Погляд скрозь гады. Белорусские очерки иностранного консультанта

Манера ведения беседы у Владимира Александровича была очень характерной и запоминающейся: он формулировал свои мысли всегда очень четко, стройно, логически очень последовательно, и в силу этого сказанное им вспоминалось потом достаточно легко, даже без рабочих пометок. В конце разговора он, как правило, интересовался, насколько сказанное им было верно и адекватно воспринято собеседником. В целом был немногословен, в высказываниях достаточно осторожен, по телефону разговаривал с собеседниками всегда с доброжелательной интонацией в голосе и с полуулыбкой на лице. Порой удачно, очень к месту шутил, но всегда делал это очень тонко, с хорошим чувством юмора и, конечно, без характерного для некоторых сотрудников КГБ казарменного стиля в выборе объекта для шуток. Анекдоты, особенно ниже пояса, насколько мне помнится, он не жаловал, но и их рассказчиков не обрывал – я это хорошо запомнил по разговорам и беседам в Белоруссии, в иной профессиональной среде.

Знакомство с депутатским округом для меня началось, если не ошибаюсь, с Червенского района Минской области. В Минск мы летели на персональном самолете Председателя КГБ СССР В.М.Чебрикова, он сам его предложил Владимиру Александровичу для депутатской поездки. Дело в том, что в Минске находился авиаремонтный завод гражданской авиации №407, на котором, согласно правилам, периодически проводились регламентные работы самолетов марки Ту-134 внуковского Отдельного авиационного отряда №235, и как раз именно в это время подошел срок проведения очередных работ по ремонту судна. Крючков долго колебался, стоит ли ему лететь спецбортом, раздумчиво говоря при этом: «А что подумают обо мне избиратели округа, если узнают, что их депутат не на обычном рейсовом самолете прилетел?». Но, в конце концов, мы его все дружно, хором все-таки разубедили от такого пессимистического взгляда на вещи. Поселили нас в небольшом, но уютном правительственном особнячке в зеленом массиве где-то неподалеку от реки Свислочь. Оперативный сотрудник Управления «Т» (научно-техническая разведка) ПГУ, который также летел с нами на самолете в Минск этим же рейсом, работал по спецпрограмме, обозначенной ему самим Крючковым, и проживал отдельно от нас, его полностью взяли под свою опеку товарищи из первого (разведывательного) управления КГБ Белоруссии.

Насколько мне припоминается, основные поставленные перед ним задачи были связаны с сельским хозяйством, прежде всего с деятельностью Белорусского НИИ картофелеводства и плодоовощеводства (БелНИИКПО), а также с работой ряда научно-исследовательских хозяйств Белоруссии по селекции элитных пород крупного рогатого скота. Коровы черно-пестрой породы в хороших условиях кормления и содержания обеспечивали удои по 4—5 тыс. литров молока жирностью 3,6—3,8% в год, в то время, как их биологический (генетический) потенциал молочной продуктивности составлял 6,0—7,5 тыс. литров молока за период лактации. По-моему, уже тогда этот работник НТР поехал в Минск не с пустыми руками, а с криоконсервированным семенем (спермой) от целого ряда наиболее продуктивных быков-производителей (голштинской, симментальской и еще каких-то там высокопродуктивных пород скота) со всего мира для организации искусственного осеменения этих самых черно-пестрых белорусских бурёнок…

