Наконец Леонид решил, что цвет идеален. Можно начинать. Он взял "удочку" с распылителем и сказал:
– Качай, Гриша. Давай, качай.
Гриша послушно заработал насосом.
В то же самое время в контору нежданно-негаданно заявился новый районный начальник. Был он активен. Очень активен. Даже для нового начальника чересчур. И активен не в ту сторону, куда надо.
Он почему-то пребывал в уверенности, что в строительстве понимает все, а остальные даром едят свой хлеб. Даже более того – воруют. Воруют, стервецы! Поэтому надо их всех – к ответу. К ногтю! В целом, конечно, ничего особенного. Подобная дурь периодически поражает руководителей разного ранга. Звездная болезнь, никуда не денешься. Обычная история.
Внезапность приезда районного начальника была обусловлена желанием выявить случаи пьянства, разгильдяйства, хищений и других проявлений беспорядка и хаоса. Захарычу он свою позицию обозначил недвусмысленно и предложил сотрудничать. Иначе может начаться усиленный поиск недостатков в работе самого Захарыча, а их, недостатки, при желании возможно найти у кого угодно. Но не на того напал.
Геннадий Захарович хотя и играл иногда в бытовке на баяне в рабочее время, был такой грешок, но, в общем и целом, старательно тянул порученную ему службу. Тянул, несмотря на более чем скромное финансирование, отсутствие материально-технической базы и другие системные недостатки. И не пил никогда в рабочее время, между прочим.
Поэтому ему стало обидно за такой подход к его, а также вверенного ему коллектива, работе. Атмосфера отношений накалилась, в воздухе запахло предгрозовым озоном. Но люди взрослые, собачиться не стали, а порешили пройтись по объектам, чтобы на местах обсудить конкретные недостатки, если таковые обнаружатся.
К тому времени Гриша уже достаточно давно двигал поршень насоса, и давление в шлангах сильно выросло. Леня оглядывал потолок, как Андрей Рублев рассматривал место на сводах под свои бессмертные фрески.
В какой-то момент, устав качать, Григорий высказал мнение, что давление достаточное и пора бы заняться побелкой. А не стоять, разинув рот, как это делает Лучший Маляр Сезона. Леня согласился и нажал на гашетку. Реакции не последовало. Видимо, сопло забилось.
– Качай, Гриша, качай, – сказал Леня. – Щас продавит.
И Гриша качнул. Потом качнул еще. И еще.
Шланги напряглись. Гриша качал, все увеличивая давление, а Леня по-прежнему безрезультатно давил на гашетку.
Двери подъезда распахнулись, и вошло многочисленное начальство. В смысле, Захарыч и этот, из района. Все уставились друг на друга. Бабулечка немедленно высунула голову из дверей, готовая в любой момент вступить в какую-нибудь свару.
– Вот, белить подъезд ребята будут, – после некоторой паузы пояснил Захарыч, – четко по графику работы идут.
Районный начальник посмотрел на всех неодобрительно и спросил:
– Так чего не белят? Чего стоят-то?
В голосе его угадывались выговор с занесение в личное дело и лишением квартальной премии.
Захарыч вопросительно глянул на Леню, а тот, чтобы сказать хоть что-то, молвил:
– Качай, Гриша, качай.
И Гриша снова качнул.
Шланг разорвался сразу по всей длине. Звук был таким, будто лопнул огромный воздушный шарик, надутый добрым, но неуклюжим великаном. Целое ведро побелки, щедро сдобренной синькой, взметнулось в воздух и тут же осело на окружающий мир прекрасными белоснежными хлопьями с голубоватым оттенком. Все, что находилось в радиусе пяти метров, было прокрашено с изумительнейшей тщательностью.
Бабушка, которая непосредственно перед взрывом открыла рот, чтобы выразить свое возмущение малярами, правительством и распущенностью молодежи, вдруг почувствовала, что сказать ничего не может, потому что рот наполнен густой жидкостью. Фигуры остальных находившихся в подъезде людей напоминали гипсовые статуи из пионерского лагеря. Гриша держал во рту потухший окурок сигареты, символизируя горниста. Леня с "удочкой" поразительно походил на "Девушку с веслом". Районный начальник боялся за свою жизнь, и это было заметно даже сквозь белила.
