Путешествие юного домового

– Эй! Я здесь! – заорал Углёнок, обрадованный возможностью обратить на себя внимание, и высунул руку в узкую щель, чтобы помаячить Кишь-Мишу ладошкой. На непонятный шелест никто из пассажиров, разумеется, внимание не обратил. Мало ли какие звуки раздаются на вокзале с приходом поезда. А Кишь-Мишь обратил. Он зашелестел в ответ, что Углёнок должен, пока не поздно, отодвинуть молнию на сумке ещё дальше. А там, где бы Углёнок не вылез, Кишь-Мишь найдёт его и препроводит назад в свой вагон. Да нужно пошевеливаться, поезд скорый, стоянка короткая.

Задача стояла перед домовым не из лёгких. Если с наружи можно было спокойно двигать на молнии собачку, то попробуйте сделать это изнутри! Тем более, когда сумку опять уже несут и неаккуратно бьют об чемоданы других пассажиров, совершенно не заботясь об её содержимом. Справившись с задачей номер один, он высунулся наружу по пояс, и возникшая перед ним задача номер два чуть было не ввергла его в глубокое уныние. Но домовёнок, чувствуя поддержку Кишь-Миша и всецело доверяя ему, потому что довериться больше было не кому, решил действовать так, как вагонник ему и говорил. Только задача номер два была посложнее первой и заключалась в правильном выборе направления, в котором нужно было двигаться, чтобы выйти вновь на перрон. А всё потому, что сумка с Углёнком уже перемещалась в здании местного вокзала, оказавшегося гораздо большим по размеру, чем вокзал его родного города. И люди здесь спешили в абсолютно разных направлениях, создавая неприличный хаос своими сутолочными движениями.

"Этак я могу домой к барышне, что любит печенюшки с шоколадным кремом, попасть, если и дальше буду тянуть кота за хвост. Уж лучше на вокзале бродяжничать. Всё к поездам ближе, чем не пойми откуда и не пойми как сюда добираться".

На этом глубоко мотивирующем умозаключении Углёнок, не забыв подцепить на прощанье несколько карамелек в качестве откупных, подтянулся, перевесился через край сумки и спрыгнул на мраморный пол. Едва увернувшись от ног следующего за дамой пассажира, сиганул под ближайшее кресло, выглянул оттуда и не понял, куда же ему идти. Чтобы определиться с направлением, ему пришлось вскарабкаться по стоящему возле ряда сидений чемодану на спинку кресла, но и там обзор был не ахти. Тогда он, по достоинству оценив шляпу сидящей рядом дамы, напоминающую гнездо, решил использовать её по прямому назначению, то есть как-то самое гнездо, откуда должно быть видно всё в округе. Не обращая внимание на неудобство, которое он причиняет, шустро карабкаясь по руке на плечо, а с него уж и в свой наблюдательный пункт, домовёнок встал на шляпе во весь рост и начал на ней топтаться, высматривая выход. Он почти сразу его увидел и успел спрыгнуть на пол, когда поправлявшая свой головной убор дама в сдвинутой Углёнком шляпе набекрень очень нелестно отозвалась о своей соседке, которая настолько проворна в своей слоновьей неповоротливости, что может служить в танковых войсках в качестве танка, одним своим видом распугивая неприятеля. Домовёнок не видел и не слышал уже, что ответила соседка этой самой дамы, но чувствовал внутреннее удовлетворение, сознавая, что сделал тему для разговора, и теперь пассажирам будет не так скучно сидеть в ожидании своего поезда.

А сам он уже мчался со всех ног в заданном направлении. Внутренние часы тикали очень быстро, придавая ускорение его ногам. Но в пути встречались препятствия, которые требовали время на то, чтобы их миновать. Одинокие пассажиры с поклажей, целые семьи пассажиров с кучами сумок и чемоданов, зеваки, стоявшие перед табло, разинув рот и читая информацию на нём. Всех надо было оббежать, тратя бесценные секунды. Но хуже всего было осознание того факта, что по неосторожности какого-нибудь недотёпы или по иной другой случайности он мог быть покалечен или раздавлен. Стараясь не думать об этом, но глядя при том во все глаза, Углёнок в пылу бега пропустил два важных момента: первый, когда боковым зрением увидел летящеё в него справа нечто жёлтого цвета, от которого он ловко увернулся, продолжив свой бег, а второй: когда до дверей оставалось совсем чуть – чуть не услышал объявление о том, что поезд, в котором он ехал с Кишь-Мишем, отходит.

