Мечта рыбака.
Сегодня тебе обязательно повезёт. Ты поймаешь самую большую рыбу. Какая только бывает в море. Будь аккуратен. И не сиди до солнцепёка.
– Хорошо мама.
– Возвращайся скорее. Мы будем ждать тебя.
– Хорошо мама. – Он взял удочку, сачок. И пошёл к морю. Серая пыль, поднималась из-под его сандалий. Тёмные кусты полыни дрожали в утреннем воздухе. А где-то над головой, жаворонок пел песню нового дня. Море, огромное, синее, лежало перед ним как упавшее на землю небо. Белые чайки скользили над ним. Ныряя и выныривая из воды. Они выхватывали из синевы моря, серебряные полоски и уносили их к берегу. Тонкой ниточкой пирс уходил в море. И обрывался в его синеве. Там, где начинался другой мир. Мир загадочный, и влекущий к себе своей тайной. В этом мире среди больших и малых рыб, плавала в синей воде его рыба. Рыба, которая предназначалась только для него. Должно быть, она также как и он, всю свою жизнь ждала этой встречи. Она уходила на глубину. Поднималась на поверхность. Охотилась на мелководье. Вся её жизнь, была ради этой встречи. И не важно, что она не осознавала этого. Где то в глубине своего подсознания, она предчувствовала эту встречу. И возможно по этому. Она сегодня поднялась из тёмной глубины моря. И направилась к берегу. Туда где возле покрытых густыми зелёными водорослями, свай, резвились полупрозрачные креветки.
Он подошёл к краю вселенной. И заглянул вглубь неё. Она всегда привлекала его. Манила к себе. Какой то тайной. Спрятанной в тёмной синеве волн. Она звала его, ещё тогда когда он не умел плавать. Тогда он подолгу мог смотреть в её глубину. Пока однажды не поддался искушению и не шагнул к самому краю. Тогда он соскользнул по мокрым водорослям, в её синеву. И она сомкнулась над ним. Круг солнца, какое то время сиял над ним. Пока не погас. И мир, окружавший его, погрузился во тьму. В тот день он очнулся на берегу. Его трясли, а изо рта, текла горькая вода.
Он опустил сачок в воду. И провёл им потомным водорослям, обвившим ржавые сваи. Сеть раскрылась и потянулась за сачком. Она плыла как большая зелёная медуза, становясь тяжелее с каждым сантиметром. Зачерпнув солнце с поверхности моря, он поднял сачок на пирс, и вытряхнул из него зеленоватых скачущих креветок. Они были словно маленькие, волшебные лошадки. Он взял одну в руки, и посмотрел через неё на солнце. Она была прозрачная, с зелёными прожилками. Он бросил её в воду и она, сделав несколько скачков, скрылась в зелёных водорослях.
Пора. – Подумал он, посмотрев на море. – Где то там плывёт моя рыба. И я должен поймать её сегодня. – Он очистил креветку от панциря, и надел прозрачную мякоть на крючок. – Теперь нужно только подождать. – Он бросил крючок в воду. Круги разошлись, и тонкое красное перо поднялось из воды. Море переливалось на солнце. Чайки ныряли в воду, а он сидел и смотрел туда, где небо сходилось с морем. И уже невозможно было отличить, где небо, а где море. Где то там, думал он, живёт моя рыба. Она плавает на глубине. Охотиться на креветок. И думает. А о чём она думает? И думает ли она вообще? Может быть, она думает, только когда голодна? И она думает о том, где найти пищу? Или она просто плывёт, пока не встретит рачка? Но ведь рыбы, всегда знают, где нужно охотиться. И они точно плывут к тому месту, где обитают рачки! Значит, они умеют думать. Значит и моя рыба умеет думать. И может быть сейчас, она думает о том месте, где я её жду. Ну, же, рыба. Думай точнее. Ты должна приплыть именно сюда. Где я жду тебя. Поплавок дёрнулся, и