Он и нарушил молчание первым.
– Вы что, охренели? – жалобно заскулил он. – Три дня только, как новый костюм из Москвы привезли.
По голосу начальника создавалось впечатление, что он сейчас разрыдается.
В это время бабушку отпустил шок, и она исчезла за дверью. Побежала звонить в ООН.
– Не продавило, – констатировал Леня. А Гриша, оглядев окружающее пространство взглядом бесстрастного критика, молвил:
– Я же говорил: синьки много. А ты: "качай, качай".
Виртуознее всех в этой ситуации повел себя Захарыч. Он повернулся к начальнику, и, сплюнув частицы мела, сказал:
– Моя заявка на новый пульверизатор лежит без движения год. Если будет разбирательство, мы – не причем, а вот вас по головке не погладят.
Начальник, не найдя, что сказать, развернулся и вышел на улицу. Захарыч, показав Лене с Гришей большим пальцем "лайк", последовал за ним.
Новый пульверизатор привезли только через два месяца. А еще через полгода районного босса сняли и перевели руководить тамошним клубом. На памяти Захарыча этот начальник был девятым.
***
Захарыч закончил, а у меня возникло странное чувство. В этой истории я увидел себя. Интересно, с чего бы?
– Готово, Захарыч, – Дмитрий вышел из мастерской и протянул ему ключи, старые и новые.
– Ой, спасибо, Димухан, – поднялся Захарыч. – Сколько, такскать, с меня?
– Я вам вот что скажу, Геннадий Захарович, – наклонил голову Дима. – Идите вы под три колды! С друзей гусары денег не берут.
– Когда ты пойдешь по миру с протянутой рукой, я тебе подам, но немного. Потому что я тебя, какгрится, предупреждал, – назидательно сказал Захарыч.
– Договорились, – махнул рукой Дмитрий. – Вы лучше вот что скажите. Олегу надо на старом кладбище поискать кое-что по нашей истории. Кто там сейчас командует? Имею ли я честь кого-нибудь знать или варяг какой на управлении?
– Так там же Бляха, такскать, рулит. Замдиректора он теперь, – обрадовался Захарович возможности отблагодарить мастера. – Серьезную карьеру мужик сделал, из простого копателя-то!
– Да вы что? Бляха? – искренне удивился Дима.
– Вот те и что, – поднял палец Захарыч. – Забывать не надо старых друзей, такскать. Ладно, пошел я.
– Всего хорошего, – сказали мы с Димой чуть ли не в один голос. Все же воспитанных людей что-то роднит.
Геннадий Захарыч пошел к воротам, но вдруг, осененный новой мыслью, остановился и повернулся к нам:
– Пусть к Витке сходит, у нее же музей, там что угодно можно найти. Да и по кладбищам она шлындается, дура, – возбужденно сказал он и почему-то хитро подмигнул.
– Кто это? – недоуменно спросил я.
– Виолетта – дочь Геннадия Захаровича, – терпеливо пояснил Дима, – работает учительницей. Создала в школе музей по истории Разумного.
– Понял, да? – продолжал возбуждаться Захарыч.
– Прекрасная идея, спасибо, – вежливо поблагодарил я.
– Ну, я, какгрится, пошел, – с чувством выполненного долга молвил Геннадий Захарович и покинул двор.
– А чего это он подмигивал? – спросил я Диму.
– Вита не замужем, – объяснил Дмитрий. – И он одержим мыслью ее туда выдать. Будь осторожен!
И тоже подмигнул. У них тут, видимо, было так принято.
– Но Захарыч прав, помочь она может. Ты к ней наведайся. Можешь прямо завтра с утра в школу зайти.
– Схожу, куда денусь, – вздохнул я. Все это было здорово, но ничуть не приближало меня к цели. У меня оставалось два дня.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Из-под парты – с любовью
Миновав вестибюль со строгим охранником (уволить бы его, заразу, что пропустил взрослого мужика, всего лишь назвавшегося "братом Виолетты Геннадьевны"), я прошел по длинному коридору. Повернув направо, услышал нарастающий вопль. В ту же секунду, чуть не сбив меня с ног, мимо пронеслись двое пацанов лет одиннадцати. Чудом отскочив, я обернулся назад, и увидел, как стремительный бег парней прерывается дородной женщиной. Она выросла перед ними неожиданно, словно из-под земли, и пацаны остановились, точно натолкнувшись на невидимую стену.
