не сдавит окончательно. Ему казалось, что та жизнь, когда он был здоровым, крепким и сильным, была не час назад, а в далеком ярком и радостном сне, теперь сон этот исчез, и его никогда не вернуть. Дыбу охватил ужас, из груди его вырвался надрывный стон. Он почувствовал головокружение, боясь упасть, опустился на илистый песок и лег. Лежал совершенно неподвижно, ощущая тяжесть своего немеющего тела, и ждал, пока утихнет боль. Он говорил себе, что все это ерунда, еще немного – и станет легче.