запрыгал на воде. Он сдёрнул его с места, и стайка мелких серебристых рыбёшек, рассыпалась в разные стороны. Глупые мальки. Бросаются на всё, что попадётся. Даже не понимая, что не смогут заглотить такую добычу. Поплавок замер и стало тихо. Даже чайки оставили свою охоту, и мирно покачивались на воде. Казалось, что они спят. Или просто дремлют, отдыхая после охоты. Интересно, моя рыба когда-нибудь спит? Если да, то, что она видит во сне? Других рыб? Или слюдянистых медуз, качающихся в тёмной воде? А может ей снился я? А почему нет? Ведь она снилась мне. И не один раз. Впрочем, она наверно видит во сне, как преследует свою добычу. Или ей сниться, как она поднимается на поверхность, и плывёт в жёлтой лунной реке, сверкая своей серебряной спиной. А может быть, она не видит снов, а просто погружается в темноту. Как я тогда, когда упал в воду. Нет. Это было бы очень грустно, если б так было. Она наверняка видит сны. Только наверно это, какие то особенные сны. Сны, которые видят только рыбы. Вот бы хоть разок заглянуть в её сны. Может быть, тогда я стал бы лучше понимать её. А если бы она смогла заглянуть в мои сны, то мы наверняка бы стали друзьями. А я бы очень хотел подружиться с ней. Поговорить, у меня к ней столько вопросов. В конце концов, мы могли бы играть вместе. Если бы стали друзьями. Ты слышишь меня, рыба. Как бы это было бы здорово. Ты согласна со мной?
Тонкая, длинная стрекоза села на поплавок. – Что устала? Здесь кругом вода и негде тебе отдохнуть. Ну, сиди. Я не буду сгонять тебя. А когда клюнет моя рыба, ты почувствуешь и сама улетишь отсюда. Это будет для меня сигналом. Она у меня сильная. И ты обязательно почувствуешь её. А пока оставайся. С тобой не так одиноко. – Он посмотрел на прозрачные крылья, пронизанные тёмными полосками, и подумал. – А моя рыба сейчас, где то там в море. Одна, плывёт в синей воде. И ей должно быть очень одиноко. Если б только она знала, что я здесь. И я жду её. Так как только может ждать настоящий рыбак. А ведь я настоящий рыбак. Я рыбачу с семи лет. Я ловил разную рыбу. И каждую я помню. Так же я запомню и тебя на всю свою жизнь. Правда. Потому, что ты будешь самой лучшей рыбой, которую я когда-либо ловил. Я понимаю, ты бы не хотела попадать на крючок. Не хотела бы болтаться на леске. Но ведь это часть рыбалки. И ты должна понять меня. Я вовсе ни хочу причинить тебе вред. Но мир так устроен. Ты рыба, а я рыбак. И между тобой и мной всегда будет противостояние. Борьба, в которой один из нас станет победителем, а другой побеждённым. И мы не сможем по-другому. Это как у тебя с твоей добычей. Ты выслеживаешь её, а она прячется от тебя. Ты догоняешь, а она убегает. И в этом вся ваша жизнь. Благодаря ей ты становишься сильной и умной. А она учиться быть незаметной и ловкой. Если бы тебе не нужно было охотиться, ты бы стала толстой и ленивой рыбой. А твоя добыча, перестала бы прятаться и потеряла бы свою ловкость. Вы нужны друг другу. Вы не смогли бы жить друг без друга. Ты понимаешь меня?! Так и мы с тобой. Охотясь за тобой, я узнаю тебя. Я понимаю, какая ты ловкая и умная рыба. И я начинаю уважать и любить тебя. Как самого близкого друга. А ты?! Ты становишься хитрой и ловкой рыбой. И может быть, ты снимешь наживку с крючка, не попав на него. И тогда ты победишь меня. Слышишь меня, рыба. Ты уйдёшь в своё море победителем. А я? Я снова буду ждать тебя. Забрасывать свою снасть. Следить за поплавком, пока однажды не выну тебя из воды. И так будет всегда. Пока есть на свете рыба, и рыбак.
