– А философия – это соревнование: кто больше сможет этого тумана проглотить, тот и самый умный.
– Просто замечательно, – молодой начал незаметно для себя заводиться, – а искусство?
– Это вообще понятно. Это то, в каких позах и с каким настроением этот туман сношают, и как он изменяется вследствие этого.
– Зашибись! На всё есть ответ! – парень даже вскочил на ноги, ударившись головой о выступ скалы. – Ай! И неужели всё искусство такое?
– Там, где автор презентует себя – да. Случается, конечно, что творчество идет напрямую: из космоса, из каких-то непостижимых сфер, тогда мы имеем дело с шедеврами, в которых нет ничего от автора. Только такие монументы и остаются в истории, непокорные ни времени, ни людской молве. Они уже созданы не из тумана, – монах осторожно протянул узловатую ладонь в сторону птицы, почти дотронулся до нее, но всё же спугнул – пестрый комок легко упорхнул: сделал прощальный вираж и вылетел из тоннеля.
Ученик проследил взглядом траекторию полета птицы, а затем вернулся к теме беседы:
– А из чего они созданы, эти шедевры?
– Это скалы, которые возвышаются над верхней кромкой тумана. Если на них забраться – можно увидеть правду.
– А есть способ как-то избавиться от тумана? – парень замахал руками перед лицом, будто туман уже заполз в саму пещеру.
– Существуют определенные мировоззренческие системы – буддизм, даосизм, йога. Они учат, как разогнать туман, недалеко, на несколько метров, дальше невозможно. Но в этот момент ты увидишь свой путь – дорогу, по которой пойдешь ты сам.
– А если разогнать туман, он больше не вернется?
– Тут я вынужден тебя огорчить, – учитель немного погрустнел, подумав о чем-то своем. – Он имеет свойство снова сгущаться, стоит тебе только зазеваться.
– Что же делать? – парень принялся метаться по тоннелю, не переставая вертеть руками как пропеллерами.
– Не отвлекаться и следовать по пути, который рано или поздно выведет тебя на вершину горы. А в горах, ясен свет, уже нет никакого тумана. Так что можешь перестать махать руками. Если тебя и окружает какая-то муть – это пелена перед глазами, имеющая внутреннюю природу – вследствие удара головой о камень, а не реальный внешний туман.
– Это я зарядку делаю, – смутился ученик. – Замерз.
6
В летнюю полночь в горах звезды особенно ярки. Мужчина устроил себе лежбище на свежем воздухе, развалился на спине, закинув руки за голову. Теперь вот восторженно смотрит на всеобъемное небо – никак не может уснуть.
– Учитель!
– Чего тебе? – сонный недовольный голос из пещеры.
– Вот вы всё рассказываете свои притчи. Завуалировано так, с полунамеками. Можете ответить прямо: в чем сущность дзэн? Как достичь просветления. Хватит смеяться, я же серьезно!
– Не даешь ты старику поспать. Хорошо, слушай. Кубик Рубика был первозданно чистым и совершенным. Человек решил исследовать его и обнаружил, что можно перемещать разноцветные квадратики и разобрал его однотонные поверхности в пестрый хаос. Затем он решил испытать свой сильный и сверхбыстрый ум и попытался собрать кубик обратно. Сразу вернуть прежний вид не получилось и пришлось напрягать все извилины мозга, создавать сложные математические уравнения. В результате, достигнув предела своей гениальности, удалось человеку собрать этот непокорный кубик. И что же он увидел? Только то, что куб вернулся к первоначальному идеальному состоянию, и, по факту, вся человеческая работа была напрасной, так как она в мире ничего не изменила. Человек лишь доказал, что куб был совершенством с самого начала, и зарекся более его трогать. И потомкам своим завещал не прикасаться к нему. А если видел, что шаловливые ручонки его неразумного сынишки потянулись к кубику, тут же жестоко бил по пальцам с криком: «Ты всё испортишь, а потом не соберешь!» В этом основная идея дзэн: всё человеческое мышление на выходе приходит к выводу о бессмысленности и вредности человеческого мышления как главного источника ненужного, ничем не обоснованного страдания. Вот такая ловушка 22…
– Замкнутый, порочный круг? – понимающе хмыкнул собеседник.
