Жрица Итфат

Мертвая голова

Гламроки шли молча, обступив Матильду плотною толпой, но держась от нее на расстоянии. Это было весьма странное зрелище. Серые фигуры с восковыми лицами, и среди них голубая блондинка с розовым бантиком. Какое-то фантасмагоричное шествие куклы в окружении манекенов.

Однако про Матильду нельзя было сказать, что она Барби. Бывают люди симпатичные, а бывают красивые. Это как разница между формой и содержанием. Матильда была из тех, о которых говорят: «В ней что-то есть».

Но главное, что ее выделяло из общей картины, – не столько цветной силуэт на фоне «черно-белого кино», сколько присутствие жизни. Все остальное, включая серые фигуры, было не то чтобы мертвым, а обезжизненным, если можно так выразиться. Потусторонний мир наверно так и выглядит – он не отличный от нашего – он другой, потому что «по ту сторону». Вот только, по ту сторону чего?

Вопрос пока оставим открытым. Матильду сейчас волновала не физика явления. В ее голове крутились тревожные мысли о том, что будет дальше. В силу какой-то роковой случайности, она оказалась в чужом мире. Как отсюда выбраться – непонятно. На что надеяться – неизвестно. Чего ждать от зловещих спутников? Страшно подумать.

На лицах гламроков была написана мрачная решимость выяснить для себя какую-то вещь, которая могла стоить ей жизни. Они пока не трогали Матильду, но с подозрением на нее поглядывали. Один из тех, что шел спереди, обернулся, высунул язык и, видимо по привычке, выкрикнул: «Синтетическая дева!». Но тут же получил подзатыльник. Дева оставалась неприкасаемой до окончательного выяснения, кем она на самом деле являлась – «маной», или просто съедобной девой.

Положение Матильды усугублялось тем, что ей уже хотелось в туалет. «Хорошо еще, что хоть по маленькому», – подумала она. Но вот вопрос – как это сделать? Интересно, какого они пола? Внешне никаких половых признаков у гламроков не наблюдалось. И тут ее осенила ужасная мысль. Ведь они ее могут не только съесть, но и надругаться вволю, да еще неведомо как.

Она торопливо семенила на своих платформах, то и дело спотыкаясь о камни. Бедняжка все бы отдала, лишь бы оказаться в своем мире. «Я больше не буду капризничать, – думала она. – Я буду во всем послушной. Я больше никогда не сниму свой чудесный бантик. Я что угодно сделаю, только верните меня обратно».

Вспомнив про бант, она вновь испытала то самое, странно томительное ощущение за спиной. Оно как будто придавало ей силу, и непонятно почему, но вызывало такое чувство, будто сама Матильда имела возможность управлять происходящим. Словно в ее распоряжении был выбор – чему быть, а чему не бывать.

Она вдруг осознала свою отдельность от всего, что ее окружало и что происходило с ней. Вот она сама, а вот окружающая реальность. Она сама по себе – и реальность так же. Матильда вдруг поняла – не умом, а всем своим существом, – что оказалась как будто в книге. И ей приходится блуждать там по страницам, подчиняясь навязанному сюжету.

Или даже, скорей, как в кинофильме. Если погружаешься в эту реальность, если покоряешься, соглашаешься, смиряешься с происходящим, тогда ничего не остается, как играть отведенную тебе роль. А если нет? Если ты – отдельно, и кино отдельно от тебя?

«Разве это моя реальность? – подумала Матильда. – Нет, это не моя реальность. Здесь что-то не так. Подобное часто бывает во сне. Да, это не сон, но черт возьми, какая разница? Со мной все будет хорошо. Что бы там ни было, не знаю как, но все будет хорошо. У меня нет другого выхода. А какой еще может быть выход? Я так решила, и точка».

Сразу вслед за этой мыслью в окружающей среде произошло нечто. Матильда к своему удивлению заметила, как от неба до земли быстро промелькнула косая черная полоса, будто неведомая сила перевернула страницу реальности. Серые, похоже, не обратили внимания и продолжали свое мрачное шествие как ни в чем не бывало. Зато у Матильды на душе сразу стало легче, к ней почему-то вернулась уверенность, что теперь все действительно будет хорошо.