Город Червень находится в 64 километрах к юго-востоку от Минска на автомобильной трассе Минск – Могилёв. Сам городок небольшой, но древний – первое упоминание о нём датируется 1387 годом. Это земли бывшего Полоцкого княжества, затем Великого княжества Литовского. 28 апреля 1387 года князь Великого Княжества Литовского и король Польши Ягайло специальным привилеем передал своему брату Скиргайле владения на Беларуси, в том числе и поселение Игумен. Обычно название города Игумена (в 1923 году он был переименован в Червень, по-белорусски и по-украински это означает «июнь») объясняют при сопоставлении с нарицательным словом игумен – «настоятель православного монастыря». Это, дескать, было определяющим поводом для переименования города в богоборческие времена на заре советской власти, но на самом деле это, конечно, не так. Этимология этого названия совсем другая, ее корни лежат в искаженном произношении какого-то угро-финского понятия. В окрестностях города хорошо сохранилась природа – здесь расположен Червеньский биологический заказник, на реке Волма расположено огромное рыбное хозяйство – рыбокомбинат «Волма», в котором мы останавливались и с большим удовольствием потребляли свежую рыбу. Меня тут мимоходом спросили при редактировании книги – а не здесь ли сегодня разводят знаменитые «белорусские креветки»? Нет, не здесь, а в Брестской области, в акваториях Березовской ГРЭС, в частности, в водоеме-охладителе теплоэлектроцентрали под названием озеро Белое. Здесь выращивается, кстати, российский подвид пресноводной креветки из Юго-Восточной Азии Macrobrachium nipponense, когда-то случайно завезенной в подмосковный Электрогорск вместе с мальком белого амура, призванного очищать акваторию водоема-охладителя местной ГРЭС-3 им. инженера Р.Э.Классона от излишней растительности.

Из промышленных предприятий мы тогда посетили только единственную в Белоруссии валяльно-войлочная фабрику в городе Смиловичи, которая производила свою высококачественную художественную продукцию преимущественно на экспорт и преимущественно для зарубежных модниц. Взглянули также на остатки очень живописного имения богатого польского магната Ваньковича, хозяевами которого ранее были другие известные магнаты Сапеги, Огинские и Монюшко. Этот дворцово-парковый комплекс появился в Смиловичах благодаря деду известного польского композитора Станислава Монюшко, а сам будущий создатель польской национальной оперы родился и провел свое босоногое детство тоже рядом – в фольварке Убель неподалеку от Смиловичей.

Основная встреча с районным активом и избирателями прошла очень неформально, как-то очень тепло и даже по-семейному доверительно. Я не думал и не предполагал, что Владимир Александрович на встрече с простыми тружениками села сочтет необходимым затронуть специфичную тему работы советской внешней разведки за рубежом. Однако он сделал это настолько умно, тонко и органично в контексте общего завязавшегося разговора, что сразу же вызвал к себе всеобщее доверие и расположение всех присутствующих в сравнительно небольшом зале местного райисполкома или райкома партии. Я потом получил немало писем от участников этой встречи, и все они были единодушны в оценке полезности содержательного разговора с избирателями именно в подобной уважительной тональности. Народ и тогда уже порядком подустал от пустой лозунговой партийной трескотни большинства наших руководителей из верхних эшелонов власти.

Из рассказов червенцев мы узнали очень много интересного и познавательного об их малой родине. По данным переписи 1939 года, во всем Червенском районе проживало всего лишь немногим более 50 тысяч человек, из них порядка 45 тысяч проживали по селам и хуторам, а 6 376 были жителями города Червень. Это был типичный город еврейской черты оседлости, в нем проживало 4 126 белорусов (64,7%), 1 491 еврей (23,4%), 329 русских (5,2%), 132 украинца (2,1%) и 126 поляков (2%). Город был занят немецкими войсками уже через десять дней после начала войны – 2 июля 1941 года и находился в оккупации ровно три года. За этот период оккупанты уничтожили 4 265 человек. Осенью 1941 года на северо-восточной окраине Червеня они создали еврейское гетто, число узников которого составляло примерно 2 000 человек. Кроме местных жителей там были также беженцы из Минска и часть еврейских детей из детского дома, который так и не успели эвакуировать. В воскресенье 1 февраля 1942 года Червенское гетто было полностью уничтожено. Утром, в 6 часов, оно было окружено полицаями, весь город был прочесан в поисках спрятавшихся евреев. Через несколько часов толпу обреченных людей погнали на расправу в урочища Глинище. Из 2 тысяч узников гетто сумели уцелеть лишь около 200. С первых же дней оккупации на территории района создаются подпольные организации и формируются партизанские отряды. На день соединения с частями Красной Армии на территории Червенского района было 35 партизанских отрядов общим количеством 9 897 партизан, объединенных в 8 партизанских бригад: 1-ю Минскую, «Чырвоны Сцяг», «За Савецкую Беларусь», «Разгром», «Полымя», имени газеты «Правда», имени С.М.Кирова, имени Н.А.Щорса.