– Да. В итоге, пытаясь постичь смысл жизни, человек узнаёт страшные истины мироздания и в страхе пытается вернуться к неведению, невинности и чистоте младенческого восприятия жизни, еще не знакомого с эго, губительными желаниями и чрезмерными ненужными амбициями. Но сущность людской непоседливости в том, что каждый рано или поздно всё равно дорвется до кубика и начнет его разбирать. И только единицам удастся восстановить его первозданное состояние.
– То есть сущность дзэн – не трогать кубик? – увлеченный ученик тем временем покинул лежанку, перебрался вплотную к пещере, поближе к голосу мастера, и принялся неосознанно скрежетать ногтями по поверхности камня над головой.
– Что за богомерзкие звуки? Я вижу – ты опять увлекся? Не суетись, привыкай воспринимать вещи спокойно.
– Хорошо, хорошо. Не отвлекайтесь! – Мужчина снова улегся и попытался не шевелиться.
Старик через пару секунд продолжил:
– Если человек не тронет кубик, значит он патологический кретин, и в этом его счастье. Если же ты полноценный человек разумный, ты обязательно его разберешь. Любопытство – в природе Homo Sapiens. Сущность учения дзэн лишь только в том, чтобы помочь бедолаге собрать его обратно.
– Прозвучало, будто бы собрать не кубик, а самого человека… Ой, я кажется начинаю…
7
Осеннее солнце степенно заходило за горный гребет. Но самый последний, прощальный луч успел пробить туннель насквозь: работа была завершена. Последний валун они сбросили с горы и увлеченно смотрели ему вслед. Затем тот, кто стал совсем седым, опустился на колени на самом краю обрыва.
– Ну вот и всё. Теперь можешь стрелять, – он не закрывал глаза: любовался на всполохи заката.
– Ты для моего удобства встал у края, чтобы труп далеко не тащить? – мужчина удивленно смотрел на старика, будто видел его впервые.
– Ты хорошо поработал сегодня и сильно устал.
– Ты что – серьезно? Прекрати, как я могу убить своего учителя? – монах присел рядом, и они еще долго смотрели за горизонт, пока не стало совсем темно.
Шаг третий: перерождение.
Маска для манекена
3
Он проснулся от наждачной жажды и не смог сообразить, где находится. Попытался встать с кровати, но охнул от резкой, сквозной головной боли и кулём обвалился на подушки.
– Лежи, сынок, не вставай, я дам тебе воды, – сухонькая старушка вынырнула из темноты, и протянула запотевшую глиняную кружку.
Он пил жадно и некрасиво, как животное после долгой погони, вылакал за пару секунд всё до дна и закашлялся. Морщинистая рука забрала кружку обратно в темноту.
– Где я? Что со мной? – язык не слушался, вышло бормотание.
– Ты не помнишь?
Он начал вспоминать и ужаснулся. Ни детства, ни юности. Самое раннее – недавний выход из комы в столичном госпитале. Врачи рассказали о передозировке. Его бездыханное и заблеванное тело выбросили у ворот больницы из ржавого кузова раздолбанного джипа, почти не снижая скорости. Ни денег, ни документов. В последний момент сердобольный дежурный доктор вытащил его с того света, невзирая на недовольный бубнеж медсестры о генетическом мусоре и ждущих внимания платных пациентах. Но эти несущественные детали вскрылись только через два месяца практического отсутствия в списках живых: после комы – долгое восстановление и болтливая сиделка.
И уже тогда – эта гулкая, давящая, страшная пустота: ни имени, ни прошлого, будто витринный манекен внезапно ожил, обрел сознание и вышел в большой мир на поиски приключений.
Из больницы он сбежал, едва почувствовав себя лучше. Скитался по пыльным, раскаленным летним пеклом улицам и случайно на доске объявлений на пожелтевшем листе с блеклой групповой фотографией увидел свое лицо. «Разыскиваются за многочисленные преступления против режима и легитимной власти». Выбирался из города в панике, не разбирая дороги и шарахаясь от людей. Ушел в горы, визуальной недоступностью казавшиеся безопасными, отсекающими любую возможную погоню; через перевалы вышел на плато, необозримое и пустынное. Ноги сами несли его дальше и дальше, насколько хватало сил. Потом беспамятство.
