Но старое ничего работает потихонечку. Подхаранивают немножко особливо если у кого места выкуплены. Серьезные люди обо всем заранее думают. Чтобы вместе с родными дружно пребывать в вечном покое.
Мама одно время дружила с бухгалтером старого кладбища. Как-то я спросил его "дядя Слава а чего это раньше всем места хватало а потом вдруг перестало хватать? Поселок вырос но не настолько же?"
Дядя Слава подумал подумал и сказал так "уровень жизни видал как вырос? Богатые все слишком стали. Памятники ставят каменные да металлические. На века иттить его. Сверху уже никого не похоронишь. А раньше крест установят деревянный да и все. Ни оградок тебе ни плитки тротуарной ни гробниц гранитных. Мерли люди в гармонии с природой. Стоит крестик, подгнивает себе неспеша. А тут и коровки рядом пасутся. Иногда прямо по кладбищу попрут травоньку спелую пожевать. Зацепили хвостом крест или почесались об его и сломили. И будь здоров! Или мальчишки в прятки играются да забалуют и тоже крестик завалят. Или по весне кто сухую траву с дури запалит а она как пойдет гореть! А вместе с ней и остальное. Глядишь только холмик остался от могилки. Через пару десятков лет внуки да правнуки уже с трудом вспоминают кто где лежит. А потом и их не стало и все хорони не хочу. Пошло все по кругу опять. Потому триста лет и работало как часы."
А потом еще сказал: "так проходит слава людская". На умные слова он был любитель к месту и не к месту их вставлял.
Мы мальчишками в секрете от взрослых копали на кладбище червей. Постоянно при этом наталкивались на кости. Земля везде тронутая целины нет. Находили в куче земли черепа и творили всякие безобразия. Страха перед всем этим не было никакого.
А хоронили тогда с оркестром. Редко кого с попом. Помнишь как оркестры похоронные по улицам нашим шли? Интересно сейчас с оркестром кого-нибудь хоронят? Думаю не принято. Лет двадцать уже не слышал траурного марша хотя с детства знаю его наизусть. У нас даже слова для него были. Идет похоронная колонна а мы на лавочке сидим. Музыканты в трубы дудят в барабаны бьют а мы тихонечко подпеваем: "ту-сто-четыре-самый–быстрый-самолет ту-сто-четыре-никогда-не-упадет надо-было-поездом надо-было-поездом".
А потом конфеты и печенье нам раздавали помянуть покойника. Потому я наверно крепким вырос что питание было хорошим.
Я по кладбищу иногда гуляю. Люблю там бывать. Вся боль уже мхом покрылась поросла травой и в землю впиталась. Все стерто. Немногие могилы еще посещают люди. Остальные как дикий сад заросли. Из травы торчат камни на них буквы и цифры. Но никому это уже не интересно кроме птиц да жуков. И меня. Местные алкоголики сидят пьют какую-то дрянь да пацаны курят от родителей прячутся. Тихо.
Вот грустные вещи какие вспомнил Соничка ну все больше не буду. Не надо грустить.
Твой всегда Федя П."
"Молодец Федор Иванович, – похвалил я мысленно. – Настроил меня на нужную волну. Нагнал тоски".
Я посмотрел на часы и понял, что опять опаздываю. Вечно я куда-то опаздываю. Бегом собрался, на ходу впихнул в себя два банана и пулей вылетел со двора.
***
Я ждал Виолетту Геннадьевну возле перекрестка с кольцевым движением. В центре кольца на постаменте было установлено огромное белое яйцо. Первым делом оно ассоциировалось с логотипом известной сотовой компанией, но монумент был явно древнее, чем та фирма, да и мобильная связь вообще. И правда – памятник Яйцу. Кому рассказать, не поверят.
Интересно, что он символизирует? Может, монумент должен напоминать водителям, что они не купили яиц и дома их ждет скандал с супругой? Или эти водители, завидев памятник, обязаны прочесть нотацию своим чадам о том, что, мол, яйца курицу не учат? Много смыслов виделось мне в этой композиции. Близость необычного монумента к кладбищу тоже наводила на размышления. А может, это намек мне? Новая жизнь, мол, впереди. Только какая, вот в чем вопрос.