В эту же поездку белорусские коллеги организовали нам посещение одного из самых старых музеев Минска – Дома-музея I съезда РСДРП. Он был открыт в 1923 году в здании, где в 1898 году была основана Российская социал-демократическая рабочая партия. При открытии музея у дома был проведен праздничный митинг партийных, профсоюзных организаций города и представителей воинских частей, а над самим домом был поднят красный флаг. В довоенное время в музее был восстановлен интерьер мемориальной комнаты, в которой проходил I съезд РСДРП. В нем принимали участие всего лишь 9 делегатов от четырех «Союзов борьбы за освобождение рабочего класса» (Московского, Киевского, Екатеринославского и Петербургского) и Бунда. В экспозиции музея были представлены текст учредительного Манифеста, фотографии его составителей: П.Б.Струве, С. Радченко и А. Кремера, а также художественное изображение заседания съезда с картины М.И.Моносзона и снимки первой экспозиции музея 20-х гг. В первый же год войны во время непрерывных бомбардировок Минска музей был разрушен, а все экспонаты оказались уничтоженными. В январе 1948 г. по постановлению ЦК КП (б) Белоруссии и Совета Министров БССР было принято решение о строительстве музея на месте дома, где проходил Первый съезд РСДРП. К осени 1948 г. на старом фундаменте был восстановлен такой же дом. В 1992 года по решению Совета Министров Республики Беларусь Дом-музей I съезда РСДРП передан Министерству культуры Республики Беларусь и стал филиалом Национального музея истории и культуры Беларуси (современный Национальный исторический музей Республики Беларусь), сотрудники которого в 1995 году создали новую экспозицию (история социалистической идеи). Дом-музей внесен в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь как памятник истории.

Еще в период этой поездки состоялось знакомство с Западной машинно-испытательной станцией под Минском, но об этом я расскажу отдельно и более подробно. Из культурной программы для заядлого театрала В.А.Крючкова был организован поход в старейший театр Белоруссии, знаменитый Белорусский драматический театр имени Янки Купалы, где он с огромным наслаждением посмотрел какой-то спектакль с легендой белорусского театрального и киноискусства Стефанией Михайловной Станютой в главной роли.

После первой поездки в округ я еще добрую неделю «лопатил», анализировал и сводил воедино все полученные материалы для подготовки рабочей записки В.А.Крючкова о результатах его поездки и формулирования выводов от встреч с избирателями для последующего направления материалов в аппарат Совета Национальностей Верховного Совета СССР. В этих вопросах он всегда был крайне щепетильным, очень аккуратным, и поэтому его обычный депутатский отчет был всегда ничем не хуже по качеству, чем те аналитические записки разведки, которые за его подписью ежедневно во множестве направлялись в Инстанции.

