***
Я долго-долго летел. Или падал. Это смотря с какой стороны посмотреть.
Свет ворвался под веки сотней раскаленных игл, и я поспешил снова зажмурить их. Пока я существовал только у себя в голове – тело будто отсутствовало. Я испугался, что меня парализовало, и попытался шевельнуть пальцами. Сигнал от мозга шёл с ощутимой задержкой, но где-то через пару секунд дошёл ответ – пальцы зашевелились. Давай-ка, Ферри, теперь можно предпринять вторую попытку – с глазами. Щурясь и пытаясь сфокусироваться, я обвел взглядом белый потолок.
Постепенно сознание начало обрабатывать и кое-какие звуки: слегка истеричный писк приборов, приглушённые голоса, далекий шелест и гудки. Машины? Как давно я не слышал нормальных автомобилей, которые бы не тявкали, не мяукали, не обсуждали цены на бензин, а просто скучно и безжизненно гудели! Я постарался приподняться на постели, но в итоге смог только повернуть голову набок и то, с больши́м трудом. Но и этого оказалось достаточно: столик, который никуда не убегает и не чешет ногу об ногу, мой рюкзак, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, пол и стена, соединяющиеся под забытым, но таким родным прямым углом, окно, за которым всё неправдоподобно, до боли Реальное!
Хотелось зарыдать в голос, вскочить и плясать, но пока получилось издать только слабый хриплый звук, едва громче дыхания спящего. К счастью, кто-то и так шёл ко мне в палату. На пороге появилась молодая медсестра с собранными сзади светлыми волосами и заостренным симпатичным личиком – вылитая Харли Квин до перевоплощения. Но будь она хоть трижды уродлива, невозможно описать, как я был счастлив видеть обыкновенного человека. Молодая женщина наклонилась надо мной, привычным для нее движением подхватила меня подмышки и приподняла, подложив под спину подушку.
– Доброе утро, Ферри.
Я кивнул.
– Вижу, сегодня вы все осознаете. Первый день по-настоящему в сознании, – она поднесла к моим губам стакан воды. – Хорошо, что вы не волнуетесь.
Я промочил горло и сумел пробормотать:
– Й прсто… Рад.
– Мы тоже невероятно рады, – девушка улыбнулась.
– Гд Мал’я?
– Ваша подруга? Она просидела здесь почти неотлучно последние несколько дней, доктор Льюис еле убедил ее поехать домой и немного поспать, когда стало очевидно, что с вами всё будет в порядке.
Я улыбнулся, параллельно вспоминая, как управлять мимическими мышцами, и почувствовал, как по скулам стекают слёзы.
– Я позову доктора, – сообщила медсестра.
– Хчу смтреть в «кно, – попросил я, и девушка поправила подушку и пристроила мою голову так, чтобы мне открывался хороший вид на город за окном, после чего проворно покинула кабинет. Местность не была мне знакома. Не знаю, сколько я просидел так, но из оцепенения меня вывел звук шагов.
– Амалия! – просипел я, с трудом поворачиваясь, но уже понял, что это не она. Шаги были мужские, и через секунду в палату вошел доктор – человек с приятным, чуть мечтательным лицом, сочувствующим изгибом бровей и старомодной прической, закрывающей уши. Я ждал, что его голос будет мягким и задумчивым. Таким он и оказался:
– Здравствуйте, Ферри Лорен. Не беспокойтесь, ваша девушка скоро будет здесь. Я еле убедил ее пойти отдохнуть.
– Она… Не злится на меня? – глупо спросил я. Он улыбнулся.
– Если и да, то это совсем незаметно. Скорее, всё наоборот.
– Что со мной случилось? Какой-то приступ?
– Да, плюс небольшая травма. Но не волнуйтесь, скоро сможете хоть марафон бежать.
– Какая травма? – удивился я. – Я где-то упал, пока был неадекватен?
– Это сейчас совершенно неважно… Раз вы уже в здравом уме и трезвой памяти, нам нужно уладить некоторые формальности. Ваша страховка покрывает стоимость лечения, но нужна ваша подпись на документах.
– Да, конечно, – согласно кивнул я.
– Элис, принесите бумаги, пожалуйста, – крикнул доктор в коридор. Знакомая блондинка в белом халате тут же появилась с подносом в руках, на котором лежала тонкая стопка бумаг. Доктор Льюис протянул его мне одной рукой, а другой похлопал себя по карманам:
– Какая досада, оставил все ручки в кабинете, – пробормотал он.