Он не преминул про себя подивиться: снова выкарабкался, редкостная живучесть! Так где он оказался? Он огляделся: каменные стены без окон, дверь завешена пыльной циновкой, земляной пол, глиняный очаг с мигающими угольками…
– Вы спасли меня? – он повнимательней рассмотрел старушку: умиротворенное приятное лицо, седые волосы собраны в пучок; аккуратная, чистенькая, но довольно старая, заношенная простенькая одежда в традиционном деревенском стиле…
– Анхель бродил с альпаками и нашел тебя в двух часах пути от деревни. Он нес тебя на руках до дома, – голос немного встревоженный, но мерный и успокаивающий.
– Сколько я был без сознания? – он снова попытался подняться, но силы ещё не вернулись.
– Ты здесь четвертый день. Сначала был немного краше трупа. Не мог пошевелиться. Правда, несколько раз приходил в себя, просил воды, пил и снова засыпал. Сейчас ты выглядишь гораздо лучше.
– Спасибо за помощь. Если бы не вы…
Он ещё раз окинул взглядом помещение: такой естественный, суровый, но практичный минимализм был чем-то даже привлекателен.
– Вы здесь живете?
– Испокон веку, – старушка посмотрела с явным недоумением.
– Я ничего не помню, – бросил он и закрыл глаза.
2
Безжалостное солнце, наконец, зашло за горную гряду, откуда ретиво налетели островерхие тени, проглотившие долину за пару секунд. На деревню резко обрушился вечер, обещающий прохладу и умиротворение.
Давно облысевший, но статный и жилистый старик в выцветшем пончо загнал небольшое, понурое стадо альпак в аккуратный, просторный загон, легонько пнув последнюю, неуступчивую по седалищу. Затем закрыл за скотом широкие ворота из нескольких перекрещенных узких бревен, сделал было шаг в сторону своей хижины, но передумал, развернулся и подошел вразвалочку к веранде соседнего дома, где на инвалидной коляске шевелилась груда тряпья.
– Всё мерзнешь, Хесус? – он остановился напротив веранды и уперся длинным узловатым посохом в ссохшуюся землю.
Из тряпок показалось сморщенное личико и окинуло пастуха хитрым и бойким взглядом.
– Двигаюсь мало, вот и зябко. Думаю, может бегом заняться? Составишь мне компанию, Анхель? – груда тряпья затряслась, послышалось хихиканье.
– Самое время на втором веку жизни заняться спортом.
– Никогда не поздно попробовать что-нибудь новое…
И вмиг посерьезневшим голосом после секундной паузы:
– Как пустыня?
Налетел резкий порыв ветра, поднявший небольшую пыльную бурю, но невысоко – до уровня колен.
– Наступает. Полдня трачу, чтоб альпакам корм найти, – Анхель парой скользящих движений ладонью отряхнул пончо от прилипшего песка и тонких засохших травинок.
– А я полдня молился Христу, потом Магомету, еще Будде, затем бил два часа в бубен своего прадеда – шамана. Дождя просил.
– А в бубен-то зачем?
Из куля раздался смешок:
– Думаю, нелишним будет. Две тысячи лет предки били – а тоже люди не все, небось, дурные.
Анхель присел на ступеньку веранды и достал из-за пазухи холщевый мешочек с высушенными листьями коки.
– Что – вода? На наш век хватит, – он закинул в рот небольшой листочек. – Хотя, ты, наверное, себе два отмерил?
– Нам, может, и хватит, – из тряпок показалась костлявая рука и с неожиданной резвостью метнулась к мешочку Анхеля, – а потомкам?
– Какие потомки? Одни старики в деревне.
Оба погрустнели.
– Терять надежду тоже не резон, – голос Хесуса обрел уверенность. – Есть у меня странное предчувствие, что всё со временем наладится.
Они долго еще сидели и молчали, неторопливо, но сосредоточенно пережевывая листья из бездонного, как оказалось, мешочка. Затем Хесус резво откатил свою коляску в хижину и начал заваривать мате в небольшом керамическом чайничке с причудливым узором.