Я уже писал в своей предыдущей книге («Кукловоды и марионетки»), что несомненной заслугой Ю.В.Андропова как Председателя КГБ СССР и В.А.Крючкова как его заместителя по разведке является то, что они «де-факто» придали ПГУ КГБ СССР статус самостоятельного ведомства в системе политических органов страны, в системе органов исполнительной власти советского государства. Начало этому было положено в 1978 году, когда начальники сразу трех главных управлений – ПГУ, ВГУ и ГУПВ – получили статус заместителей Председателя КГБ СССР. Для разведки, в отличие от контрразведки и погранвойск, это имело особо важное значение, поскольку тем самым сразу же снималась ежедневная головная боль по поводу порядка представления в Инстанции на согласование огромного массива кадровых назначений для работы в совзагранучреждениях. Объясню на вполне конкретном примере. По исторически сложившемуся распределению обязанностей в руководстве Комитета государственной безопасности СССР (или «при Совете Министров СССР») работу внешней разведки (Первого главного управления), как, впрочем, и «девятки» с «пятнашкой», почти всегда лично курировал глава ведомства – и это абсолютно понятно и легко объяснимо, почему был установлен именно такой порядок. Именно здесь скапливались самые сокровенные тайны ведомства, носящие уже не только ведомственный, но и общегосударственный характер. Поэтому никому лишнему, а тем более постороннему, совать сюда свой любопытный нос крайне не рекомендовалось, могли очень больно его прищемить. Это же, кстати, было также основной причиной, по которой Ю.В.Андропов состоял на партийном учете в управлении «С» ПГУ – руководящем органе работой нелегальной разведки за рубежом. Этим его шагом подчеркивалась, с одной стороны, особая значимость внешней разведки для советского государства, а с другой – не нарушались основополагающие принципы конспирации в оперативной работе. Ведь тогда на партийных собрания обсуждались вполне конкретные аспекты работы сотрудников ПГУ, в том числе связанных с обеспечением оперативной работы наших разведчиков-нелегалов за рубежом.

Но, помимо высокой патетики на мотив известной песни «Не думай о секундах свысока», в ПГУ, как и во всем советском государстве, была еще и обыденная текучка, рутинная бюрократическая работа, от которой тоже никуда не денешься. Особенно та, которая осуществлялась в условиях очень специфического и достаточно заржавелого, но, тем не менее, еще очень надежного и хорошо «защищенного от дурака» механизма советской бюрократии, который в своих основных чертах был фундаментально отстроен еще в сталинские времена. Дело в том, что, по установленному в СССР порядку, правом обращаться в Отдел ЦК КПСС по работе с заграничными кадрами и выездам за границу, за которым было последнее слово в утверждении кадровых назначений для работы в советских загранпредставительствах, располагали исключительно руководители советских ведомств и их заместители. Смешно, конечно, но заместитель главного редактора какого-нибудь центрального печатного органа, имевшего свои представительства за рубежом, к примеру – газеты «Труд» или «Социалистическая индустрия», в кадровом отношении реально обладал бόльшими правами и полномочиями, чем начальник всей советской внешней разведки. И неважно при этом, что один (а порой и не один) из заместителей главного редактора этой самой газеты, или журнала, или редакции радио с телевидением являлся кадровым сотрудником КГБ, офицером действующего резерва младшего или среднего оперативного звена. И хотя в масштабах всей внешней разведки он был бесконечно малой кадровой величиной, замыкавшейся в своей основной (а не «крышевой») служебной деятельности даже не на руководителя подразделения, а на обычного рядового сотрудника Управления «РТ» (разведка с территории) – все равно в нашем кривом, однобоком, искаженном бюрократическом зеркале он был более самостоятельным в своих действиях и принимаемых решениях руководителем, чем его гораздо более высокопоставленные коллеги и начальники в «лесу».