Тем временем они уже подошли к постройкам. Это был не то город, не то селение, а нечто странное. Повсюду незатейливые квадратные домики с гладкими серыми стенами из незнакомого материала. Домики перемежались с такими же квадратными, но пустыми углублениями. И повсюду лестницы со ступеньками. Одни вели на крыши домов, другие в ямы, третьи просто бессмысленно заворачивались и уходили в никуда. Все это причудливое переплетение кубических построек и углублений, вместе с множеством лестниц, создавало совершенно абсурдную картину.

Извилистым путем, переходя с лестницы на лестницу, они вышли на единственное наверно открытое пространство – площадь, посреди которой возвышалось не менее странное сооружение. Оно представляло собой черный монолит, овальный по периметру и обнесенный выступающими колоннами, которые плавно изгибались кверху, образуя ребристый купол.

Судя по всему, это и был тот самый «священный хлевьюн», хотя своим зловещим видом он скорее напоминал инопланетный корабль. Гламроки не могли сами построить такое сооружение, как и весь город наверно.

В тот момент, когда наша процессия приблизилась к монолиту, от него изошел поразительно мощный трубный звук низкого тембра, который заполонил все пространство. Гламроки засуетились и поспешили внутрь. Матильда со смешанным чувством любопытства и страха последовала за ними.

Сооружение внутри оказалось таким же, как и снаружи. Выступающие по стенам колонны плавно переходили в высокий свод. Откуда-то из ниш возле пола струилось зеленое свечение. Пол был зеркально гладким и черным. Помещение было пустым, с единственным элементом в центре. То был, по всей видимости, алтарь или постамент прямоугольной формы из того же материала, что и пол. На постаменте располагалась вросшая в него голова, такая же лысая и серая, как у гламроков.

Голова корчилась в гримасах, не издавая ни звука. Гламроки обступили алтарь, втолкнув Матильду внутрь круга, упали на колени, и с поднятыми руками принялись восклицать:

– Гламоък! Мана-гламоък!

Голова, не переставая гримасничать, заговорила низким басом:

– Надо читать бредни. Нельзя читать букву. Я мана. Я могу. Вам нельзя.

Мана-веда, мана-сана, мана-уна, мана-мана.

Мана-ома, ата-мана, мана-оха, мана-дана.

Гламроки послушно бормотали мантру, повторяя вслед за головой.

– Мана-ога, маха-мана, мана-оша, мана-шана, – продолжал гламорк (очевидно, это и был он). – Надо читать бредни, и вам будет ошо. Нельзя делать то, что нельзя. Будет краш!

Дикари закрыли лица ладонями и застонали:

– Абу! Абу!

– Кто здесь мана? – вопросила голова. – Кому вы должны делать саже́?

– Гламоък! Мана-гламоък! – откликнулись те и принялись возить себя физиономиями об пол, нещадно сминая носы.

– Славьте меня! – резко выкрикнул гламорк и, сопровождая свои слова страшными гримасами, завел монотонное бубнение. – О-а-у-хомм, о-а-у-хомм.

– О-а-у-хомм! О-а-у-хомм! – подхватили гламроки.

Так они еще некоторое время бубнили вслед за головой, но постепенно замолкли и уставились на Матильду. Та стояла в растерянности, не зная, что делать. Видимо, от нее чего-то ждали. Необходимо было срочно что-то предпринять. Желательно что-нибудь экстраординарное, как правильно сообразила она, поскольку под влиянием гламорка ее авторитет стремительно падал.

Ей уже нестерпимо хотелось в туалет. Матильда так и не поняла, что это за голова, живая ли она, и если да, то почему была вросшей в монолит. Та все продолжала бубнить и гримасничать. На какой-то миг Матильде показалось, что в голове присутствует что-то механическое – одни и те же ее движения повторялись с периодичностью.

Итак, терять было нечего. Либо сейчас, либо никогда. Если немедленно, сию же минуту она не возьмет ситуацию в свои руки, ей конец. Матильда, не долго думая, взобралась на алтарь, расстегнула молнию комбинезона в потаенном месте, присела, и начала справлять нужду прямо на говорящую голову.