Ну вот, наконец, и двери! На одном дыхании проскочив между чужих ног междверное пространство, в простонародье именуемое тамбуром, он затормозил пятками и резко ушёл в сторону под прикрытие серой стены. Люди впритирку к стенам никогда не ходят. Они любят расталкивать друг друга, выбирая для себя центральное направление. А те, кому не посчастливилось быть убранным с дороги наиболее сильным или наглым, всё одно встают к нему в спину и следуют по расчищенному от других бедолаг пути, пользуясь чужой силой и хамством. Но ближе к центру хотят быть все, явно или исподтишка. На этой слабости людей к самоутверждению в среде себе подобных, пусть и незнакомых граждан, зиждилась способность к выживанию и даже процветанию не только домовых и прочей неприметной мелюзги из кутного народца, но и кое-какой нечисти, вредной для всех типов живых созданий. Поэтому вполне логично, что нашему путешественнику самым удобным местом для возможности оглядеться и перевести дух был именно пристенок за входной дверью, которую он успешно миновал. А когда он огляделся, то, увидев площадь перед вокзалом, окружённую высокими домами и наполненную гулом машин, но не поездов, с грустью понял, что выскочил он не в тот выход. Но не таков был уже Углёнок, чтобы смириться и опустить руки, покоряясь судьбе. Набрав полную грудь воздуха, он чёрной молнией понёсся сквозь дверной проём, беспечно, не думая о собственной безопасности, и ворвался обратно в тамбур, привычно огибая чемоданы и людей. Только разогнаться ему на этот раз не удалось. Что-то жёлтое и не очень твёрдое прицельно попало в голову, и домовёнка завалило на заляпанный уличной обувью пол. Поднимаясь с пола и находясь в полном изумлении, Углёнок оглядывался, вертя своей головой так, словно это чужая голова, и оторвать её было бы не жалко. Он попятился под привычное прикрытие стены, вжимаясь в неё спиной, тщетно стараясь стать незаметным для двух одинаковых фигур в серых просторных штанишках и куртках с надвинутыми на глаза капюшонами. Губы одинаковых ехидно ухмылялись под длинными носами, а в руке одой из странных фигур желтел мяч.

Глава 12.

– Чур меня! Чур меня! Изыдите, анчутки подвокзальные! Это я вам говорю, потомственный домовой!

Углёнок мучительно пытался вспомнить всё, что слышал или знал о том, как отвадить различных тёмных пакостников, живущих рядом и иногда отважившихся нарушать сложившийся порядок и чужое спокойствие. Но более тех слов, которыми иногда беззлобно перебранивались мать и отец, загнанный матерью и её ложкой куда-нибудь на антресоль, вспомнить он ничего не мог. Тем временем Серые, подойдя почти что в плотную к сжавшемуся в ожидании чего-то нехорошего домовёнку, повернули носы друг к дружке и внезапно залились таким звонким и искренним девичьим смехом, что Углёнок, не поверив своим ушам, решил, будто в его уши вливается перезвон серебряных колокольцев, который слышал когда-то по телевизору. Серые, между тем, держась за животы от хохота, кривлялись и, показывая пальцами на Углёнка, пытались что-то сказать друг дружке, но давились при этом собственным смехом ещё больше.

"Эти двое невелики ростом, – совершенно серьёзно размыслил домовой, больше не чувствуя угрозы, – на полголовы ниже меня будут. Если их посильнее оттолкнуть под ноги людям, то я смогу проскочить в дверь и запросто успею на поезд. Теперь-то ясно, в какую сторону бежать следует!".

Углёнок сжался, как пружина, готовясь к рывку, но что-то сдержало его порыв. Это было неясное чувство, сродни тому, когда заведомо сильный побеждает слабого, а потом испытывает угрызения совести от проявления собственной силы, причинившей вред или даже увечье. Коря себя за нерешительность, домовёнок откладывал на секунду, потом ещё и ещё воплощение своего плана в действие, но всё никак не мог собраться, чтобы скинуть одного из серых под грубую человеческую обувь и открыть себе путь к свободе.