Естественно, что в подобных условиях основной куратор ПГУ – Председатель КГБ СССР – был просто физически не в состоянии даже не то, чтобы рассматривать, но даже механически подписывать сотни кадровых представлений в Отдел ЦК КПСС по работе с заграничными кадрами и выездам за границу. Лично он занимался исключительно назначениями резидентов и руководителей представительств КГБ на «крышевые» должности. Все остальные текущие представления, начиная с заместителя резидента и ниже, подписывал один из заместителей Председателя КГБ, как правило – заместитель по кадрам. Но этим же правом также обладал и стал активно пользоваться один из первых заместителей главы ведомства. Вот тут-то и образовался очевидный «кадровый тромб», который вплоть до 1978 года никак не мог и не хотел самостоятельно рассасываться. Был он связан с весьма колоритной фигурой первого заместителя Председателя КГБ СССР, свояка или шурина (не знаю, как правильно) генсека Л.И.Брежнева Григория Карповича Цинёва. Он был, на мой взгляд, одним из наиболее ярких и наглядных примеров брежневского самодурства в кадровой политике, хотя во многих других сферах управления страной Леонид Ильич проявил себя очень мудрым, взвешенным и дальновидным руководителем. Это был, к сожалению, абсолютно тот же стиль выдвижения руководящих кадров, что и назначение своего зятя, мужа Галины Брежневой, заведующего сектором охраны общественного порядка ЦК ВЛКСМ (аналог отдела административных органов ЦК КПСС) Юрия Чурбанова вначале на генеральскую должность в политуправление 8 Главного управления («спецмилиции») МВД СССР, а впоследствии и его выдвижение на пост первого заместителя министра Н.А.Щелокова, тоже прямого брежневского выдвиженца и одного из наиболее доверенных лиц генсека. Между прочим, на фотографии 1970 года в Георгиевском зале Кремля я, тогдашний заместитель начальника охраны XVI съезда ВЛКСМ, стою с только что врученным мне прямо тут же, в гербовом фойе Кремлевского дворца съездов Почетным Значком ЦК ВЛКСМ «За активную работу в комсомоле» на лацкане куртки, бок о бок с Ю. Чурбановым непосредственно позади тогдашнего первого секретаря ЦК ВЛКСМ Б.Н.Пастухова.

Г.К.Цинёв стал заместителем Председателя КГБ при Совете Министров СССР в августе 1970 года, как раз вскоре после этого комсомольского форума. Мой предшественник по работе в Управлении делами – Секретариате КГБ СССР генерал-майор Н.В.Губернаторов, в течение ряда лет работавший помощником Ю.В.Андропова, в своей книге «Команда Андропова» дает Г.К.Циневу в целом положительную оценку. Вот что он писал: «Георгий Карпович Цинёв был личностью широкого масштаба вопреки тому, что бы и как бы ни говорили о нём его недоброжелатели. Не таким уж простым человеком был Георгий Карпович, как иногда о нём пишут и говорят. Георгий Карпович Цинёв очень любил дисциплину, порядок, был справедлив и честен перед людьми. Он был человеком весьма осведомлённым и хорошо понимал контрразведку, хотя, по мнению ряда признанных контрразведчиков, отнести его к числу выдающихся деятелей контрразведки было бы не совсем правильно. Он был твёрд в своих решениях. Был строг. Доверял молодым работникам, делал на них ставку. Был предан службе». Уважаемый Николай Владимирович имеет, конечно, собственные веские основания для подобных оценок деятельности Г.К.Цинёва в Комитете государственной безопасности. Полный и беспросветный бардак, который «кукурузник» Н.С.Хрущев устроил во всей сложной, тонкой, структурно очень разветвленной и тщательно продуманной системе органов безопасности советского государства в отместку двум «мертвым львам» – И.В.Сталину и Л.П.Берии, после него разгребали еще лет двадцать. Но так до конца и не разгребли вплоть до гибели Союза ССР в 1991 году. Любой человек, который был способен хоть как-то противодействовать этому откровенному кадровому мордобою в органах госбезопасности и неприкрытому позору советского государства, в том числе и Г.К.Цинёв, многими воспринимался тогда на «ура», чуть ли не как некий «мессия».