Место для свидания, конечно, не самое подобающее. Но у нас, собственно, и не свидание, а… А что у нас? Бизнес-переговоры? Встреча одноклассников? Ситуация, конечно, двусмысленная. Хотя, в целом, понятная. Но второе романтическое приключение за такую короткую поездку – это слишком. Надо держать себя в руках.
Хорошо, хоть днем идем, а не ночью. Я представил себе, как бегу по ночному кладбищу, визжа от ужаса: "МЧС! Вызываю МЧС! Спасите-помогите! Вурдалаки жизни лишают!". Сзади меня преследует стайка местных привидений. Сбоку, демонически хохоча, летит на метле Виолетта Геннадьевна. Нет, не на метле, а на учительской указке. Лазерной. И кричит: "Приведите его ко мне! Это он не сдал учебник по географии за седьмой класс". Ужас, конечно. Тем более, учебник я действительно не сдал, и оправдаться было бы нечем.
Тут я вздрогнул от прикосновения к рукаву.
– Здравствуйте, – сказала Виолетта.
Сегодня ее наряд был значительно более легкомысленным, чем вчера, в школе. Но в рамках приличий. Она почему-то улыбалась. Улыбалась… как это называется? "Влекуще" что ли? Пусть будет так. Она улыбалась влекуще.
– Здравствуйте, Виолетта Геннадьевна.
"Сейчас, по закону жанра она должна сказать: "Можно просто Вита", – подумал я. – И загадочно посмотреть мне прямо в глаза".
Но она сказала:
– Пошли?
И, не дожидаясь ответа, двинулась ко входу.
На кладбищенской стене красовалось объявление, любовно отрисованное красной краской. Крупно, по трафарету было написано: "Мусор не бросать". Ниже – приписка, сделанная уже от руки: "Сволочи, не бросайте мусор!". И еще ниже, криво, явно в сердцах, было добавлено: "Суки, поймаю с мусором, руки поотрываю!"
Под объявлением, естественно валялись пакеты и бутылки. Я представил, как на обратной дороге мы находим поверх этой груды пару оторванных рук, и мне стало хорошо и спокойно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Мечта сапера
По моим наблюдениям, мы были здесь единственными посетителями, кто интересовался табличками на надгробиях.
Меня удивило, что Виолетта чувствовала себя здесь как дома. Бывала тут, видимо, не раз.
– Вот, вот, посмотрите! – вдруг воскликнула она, указывая на одно из надгробий.
– Что там? – живо завертел головой я. Неужели удача? Неужели нашла моих Бужениных?
– Это же Евдокия Михайловна! Она проработала в школе 50 лет.
Ценная информация, спасибо. Особенно актуальная для меня в эту минуту.
– Бывает, – вслух отреагировал я.
– Да она весь поселок выучила, несколько поколений! – загорячилась моя спутница, как будто я сказал про ее кумира что-то нелицеприятное.
– Ага, – вдруг разозлился я, – только из этих поколений почему-то ни одного человека не нашлось, чтобы на могилке лопухи повыдергать!
Она смутилась.
– Тут вы правы. Я и сама этим не занимаюсь. В голову не приходило, – и сорвала самый большой лопух. Успокоила совесть.
Злость моя прошла, как и не было. Мне стало неловко. Ну, чего я, в самом деле, на нее накинулся? Срываю на ней свое плохое настроение? Неудачную семейную жизнь? Чувство материальной неполноценности? Но не извиняться же. Я ведь прав. Ведь я же прав?
– А рядом кто? – кивнул я на соседнюю могилку, чтобы сменить тему.
– Дочь ее. Они вместе жили. Замужем дочь была, развелась, а детей не случилось. Так вдвоем и вековали.
"Грустно, наверное, было этой учительнице, – подумал я. – Всю жизнь чужих детей учила, а внуков не повидала. У меня вот хоть Кирюха есть".
– Да вы не думайте, – опять загорячилась Виолетта, – нрав у нее веселый был. Никогда не унывала. Она верила сильно. Втайне, конечно, иначе бы в школе не смогла работать. Всегда говорила, что человеку надо терпеть все испытания и не ныть.
"Вот такие верующие мне нравятся, – мысленно одобрил я. – Только где их взять? Была одна Евдокия Михайловна, да и той нету".