"Наверное, так действуют на меня их чудные голоса", – подумалось несмело ему, и он зажал уши руками. Тут с одной из фигурок слетел невзрачный капюшон, когда та, кривляясь от безудержного веселья, резко вскинула голову назад и открыла милое девичье личико, обрамлённое иссиня-чёрными волосами с серебристой прядью, что были спрятаны сзади за шиворот, а по лбу перетянуты яркой алой лентой. Большие зелёные глаза искрились весельем, а девчонка, наконец, смогла вымолвить сквозь смех, показывая на себя пальцем:

– Это я-то, анчутка подвокзальная?! Это меня, чур? Ха-ха-ха! Ну, уморили! – и продолжила заливаться искренним весельем.

А Углёнок лишь выдохнул с облегчением, но продолжал смотреть на неё во все глаза, медленно покрываясь испариной, только что осознав, кого он собирался толкнуть под тяжёлые ботинки. Он опять сжался, но теперь от страха перед несовершённым преступлением, то ругая себя за это неосторожное решение, то хваля за нерешительность и нерасторопность, что помешали проделать этот необдуманный поступок, за который он никогда бы себя не простил, узнай он позже, чьё лицо скрывал капюшон.

"Как вообще можно судить о ком-то по одежде! – вскипала возмущённая совесть. – Ты тоже не у лучших портных одеваешься, так ведь тебя никто под поезд не толкает за это, а наоборот, все считают своим догом помочь тебе и, к примеру, в этот самый поезд посадить. А ты что удумал?".

От угрызений совести домовёнку стало совсем худо. Но как только совесть на секунду умолкла, включился другой внутренний голос, отвечавший за оправдание всяческих неправильных поступков и необдуманных шагов. Он оповестил совесть и разум домового о том, что их хозяин ни в чём не виноват, ведь лицо девчонки скрывал капюшон. Мало того, она сбила домовёнка с ног жёлтым мячом и повела себя довольно-таки странно, глумясь во всю над его словами.

"К тому же, – как рассуждал персональный внутренний адвокат, – ещё неизвестно, чья личина скрывается под вторым серым невзрачным капюшоном. Быть может, там кто-то ужасный, и его толкнуть было бы не грех. Ведь домовёнок наш не решил в тот момент толком, кто полетит под ноги людей. Ему надо было за себя постоять тем или иным образом. Не так ли, Совесть?".

Девчонка с жёлтым мячиком и её двойник, чьё лицо невозможно было разглядеть из-под нависшей на лоб серой ткани, выдавливали из себя последние смешинки, и Углёнок смекнул, что далее последует серьёзная беседа. Её не пришлось долго ждать, а начало этого разговора заставило вновь призадуматься молодого домового о превратностях судьбы и том, что везёт в жизни не только дуракам. А может он и есть дурак, раз ему так везёт, какие бы глупости он не совершал ежедневно.

– Ну, вы, Углёнок, и шустёр! Так бегать нас даже папенька не заставлял. Мы чуть не выдохлись, метаясь за вами по всему залу ожидания.

– А добить нас, по-видимому, вы решили окончательно своими "анчутками подвокзальными", – неожиданно голосом девчонки с алой ленточкой на лбу молвил другой обладатель серого капюшона, и парочка вновь залилась беззаботным смехом, но уже недолго. Прислушиваясь к этому голосу, Углёнок не сразу обратил внимание на то, что незнакомец назвал его по имени.

"Да у них же голос один на двоих! Бывают же чудеса на свете! – пронеслось в его голове. – Такой серебряный перезвон раз услышишь, во век не забудешь!".

– Ну, будьте здравы! – поприветствовала его, наконец, закрытая капюшоном личность, поняв, что не с того начала свою речь. – А нас за "мячиком по голове" вы уж не обессудьте. Не можно было до вас никак иначе достучаться, чтобы вы не бегали ровно угорелый из конца в конец нашего вокзала. Вот Маковка и приложилась вам, извиняюсь, по маковке. Не дюже больно? Ну и ладно. Главное, не серчайте на нас.

– Какая Маковка к маковке приложилась? – Углёнок стал проявлять непростительную несдержанность, вызванную недопониманием сути происходящего, а дошедшие до него постфактум первые слова Серого Капюшона эту несдержанность в речи свели до уровня бестактности, не свойственной воспитанным домовым. – Откуда вы вообще знаете моё имя?! Да кто вы такие, в конце концов? Я на поезд спешу! Мне идти надо!