Поплавок дёрнулся и замер. Стрекоза взлетела и ушла к берегу. – Ну же рыба давай. – Но поплавок не двигался. Солнце поднималось всё выше и выше. Пока не стало припекать. – Теперь всё. – Думал он. – Время вышло. Теперь до вечера не клюнет даже малёк. Нужно было собираться. Он посмотрел на поплавок. На чайку, и на тёмно-зелёные водоросли, качающиеся, в синей воде. – Всё пора. – Он потянулся к удочке. Вдруг поплавок вздрогнул, качнулся, и стрелой ушёл в сторону, исчезая под водой. Удилище выгнулось. И он почувствовал, что то большое и тяжёлое. Оно с силой тянуло леску в глубину. Он дёрнул удочку на себя. Рыба вздрогнула, леска задрожала, и натянулось сильнее. – Ну, же рыба. Успокойся. А то порвёшь себе губу. И это будет не очень хорошо. Как для тебя, так и для меня. – Он стал крутить барабан, выводя рыбу к пирсу. – Она снова дёрнулась и потянула лесу в море. – Пожалуйста, успокойся. Не рвись так. Я тоже волнуюсь. Если б ты могла почувствовать, как сейчас дрожат мои руки. Ты бы поняла это. Ведь мы сейчас с тобой единое целое. Ты продолжение меня. А я продолжение тебя. – Он выбирал леску до тех пор, пока она не появилась на поверхности воды. Ах, что это была за рыба. Она была сантиметров пятьдесят в длину. Вся серебряная. С большой приплюснутой головой. Тёмно- зелёной спиной и круглыми чёрными глазами. Я сейчас, только ты не рвись, пожалуйста. – Он взял сачок и подвёл его под рыбу. Сачок натянулся, и рыба забилась в сетке. – Теперь тебе не уйти. Теперь ты моя. – Он поднял сачок и положил на пирс. Почувствовав точку опоры, рыба изогнулась и выпрыгнула из сачка. – Нет, только не к краю. – Он хотел остановить её. Но она была такая сильная. Что он не посмел подойти к ней. Он стоял и смотрел, как она борется за свою жизнь. Как она взлетает вверх и падает, ударяясь о пирс, теряя свою чешую.
Она билась о землю, хватая воздух ртом. Она вдыхала, вздрагивая жабрами. Но кислород, не насыщал её жизнью. Солнце жгло кожу, высушивая её. Она смотрела чёрными круглыми глазами на мир, который медленно убивал её. Она задыхалась, наполненная, чуждой ей жизнью. Она била хвостом, пока не устала сопротивляться. И тогда она замерла и просто лежала на раскалённой земле, не способная больше сдвинуть своё тело. Где то глубоко, внутри неё, проплывали косяки рыб. Они резвились в синей воде. Вдыхая, её, насыщая свои жабры кислородом. Они были быстры и свободны. Они неслись, не встречая сопротивления. Они были счастливы. Они были живы. Она смотрела им в след, а в её чёрных круглых глазах, большими, белыми слезами, отражались плывущие по небу облака.
Он вздрогнул, точно проснулся ото сна. Рыба. Его рыба, которую он видел во сне. Рыба, о которой он мечтал всю свою рыбацкую жизнь. Рыба, может быть самая умная, сильная, и красивая на свете. Сейчас здесь, у его ног. И она умирает. – Нет. Рыба. Слышишь. Ты не умрёшь. Потому, что я не дам тебе умереть. Ты должна жить. Слышишь меня, рыба. Ты должна плавать в море. И пока ты будешь плавать. Я буду приходить сюда, снова и снова, забрасывая свою снасть. В надежде на встречу с тобой. – Он подошёл к ней и столкнул её в море. Она вдохнула жабрами. Качнулась, махнула хвостом, и ушла на глубину. Туда где живёт мечта настоящего рыбака.
Звёздные искры.
Мальчик и старик, сидели у костра и смотрели на звёзды. Лошади мирно паслись рядом, опустив вниз свои головы. Они тянулись мордами к траве, и с хрустом срезали её зубами.