– Мне один из учеников ее рассказывал, как они с парнями ночью окна ей соломой заложили, – продолжала рассказывать Виолетта. – А у той будильника не было, она по свету за окном вставала. Так до обеда и проспала. И в школу не пришла. Откроет глаза – темно, и давай дальше спать. Проснулась только когда к ней в окно физрук стал стучать: директор забеспокоился, не случилось ли чего, и его послал выяснить. Евдокия Михайловна дверь открыла и ахнула: солнце вовсю сияет. Смеху было – на всю школу! Шкодливый класс установили быстро. А она даже ругаться не стала. Пришла к ним, и говорит с улыбкой: "Спасибо, ребята, благодаря вам я хоть раз в жизни выспалась по-настоящему".
Мы прошли по дорожке, и Виолетта остановилась у обширной ограды, вмещавшей десяток, а то и больше, могил.
– Тут похоронен род Миловых. Огромное семейство. Лет пятьдесят назад Миловых в Разумном чуть не четверть поселка было. А теперь и фамилии у нас такой не встретишь. Разъехались, поумирали, растворились, как и не жили.
Прошли еще чуть дальше. Внезапно Виолетта изменила походку на ускоренно-деловую.
– Пойдемте скорее, – вполголоса попросила она.
– А что такое, боитесь вурдалаков? Не бойтесь, у меня с собой чеснок и серебро, – пошутил я. Как мне показалось, удачно.
Учительница прошла еще метров пятьдесят, не отвечая. Я еле поспевал за ней. Она резко остановилась, и обернулась ко мне:
– Бомба там. Большая.
Признаться, я подумал, что она свихнулась. Немудрено: одинокая женщина, по кладбищам шастает. Свихнешься тут.
– Какая бомба? – осторожно спросил я. С сумасшедшими нужно аккуратно, а то могут кинуться.
– Авиационная, – полушепотом проговорила Виолетта. – У нашей учительницы биологии там брат похоронен, она мне и рассказала. Когда ему могилу копали, на бомбу наткнулись. Тут везде этого добра полно. Хотели было саперов вызвать, но муж наорал. Не позволил. Сказал, что если сейчас не похоронят, придется тело в соседнее село везти. И могилы родственников, лежащих радом, раскопают по такому случаю. Сказал, что лежит она много лет, и пусть себе дальше лежит. Так и похоронили брата прямо поверх бомбы. Могильщики даже землю не кидали, когда закапывали. Аккуратно опускали: вдруг рванет? Так что я всегда это место прохожу побыстрее.
Мне стало немного не по себе. Лежит смерть среди смерти. Затаилась. Ждет. Посмеивается над нашей уверенностью в завтрашнем дне.
– А вот – место захоронения жертв Гражданской войны, – Виолетта показал на обелиск, представляющий собой кусок обтесанного камня. Никаких надписей на нем не было. Но вокруг прибрано.
– И кто здесь похоронен?
– А точно неизвестно. Братская могила. И те, кто от пули полег, и те, кто от голода и холода.
Учительница замолчала. А мне подумалось, что, может, и не надо нам больше ничего знать. И еще вспомнил, что давным-давно не был на могиле у родителей. Все потом, да потом. А других обвиняю…
Дальше пришлось продираться сквозь заросли высокой травы. Виолетта опять остановилась:
– Вот еще, хотела вам могилку показать. Эта могила бабушки моей подруги. Подруга очень хотела ее найти, но думала, что бабушку под фамилией второго мужа схоронили. А бабушка, оказывается, завещала похоронить ее на другом конце кладбища, рядом с родителями. И девичью фамилию написать. А я нашла!
Но я уже не слушал эту трогательную историю. Несколько секунд не слушал. Все во мне напряглось, как в гончей, которая почуяла добычу. И смотрел я не туда, куда показывала Виолетта, а чуть правее.
Два старых покосившихся креста. Очень старых. На одном написано: "Петр Иванович Буженин, 1873 – 1907". На другом: "Сергей … Буженин, 1894-1939". Отчество за старостью креста было стерто.
Сергей Буженин, 1894 года рождения. Таких совпадений просто не бывает. Бывают, наверное, но не сейчас. Не здесь. Не со мной.
***
– Что, нашли? – взволнованно спросила Виолетта.
– Не знаю, – честно ответил я. – Но похоже на то.
– И что планируете делать?