"Красная ленточка" потянула капюшон с головы напарника, и тот соскользнул на плечи, открывая Углёнку ответы на некоторые вопросы, родившиеся в течении прошедшей минуты и терзавшие его сознание. Совершенная копия первой девчонки, но с розовой лентой, стягивающей волосы, стояла перед ним. Даже их серебристые пряди нисколько не отличались. Две капли воды были менее похожи, чем эти двое.

"Близнецы! Вот удача, так удача! Любой домовой знает, как повезёт встретить на своём пути двух одинаковых домовых, словно отражения в зеркале. Это знак, который мне, непутёвому, преподнесла судьба! Правда, неясно, за какие такие заслуги".

Эти радужные мысли поменяли настроение Углёнка и заставили улыбнуться, пока он во все глаза рассматривал близняшек.

– Муха залетит! – засмеялась Розовая ленточка.

– Чего? – помешкав, спросил домовёнок.

– Рот закройте, чтобы мух не пускать! – смеялась рядом с Розовой ленточкой Маковка, дошло до Углёнка имя девчонки с Красной лентой на лбу.

– Так вы, оказывается, двойняшки!

Девчонки опять излили волшебной музыкой свой смех, и, по мнению Углёнка, даже люди стали замедлять свои шаги и озираться недоумённо по сторонам, услышав прежде неведомые им звуки, но, подталкиваемые в спины спешащими следом пассажирами, неохотно плелись дальше на выход.

– Нет, не двойняшки!

– А кто же вы?

– Пойдёмте с нами. Тогда и узнаете!

Не заставляя просить себя дважды, Углёнок отлип от стены и сам уже заторопил недвойняшек, объясняя на ходу, куда он так сильно спешит.

– А вы не торопитесь, поезд ваш уже ушёл, – спокойно молвила ему Розовая ленточка.

– Не поймите неправильно мою сестру Розочку, – заметив нервозную реакцию Углёнка на игру слов, примирительно пояснила ему Маковка, – она всего лишь имела ввиду состав, на котором вы ехали со старым Кишь-Мишем, а вовсе не то, что вы упустили что-то важное в своей жизни.

Маковка окончательно запутала неискушённого домовёнка, и тот призадумался, отвлёкшись от происходящего на миг:

"Они похожи, но не двойняшки. Поезд уже ушёл. Поезд упущенных возможностей. Что за загадочная пара, говорящая загадками и знающая моё имя и имя толстого вагонника? Волшебство, не иначе. Да ещё на вы ко мне обращаются. Но ведь я один. Или им кажется, будто меня много. Надобно держать с ними глаз востро да ушки на макушке".

Единственное, что он понял из происшедшего сумбура, в который угодил, так это то, что есть две сестры: Розочка и Маковка. Маковка жёлтым мячом приложила его по голове, чтобы он перестал носиться по вокзалу, как чумной, потому что устали они, видите ли, гоняться за ним. Но поезд его при этом уже ушёл. Чудно как-то!

Углёнок отрешённо вынул из кармана конфету и задумчиво принялся разворачивать фантик, запихав в итоге карамельку в рот. Глаза девчонок загорелись, как только они углядели сладость в его руках, и они синхронно повернули друг к другу носы, оказавшиеся не такими уж и длинными, а просто очень прямыми, не как у курносого Углёнкинова семейства. Сёстры, словно обменявшись мыслями между собой, в одно движение цепко ухватили Углёнка за рукава и прижали обратно к стене. Глазки их блестели, а голоса зазвучали убаюкивающе и действовали на Углёнка гипнотической магией спокойствия и желания слушать их ещё, и соглашаться с ними во всём.

– А ты такой смелый, что в дорогу дальнюю сам один собрался.

– И смышлёный такой! Ведь не каждый домосед в чуждом ему месте правильную дорогу сыщет.

– А глаза какие у него серьёзные! Ты только глянь в них, сестрица. Настоящий странствующий кутник, не дать не взять.

– Да, сестрица, возмужалый он не по годам! На таких вот крепких молодцах весь наш народ держится.

– И то, правда! Только в толк никак не возьму, чего это он с конфетами носится? Не к лицу такому молодцу со сладостями в карманах разгуливать. Отдал бы их уже кому-либо, не то обсмеют славного домового за детские пристрастия. Правильно я думаю, Маковка?