"Ой, что будет", – подумал я. И внутри у меня все похолодело, как будто это я учусь в шестом классе и попался в руки строгому завучу.
– Литвиненко, Маслов! – голосом сержанта штрафного батальона произнесла дама. – Ну, как же, кто еще? Уши лишние? Ну, давайте оборву их вам за беготню во время уроков.
Голос не предвещал ничего хорошего. На месте пацанов я бы попрощался с ушами навсегда. Видимо, они испытывали те же чувства, потому что один из них (уж не знаю, Маслов ли или Литвиненко), заикаясь от страха, выдавил:
– Раиса Ивановна, простите, пожалуйста, мы случайно…
– Случайно? – заговорила Раиса Ивановна более вкрадчиво (на месте парней я бы от этой вкрадчивости не расслаблялся, это иногда хуже, чем крик). – Я вас уже второй раз ловлю, когда вы "случайно" нарушаете учебный процесс. Как можно "случайно" с воплями бегать по коридору, скажите мне?
Стали появляться зрители. Из ближайших кабинетов выглянули учителя и стали с удовлетворением наблюдать за педагогическим процессом.
Судя по всему, репутация у Раисы Ивановны была соответствующая. Видимо, присутствующие ожидали, что она достанет кнут или, по меньшей мере, хворостину, и начнет с помощью них делать из нарушителей спокойствия людей. Но, то ли мое присутствие сыграло свою роль, то ли звезды сегодня благоволили к разного рода хулиганам, но физической расправы не последовало.
– Чтобы сейчас же были у меня в кабинете с дневниками! И родителей завтра в школу, – металлическим голосом произнесла Раиса Ивановна, и пацаны испарились. Завуч, развернувшись, царственно покинула место казни.
Слегка разочарованные зрители потянулись назад в классы, а я замахал молодой учительница. Судя по номеру кабинета, она была именно той, кого я искал. Училка изобразила лицом строгую вопросительность, но в глубине ее глаз я увидел искорки интереса.
– Извините, – сказал я, примерив одну из самых очаровательных своих улыбок, – мне нужна Виолетта Геннадьевна. Это, наверное, вы?
– Да, это я, – ответила она, не меняя вопросительного выражения лица.
– Ваш отец сказал, что вы заведуете школьным музеем, и мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Лицо ее чуть смягчилось.
– Вы – Олег? – спросила она. – Из Питера?
– Так точно! – по-военному отрапортовал я. Стереотип какой-то, что ли, сыграл свою роль? Стереотип, утверждающий, что провинциальные учительницы неравнодушны к военным.
– У меня сейчас уроки, а в двенадцать будет часовой перерыв. Приходите, поговорим.
– Вас понял, к двенадцати я, как штык, здесь! – почти гаркнул я в том же идиотском бравурном тоне.
***
В коридорах школы царила тишина. Возле двери класса я остановился, чтобы перевести дух, но сделать этого не успел. Дверь неожиданно распахнулась, Виолетта Геннадьевна схватила меня за руку и буквально втащила в кабинет.
"Ого! – только и успел подумать я. – Да она затейница".
Мы быстро проследовали вдоль парт до заднего ряда, где она, присев, скрылась под партой. Но тут же снова появилась, отчаянно сигналя рукой: давай, мол, ко мне, скорее. Не особо размышляя, я тоже нырнул под парту. Света называет меня авантюристом. Наверное, все-таки не зря.
Внизу было не темно и не страшно. Даже приятно. Особенно от близости молодой незамужней женщины. Пахло половой мастикой и геранью. За те несколько минут, что мы были одни, я успел рассмотреть хранительницу школьного музея более детально.
Не сказать, что красавица, но лицо очень живое. Глаза – бусинки, круглые и блестящие. Носик чуть вздернут, но в меру. Не люблю "мартышонов", но именно ее эта деталь не портила. Пухлые губки. Ямочки на щеках. Набор под названием "счастье командировочного".
Виолетта напряженно смотрела в сторону дверей, прислушиваясь. Потом еле слышно прошептала:
– Сидите, пока не скажу выйти.