– У меня только карандаш был где-то в рюкзаке, – я развел руками.
– Да сойдёт, это чистая формальность. В рюкзаке, да?
Он подал мне рюкзак, который, оказывается, лежал у кровати и терпеливо ждал, пока я нашарю в кармане замызганный карандаш и подпишу все необходимые документы. Я мысленно недоумевал и злился на него: что за садист такой, заставляющий человека, который, считай, с того света вернулся, так напрягаться. Может, он не хотел лишний раз напоминать мне о моей слабости? Но я бы всё-таки предпочёл, чтобы Льюис сам рылся в рюкзаке – даже от таких простых действий мои руки устали, и я со стуком уронил карандаш на поднос, едва успев поставить последний росчерк на бумаге.
– Благодарю, – кивнул доктор, бегло просмотрев подписи, и вышел. За ним ушла и медсестра. Меня это немного расстроило, потому что я был бы не прочь поесть. Может, пока мне нельзя употреблять твёрдую пищу? Меня ведь должно что-то питать, не могу же я питаться воздухом? Я наконец-то обратил внимание на капельницы: в каждую руку было воткнуто аж по две штуки, и по ним неуловимо медленно текло что-то красное. Интересно, зачем мне переливание крови (если это кровь, конечно)? Уточнить это было не у кого, и я решил ещё немного поспать, надеясь, что сон прибавит мне сил.
Глава 12. Страна чудес и парадоксы
Проснулся я еще более уставшим, чем накануне. Ко мне по-прежнему никто не приходил: ни Амалия, ни даже доктор или медсёстры. Я нажал на кнопку возле кровати и подождал ещё немного. Крикнул, что хочу есть. Да разве можно так обращаться с пациентами?! Я попытался встать, но этого невозможно было сделать, не выдернув капельницы из вены. Спустя еще некоторое время, я решился покинуть больничную койку и осторожно вынул иглы из-под кожи своих болезненно худых, бледных рук. В трубочках вскоре образовались воздушные пузырьки, начавшие постепенно расширяться.
Я с недоумением наблюдал, как столбики красной жидкости медленно ползут вверх. «Это же моя собственная кровь» – понял я только сейчас. Капельницы ничего не впрыскивали в меня, а, наоборот, вытягивали её из меня силы вместе с кровью. Может, с ней что-то не так, и её нужно откачать? Но почему мне тогда не переливают новую, почему элементарно не кормят, так ведь недолго и от истощения умереть! Я проследил за тем, куда уходят трубочки. На потолке они сливались в один довольно-таки толстый шланг, минуя разные мешочки, подвешенные, похоже, только для вида, и исчезали в маленьком отверстии в углу.
– Эй, кто-нибудь?! – крикнул я, начиная волноваться. – Кто-нибудь объяснит мне, что тут происходит?!
На подкашивающихся ногах я побрел к выходу и всем телом налёг на дверную ручку, но двери оказались заперты. Я постучал в них изо всех сил и услышал гулкое эхо, разнёсшееся по, казалось, бесконечным коридорам, а потом почувствовал, что легким не хватает воздуха. «Так, спокойно, Ферри», – сказал я сам себе, пытаясь унять накатившую волну паники. Подбежав к окну, я распахнул его, но не ощутил ни дуновения даже тишайшего ветерка: это оказался всего лишь экран. Наверное, если бы я глядел подольше и повнимательнее, то меня бы насторожило, что на улице всегда одно и то же время суток, и ездят одни и те же машины. Меня обманули? Или мне всё это только кажется? Нет главное – не начинать ни в чем сомневаться, а не то снова поплыву. Буду хотя бы делать вид, что всё под контролем. Это ведь так на меня похоже.
Но тогда нужно попытаться найти всему логическое объяснение. Меня держат здесь для моей собственной безопасности? Они заподозрили, что я больнее на голову, чем кажусь на первый взгляд, или это какой-то эксперимент? Если так, то я не давал согласия быть их подопытной крысой! Или давал? Что-то я же подписал накануне. «Учили же, что надо читать все бумаги, на которых ты оставляешь свои автографы», – я готов был схватиться за голову от осознания того, насколько легкомысленно себя повёл.
– Эй, доктор Льюис! Произошло недоразумение! Элис, подойдите сюда, пожалуйста! – я вновь подбежал к двери, стал отчаянно колотить в неё и пинать ногами, но в ответ только кровь лихорадочно стучала в висках. – Я буду жаловаться! Это ошибка! Я подам в суд на вас и вашу больницу!