– Надо идти с местным начальством разговаривать.
Она поскучнела.
– Ну, значит, я больше не нужна.
Конечно. Конечно, я должен был начать ее разуверять. Должен был убеждать ее в том, что вовсе нет, нужна, еще как нужна. Нужнее всех нужных. Но у нее – розовые неясные мечты. А у меня работа. И жена.
И еще мне подумалось, что я вспоминаю о жене только тогда, когда мне удобно. Когда это помогает мне найти отмазку для дальнейших действий. Или бездействий. Как называются такие мысли? Голос совести, что ли? Я, нормальный современный человек, от такого слегка отвык. Оказывается голос совести – это не очень комфортно.
Я вдруг потянулся к Виолетте. Нет-нет, меня просто качнуло к ней. Почва тут была зыбкая, или от усталости.
Поцелуй получился смазанным, как неудачный снимок плохого фотографа.
– Не надо, – сказала она, ничуть, впрочем, не отклонившись. – Это лишнее.
– Вита, – максимально мягко начал говорить я. – Вита, не говорите глупостей. Вы мне очень, очень помогли, без вас я бы ничего не нашел. Я бы элементарно не полез в такую глушь. Просто у меня действительно мало времени. У меня осталось всего полтора дня, чтобы установить истину. Слишком многое поставлено на карту, – и я нахмурил брови, как генерал, планирующий маневр силами нескольких дивизий. Я давно обратил внимание, что значительный вид женщин очень впечатляет. Видимо, потому, что это то немногое, чего женщины не умеют делать хорошо: принимать значительный вид.
– Я понимаю, – грустно ответила она. – Мы еще увидимся… до вашего отъезда?
– Конечно! – сказал я, хотя абсолютно не был в этом уверен. – Двадцать раз.
Это я зря. Ну, ладно, семь бед – один ответ.
– Пойдемте, провожу вас до выхода. Контора, как я понял, там же находится.
Мы проследовали прежним путем. Когда проходили мимо могилы с бомбой, у меня слегка заныло внизу живота. Наверное, я трус. Но я же иду, даже шаг не ускоряю. Наверное, я не трус.
Дошли до выхода.
– Еще раз спасибо вам, Виолетта, – сказал я более официально, возвращая дистанцию и стирая наметившуюся близость. – Я вас найду.
– Всего хорошего, – ответила она тем тоном, которым, наверное говорила: "Здравствуйте, дети. Садитесь. Откройте тетради".
Повернулась и ушла. А я направился в контору, не мучимый никаким стыдом. Стыд требует затрат энергии, а мне энергию надо беречь. Последний бой, он трудный самый.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Бросок тигра
Найдя в конторе табличку "Заместитель директора", я постучался и, не дожидаясь ответа, вошел.
Бляху, а именно Вилгора Георгиевича Бляхина, я узнал сразу. Он был ровно таким, каким описывал его Дима. Грустный питекантроп. Нет, не так. Теперь уже – грустный седой питекантроп. А руки, и вправду, слегка трясутся. Тремор.
На столе перед Бляхиным лежали счеты и калькулятор. Присутствовал и ноутбук. На этой выставке эволюции счетных устройств не хватало только арифмометра и египетских глиняных табличек.
"Бляха?" – мысленно спросил я.
– Вилгор Георгиевич? – спросил я реально.
– По поводу мест – сразу на выход! – заявил Бляхин, не отрываясь от экрана ноутбука.
"Танки", – подумал я. – Играет в "танки".
– Да нет, вы неправильно поняли. Я от Дмитрия.
Эта информация Бляху тоже не заинтересовала.
– Местов нет. На новое кладбище идите.
И продолжил щелкать по клавишам.
– Да не нужно мне место! Я живой, вроде, еще. Я от Димы из ЖКХ.
Бляха оторвался от экрана и внимательно посмотрел не меня. Я так и не понял, какая из двух новостей заставила его совершить это волевой поступок: то, что кому-то в этом мире не нужно место на его кладбище, или то, что, кроме него, кто-то знает Диму из ЖКХ.
– Садись, – велел он. – Для Диманыча я завсегда место найду, чтоб ему не болеть. Хоть бы зашел, гад.
– Да не нужно мне место! – почти закричал я. – У меня маленький вопрос. Задам его и уйду. Обещаю.