Дожёвывая липкую, но очень вкусную массу, Углёнок поднял к глазам руку с зажатым в ней фантиком, и до него дошло, чего, в конце концов, добиваются эти прелестные создания, затеяв ещё одну странную беседу. Вздохнув с облегчением и улыбнувшись сам себе в качестве поощрения за догадливость, домовой вынул из карманов весь невеликий запас карамели и забубнил набитым ртом своим визави:

– Берите, берите конфеты! Мне они ни к чему! Это для вас!

– Нарочно для нас насобирал, что ли? – с подковыркой поинтересовалась у Углёнка Розочка.

– Знал, поди, что красавиц здесь повстречает! – хихикнула в ответ Маковка.

Очень аккуратно и в то же время проворно сладости перекочевали в руки девиц, и те, повернувшись спиной к домовому, зашуршали фантиками. Прошла минута наслаждения лакомством, и сестры опять повернулись лицом к Углёнку:

– Торопиться нам пора, – в унисон произнесли они весьма настоятельным тоном.

– К тому же Дубок, поди, твой мешочек из вагона приволок, – добавила от себя Маковка.

Сёстры деловито повернулись одна к другой, осмотрели внимательно себя, словно отражение в зеркале, тщательно вытерли платочками следы от конфет на озабоченных личиках, словно умелые преступницы, скрывающие улики.

– Это чтобы батюшка наш не заметил, – пояснила Розочка неумело делающему безразличный вид домовёнку.

– Батюшка порицает нас за сладкое и даёт лишь полезную пищу. Это для того, чтобы мы быстрые были, словно ласточки, и ловкие, будто ящерки. Не поощряет он, когда мы по полу передвигаемся. Народу много ходит, того и гляди, раздавят. Вот и навострил он нас по вершкам перескакивать. С киоска на карниз, с карниза на чемодан. На чемодане прокатиться можно, коль попутчик в правильном направлении движется, а там ещё куда перескочить – не проблема. Но для такого прыганья ловкость необходима неимоверная. Вот и сидим на диете, – закончившая говорить Маковка с грустинкой вздохнула.

Розочка обратила на этот вздох внимание и сказала Маковке с укоризной:

– В жестоком мире живём, сестрица. Выживать как-то надо. Али детство наше запамятовала? Да и нет в том ничего худого, что по вершкам скачем, ровно макаки сингапурские. По верху не только безопасней, но и быстрее.

На этом разговор был закончен, и близняшки накинули капюшоны в знак того, что пора двигаться в путь. Они втроём просочились в дверной проём, и одна из серых фигур метнулась в бок, за три прыжка преодолев чужой чемодан, плечо его хозяина, в сутолоке не обратившего на это никакого внимания, и взлетела третьим прыжком на крышу стоящего киоска с большой надписью "ЗАКРЫТО". Только её и видели. Ну а вторая сестра, Углёнок даже не пытался угадать, которая, ловкими зигзагами понеслась вперёд, указывая правильный путь, словно волшебный клубок из правдивых маминых сказок на ночь. То и дело оборачиваясь на запаздывающего Углёнка, которому было далеко до ловких девчонок, даже не смотря на его скоростные качества, она притормаживала в ожидании отстающего. Он же иногда терял её из виду, чему причиной был серый костюмчик, идеально растворявший девчонку в серости вокзала.

"Какая правильная маскировка! – восхитился домовёнок. – Такую не то, что прямым, косым взглядом не заметишь, хоть все глаза сломай!"

В таком порядке они добежали до широкой каменной лестницы, по пролёту которой, что вёл вверх, неспешно, под тяжестью личного багажа, шли люди. Второй пролёт этой лестницы был короче верхнего и вёл в низ, в плохо освещённое помещение, заканчивавшееся дверью, ведущей в подвал и запертой на висячий замок. На краю верхней ступеньки этого пролёта уже сидела вторая серая сестрица, в нетерпении болтая ножками и вертя головой в ожидании отставших. Завидев сестру и Углёнка, она не стала более дожидаться, а вскочила на ноги и в три длинных прыжка, преодолев дистанцию до закрытого на замок прохода, скрылась в щели между неплотно прилегающими друг к другу створками дверей.

Углёнок остановился, чтобы перевести дыхание, но провожавшая его вокзальница поторопила со вздохом:

– Нам бы поторопиться, Углёнок, – и кивком головы указав на ту же щель между дверями, мышью юркнула вслед за сестрой.