Гламроки так и обомлели, глядя на нее. На их лицах, казалось бы лишенных мимики, проявился неописуемый ужас. Они завороженно смотрели на все это зрелище, не издавая ни звука. Завершив свое святотатство, дива встала и спокойно застегнулась. В тот же момент голова вдруг заискрила, задергалась, и с угасающим мычанием заглохла, окаменевши в плачевной гримасе.

Матильда все поняла. Стоя на постаменте, она обвела дикарей торжествующим взглядом. Их гламорк был повержен. Выдержав паузу, дива задала им уже прозвучавший сакраментальный вопрос:

– Кто здесь мана?

– Мана-тида! Мана-тида! – отмерли гламроки. – Ты наша новая мана!

Они тут же упали на колени и принялись возиться мордами об пол. Матильда слезла с алтаря и приказала им:

– Перестаньте! Встаньте! Встаньте же наконец, говорю я вам!

Гламроки поднялись, и держась на почтительном расстоянии, окружили Матильду. Дива уже окончательно пришла в себя и спросила:

– Ну, что будем делать?

– Читать бъедни! Читать бъедни! – загомонили серые. Мертвая голова их, похоже, больше не интересовала, они с благоговением воззрились на свою новую ману, готовые следовать любому ее приказу.

Матильда на минуту задумалась. Она только что избежала страшной участи, выкрутившись из безвыходного, как ей казалось, положения. Ничего подобного она в своей жизни не испытывала, и конечно от себя не ожидала, что на такое способна. Но события развивались столь стремительно, что у нее не хватало времени успевать удивляться, или теперь уже радоваться.

По-прежнему оставалась масса неразрешенных вопросов: чем была эта голова, что за сооружение, что за город, кем и зачем все это построено, что это был за мир, наконец, в котором она оказалась? Кем бы ни были те таинственные зодчие, но уж точно не сами гламроки. Голова, судя по всему, была электромеханической, и служила средством обуздания этого примитивного народца. Сейчас она вышла из строя, однако источник энергии все еще действовал, поскольку монолит продолжал светиться зеленым сиянием.

Но главное: что теперь надлежало делать Матильде? Если народ примитивный, то мало ли что ему взбредет на ум. Значит, надо занять их умы, хотя бы чем-то вроде ритуалов, иначе они опять могут выйти из повиновения. Поразмыслив, умничка Матильда (а она несомненно была умничкой) решила для начала наладить с ними контакт.

Летка-енька

– Слушайте, а почему бы вам не научиться произносить букву? – спросила Матильда.

– Нам нельзя! – ответили гламроки. – Будет къаш!

– А я говорю, что никакого краша не будет. Я ваша новая мана, я разрешаю. Понятно вам?

Гламроки замялись в нерешительности.

– Нам нельзя! Абу!

– Нет можно! Скажите так: мы гламроки.

Те еще долго переглядывались и перешептывались между собой, не решаясь на такой отчаянный шаг. Наконец, один из них выступил вперед и произнес:

– Мы глам-ооки.

– Мы глам-ооки! – подхватили остальные, уже не проглатывая букву, а пытаясь что-то выговорить. Однако у них пока плохо получалось.

– Повторяйте за мной: крокодилы!

– Коокодилы! Коокодилы!

– Чебурашки!

– Чебуаашки! Чебуаашки!

– Барабашки!

– Баабашки! Баабашки! – усердно старались гламроки.

– Давайте-давайте, у вас получится! Ну-ка еще раз: ленинградский рок-н-ролл!

При этих словах гламроки оживились и принялись стараться еще усерднее. Вряд ли они понимали, что говорят, но слова им явно пришлись по душе. И тут произошло чудо. У них получилось!

– Ленинградский! Ленинградский! – с энтузиазмом закричали они. – Ленинградский рок-н-ролл!

– Вот видите! – обрадовалась Матильда. – Вы молодцы! Повторяйте за мной:

 
Пускай сегодня мелкий дождь идет с утррра,
Но мы с тобой опять танцуем как вчеррра.
От Москвы до Ленингрррада, и обррратно до Москвы,
Пляшут линии, огрррады и мосты.^[2]
 

Гламроки были явно способными учениками. Они без труда повторяли незнакомые им слова. Но для них было неважно, что слова незнакомые – им очень нравилось, что теперь и они тоже могут, и никакого краша не происходит.