– Интересно, а сколько на небе звёзд? – Спросил мальчик, сорвал травинку, и прижал её зубами. Сладкий, зелёный сок брызнул ему на язык.
– Это никому не известно. – Ответил старик. И поправил горящую ветку. Огонь затрещал, и искры взлетели в темноту.
– Говорят учёные, уже все звёзды сосчитали. – Ответил мальчик.
– Может и сосчитали, на то они и учёные.
– Я когда вырасту, тоже стану учёным.
– Вот тогда и скажешь мне, сколько на небе звёзд. – Усмехнулся старик.
– Не скажу. – Возразил мальчик.
– Почему? – Удивился старик.
– Ты к тому времени, уже будешь совсем старый, и может быть, даже умрёшь.
– Может и умру. – Согласился старик. – Учиться, на учёного долго. Много лет пройдёт, пока выучишься.
– А когда люди умирают, куда они деваются?
– Тело в землю уходит, а душа на небо.
– На звёзды? – Спросил мальчик.
– Может и на звёзды. – Ответил старик и посмотрел на небо.
– На ту. – Мальчик показал пальцем на самую яркую звезду.
– Может и на ту. – Ответил старик.
– Я когда стану учёным, полечу на ту звезду. А ты уже будешь там?
– Может и буду.
– Обязательно будешь. – Сказал мальчик. Потом подумал и спросил. – А лошади на той звезде есть?
– Должны быть. – Сказал старик, потом подумал и добавил утвердительно. – Есть! Как же без лошадей? Без лошадей на звезде никак нельзя.
– Это хорошо, сказал мальчик – и посмотрел на пасущихся лошадей – без них на звезде и делать будет нечего.
– Это верно. – Согласился старик, и, раскинув старый тулуп, лёг. – Давай спать. Вставать скоро.
– Он закрыл глаза и захрапел. А мальчик ещё долго лежал и глядел на звезду. Пока не увидел звёздных лошадей мчащихся по млечному пути, высекая из него звёздные искры.
Семён.
Вечер только начал вступать в свои права, когда Семён, отмахнулся, от назойливого комара, налил себе стакан самогона, громко выдохнул, и залпом осушил стакан. Он поморщился, поднял с земли алычу, и сунул её в рот. Кислый сок алычи сбил вкус сивушных масел, и Семён с наслаждением ощутил, как самогон растекается по всему телу. В голове стало светло и уютно. Мысли обрели ясную, и вполне законченную картину. После второго стакана, мир стал расщепляться, и Семёну захотелось философствовать и рассуждать. После третьего стакана, уже ничего не хотелось. Семён просто смотрел на рассыпанную деревом алычу, и мычал случайно всплывший в памяти мотив. Перед ним воскресали и проплывали картины прошлого.
– Зараза ты Катька. – Говорил он, млея от счастья переполнявшего его.
– Зараза. – Говорила Катька и обнимала его сзади руками. – Такую, и полюбил.
– Такую и полюбил. – Соглашался Степан, выдыхая слова. Чувствуя, как их тяжесть саднит душу. – Только ты бы, аккуратнее была на поворотах.
– А не могу я аккуратнее. Скучно мне. Я жить люблю. Да так, что б, чертям, тошно было. По мне если любить так на всю катушку, а если скучно стало, так уж не обессудь, прошла любовь.
– Так ведь не любовь это.
– А что?
– Инстинкты животные.
– А что ж, по-твоему, любовь? Ритуальные поцелуи? Совместные воскресные обеды? Ровная, наглаженная супружеская постель, и честно исполненные обязанности, раз в неделю? Нет уж, мне страсть нужна. Что бы горело всё внутри, что б жарко было, от наготы. А как остыло, так и к чёрту такое гнездо. Я птица вольная, на одном месте долго не усижу.
– Мешаешь ты всё в кучу без разбора. А ведь любовь она не только страсть, она ещё и терпение, груз не лёгкий, крест, если хочешь. И его нести нужно.
– Кому нужно?
– Тому, кто любит, нужно.