– Не нужно места? – все еще сомневаясь, вопросил замдиректора.
– Нет!
– Задавай! – властно велел он.
– Вы в "Танки" играете?
Честно, не знаю, почему у меня это вырвалось. Видать, устал я.
Мохнатые брови питекантропа приподнялись вверх. Движение для них было явно непривычным. Этот человек удивлялся редко. Очень редко.
– А ты почем знаешь? – спросил он подозрительно.
– Да я сам в них играю.
– Да ты чо! – обрадовался Бляха. – Слушай, а как там "тигра" на тридцать третьем уровне грохнуть? Он, гад, в лесу прячется, и фиг поймешь, откуда палит.
– Тридцать третий уровень? – я изобразил такое изумление, будто Бляха показал мне живого ихтиозавра, обитающего у него в аквариуме. – Да я дальше пятнадцатого и не поднялся.
На лице Вилгора Георгиевича появилось снисходительное удовлетворение: все ясно, мол, с вами, с пацанами зелеными. Всему вас учить надо.
Если что, "танки" я прошел четыре раза полностью. Вру, пять. На всех уровнях сложности. И авторитетно заявляю: "тигр" на тридцать третьем уровне – это детский лепет по сравнению с месиловом уровня пятьдесят седьмого. Там вообще все против всех. Но Бляхину я это не скажу. Пусть гордится. А я не гордый. Мне дело важнее.
– Чего хотел-то? – с максимальной для этого сурового человека степенью добродушия спросил Бляха.
– Я – историк. Меня два захоронения интересуют.
– Номера?
Судя по лаконичности высказываний, в роду замдиректора были древние греки.
– Я не знаю номера, но знаю фамилии и могу показать, если надо.
– Пиши, – Бляхин протянул мне клочок бумаги. После чего заорал так громко и неожиданно, что я присел, как при близком разрыве снаряда:
– Люда!
В комнату вошла пышная девушка с розовыми волосами. "Молодцы, – подумал я, – держат марку. Прямо Гелла. Странно, что в одежде. У Булгакова по-другому написано".
– Люда, найди все про это, – и он сунул ей мой клочок, – десять минут пошли.
Люда вышла. Никуда не спеша. Мы помолчали.
– Ну что, как там Димка-то? – спросил Бляхин, чтобы занять время. В качестве консультанта по "Танкам" я был ему неинтересен, но и просить друга "Димы из ЖКХ" подождать в коридоре было, вроде, неудобно.
– Живет, что ему сделается, – ответил я в тон.
– Зачем тебе могилы-то эти сдались замшелые? – спросил замдиректора.
– Да есть один человек, хочет своих предков найти.
Вилгор Георгиевич с видом эксперта покачал головой: понимаю, мол. Но тут же мысль озарила его чело:
– Да брось ты мучиться. Нарисуй ему чего надо, и делов-то. Хошь, бланков каких подкину?
– Не могу, – печально сказал я.
– Почему?
– Репутация, – развел я руками.
– Да, – задумчиво протянул Бляха, – репутация.
В его устах это прозвучало почти ругательством.
– Репутация – это как рабочая совесть. Если ее нет, пиши пропало, – продолжил замдиректора все так же задумчиво, – Димон не рассказывал, как мы репутацией дорожили?
– Н-нет, – чуть запнулся я, вспомнив предостережения Димы. Да я и вправду не знал.
– О, брат. Это тебе не в бумажках рыться. Тут кино и немцы…
***
Утро в похоронной бригаде началось, как обычно, с опохмелки. Ибо у них со вчерашнего было, а работать всухую – себя не уважать.
Но как-то неожиданно много осталось с предыдущих похорон. Доза оказалась нестандартной, и оттого захмелели больше обычного. Сначала помянули вчерашнего "жмурика". Потом всех будущих, чтоб не переводились, да чтоб земля им пухом. Потом выпили за ЖКХ. За власть Советов. Спели "Катюшу" даже. И только тут огненная жидкость, к счастью, закончилась.
В этот момент родственники новопреставленного на кладбище приехали, и, как полагается, привезли "копачам" пообедать. Щедро так привезли, не подумавши. Оставили все да уехали, наказав часам к двенадцати вынос тела устроить.