– Аба! Аба! – в восторге кричали они. – Мы гламроки! Мы читаем бредни! И мы читаем букву!

От открывшихся перед ними новых возможностей, дикари пришли в состояние крайнего возбуждения, и Матильда подумала, что их следует угомонить, а то они уже разошлись не на шутку.

– Стойте, стойте! Послушайте меня! – ей едва удалось их перекричать. – Скажите, зачем вы читаете эти свои бредни?

Гламроки немного успокоились, и один из них ответил:

– Мы должны читать бредни, – и тут же опять завелся. – Аба! Я читаю букву!

По-видимому, возглас «аба» у них служил способом выражения восторга. Но Матильда прервала энтузиаста:

– Да, я поняла, вы читаете бредни. Но какой в них смысл?

Вопрос озадачил гламрока.

– Что такое смысл? – спросил он, и не дождавшись ответа, добавил. – Смысл не надо. Надо ошо!

Матильде стало ясно, что отучить их от глупой привычки не удастся, да и не стоит наверно. Немного подумав, она обратилась к ним со словами:

– Так, значит, смысла вам не надо. Тогда я расскажу вам новую, волшебную бредню. Если будете читать ее постоянно, непрестанно, вам будет не просто ошо, а хо-ро-шо. Это больше. Это лучше.

Гламроки, похоже, были заинтригованы. Матильда собралась с мыслями, и начала говорить речитативом, не решаясь пока огорошивать их мелодией песни.

– Слушайте:

 
Мама-миа, хир а го эген,
Ма-ма, ха кэн а резист ю.
Мама-миа, даз ит шо эген,
Ма-ма, даст ха мач а мист ю.
Ес ав бин брокенхаре,
Блю син зе дэй ви паре.
Вай-вай, дид а эва лет ю го.^[3]
 

Гламроки слушали как завороженные, и после того как Матильда закончила, еще несколько мгновений молчали. А затем разразились восторженными возгласами:

– Мана-миа! Мана-миа! У нас есть новая бредня! Хо-ро-шо! Это больше! Это лучше! Аба! Аба!

– Да, это Абба, – сказала Матильда. – Ну успокойтесь вы! Слушайте, давайте я вам повторю, чтобы вы заучили!

– Мана-миа! Мы помним! – отозвались гламроки, и тут же нестройным хором повторили все слово в слово, заменяя лишь «мама» на привычное им «мана». Как видно, их разум не был обременен излишней информацией, а потому любые слова и фразы они запоминали и воспроизводили с легкостью.

– Ну вы даете! – удивилась Матильда. – Ладно, пойдемте отсюда, здесь душно. Пойдемте!

Гламроки послушались и гурьбой высыпали вслед за Матильдой наружу. Но и там не могли угомониться. Переполненные впечатлениями, они выстроились по своему обычаю в вереницу и принялись топтаться, бормоча новую бредню:

– Мана-миа, хир а го эген…

Теперь они уже уверенно выговаривали букву, но веселая песенка в их исполнении превратилась в мрачный речитатив, как получается у солдат, когда они механически запевают надоевшую строевую песню.

– Ма-на, даст ха мач а мист ю…

Матильда, глядя на все это топтание и бормотание, подумала: «Нет, это опять какое-то исступление. Так не пойдет. Надо их зарядить чем-то более позитивным».

– Так, слушайте все сюда! – скомандовала Матильда. – Стойте как стоите. Сейчас мы разучим новую бредню. Это не просто бредня, а пелка-танцевалка. Это еще больше! Еще лучше! Вам будет хо-ро-шо! Хватайтесь друг за дружку и повторяйте все движения и слова за мной.

Гламроки удивились, но послушались. Она стала впереди всей вереницы, положила руки стоящего за ней себе на пояс, пригрозив ему, «Не трогай мой бант!», и начала петь, отплясывая когда-то модный танец:

 
Как-то ночью по пустой дороге
Грустный со свидания я шел опять.
Верьте – не верьте, почему-то ноги
Сами стали этот танец танцевать.
 