– Тебе ещё бы хвостик и ушки для полного сходства, – подивился вслух её прыти домовёнок и последовал за ней.

Кутники по определению неплохо видят в темноте. Поэтому в полуосвещённом тусклыми лампочками коридоре, горевшими через одну, домовёнок чувствовал себя комфортно и, осмотрев давно не крашеные стены, плохо убранный пол, но не найдя в них ничего достойного внимания, двинулся вслед за провожатой, больше ориентируясь по тени, которую отбрасывала её фигурка. Они двигались недолго, пока шустрая девчонка не приблизилась к одной из дверей, что чередовались по левой стене, и не юркнула в небольшой самодельный проход, прикрытый аккуратно изготовленной створкой. Углёнок, встав истуканом рядом с этой дверью, чего-то ждал, не решаясь войти. За дверью тем временем раздался гулкий голос. Представив внешность его обладателя, домовёнок погрустнел от мысли, что если это враг, то дело худо. Но повеселел, отбросив такую нелепость, пришедшую в уставшую голову, потому что, скорее всего, это друг. А друзей с такой внешностью, какая нарисовалась в его воображении, иметь весьма полезно. Обладатель голоса вещал с укоризной:

– Не очень хорошо, девочки. Лично я рассчитывал, что управитесь вы гораздо быстрее. Уже и крылышки Варнаку почистил! Сколько времени мы потеряли! Не вернёшь его вспять, а поезд с каждой секундой всё дальше от наших мест. Наш малец уже и мешочек домового с поезда приволок, а вас всё нет и нет! Но где же сам тот шустрый малый, что от поезда отстать умудрился?

Углёнок стоял у входа в закуток, по-прежнему не решаясь заглянуть в него и раздумывая над тем, чтобы значили слова, сказанные голосом, будто бы чеканившим каждую произнесённую букву. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо и спокойно произнёс медовым голоском:

– Чего застыл, ровно монумент на площади? Батюшка ждёт тебя, не дождётся. Да и нам уже порядочно влетело за задержку. Ты чего? Испугался? Ха-ха-ха! – весело засмеялась серая тень знакомым голоском, когда Углёнок от неожиданности подскочил на две трети своего роста.

Тяжело выдохнув после приземления, домовой с укоризной оглядел одну из сестриц и послушно проследовал за ней, влекомый за рукав рубашки.

За самодельной дверью собрались все действующие лица: уже знакомые сестры, очень высокий для домового плечистый дядька с мощными руками и расстёгнутой на могучей груди серой рубахе. Этот обладатель короткой белой бороды и чёрных, на прямой пробор стриженых волос, смотрел твёрдым, не допускающим пререканий взглядом, уперев при этом руки в боки, что лишний раз подтверждало непреклонность его характера.

"Вот это сила! – мысленно восхитился Углёнок обладателем мощного голоса. Ведь это был, несомненно, он. В воображении домовёнка он рисовался тоже весьма фактурной личностью, но без присущего оригиналу благообразия. – Надобно над своим воображением поработать. Слишком много недостойного начинаю себе думать о незнакомцах. Так ведь можно и обидеть кое-кого из тех, кто мысли читать умеет. А такие среди нас встречаются нередко".

Но вот к четвёртому присутствующему в закутке лицу было бы трудно применить даже пятую часть эпитетов, заслуженно присущих батюшке озорных сестриц. Он был скорее некачественной копией могучего вокзального. Пухлый и розовощёкий ровесник Углёнка лишь отличался немаленьким ростом, но был отягощён лишним весом весьма изрядно. Зато он смотрел на домового с нескрываемым восхищением во все глаза, полуоткрыв при этом рот и абсолютно не стесняясь щенячьего восторга по поводу появления в их закутке приезжего. Не теряя времени, переросток заявил своим зычным голосом, который тоже не дотягивал до тембра белобородого вокзальника, но при этом три свечки из доброго десятка освещающих помещение, полыхнули, а две погасли:

– Вот какие они, настоящие Странствующие Кутные! Сколько их полегло в пути-дороге, вдали от отчего дома! Ни Маре, ни Перуну то неведомо! А ведь всё бредут куда-то, ищут чего-то! Ничего при этом не боятся, а идут себе вдоль дороги да поперёк судьбы и идут!

– Цыц, Дубок! Думай наперёд, прежде чем сказать! Мы пособить домовому собрались по просьбе нижайшей нашего друга вагонного, а ты речи мрачные ведёшь!