Очевидно, я подписал согласие на проведение экспериментов. Наверное, они сделали томографию моего мозга или ещё какую-нибудь медицинскую хрень и решили, что я «интересный случай». Заставили меня подписать их бумажки, обманом забрали мой карандаш. Случайность ли? Карандаш… Без него я практически беспомощен в Лабиринте. Я всё ещё в Лабиринте? Раз хотя бы мысль об этом приходит мне в голову, значит, я точно болен и не зря заперт здесь…
Раздался щелчок отпираемого замка. «Главное, чтобы эти люди ничего не заподозрили по моему поведению», – быстро подумал я. Эти… Люди? Двери открылись наружу так быстро, что я едва не упал. За ними оказались двое амбалов, каждый на полторы головы выше меня. Их тела были массивны, головы под чепцами – лысые и круглые, а лица – абсолютно одинаковые.
– Здравствуйте, Ферри, мы от доктора Льюиса. Он просил заверить, что ваше состояние окончательно нормализуется, когда всё закончится, – проговорили они слаженным дуэтом. – Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы пришли отвести вас на операцию.
И тут я понял, что пора бежать.
– Амалия! Ты всё-таки пришла! – завопил я, отчаянно замахав рукой пустоте коридора. Близнецы, столкнувшись плечами, резко повернулись туда, куда я смотрел, а я бросился в противоположную сторону. Им больше не обмануть меня. Слишком много проколов: высасывающая кровь капельница, обманом отнятый карандаш, отсутствие еды, экран вместо окна – узнаю почерк Лабиринта. Амалия не придёт, всё это низкий, мерзкий обман, и мне придется спасать себя самому. Я бежал, и маски падали за ненадобностью: со стоном скруглялись прямые углы, серые стены коридоров становились мягкими, извивались, как кишки. Лампы нарушали стройные ряды и расползались по стенам и потолку огромными светлячками.
Я бежал, обливаясь потом и задыхаясь от ужаса, а близнецы тяжело топали за мной и судя по звуку, вскоре перешли на скачки, на четвереньках. Преимущество в скорости явно было на их стороне. Вскоре стены затрещали по швам, как гнилые тыквы, и распались. Я очутился на открытом пространстве под бешено пляшущим небом со скалами, взмывающими в небо, падающими обратно в виде астероидов и разлетающимися со звоном на мириады живых радужных осколков. С одной из сторон обзор закрывала целая стена, состоящая из хитровыдуманных механизмов. То был глубокий Ир во всём своём адском, сводящем с ума великолепии. Я заметался, как пришибленная шваброй крыса, постоянно возвращаясь в одно и то же место из-за искаженной перспективы. Через несколько мгновений лапы близнецов, лишённые ногтей, сомкнулись на моих плечах.
Я задрал голову, чтобы рассмотреть их лица (или, скорее, морды) с широкими лягушачьими ртами и непрерывно вращающимися выпученными жёлтыми глазищами, но они грубо встряхнули меня, заставляя глядеть строго вперёд.
– Не на то обращаешь внимание, драгоценный наш Ферри Лорен, – раздались протяжные насмешливые слова прямо у меня в мыслях. Только тут я различил в сверкании Ира исполинские переливчатые кольца. Обтягивающая их бледно-зелёная кожа рябила перистальтикой жирных складок. Начиналось это гусеницеобразное тело человеческим торсом и головой. Голову венчала большая несуразная шляпа, а в руке человек-гусеница держал трубку, постоянно выпускающую кольца цветного табачного дыма. Точнее, доктор-гусеница, потому что это, несомненно, был доктор Льюис. Хотя «Льюис» – такое же подходящее имя для него, как для меня – Коралина.
– Ты – Лабиринтозмей? – почти утверждающе сказал я.
Тот в ответ залился телепатическим смехом.
– Ох, ох, как я польщён! Так меня ещё не называли! Вижу, ты по достоинству оценил моё могущество, позволившее создать эту маленькую симуляцию. Я действительно решил, что по искусности приближаюсь к самому Князю, когда ты мысленно назвал моё творение «до боли реальным». А ведь всё сделано на основе твоих собственных мыслей, воспоминаний и ожиданий!
– Тогда что ты за хрен с горы? – я проигнорировал его самовлюбленные излияния. Близнецы дернули меня за руки так сильно, что я побоялся, как бы они не оторвались вместе с лопатками.