– Тому, кто терпит, нужно. А тому, кто любит, не нужно. Тому лёгкость нужна, а нет её, так и любви нет. Понял?!
– Всё это от того, что дури в тебе много, сладенькое любишь, вот на сливки то, и заришься.
– Зато ты правильный, а через это скучно мне с тобой становиться. Вот уйду я от тебя…
– Не говори глупостей.
– Ах, какого мальчика я сегодня видела, ммм… красив как бог, волосы русые, глаза голубые, руки, руки сильные…
– Прекрати, меня выводить.
– А то, что зарежешь.
– Может и зарежу.
– А ты мог бы?
– Не знаю, лучше не пробовать.
– Нет, не смог бы, слишком рассудительный. Такие как ты на безрассудство не способны. – Она оттолкнула его.
– Куда ты?
– А куда душе угодно, туда и пойду. Тебе, что за дело? Я птица вольная. Куда хочу, туда лечу, где хочу, там и сяду. А если петь стану, то по своей, не по чужой воле.
– Хватит. Выходи за меня – он обнял её.
– В неволю зовёшь. Зачем? Я ведь гнезда не совью. Пусти лучше.
– Не пущу.
– Смотри, жалеть потом будешь, да поздно будет.
– Это ты сейчас дуркуешь, а как, заживём, наладиться всё, по-другому заговоришь.
– Не будет по-другому, только по-моему. Пусти, говорю!
– Нет!
– Ну, что ж, смотри – и она укусила его за руку, кровь брызнула на рубаху.
– Зачем?
– Это, что б ты этот день на всё свою жизнь запомнил, а теперь вяжи, да покрепче, а то не ровен час сбегу.
Семён поднял алычу и потёр е о рукав. Красная кожица алычи вспыхнула огнём.
Жили они вместе уже полгода. Семён работал на двух работах. Дома только ночевал. Катька не работала, но и дома не сидела. Пропадала со своими многочисленными друзьями. Нередко приезжала со всей своей компанией, и гуляла до утра, с музыкой и танцами. Семён увещевал её, после, но Катька, только усмехалась – Сам такую выбрал теперь, терпи.
– Смотри Катька, доиграешься – говорил Семён.
– Что, бить будешь?
– А хоть бы и так. – Отвечал Семён.
– Пальцем тронешь, не увидишь меня больше.
– Замучила ты меня совсем. – Сдавался Семён.
– Ну, прости меня – обнимала его Катька – ну, что ж сделать, если я такая. Сама понимаю, что трудно тебе со мной, но ведь говорила я тебе, что не сахар я. Сам выбрал эту стезю.
– Сам, соглашался Семён. И всё шло тем же чередом.
Однажды, Катька пропала. Три дня её не было. Семён с ног сбился в поисках жены. Наконец узнал, где она. Приехал на чужой двор. И застал там её пляшущую цыганочку. Пьяная компания аплодировала, а Катька, выводила босыми ногами узоры, поднимая, пыль с земли. Семён подошёл к ней и взял за руку.
– Что?! – Катька взглянула на него, как ножом полоснула.
– Пошли домой.
– Пойду, когда сама захочу.
– Пошли. – Настаивал Семён.
– Пусти! – Бросила ему Катька – а то… – Она глянула на его руку.
Семён взял со стола поднос с рюмками, и ударил его о землю. Сотни осколков разлетелись у ног Катьки.
– Танцуй.
Катька усмехнулась, и её ноги дробью заходили по битому стеклу. Семён развернулся и ушёл со двора.
Домой она не вернулась. Первое время Семён надеялся, ждал, а потом запил. Работу бросил, жил, чем придётся. Просил милостыню у храма, не брезговал и мусорными контейнерами.
Однажды когда он сидел на паперти, к нему подошла, хорошо одетая красивая дама.
– Здравствуй Сёмочка – сказала она, разглядывая его мягкими, и тёплыми глазами. – Не узнаёшь меня?
Семён посмотре на неё мутными глазами, и покачал головой.
– Совсем, не признал? – Семён снова покачал головой, и отвернулся.