 
Снова к милой привела дорожка,
Снова оказался у ее дверей.
Стукнул в окошко, подождал немножко.
Слушай, дорогая, выходи скорей.
 
 
Раз-два, туфли надень-ка,
Как тебе не стыдно спать.
Славная милая смешная енька
Нас приглашает танцевать.^[4]
 

Гламроки сперва нестройно и невпопад, но затем все дружнее и веселее принялись повторять все за ней. Оказалось, что они способны воспроизводить даже мелодию песни. Для них это было нечто новое, но было видно, что пелка-танцевалка им ужасно нравится.

Если кто-то видел, как танцуют летку-еньку, подпрыгивая вперед-назад и дрыгая смешно ногами, тот может представить, каким это было умопомрачительным зрелищем в исполнении гламроков. Наша дива знала, насколько старый добрый танец был опошлен современными гламурными дивами. Но она была не такой вульгарной, как ее «коллеги по цеху». Матильда ценила все настоящее, а потому пела и плясала так, как это делали в старое доброе время, которое она любила, как тот же твист.

Гламроки быстро усвоили мелодию и слова, и уже дружно подпевали ей, с удовольствием прыгая и выкидывая ноги из-под своих балахонов. Их впервые охватило доселе незнакомое им чувство радости – чувство, которое они верно никогда еще не испытывали.

 
Раз-два, туфли надень-ка,
Как тебе не стыдно спать.
Славная милая смешная енька
Нас приглашает танцевать.
 

Наконец, наплясавшись вволю, они все собрались вокруг Матильды, и будучи в полном восторге, принялись ее восхвалять на свой манер:

– Мана-тида-енька! Мана-тида-енька! Нас приглашает танцевать!

Так бы они кричали еще долго, но Матильда замахала на них руками:

– Все, хватит! Я устала, мне надо отдохнуть.

Гламроки, будто проникшись пониманием, подхватили ее на руки и понесли в сторону построек, не переставая восклицать:

– Мана-тида! Мана-тида-енька! Ты наша мана!

Они внесли ее в ближайший домик, бережно усадили на что-то вроде лежанки и удалились, почтительно пятясь назад. Лежанка была завалена сеном. Кроме того, там были еще стол и стул, а также нечто наподобие туалета. В остальном помещение было пустым и сугубо аскетичным. С круглыми высоко посаженными окнами на каждой стене и с одной дверью. Все из того же незнакомого гладкого материала, которым были отделаны все постройки. Несмотря на примитивность, жилище было достаточно технологичным, за исключением сена, невесть откуда взявшегося в этой пустыне.

Матильда с облегчением вздохнула. Наконец, ее оставили в покое. Однако ненадолго. Вскоре дверь отворилась, и в дом вошел гламрок (не постучавшись конечно, какие уж там манеры), зато с подношением. Матильда только сейчас почувствовала, насколько была голодна. Гламрок поставил на стол поднос с миской, чашкой и ложкой.

– Что это? – спросила Матильда.

– Еда! – лаконично ответил тот.

В чашке была вода, в миске что-то вроде фасоли. Запах вроде тоже был неплохой. Матильда осторожно попробовала. Блюдо оказалось довольно вкусным, как ни странно.

– Откуда это у вас? – осведомилась она.

– Хлевьюн дает. Еды много!

«Сволочи, – подумала Матильда. – Почему же вы хотели меня съесть, если у вас и так жратвы дохрена». Но вслух ничего не сказала. Гламрок был немногословен, а она не имела ни малейшего желания вдаваться в расспросы, и тот удалился, пятясь задом и затворив за собою дверь. Наконец-то, и похоже окончательно, церемонии на сегодня были завершены.

Матильда быстро поела, забралась на лежанку и зарылась в сено. Постель была не ахти какая, но в таких обстоятельствах рассчитывать на удобства не приходилось. Несчастная настолько устала от впечатлений и событий прошедшего дня, что не могла ни уснуть, ни расплакаться. Да, все закончилось удачно. Гламурная дива стала богиней гламроков. Но что дальше? Что она будет здесь делать? Зачем ей все это?