Дубок опустил взгляд и осознав неловкое положение, в которое поставил свою семью, стараясь оправдаться перед ними, примирительно молвил в ответ:

– Так ведь я только рад помочь, да знать бы чем! А что сказал не то, так это не со злого сердца, а по невниманию своему, – он вытер на последнем слове повисшую из носа соплю домовёнкиным мешочком с запасами чая, словно носовым платком. – Я ведь впервые такое геройство перед собой вижу!

– Ладно, уже! Хватит лясы точить! Пора домового в путь собирать, – негромко прикрикнул на семейство старший вокзальный и обратился непосредственно к Углёнку:

– А ты, востряк, карту, Незабудкин подарок, вынимай, да глядеть давай, куда тебя доставить надобно.

Домовёнок протянул руку к своему мешку, который мял смущённый Дубок своими толстыми пальцами, и выразительно на него посмотрел.

– Дубок всё понял! Дубка дважды просить не надо! – радостно воскликнул увалень и сам стал развязывать мешок, в неумелых попытках нещадно терзая его лямки, за что был опять обласкан крепким словцом и послушно отдал мешочек Углёнку, смущённо проронив:

– Я ведь только помочь хотел!

"Вот потому-то они и не двойняшки, что брат у них имеется, близнец. Чего же было загадками говорить? Или они слова на вес золота считают и боятся лишнее обронить? Интересно знать, какие ещё секреты они таят?".

Недовольный ненужной скрытностью сестриц, Углёнок ловко распутал узелок и извлёк под скудное освещение изрядно помятую к тому времени карту.

Над картой склонились все вместе, пристроив рядом лист с расписанием поездов и каким-то образом оттеснив Углёнка, стали без него обсуждать, на какую станцию его отправить, чтобы вновь посадить в ушедший без домового поезд.

"Получается, что добрый вагонный организовал эту незабываемую встречу с серыми сёстрами и их отцом. Знать, быстро сообразил: встретиться до отхода состава не выйдет, как не крути. Но как слово своё держит! Или Незабудку боится, что, впрочем, не важно, потому что так всё идеально обеспечил – хоть ещё одну медальку ему на грудь вешай! Недаром он по всем станциям урюк-изюм торгует, коль таких знакомых ему иметь довелось! И когда он только всё успел провернуть?".

Углёнок размышлял в сторонке над событиями сегодняшнего дня, исподволь наблюдая, как инициатива по прокладке маршрута перешла в руки Дубка. А тот, проворно тыча толстым пальцем в карту, сверял названия городов с таблицей в расписании, что-то прикидывал, шевелил губами, поглядывая на небольшие часики без ремешка. Близняшки и отец не отвлекали его от работы, а порой одобрительно кивали головами и тихо обменивались между собой короткими репликами. Про, когда бородач гулким голосом объявил:

– На чай и плюшки рассчитывать в нашей ситуации не приходится, потому я тебя сейчас отведу в стойло, и помчишься ты, что голубь под облаками, к старому Кишь-Мишу. Ох, как он по перрону катался на своих коротких толстых ножках. Это надо было видеть! Как он ловко выписывал кренделя на асфальте, покуда его бесполезную суету девчонки своим жёлтым мячиком не прервали! Но добрая просьба и мешочек сухофруктов в качестве дополнительного аргумента сделали своё дело. Уж больно он за тебя переживал, и содействие посильное оказать умалял! Ты ему, случайно не родственником приходишься?

– Нет. Тут дело несколько иначе обстоит. Но вам лучше не знать подробностей, – скромно пресёк дальнейшие расспросы домовой.

– Ну-ну, – хмыкнул вокзальный и невольно улыбнулся, не менее скромно закрывая улыбку широкой ладонью.

– А я что вам говорил, – вдруг забасил Дубок, отвлекаясь на время от карты, – не простой это Путник! Вестимо, сила стоит за ним неведомая! Век с вокзала не уйти!

Глава 13.