– Я понимаю, всё понимаю, не буду тебя донимать, ты только прости меня, прости. – Семён молчал. – Вот, возьми – она протянула ему стопку банкнот. – Здесь много, тебе хватит.
– Катя. – Её окликнули – поехали.
Она встала, положила деньги на землю, и ушла. Семён не взял деньги, он оставил их лежать на земле.
Круговорот.
Ранним утром. Маленький, худой, как высохший стебель, прихрамывая, и опираясь на трость. Он выходит из дома. В поношенном, но ещё приличном костюме. Всегда чисто выбрит, и обильно сбрызнут одеколоном. Он идёт к магазину, берёт там маленькую, и, пряча её в карман, идёт домой. По прошествии, некоторого времени, он снова хромает, в сторону магазина. Так продолжается до обеда. К обеду он стоит у парадной, в раскоряку, и, качаясь, пытается сделать шаг к двери. Но теряет равновесие, и падает в грязь. Некоторое время барахтается там, пока ему не помогают подняться. К вечеру, весь в грязи, он сидит на скамейке, с пластиковым стаканом в руке, и философствует, в изрядно подпитой компании.
Потом он спит там же на скамье, а к ночи качаясь и держась за перила, поднимается к себе на этаж.
Утром, свежевыбритый, в тщательно вычищенном костюме, он снова направляется к магазину.
День сурка.
– Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…– растягивал слога бывший оперный певец Васька Шилов.
Шли четвёртые сутки, как он праздновал… что праздновал? Да он уже и сам не помнил, что праздновал, но настроение его было великолепное. Водка лилась рекой, женщины с опухшими лицами, смотрели на него с восхищением. Мужчины, хоть и косили уже глаза на свои носы, но всем своим существом выражали гордость за Ваську. Каждый норовил похлопать его по плечу, и рассказать компании как они с Васькой… на этом рассказ обычно обрывался, рассказчик, мял рубаху на груди и начинал бормотать – талант, талант.
К утру, становилось тише. Тяжёлый запах перегара, тянулся по квартире. Одиночные тени, бесцельно бродили по коридору. Где-то в тёмном углу слышался заплетающийся шёпот.
Васька сидел один за столом, уткнувшись мутным взглядом в пустую бутылку. – Я – говорил он – Я Василий Шилов! Крупным шрифтом, на афише, и фото во весь рост. Поняли?! – Он посмотрел в тёмный угол. – А вы все шмакодявки передо мной! Васька Шилов талант, талантище! – Так про меня говорил великий Антонио. – Ему ещё будет рукоплескать Ла Скала! – Так он говорил. – А вы… вы пыль под ногами таланта. – Васька встал во весь свой богатырский рост, и закричал – Вон! Все вон! – Он схватил бутылку и с размаха разбил её о стену. – И водку свою забирайте, Завтра же начну новую жизнь. Завтра же поступлю на сцену. Вы ещё услышите, про Ваську Шилова. – Он качнулся, и рухнул на пол.
Утром, съёжившись и стуча зубами, он стоял под магазином, возле небольшой компании, и, перебирая струнами виновато улыбался. – Ладно, на – ему протянули стакан с водкой – давай, это, белые розы.
Васька осушил стакан, и затянул – Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…
Ночной концерт.
Ночь миновала отметку в три часа, и тихо подходила к цифре четыре, самое сладкое время, или как говорят учёные – фаза глубокого сна. В это время, человек расслабляется настолько, что разбудить его в это время, означало бы, совершить, тяжкое преступление.
Итак, ночь, мирным сном, почивает, коммунальная квартира. Всё здесь окутано морфеем, от задремавшей тусклой лампочки в коридоре, до, уснувших, мирным сном обитателей коммунальной квартиры. А было их не много. Старый, глухой дед, мерно посапывающий в первой комнате, семейная пара, муж с женой, спящие во второй комнате, и собственно герой нашего рассказа, не состоявшийся, артист, человек, как говорят люди искусства, фактурный, с громким зычным голосом, и с нерастраченной артистической энергией. Проживающий, в третьей комнате. Но на данный момент, отсутствующий в ней, но причине своей приверженности, к горячительным напиткам.