Матильду охватила глубокая печаль. Неужели ей не суждено вернуться обратно? Неужели больше никогда и ничего не будет, из того что было? Что было и осталось в том, беззаботном прошлом, что не ценилось тогда, и что может быть теперь утеряно безвозвратно. И никто никогда не уложит ее в чистую постельку, не поцелует в лобик, не назовет ласково «Тиличка, ляля». Ей вспомнилось, как это делала ее мама. Каково ей сейчас? Наверно беспокоится? А остальные ищут ее, куда она пропала?

С этими грустными мыслями Матильда, уже вконец обессилев, уснула.

Город манекенов

Жрица Итфат ошалело озиралась по сторонам. Ее было трудно чем-либо удивить, но произошедшее с ней и окружающей действительностью не вписывалось ни в какие рамки. После того как песочные часы, или чем это являлось, перевернулись и осыпались, реальность успокоилась. Небо стало голубым, а песок желтым, однако солнце так и не появилось. «Откуда же свет?» – подумала жрица.

– Улетели-улетели мои туфельки, – продолжала она разговаривать сама с собой. – Ладно-ладно, будем считать, что я за свой страх расплатилась. Но если и дальше так пойдет, мне скоро нечем будет расплачиваться.

У Итфат только и оставалось, что ее шикарное платье из темно-синего бархата с бриллиантовым воротничком, да еще перстень с кристаллом на левой руке.

– Больше ты ничего от меня не дождешься, ты, полоумная реальность! Если ты свихнулась, так это не значит, что и я тоже должна. Тебе больше не удастся меня запугать. Отдавай мои туфли! Слышишь?

Между тем, вслед за опрокидыванием песочных часов к пейзажу добавилась новая деталь. Вдалеке стали проглядываться очертания какого-то города.

– Ну вот, Итфат, жрица-жрица, теперь тебе есть куда идти. Уже идем! Уже скорей! Пора кончать с этой бессмыслицей. Только бы не мираж.

Она отряхнула платье от песка и зашагала в сторону наметившейся цели. Песок скрипел под ее босыми ногами, будто стеклянный, хотя на ощупь был мягким. Жрица обратила внимание, что ступает по нему как по вате. Но еще больше ее озадачило другое, не менее странное явление. Ей казалось, что она не сама идет, а пейзаж движется навстречу, в то время как она лишь переставляет ноги. К тому же цель приближалась с какой-то неестественной быстротой.

– Это еще что за фокусы? – возмутилась Итфат. – Ты хочешь меня удивить, или опять испугать? – сказала она, обращаясь к реальности. – Так не бывает! А чего не бывает, того и бояться не стоит. Не страшно не страшно! Совсем-совсем! Поняла?

Реальность тем временем продолжала быстро меняться, словно игнорируя восклицания жрицы. Уже через несколько минут небо посерело, песчаные волны перешли в каменистую пустошь, а очертания города выросли на глазах. Итфат почему-то не чувствовала камней, они ей не мешали, как ни странно, с ее босыми ногами. Но она уже устала чему-либо удивляться.

Жрица вошла в город, если таковым можно было назвать абстрактное нагромождение кубических построек и углублений, с бесконечным переплетением лестниц повсюду, куда бы ни падал взор. Вокруг стояла мертвая тишина, изредка прерываемая объемными звуками падающих капель, как будто невидимая гигантская клепсидра отмеряла промежутки времени.

– Ти-хий ужас. Это просто ти-хонь-кий, такой, у-жас, – повторяла Итфат, блуждая в лабиринте расположений и конструкций. – Час от часу не легче. Неужели кошмары еще только начинаются?

– Эй, есть тут кто-нибудь?! – крикнула она, и тут же объемное эхо разнесло ее возглас многократным «будь-будь-будь».

– Т-с-с, – опешила жрица, переходя на шепот. – Нет, если ужас тихий, то и вести себя надо тихонечко.

Она осторожно открыла дверь одного дома и заглянула внутрь. Там никого не оказалось. Из обстановки были только стол, стул и лежанка. Больше ничего. Аналогичная картина повторялась в каждом из домов, куда заглядывала Итфат. Она их обследовала один за другим, но нигде не было ни души.