Забирать покойного приехали в состоянии уставшем. Картина, конечно, родственников не сильно порадовала, но что-то менять было уже поздно, и им оставалось лишь надеяться, что все обойдется.
И обошлось ведь. Опыт – великая вещь. Опытом члены похоронной бригады компенсировали частичную неустойчивость тел. Те, кому довелось наблюдать этот трудовой подвиг, конечно, сильно переживали, но они не могли не признать, что в целом все прошло неплохо. Всего лишь два раза чуть не упали.
Пока ехали на кладбище, конечно, дополнительно разморило, и сгружали гроб на табуреточки с креном уже критическим, спотыкаясь всеми ногами. Но и тут пронесло! Сгрузили.
Родственники облегченно выдохнули. Началась церемония прощания.
И тут лупанул дождь. Сильный такой! Он и до этого накрапывал, а здесь прямо таки полил. Ну, кто-то из родственников и скомандовал: все, давайте по автобусам. Раз такая непогода, на поминки поедем, не будем ребятам мешать. Они все сами закончат.
Все согласились и в автобус кинулись. На прощание кто-то из родственников Бляхе, как старшему, пакет с питьем и закуской сунул и наказал на поминки не являться. Самим помянуть, отдельно.
Тут надо отступление сделать и сказать, что раньше без "копачей" поминки не начинались никогда. Ждали, пока они закончат. Их первыми приглашали за стол, и только после этого остальные усаживались. Уважали могильщиков. Белая кость все-таки. "Гамлет", "бедный Йорик" и все такое.
Но тогда уже начались разные вольности. Разрушение традиций. Оттого так и поступили родственники усопшего. Да, собственно, и правильно поступили. Наблюдая состояние "копачей", можно было с уверенностью сказать, что их не усаживать, а укладывать придется. А лежачие места за столами не предусматривались.
В общем, автобус уехал, оставив героев возле гроба. Они, герои, ни сырости, ни других неудобств не ощущали. Ощущали только желание добавить. Откуда берется такое стремление в человеке – тайна большая и никем не раскрытая.
И они, конечно, добавили.
Бляха проснулся вместе с забрезжившим в окно рассветом. "Гадко, как никогда", – такое однобригадники слышали от него каждое утро. Но это утро оказалось особенным, и самочувствие было действительно нехорошим. Главное, в памяти обнаружились значительные дыры.
Из каких-то смутных фрагментов постепенно составлялась картина вчерашнего. Последнее, что помнилось: гроб, стоящий на табуретках посередь кладбища. И чувство в душе: дело надо доделать. Так оставить нельзя. А вот доделали или нет, память упорно умалчивала. Мрак и тишина царили на этом месте в памяти.
Вилгор Георгиевич поднял голову, и ком встал в его пересохшем горле. На столе, посередине комнаты, стоял тот самый гроб!
Бляха заорал, но крика не получилось. Заорал опять, и опять не получилось. Тогда он вскочил с кровати и побежал. Мозг работал удивительно ясно. Он прекрасно понимал, что это "белая горячка", и надо лечиться. И при этом он также понимал, что сам до врачей не доберется, нужна помощь. Поэтому Бляха побежал к Петровичу, как к самому старому и разумному из коллег по бригаде.
Бежать ему пришлось долго, потому как жил Бляха возле самого кладбища, буквально в пятидесяти метрах. И дом-то именно поэтому достался ему практически за бесценок. "Зато до работы близко", – обычно говорил он. Вилгор Георгиевич был абсолютно не суеверен.
Петрович открыл дверь и стало понятно, что вчерашний день дался и ему нелегко. Бляхе же бег пошел на пользу, и он, превозмогая одышку, все-таки смог членораздельно вымолвить:
– Петрович, все, я допился. Скажи мне только одно – мы вчера покойника закопали?
Петрович пожевал губами, пожал плечом и сказал:
– Знаешь, а я вот сейчас лежал и о том же думал.
– Петрович, у меня гроб в доме!
– Что у тебя в доме?!
– Гроб. На столе.
По виду Петровича было понятно, что он разделяет Бляхину тревогу о его, Бляхином, здоровье.
– Петрович, я прошу тебя, пойдем со мной к Громову. Он мужик здоровый, может, помнит что-нибудь.