– Я доктор Льюис, в этом я тебе не соврал, как и в том, что тебя ждёт операция. Радуйся, что хоть раз за свою никчемную жизнь ты действительно кому-то пригодишься, – прошипела гусеница в моих мыслях, а потом, наконец-то, соизволила открыть рот и прокричала:
– Элис, милая, включай машину!
На медсестре к тому времени остались лишь жалкие остатки халата, едва прикрывающие грудь, зато выросли огромные круглые уши и хвост с кисточкой, как у садовой сони. Грациозно помахивая задом, она подошла к причудливому нагромождению механизмов, о котором я уже успел забыть, обеими руками-лапами ухватилась за рычаг длиной в полтора моих роста и с видимым трудом опустила его. Послышался душераздирающий скрежет и стук, и машина ожила. Гигантские шестерни вращались, цепляясь друг за друга лапами, вместо зубцов, и лампы то и дело помигивали кожистыми веками. В центре машины распахнулась пышущая жаром пасть, из которой тут же в ожидании «закуски» выползло множество шлангов-языков. Близнецы легко подняли меня над землёй и потащили к адскому агрегату, не обращая ни малейшего внимания на мое отчаянное сопротивление.
– Знаешь, Ферри, добрую треть крови из тебя уже выкачали, как и другие жидкости организма, она пойдет на дешевые стабилизаторы. Самое ценное в тебе для нас – кости. Такие стабильные и крепкие, с такой упорядоченной структурой! Но мы и всему остальному найдём применение, не волнуйся, ведь твой рюкзак и даже чёртова творилка пойдут в дело! Кормить тебя действительно было нельзя, извини уж, было бы слишком расточительно мешать с абсурдом такой отменный материал, подумать только, из самой Реальности…
Раздался далекий, но отчетливый звон. Он был мелодичным, но в то же время безумно тревожным и каким-то раздражающим. Не знаю как, но я отчетливо понял, что все вокруг услышали его, но сделали вид, будто он совсем неважен, и продолжили своё тёмное дело, лишь немного заторопившись.
Я вдруг увидел оранжевую вспышку и почувствовал, как что-то хлестнуло меня по лбу, и тут же «двое из ларца» меня отпустили, хотя до машины было ещё довольно далеко. Я также почувствовал, что мои ноги в мир перестали касаться земли.
– Трал, Трул, что вы застыли? Не вздумайте недооценить его! Он только и ждёт случая ускользнуть!
– Он в каком-то пузыре, док! – хором ответили мои будущие палачи.
– Пузыри у вас вместо мозгов! Делайте, что я сказал!
– Но он правда в пузыре! – один из близнецов распахнул рот (верхняя челюсть откинулась назад, как крышка на мусорке) и попытался прокусить невидимую преграду, отделяющую меня от них. Ему это не удалось. Во мне проснулась надежда, я стал озираться в поисках спасения и заметил мелькание знакомого рыжего хвоста со сверкающей чешуёй. Льюис, похоже, тоже увидел его.
– Ну нет, Лаби, чтоб тебя разорвало, на этот раз ты не оставишь меня без добычи! В машину его, в машину! – завопил доктор, и близнецы поспешили выполнить его приказ. Тысячи шлангов с присосками на концах частично закрыли мне обзор на то, что происходило с Льюисом и остальными, зубья попытались проколоть защитный пузырь, но только тупились и гнулись. Змеиный хвост мелькал то здесь, то там, приводя всю компанию в бешенство и никак не давая себя поймать.
– Машина его не берёт, Льюис!
– Тут второй хвост, док!
– Разве бывают змеи с двумя хвостами?!
– Это тот же самый хвост, но из другого времени, кретины! Не подпускайте их друг к другу! Не дайте создать парадокс! Он разнесёт здесь всё к чёртовой матери! – Льюис сполз со своего насеста, поспешно перебирая мягкими ногами и складками аморфного тела. Два хвоста Лабиринтозмея неслись друг к другу. Трул, а может, Трал, попытался сомкнуть на одном из хвостов челюсти, но тут же издал крик мучительной боли, сплюнул обломки зубов и зажал руками окровавленную пасть. Второй близнец оказался умнее, чем я думал, и не последовал его примеру.
Тогда Льюис с неожиданным проворством преградил собой путь одному хвосту. Тот попытался обогнуть его, вильнув влево, но и Льюис метнулся влево, хвост хлестнул вверх, но человек-гусеница подпрыгнул, и тогда Лабиринтозмею, видимо, надоело церемониться с ним, и он пронзил хвостами его тело. Где-то внутри незадачливого охотника за стабилизаторами два змеиных хвоста из разного времени встретились. И грянул гром.