Тогда она отважилась взобраться на высокую лестницу, чтобы осмотреться. Как выяснилось, лестница никуда не вела, а после нескольких поворотов зависала в воздухе. Итфат не стала подниматься до самого верха, потому что от высоты у нее уже начала кружиться голова. Остановившись где-то посередине, она огляделась по сторонам. Невдалеке меж одинаковых крыш возвышалось черное строение.

Спустившись с лестницы, Итфат решила двинуться в том направлении, насколько это было возможно в причудливом лабиринте. Так, от дома к дому, от лестницы к лестнице, она брела, внимательно смотря себе под ноги, чтобы куда-нибудь не угодить, как вдруг чуть не столкнулась с серой фигурой.

От неожиданности жрица отпрянула назад, ее сердце заколотилось. Фигура стояла неподвижно, замерев в такой позе, будто собиралась сделать шаг. Это был не то человек, не то статуя, облеченная в бесформенный балахон с капюшоном, скрывавшим лицо. Переведя дух, Итфат обошла фигуру вокруг и заглянула под капюшон.

Стеклянные глаза горели в тени, глядя в никуда. Ей показалось, что в них присутствовали признаки жизни, однако все остальное лицо было мертвенно-серым и застывшим в бесстрастном выражении. Итфат позвала тихонько:

– Эй!

Фигура не шелохнулась. Тогда жрица осторожно потрогала балахон, он был сшит из какого-то грубого материала; провела пальцами по руке, она ощущалась как восковая; коснулась щеки… И тут произошло нечто противоестественное – пальцы жрицы свободно проникли сквозь кожу лица, будто оно было нематериальным.

Решив проверить свою догадку, Итфат попробовала провести рукой через тело фигуры, и рука снова прошла насквозь. В полном изумлении, жрица попятилась, и вдруг увидела, что проваливается в находившуюся позади лестницу, словно та состояла из воздуха.

В панике, жрица начала шарахаться из стороны в сторону, проходя сквозь стены и лестницы как фантом. Она уже не понимала, что здесь было нематериальным – все что ее окружало, или она сама. Это было уж слишком. Реальность продолжала плести какую-то свою зловещую сеть иллюзий, и жрица в этой игре, похоже, проигрывала.

Наконец, Итфат немного успокоилась и принялась исследовать новые свойства, то ли свои, то ли реальности.

– Чудесно-расчудесно! Я умерла! Или нет, я сошла с ума! А что лучше: я умерла или сошла с ума? Или нет, что хуже?

Она ощупала стену. Та казалась твердой и гладкой, однако стоило подать руку вперед, и она проходила, будто стены не существовало.

– Реальность, кто из нас прозрачная, ты или я?

Но определиться с ответом не получалось, иллюзия была полной. Или может, то была не иллюзия?

Итфат заметила, что на площадке, где по-прежнему стояла серая статуя, был оборудован источник с небольшим каменным бассейном. Вода в нем лилась, и одновременно не лилась. Струя неподвижно застыла в воздухе, будто в стоп-кадре. Жрица подошла к источнику и потрогала воду. Вода на ощупь была водою, однако зачерпнуть ее не удавалось. Итфат попыталась напиться, но вскоре поняла, что из этого тоже ничего не выйдет.

И тут она разглядела, что струя на самом деле не была неподвижной, а все же текла медленно, еле заметно. Жрицу осенила смутная догадка. Она подбежала к статуе и снова ее осмотрела. Та стояла уже в чуть другой позе, занеся ногу на полшага вперед.

– Так, – жрица принялась ходить взад-вперед. – Здесь что-то неладное со временем творится.

Невидимая клепсидра, словно в подтверждение ее мыслей, продолжала отмерять мертвую тишину редкими, но громкими каплями.

– Тихий-претихий у-жас! – повторяла Итфат. – Я окончательно сошла с ума, или еще не окончательно?

Она уже забыла, в каком направлении хотела двигаться, и ей пришлось снова забраться на лестницу, чтобы осмотреться. Черное сооружение виднелось неподалеку, но добраться до него через лабиринт было непросто. Жрица пошла по извилистым улочкам, стараясь не терять ориентировки. По дороге она встретила еще одну статую, потом еще и еще. Они все были одинаковые, только замершие в разных промежуточных позах. Одни стояли в полшага, другие сидели, третьи застыли в наклоне.

