– С родными в сочельник побудьте, – напутствует, – а то пеллеты у вас за родню.
Шутка старая, как и сам Андреич, да мы смешливые.
На Поморской бреду мимо огромных двуручных корзин, мимо лавок в два створа с треской и палтусом – выгадываю. Прицениваюсь к глухарю да куропатке. Глазею на перстеньки с супирчиками. Выхожу с базара с ношей нетяжёлой, да не расстраиваюсь: будет с нас и пшеницы с мёдом.
На крыльцо поднимаюсь – незадача: заперта дверь изнутри. Не бывало такой надобности, стучу растерянно.
Открывает дядька, смотрит странно, будто оценивает, отступает, впуская.
Занавески задёрнуты, выхватываю в полумраке яркое пятно на столе, холодею, узнавая, пусть и видела только однажды.
– Зачем же это, а?
– Не пыли, – отвечает дядька. – Состав союзников сегодня приняли, заслал пацанов своих, махнули у экспедитора на дедову медаль.
Мне не хватает воздуха, и картинки перед глазами одна страшней другой. Персоналки – у особистов и советников от окружного и выше. Это даже не «Грач» или ТТ, за которые на укрепработы высылают.
Но вслух только спрашиваю:
– А если медали дед хватится?
– С чего бы? – режет Илья. – Он её лет двадцать поди не доставал, пока давеча не сцепились. А полезет, так верно потерял по пьяному делу – пособим, поищем.
– Поищем, – эхом отзываюсь я.
Смотрю на уверенные мосластые руки дядьки, задерживаюсь на трёхпалой; на тонкое полотно пыльного света, дрожащее в углу, где отошла занавеска; на точёные фигуры и невозможно чистые цвета, плывущие по экрану персоналки.
– Ты не дрейфь, племяшка. Узнаем, что там на самом деле, за рубежами, – и вернём игрушку. Тебе не хотелось разве?
Поют на крышах флюгера, крутятся в цеху барабаны, шагают мальчишки в синих кителях – где-то там, дальше Соломбалы.
Мотаю головой: нет, никогда, ни за какие обещания. И слышу свой голос:
– Вышка сотовая на морском вокзале есть. И на Троицком, за почтамтом.
– И в авиагородке, – добавляет дядька.
Если он и удивлён, то в голосе ни следа.