Не спеша, переставляя ноги по давно немытым квадратам кафельной плитки, коими был устлан в подвале пол, пять маленьких теней шествовали друг за другом по коридору. На каком-то из поворотов кутники по очереди проникли в нишу, образованную в стене благодаря отсутствию двух кирпичей. Оказавшись в ней первым, широкоплечий бородач зажёг свечу. В ответ на свечной огонёк в самом тёмном углу зажглись сразу два неярких оранжевых фонарика, и Углёнок направился в тот угол, следуя за новыми знакомыми. По мере приближения к таинственному свечению, Углёнок замедлил шаг, справедливо опасаясь странного существа, покрытого грязной серой шерстью и смотревшего на идущих впереди главу семейства и Дубка добрыми оранжевыми глазами с маленькими чёрными точками зрачков. Внимательно глядя на лежащее в углу чудище, Углёнок удивился, наблюдая, как оно приветливо улыбается вошедшим. Однако, переведя взгляд на домовёнка, существо сузило глаза и плотоядно ухмыльнулось.

– Здравствуй, Варнаша! – светясь во мраке, наверное, от радости, закричал зверю Дубок и обхватил руками могучую шею. Варнаша облизнул Дубка одним движением раздвоенного на конце языка, сделав лицо увальня мокрым и блестящим. При этом он покосился на Углёнка и, приподняв краешек верхней губы, показал ему зуб, явно выражая своё недовольство, присутствием постороннего лица, намекая непрошеному гостю на что-то нехорошее.

Домовёнок непроизвольно отшагнул и наткнулся спиной на близняшек, причём сразу на обеих. Маковка и Розочка весело рассмеялись и попросили домовёнка не пугаться домашних питомцев, а после тоже бросились обнимать зубастого.

– Любят они всей душой Варнашку нашего, – с теплотой в голосе произнёс их отец, даже не повернув к Углёнку свою голову, но обращаясь именно к нему. – Он остался при нас ещё с прежней нашей жизни. На нём мы сюда и долетели из того края, где заходит солнце. Почему он к нам прибился, мы и сами не знаем, а он о том молчит. Видно по всему, что из другого мира к нам попал, когда под Полынью полыхнуло. Тогда все миры в том месте на миг смешались, а когда вернулось всё назад, то так, как прежде было, уже не стало. Начался в тех краях невиданный доселе мор. Люди стали уходить с насиженных мест, побросав свои дома и квартиры. Мы, бедолаги, знать не знали, в чём беда. Один соседушка заболел странной болезнью и испустил дух, затем другой. А потом целыми семьями народ наш древний, всякие напасти повидавший, хворь смертельная выкашивать стала. Старухи, ведуньи-травницы, спасти никого не сумели и сами ушли к предкам. А боги наши ответа нам не давали, как только старики с ними не общались. В замешательстве и недоумении находились наши боги. И матушка наша преставилась. Растаяла ровно Снегурочка по весне. Только те, что по крепче были, видя такое дело, скарб свой нехитрый по мешкам рассовали, да в путь-дорогу собрались. Пошли со всеми и мы. Я, сынуля мой, весь в язвах да волдырях, притом худющий, как болотный тростник, да две дочурки на руках. Обе дышат через раз, кожа облезшая мотается по ветру. Брели мы долго. Тех дней в пути не счесть. Спутники наши кто полёг в дороге, кто с пути свернул, ища лёгкую тропу, а кого и нечисть лесная по ночи уволокла. Она и прежде была зла до безобразия, а после взрыва в каждую тварь ровно по два дополнительных чёрта вселилось и спасу от ней не стало. "Всё, – думаю, проснувшись как-то утром и сосчитав детишек, – зажились мы на этом свете, пора и на тот по Калинову мосту переходить". Но тут заметил, трепыхается кто-то слабенько на соседнем дереве. Я – топор в руки и туда. И что я вижу? Наш красавец, – бородач указал рукой на Варнака, чтобы Углёнку было понятней, о ком идёт речь, – не менее худющий и измождённый, чем мы, висит на стволе берёзки и смотрит по сторонам так жалобно, что сердце у меня сжалось, и заплакала душа. Тут я смекнул, мол, что-то здесь не чисто. Не бывает подобных зверей в нашей природе. Уж я-то пожил, я знаю! Но вспомнились прабабкины слова, будто из иного мира в наш какая-никакая нечисть изредка да попадает, коль случится некая каверза со временем да со всем сущим хоть на миг. Бывает и так, что наш брат-кутник да людишки или зверьё разное пропадают неведомо куда в тот же самый момент. Не все, конечно, а лишь те, что оказались в ненужном месте в неурочный час. Так и этот зверь оказался в нашем лесу. Но что характерно, он в дерево врос одной лапой.