– Ну хоть кто-нибудь может мне объяснить, что здесь творится? – негодовала Итфат. – Ну хоть кто-нибудь!

Тут она вспомнила, что в песчаной пустыне у нее уже был некий «собеседник».

– Эй, Преддверие, ты здесь?

После ее слов из тишины вдруг поднялся шепот, который начал носиться из стороны в сторону, как ветер:

– Я везде и повсюду, везде и повсюду…

– Ой, ты и вправду здесь, – Итфат обрадовалась, что хоть кто-то живой объявился. – Я уж не спрашиваю, где ты и кто ты. Но можешь мне сказать, где я и что все это такое?

– Метареальность, – шепот перестал носиться, но исходил будто со всех сторон одновременно.

– Какая-такая метареальность?

– Прототип реальности.

– О боги, ты можешь выражаться яснее? Что такое прототип?

– Это то, откуда все начинается, откуда все зарождается, откуда все берется.

– Что это за город?

– Модель того, что могло бы быть.

– А что за люди здесь застывшие?

– Это не люди, а манекены – модели людей.

– Почему все замедленное? Что я здесь делаю? Почему прохожу сквозь стены?

– Слишком много вопросов. Исчезаю.

– Постой-постой, скажи только, как мне вернуться обратно?

– Узнаешь, узнаешь, узнаешь… – шепот удалился и стих.

Как видно, Преддверие не было расположено к долгой беседе. Итфат еще пыталась до него докричаться, но безуспешно. На ее зов откликалось только эхо. Диалог с Преддверием оставил после себя больше загадок, чем ответов. И жрице ничего не осталось, как двинуться дальше.

Она еще долго блуждала по извилинам лабиринта, время от времени натыкаясь на «манекены», пока наконец не вышла на небольшую площадку. И вот там ей открылось зрелище, от которого у Итфат холодок прошел по спине. Посреди площадки в воздухе висела фигура, облеченная в темно-синее платье, такое же, как у нее самой. Итфат обратила внимание, что во всем сером окружении только они двое были цветными.

Фигура висела в неестественной позе: босые ноги отведены назад и вбок, руки кверху, голова запрокинута, черные волосы веером. Жрица, затаив дыхание, подобралась к фигуре сзади, обошла кругом и глянула в лицо. От того, что она увидела, ее пробрала сильная дрожь. Это была она сама.

С диким криком Итфат кинулась прочь. Объемное эхо многократно усилило и повторило ее крик. Наверное в жизни она еще никогда так не кричала и не испытывала такого животного страха, как сейчас. Хотя казалось бы, встретиться со своим манекеном было не намного страшнее, чем со всем тем, что она уже повидала здесь. Но жрице такое зрелище представилось уж чересчур инфернальным.

Однако и убежать ей не удалось. Она прилагала все усилия, но была будто скована параличом и едва двигала ногами, оставаясь на том же месте. Затем какая-то неведомая сила подхватила ее, подняла в воздух, и описывая круги по спирали, резко втиснула в висящую фигуру.

Через мгновенье тело Итфат, уже будучи одним телом, рухнуло на землю. Какое-то время жрица лежала без движения, но наконец очнулась, встряхнула головой и осмотрела себя. Все было на месте. И она была одна. В этот момент откуда-то сверху рядом с ней брякнулись ее туфли.

– Ой, мои туфельки! – слабым голосом простонала жрица.

Она все никак не могла прийти в себя. Итфат на коленях подползла к туфлям, уселась, надела их и встала с непривычной тяжестью во всем теле. Похоже, ее тело вновь обрело свою материальную форму.

Она подошла к дому и попыталась просунуть руку сквозь стену. Не удалось. Стена была твердой и не пускала. Итфат вздохнула облегченно. По крайней мере, одна проблема была решена. «Слава богам, я это снова я», – подумала Итфат и уже бодрым шагом направилась к черной постройке, которая теперь виднелась за крышами. Каблуки уверенно и четко цокали по каменистой почве.