Были ещё мигранты из средней Азии, но те жили так тихо, и незаметно, что казалось и не жили вовсе. Из редко можно было заметить тёмную плоскую тень, скользящую по стене, и таящую, при появлении в коридоре, кого ни будь более плотного и осязаемого, чем сама тень.
Итак, спали все, за исключением мирно шуршащих, на кухне прусаков.
Ровно в четыре часа, дверь, в коридоре распахнулась, со стены, грохнул велосипед, и жалобно прозвенев звонком, умолк. – Трали, вали, нас не ждали – прокатился по коридору, сильно захмелевший баритон.
Соседи вздрогнули, и проснулись. Дед поперхнулся своим храпом, и зашамкал беззубым ртом. Тени вздрогнули и слились с окружающими предметами. Муж и жена, одновременно открыли глаза, и сильнее натянули на себя одеяло.
– Сейчас начнётся – прошептал муж.
– Может наряд вызвать? – прошептала жена.
– Да, пока приедут, пока им объяснишь, что к чему, пока то, сё, и вставать уже будет нужно. Ну, их, подождём, может он сегодня по укороченной программе.
– Ну, давай подождём – согласилась супруга.– Может, и поспим ещё.
– Смерти моей хотите – Крикнул баритон и пнул упавший велосипед – не дождётесь! – Он скрутил фигу, и показал её, испуганным дверям. – Я вашу мать, тут наведу порядок – заревел баритон – я жизнь свою положил на эту коммуналку, а вы в меня велосипедами кидаетесь, – он ещё раз пнул велосипед – мои ми же! Я вам покажу, Кузькину мать. – И он пнул дверь, за которой дрожали, плоские тени. – Ишь, понаехали, гастер… гастер… граждане союзных республик, навеки сплотила великая Русь – Затянул он – Сла-а-а-вся отечество, наше свободное, дружбы народов, надёжный оплот. Я вам покажу, дружбу народов, надёжный оплот. На плот, и по реке, вниз, спущу, до самого ащхабада.
Я в девяностые, не для этого на баррикадах стоял, что бы в меня моими же велосипедами кидались. Я вас всех, в порошок сотру.
Продали, всё продали, мрази! Ненавижу. – Раздался грохот падающей мебели, в его комнате. – Я всю жизнь потратил на этих уродов, а теперь должен жить в дерьме. Политики грёбанные. Такую страну просрали, уроды-ы-ы – заорал он в открытое окно. – Зазвенела посуда, и фанерные стены содрогнулись от чего-то объёмного.
– Буфет опрокинул – Заметила супруга.
– Да – согласился супруг. Ещё телевизор, дельфин и всё.
– Да. – С надеждой сказала супруга.
– Вы, все, – кричал он в открытое окно – меня ещё узнаете! Я вам ещё покажу! – Кричал он в окно, и материл всех от дворника, до президента далёкой банановой республики. Потом, со словами – видеть больше не могу, эти бл-тские рожи – выбросил в окно телевизор, и запел – Дельфин и русалка, сюжет этой песни, а он ей конечно не пара-а-а. – Несколько раз скрипнул пружинами своей кровати, и захрапел, заставляя своим, храпом, вздрагивать дворового кота, Яшку.
– Всё, кажется, угомонился – Сказала жена.
– Да. – Согласился муж. – Шесть утра – посмотрел он на часы – Опять весь день на работе буду носом клевать. – Сказал он, натягивая на ноги носки.
– Охо-хо-хох – простонала жена. – Пора вставать.
Коммуналка нехотя оживала. Слышно было как дед, стучит зубами о стекло, пытаясь извлечь их из стакана.
Как не выспавшиеся супруги, молча жуют яичницу.
Как тихо скользят по коридору тени, исчезая за входной дверью. И только всласть наоравшийся баритон, сладко посапывал в своей комнате, улыбаясь и пуская слюну.