Громов встретил коллег, сидя на крыльце в трусах и резиновых сапогах. Курил. Он также не внес в расследование ясности. Сообщил, что помнит, как уговаривал всех остановиться и доделать дело, но все говорили, что успеется, а после этого в памяти все расплывается и ничего нельзя утверждать достоверно.
Оставался один шанс. Витя Ромашка. Он молодой и пил вчера вроде поменьше остальных. На него была последняя надежда.
Витя жил далеко. Шли долго, в молчании. Думу думали. Пока дошли, уже совсем рассвело.
Стали стучать в дверь. Вышла теща Виктора, глядела неласково. Но Бляхина она уважала и на его просьбы позвать Виктора откликнулась.
Ромашка вышел заспанный. Видимо, в отличие от остальных, спалось ему хорошо, и думы не мучали.
– Виктор, – сказал Петрович серьезно, так, чтобы тот сразу осознал ответственность, – ты человек молодой, сильный. Скажи – мы покойника вчера зарыли?
– Нет, конечно, – ответил Ромашкин несколько удивленно. – Вы что не помните ничего? Вы вчера решили, что в таком состоянии работать опасно. Но потом стали говорить про совесть и что нельзя вот так просто уйти и бросить гроб с покойником на произвол судьбы. Тогда ты, Бляха, сказал, что, мол, можно до утра оставить у тебя, там же рядом совсем. А утром дело закончить.
Обрадовались все, конечно. Больше всех обрадовался Бляха тому обстоятельству, что не надо лечиться пока. Велев Виктору одеваться и догонять, ринулись почти бегом, или, вернее, уж как могли, на кладбище. По дороге ранние односельчане смотрели на них странно: видок у бригады был еще тот. Но им было все равно.
По дороге от Бляхиного дома, к счастью, никого не встретили. Кряхтя и пыхтя, донесли нелегкую во всех смыслах ношу до кладбища. Было тяжело и непонятно, как справились вчера. Дорыли, зарыли, привели все в порядок. Хотя и сыро было, и грязно. Торопились сильно: день разгорался, и скоро должны были явиться родственники с "завтраком". Тоже традиция. Утешило одно: под деревом нашли початый пузырь и закуску.
***
– Понял, да? – закончил рассказ Вилгор Георгиевич. – Если рабочая совесть есть, можно жить без страха. Она вывезет.
В этот момент в кабинет зашла Гелла. В смысле, Люда.
– Долаживай, – велел ей Бляхин. Я с трудом догадался, что это означало "докладывай". Откуда у поселкового тракториста взялись повадки армейского прапорщика, было не очень понятно. Ах, ну да, от древних же греков.
– По старшому документов нет, – начала "долаживать" Люда, – он до революции помер. Это в церквах надо смотреть.
– Меня младший больше интересует, – вставил я.
– Младший – Сергей Петрович Буженин, – продолжила Люда.
– Петрович? – переспросил я. – Сын все-таки, значит. А какого он хоть сословия, неизвестно? – перебил я ее.
– Тут богачей не хоронили. На том конце точно. А так – кто угодно. Есть копия свидетельства о смерти. С адресом.
Час от часу не легче. Мало мне было одних Бужениных, теперь еще другие появились. А времени совсем нет.
– Спасибо вам, – поблагодарил я.
– Давай, не кашляй, – ответил Бляха, – Димону привет. Пускай хоть заглянет, сволочь.
И он окунулся в завораживающий мир "танков" еще до того, как я покинул кабинет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Клевое место
Воздух в Димином дворе был, прямо скажем, не свеж. Видимо, кто-то удобрил свои наделы вполне дедовским способом. Несмотря на сомнительность, запах этот будил в душе какие-то исконные инстинкты. Хотелось схватить… что там бывает? Тяпку, например. И тяпать ей, тяпать, чтобы… чтобы что? Чтобы окучить картошку, что ли? Наверное, да. Но я поборол в себе этот нездоровый порыв, заменив его небольшой разминкой с приседаниями. В глубине сердца, конечно, гордясь имеющимися у меня познаниями в отношении сельского хозяйства.