Дело в том, что одним из главных откровенно мерзостных деяний Хрущева, а отнюдь не его ошибкой, просчетом или заблуждением, было то, что он фактически приравнял по своей политической значимости КГБ при СМ СССР к Центральному комитету ВЛКСМ. Если судить уже только по этому его поступку – полный клинический идиот был, конечно, но об этом почему-то до сих пор предпочитают скорее помалкивать или говорить очень приглушенно, «под сурдинку». А ведь тогда целое поколение чекистов выросло и получило закалку на хрущевско-комсомольской показухе выпускника Московского института философии, литературы и истории им. Чернышевского, 40-летнего комсомольского вожака А.Н.Шелепина и его 37-летнего преемника на обеих постах (и в комсомоле, и в КГБ) В.Е.Семичастного. Это с их подачи «борьба с диссидентами» подменила реальную борьбу с постоянно возраставшим проникновением спецслужб противника к источникам сокровенных тайн советского государства.

Именно в те времена в высших сферах военно-политического руководства страной появились неправомерно осведомленные обо всех тайнах предатели Родины типа в общем-то рядового сотрудника ГРУ, но зато зятя генерал-лейтенанта Д.А.Гапановича и протеже главного маршала артиллерии С.С.Варенцова Олега Пеньковского. Тогда же начали свой шпионский полет будущий генерал-майор ГРУ Д.Ф.Поляков – самое удачное до сих пор агентурное приобретение американцев, и ушедший в иной мир неразоблаченным Герой Советского Союза, сотрудник Нью-Йоркской резидентуры КГБ А.И.Кулак.

Но самым печальным было то, что лакейское низкопоклонство тогдашних чекистов-«комсомольцев» перед руководством партийных органов всех уровней сделало позднее невозможным, нереальным, практически неосуществимым разоблачение многих потенциальных недругов Советской Родины, начиная от члена Политбюро ЦК КПСС А.Н.Яковлева, на которого в КГБ СССР накопилось целое досье оперативных материалов, и заканчивая самим руководителем партии и государства М.С.Горбачевым, на которого некоторые настораживающие сведения добыли оперативным путем немецкие друзья. Причем не по линии широко разрекламированного сейчас в СМИ восточногерманского «супер-шпиона» Маркуса Вольфа, а по никому неведомым до сих пор каналам Героя Советского Союза и дважды Героя ГДР, выходца из структур Коминтерна Эриха Мильке.

Прежде чем вновь перейти к личности Г.К.Цинёва, мимоходом отмечу следующее. Н.В.Губернаторов, А.Е.Евсеев, Л.К.Корнешов, Г.П.Молодая являются авторами книги «Гордон Лонсдейл: моя профессия – разведчик». В предисловии к этой книге пишется: « Почти два десятилетия назад советский разведчик Конон Трофимович Молодый обратился к нам, двум журналистам и учёному, с просьбой помочь привести в порядок его записи, воспоминания, некоторые документы из личного архива. Цель этой работы он определял совершенно ясно: будущая книга о его жизни и профессии. Конон Молодый откровенно рассказал нам, что до этого плодотворного сотрудничества с другими журналистами у него не получилось: «Они пытаются изобразить мою жизнь как приключения, а у меня была тяжёлая, порою однообразная работа». Мы встретились. Встреча эта состоялась в «Комсомольской правде», где тогда работал один из нас». Я читал всего лишь некоторые отрывки из этой книги, поэтому обо всей книге в целом судить не могу – вроде бы, она удалась авторам. Но здесь я хотел бы подчеркнуть совсем другое. За что лично я испытываю глубочайшее – как профессиональное, так и человеческое – уважение к Конону Трофимовичу Молодому? А вот за что.