Глава 13. Центр – Колодец
Не успели внутренности Льюиса долететь до оболочки моего защитного пузыря, как земля закипела, испарилась, смешалась с небом, и мир вокруг сгинул в хаосе. Я решил, что весь грёбаный Лабиринт, наконец, разнесло к чертям.
Тот, кто видел временной парадокс, никогда больше не будет прежним. Скорее всего, он просто умрёт. Если же по какой-то невероятной случайности или благодаря вмешательству внешних сил (как было в моём случае) он выживет, то наверняка сойдет с ума. Почему этого не случилось со мной? Наверное, потому что я и так был бесповоротно безумен. Для меня изменение было скорее количественным, чем качественным.
Так спокойно о том, что произошло, я только рассказываю. На самом деле, бесконечно падая в своём ничтожно маленьком пузырьке, совершенно оглохший от треска рвущегося вдрызг пространственно-временного континуума, я кричал, пока не почувствовал в горле привкус крови. Я то сворачивался в беспомощный скулящий комок, зажимая руками глаза и уши, то бился о прозрачные стены, мечтая прорвать их и, наконец-то, издохнуть, только бы прекратить эту пытку. А чистота моих штанов сохранилась лишь потому, что я не ел и практически ничего не пил уже много дней. Каких ещё дней?! В ревущем хаосе парадокса не существовало времени, агрегатных состояний, цветов, теней, мыслей – только безумие.
Долго ли, коротко ли, я всё же вылетел из разрушенной области Лабиринта и попал в более-менее стабильную его часть. Очнувшись, я обнаружил себя лежащим прямо на земле в глубоком Ире. После ужасов парадокса здесь всё казалось почти домашним, и искажение пространства было не помехой моей воле: я твёрдо знал, куда хочу попасть, и Абсурд поспешно позволял мне продвигаться в эту сторону. А попасть я хотел вниз, точнее, в Центр – в самое средоточие Лабиринта. Мне нужны были ответы. Лабиринтозмей, каким бы экстравагантным он ни был, не стал бы так заморачиваться, не будь у него ко мне очень важного дела, и я намерен был узнать, что он от меня хотел. Я даже смирился на любой исход этого путешествия, и готов был на все: вернуться в Реальность, или сразиться с ним, или позволить ему меня съесть или высидеть его яйцо – да всё что угодно, лишь бы действовать и не находиться больше в этом невыносимом подвешенном состоянии. Может быть, я иду навстречу верной смерти, но с такой же вероятностью – гонюсь за последним шансом на жизнь.
Мне нужно было чем-то питаться, чтобы не умереть от истощения во время своего «Крестового похода», что, согласитесь, было бы довольно глупо. Я уже не заботился, насколько остраннею от ировской еды – просто ловил голыми руками каких-то мелких существ или соскребал со скал непонятные растения и ел их в сыром виде. Возможно, они были ядовитыми, но почему-то я также был уверен, что сильнее меня уже не накроет.
Пока спускался к моему «врагу», который с тем же успехом мог оказаться «неизвестным доброжелателем», я думал о том, что обязательно у него спрошу. Меня волновало множество вопросов, но первым делом я должен был понять, почему он позволил Рише умереть, да и что он, вообще, думает о жизни и смерти, кем себя возомнил, чтобы так играть с судьбами живых существ? Я выскажу Лабиринтозмею всё, что думаю о здешней идиотской системе обретения стабильности или могущества.
Идя по Иру, я физически ощущал, как становлюсь всё абсурднее. Нити моей одежды выползали из ткани и разлетались неведомо куда, и на их место вплетались волокна… Не хочу даже знать, чего, мне порядком хватило идиотизма. В лужах (или висящих в воздухе бесформенных каплях), из которых приходилось пить за неимением лучшего источника воды, я видел своё отражение. Никогда в жизни я не встречал такого рыжего человека: с каждым часом на коже всё прибавлялось веснушек, и даже глаза начали приобретать оттенок мандариновой корки. Если бы меня сейчас повстречал человек из Реальности, то счёл бы невероятно странным и больным (что физически, что на голову). Тем временем Лабиринт перестал быть для меня чем-то абсолютно чуждым, непознаваемым, враждебным. Я диффундировал с ним, обмениваясь атом за атомом, и мне даже стало казаться, что некогда я участвовал в его создании, а может, это он участвовал в моём.
Благодаря этому предполагаемому родству во мне крепла уверенность, что Лабиринту больше нечем меня напугать. Как же я ошибался на этот счёт…