"Итак, подытожим, – ощущая, как нетренированные ноги с каждым приседанием наполняются болью и молочной кислотой. – Что мы имеем? Осталось три дня максимум, есть куча проблем, и ничего конкретного. Имеются два Сергея Бужениных. Один дворянин, другой – перекати-поле. Кто из них предок Чувичкина? Может, и никто. Ладно, не будем о грустном. Допустим, что кто-то из них действительно предок. По дворянину я все что мог, уже сделал. Остается второй. У меня есть его адрес. И что? Надо искать тех, кто его знал, очевидцев, других вариантов просто нет. Вот этим и займемся сегодня. Эх, как мало времени! Как времени мало!".
У мастерской появился Дмитрий и, на ходу поприветствовав меня, начал энергично громыхать железяками в дальнем углу двора. Краем уха я слыша, как он разговаривает по телефону:
– Да нет же Гоша, я не могу! Хочу, аж зубы сводит, но не могу! Не мо-гу. И жалеть потом, конечно, буду.
Я с интересом посмотрел на Диму. Он поймал мой взгляд и весь вспыхнул от радости.
– Гоша, а давай Олег с тобой поедет? Ему воздухом надо подышать, он знаешь, какой бледный?
И подмигнул мне. Потом отодвинул телефон от уха и возбужденно заговорил:
– На рыбалку поедешь? – и тут же замахал головой, отметая любые мои возражения. – Гоша такие места знает – с пустыми руками не вернешься! А природа – ууу! Ну, согласен? Согласен?
– Дима, я не могу! – взмолился я. – У меня времени – в обрез, а работа не сделана. А потом ты меня обещал со старожилкой сельской, Клавдией-как-ее-там, познакомить. Всех она тут, вроде, знает до седьмого колена.
– Да не проблема, – мастер был сама уверенность. – У меня все равно заказ срочный. Я за сегодня сделаю, а завтра Гоша тебя привезет и мы сразу к бабулечке нашей, а? Она как раз почтальоншу на улице будет ждать. Тут-то мы ее за зябры и хвать!
Крыть было нечем. Я понял, что обречен. Дима снова поднес телефон к уху и закричал:
– Давай, Гоша, заезжай, он с удовольствием поедет.
– Ты понимаешь, – затарахтел Дима, повесив трубку, – ведь если бы не возня с этим заказом, я бы точно поехал! А так приходится отказываться от рыбалки. А ведь он не часто ездит, тоже увяз в текучке, света белого не видит! А рыбалка с Гошей – это… знаешь ли…
Подбирая подходящее слово для того, чем является рыбалка с Гошей, он задумался, но потом махнул рукой. Мол, пустое это все. Не выразишь словами.
– И не думай стесняться, – продолжил мастер, – ты же его уже знаешь, это душа-человек, и тебе просто повезло!
Думаю, если бы Дима захотел продать мне какую-то вещь, он сделал бы это без проблем. У него определенно был талант.
Но Димин задор, как ни странно, постепенно начал передаваться и мне. Когда я последний раз был на рыбалке-то? Пацаном еще. Вот, кстати, по возвращении надо на съездить с Кириллом поудить. А то он вообще ни разу не был. А настоящий мужчина что должен? Родить сына и свозить его на рыбалку. Удочки купим по этому поводу, снасти всякие, потом не оттянешь. Будем каждые выходные ездить. Или он приедет ко мне в Португалию, и там на берегу океана будем ловить марлинов, как старина Хемингуэй. Хотя нет, марлинов, вроде, с берега не ловят?
Мои размышления были прерваны Димой:
– Все, готово. Сейчас Гоша лично заедет за тобой, переночуете на лесопилке, а оттуда, с первыми петухами, на поклевку.
В калитку влетел Георгий. Он с порога заявил, что гори оно все синим пламенем и рыбалка неизбежна. Сейчас, мол, рабочий день на пилораме торжественно закончим, дреманем, и к воде. Сижни готовы, червяки толсты, крючки остры, леска прочна, рыба будет без ума от таких красивых рыбаков. За право первым нанизаться на крючки будут бороться самые упитанные лещи.
Во время этой декларации ему позвонили. Георгий взял трубку, послушал немного, потом вздохнул и сказал:
– Леха, мне это, конечно, как серпом по колосу, но раз тебе надо, приезжай. Да мне начхать, что это миллиардер. Хоть Трамп пусть будет. Я только ради нашей дружбы соглашаюсь. Но смотри, ты мне за это должен решить вопрос с трансформатором по-любому!