К 65-летию советской внешней разведки была издана т. н. библиотека молодого чекиста-разведчика, я реферировал буквально каждую книгу этой серии перед ее докладом В.А.Крючкову. Все издания этого выпуска имели очень ограниченный тираж, несли соответствующий гриф секретности и предназначались преимущественно для учебно-тренировочных целей при подготовке разведчиков, в основном нелегального звена. Каждое издание представляло собой воспоминания того или иного разведчика (как нелегала, так и сотрудника разведки под легальным прикрытием). В них без раскрытия оперативных подробностей (и тем более установочных данных агентуры) «задним числом», с учетом всех полученных позднее сведений проводился своеобразный оперативный «разбор полетов». Подробно анализировалось, что было сделано удачно и поэтому достойно дальнейшего использования. Или в чем заключалась суть оперативного промаха или допущенной оперативным работником ошибки, приведшей в целом ряде случаев к провалам запланированных разведывательных операций. К.Т.Молодый, которого, к сожалению, в тот период уже не было с нами, в отличие от многих своих коллег-нелегалов описывал происшедшее с ним абсолютно честно, объективно и всесторонне, без какой-либо попытки сгладить упущения или представить себя и свое поведение в ходе разведывательной операции в наиболее благоприятном свете. Честь ему и хвала за столь достойное поведение многоопытного профессионала! Уверен – он не одного молодого разведчика отвратил тем самым в будущем от беды.

К чему я все это вспомнил? А вот к чему: сапоги должен тачать сапожник! Н.В.Губернаторов – по своему профилю следователь, вот и пиши себе на здоровье о Г.К.Цинёве, который был куратором следствия в органах госбезопасности. Это будет и честнее, и объективнее, и правдивее. Не могут будущие разведчики обучаться на многочисленных литературно-публицистических произведениях расплодившихся сейчас бытописателей разведывательной деятельности типа Н. Долгополова. Там фантазий, аккуратно причесанной и бережно отлакированной выдумки зачастую содержится больше, чем голой, неприкрытой и порой очень неудобной правды. На литературных экзерсисах М.П.Любимова тоже учиться вряд ли стоит, ведь вышедший из-под его пера бумажный мусор – это откровенная саморекламная продукция, даже если для непрофессионалов она внешне выглядит очень даже внушительно и весомо.

Возвратимся к фигуре Цинёва. Решение о смещении с должности Председателя КГБ СССР В.Е.Семичастного и назначении вместо него Ю.В.Андропова было принято по предложению Л. И. Брежнева единогласно на заседании Политбюро ЦК КПСС в мае 1967 года. Семичастный в работу разведки и контрразведки не вникал, да особо даже и не пытался. Подготовкой и обновлением чекистских кадров тоже не занимался, считая, что комсомольский задор и боевой натиск и без того поможет добиться успеха его выдвиженцам. Многочисленные заседания, на которых Семичастный периодически выступал с пустыми и трескучими речами, только раздражали опытных чекистов. Когда Семичастного сняли с должности Председателя КГБ и отправили на Украину одиннадцатым (!) заместителем главы республиканского правительства, большинство кадровых работников КГБ восприняло это с воодушевлением, и Ю.В.Андропов в дальнейшем не обманул их надежды и ожидания. Через несколько дней заместителями Ю.В.Андропова были назначены С.К.Цвигун, Г.К.Цинёв и А.Н.Малыгин, которые заняли смежные кабинеты на четвертом этаже основного здания на Лубянке.

Георгий Карпович Цинёв приходился родственником Л.И.Брежневу и имел неофициальный статус его доверенного человека в органах, лично докладывая ему обо всём происходящем в КГБ. «Цинёв имел независимые прямые выходы на Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева, что заметно осложняло работу КГБ, особенно по кадровой линии», – отмечал генерал-лейтенант И.Л.Устинов. Военный контрразведчик генерал-майор Б.В.Гераскин вспоминал позднее: «Цинев, в противоположность Цвигуну, невысокого роста, обыденной внешности, всегда с наголо бритой головой. Человек живого ума, не лишенный проницательности, весьма энергичный и подвижный. В нем уживались простота, доступность и обманчивая открытость с капризностью, непредсказуемостью, восприимчивостью к сплетням, властолюбием и болезненным стремлением постоянно быть на виду… Цинев никогда ничего не забывал, глубоко таил в себе недоброжелательство и всегда находил возможность свести личные счеты». Могу к этому наблюдению добавить следующее. Когда в 1987 году на коллегии КГБ рассматривался вопрос о случаях нарушения «социалистической законности» в работе Третьего главного управления и органов военной контрразведки на местах все отлично понимали, что претензии нужно предъявлять в первую очередь не генерал-полковнику Н.А.Душину, которого после этого сняли с должности и отправили на пенсию, а к сидящему здесь же в зале другому члену Коллегии, первому заместителю Председателя КГБ генералу армии Г.К.Цинёву. Именно он на протяжении нескольких десятилетий был бессменным куратором работы военных контрразведчиков – наследников легендарного «Смерша», и всячески настраивал их на массовое выявление потенциальных предателей и шпионов среди военнослужащих любой ценой, в том числе и путем организации откровенных провокаций.

Должен сказать, что куратор военной и обычной контрразведки Г.К.Цинёв попортил немало крови и начальствующему составу, и рядовым оперативным сотрудникам центрального аппарата. Пока до переезда в Ясенево разведка теснилась в помещениях на 7-м этаже основного здания на Лубянке, именно Цинёв добился от Андропова и Федорчука распоряжения, чтобы в основном здании все военнослужащие ходили на доклад к высшему руководству исключительно в мундирах и соблюдали при этом все положенные по Уставу Вооруженных Сил СССР требования. Немало сотрудников центрального аппарата, в том числе и ПГУ, пострадали в тот период за неотдание ему воинской чести, за помятый мундир, за нечищенную обувь и за многие другие незначительные прегрешения. Самодур, больше ничего добавить не могу. В Краснознаменном институте КГБ месяцами целенаправленно выбивали дух «сапогов» (прошу извинения у кадровых военных за этот слэнг), который мог бы привести к расшифровке разведчика в его конспиративной работе за рубежом (и, увы, порой действительно приводил). Когда разведка стараниями Ю.В.Андропова перебралась на постоянное жительство в «лес», в Ясенево, многие вздохнули с явным облегчением.

Между прочим, известное сейчас «подмосковное Лэнгли» в Битцевском лесном массиве вовсе не было построено специально для нужд разведки, как думают и даже утверждают многие. Оно досталось ПГУ во многом случайно, в результате поразительной гибкости, отменной маневренности и мгновенной управленческой реакции Ю.В.Андропова. За создание этого административного, учебно-тренировочного и жилого комплекса в лесу, между прочим, большой коллектив архитекторов и строителей получил Государственные премии СССР (или Совета Министров СССР, не помню точно), поскольку он был признан образцовым примером удачного масштабного градостроительного решения без нанесения весомого ущерба окружающей среде. Помнится, еще в 1976—1978 гг. я утром по дороге в здание собирал мимоходом белые грибы и вовсю кормил «вкуснятиной» многочисленных белочек. Это сооружение было построено по заказу Международного отдела ЦК КПСС как комплекс загородных зданий для так называемой «ленинской школы». Это было условным названием известной еще со времен Коминтерна богадельни по подготовке партийного актива коммунистических партий и левых организаций ряда стран, находившихся у себя на родине на нелегальном или полулегальном положении. Кстати, подземный тир для стрельбы из боевых видов оружия там с самого начала был одним из лучших в стране. Насколько я припоминаю из рассказов сослуживцев, руководители международного отдела во главе с М.А.Сусловым и Б.Н.Пономаревым уже на финальной стадии строительства комплекса вдруг стали недовольно крутить носом ввиду его очевидной территориальной удаленности от Старой площади и отсутствия обещанной сотрудникам удобной транспортной инфраструктуры. Кто-то во время «слил» эту ценную информацию Андропову, и тот сразу же оценил всю прелесть этого загородного объекта, на территории которого, кстати, был позднее посажен фруктовый сад его имени.