"Конкурсы интересные, и тамада хороший", – подумалось мне. В подобных забавах я не участвовал со времен глубокого школярства. Показал глазами: сижу, сижу.
Прошло еще несколько минут, и дверь в класс тихонько приоткрылась. Кто-то по-шпионски прошмыгнул к учительскому столу.
Виолетта Геннадьевна стремительно встала и, уперев руки в боки, с нестрашной строгостью произнесла:
– Светашова, значит, это все-таки ты!
Раздалось испуганное "ой", и кто-то быстро выбежал из класса. Я сидел и смотрел на коленки, расположившиеся перед самым моим носом. Что уж говорить, коленки были красивые. Причем без всяких "но". Я готов был любоваться ими и дальше, но тут училка вспомнила про меня:
– Вылезайте, что вы там расселись?
"Логично, – подумал я. Сначала: "Сидите, пока не скажу", а потом: "Что вы расселись". Вслух я, конечно, ничего не сказал. Женскую логику вслух лучше не комментировать, себе дороже. Молча вылез из-под парты и отряхнул колени.
– Нет, вы представляете, какая дерзкая девчонка? – возмущалась Виолетта Геннадьевна. – Уму непостижимо!
– Простите, – осторожно сказал я, чтобы не попасть под горячую руку, – а что эта Светашова хотела сделать?
– Да она себе и своим подругам оценки в журнал дописывала. Никак поймать не могли. У нас учительница по русскому, старенькая, так она мне потихоньку говорит: "Представляете, Вита, поставила несколько "пятерок" в седьмом "Б" и не помню за что. Такого со мной раньше не случалось. Пора на пенсию". А это Светашова, оказывается. Чуть с ума не свела человека.
Я не смог удержаться от смеха. Училка сердито зыркнула на меня своими бусинками, но потом тоже улыбнулась.
– Придется с ней поговорить, а то она не образумится. И жизнь себе испортит.
Я изумился.
– Вы что, никому ничего не скажете? И к директору ее не отведете?
– Зачем? – искренне удивилась Виолетта. – Человек должен сам понять, что поступать так нехорошо. А наказание может только озлобить.
Не могу сказать, что я разделял подобную педагогическую методику, но понял, что если начать спорить, то ближайший час мы проведем в дискуссии. Надо было действовать решительно. И я взял быка за рога:
– Не могли бы вы показать ваш музей?
Виолетта пару секунд посмотрела на меня, переключаясь, а потом сказала:
– Пойдемте.
***
– Вообще, конечно, музей – это так, громко сказано, – объясняла по дороге Виолетта. – Небольшая комнатка. Раньше там хранились наглядные пособия, в том числе и заспиртованные. Трое преподавателей-мужчин на этом погорели. Кто из них первый предложил попробовать пособия, неизвестно. Но когда хватились, спасать было нечего. Виновников вычислили, было большое собрание, выговоры, шумиха. Директрисса сказала, что теперь все пособия будут будут закупаться лишь со всяким смертельным формалином. Чтобы даже не думали!
Я уже потом в школу пришла. Я же в Санкт-Петербурге училась, в педагогическом. Да, да, а вы не знали? Ну вот. Идея создать музей просто витала в воздухе. Убедила начальство, выделили мне эту "экспонатную" комнатку, а сами пособия по классам раскидали. И начала я собирать потихонечку. Фотографии всякие, документы. Представляла себе, как будут приходить сюда люди, смотреть, знакомится с историей.
– И что, приходят? – спросил я.
– Нет, – легко ответила она. – Сначала захаживали, а в этом году никого не было. Но я не унываю. Документы не пропадут. Сейчас не нужны – потом понадобятся.
И в этот момент мы добрались до музейной комнаты.
***
Школьный музей представлялся мне очень скучным. Что-то такое формально-стандартное. Что-то такое, от чего начинается неконтролируемая зевота и клонит в сон.
По дороге я сделал серьезное лицо. Прямо-таки насупился, как и подобает работнику столичного архива. Приготовился выдавать дежурные похвалы.
Но музей оказался… какое слово здесь лучше подходит? Он оказался ярким. Да, да, ярким. И радостным. Точно, радостным. Пространство комнаты было оформлено свежо, неизбито. Разноцветно. Празднично.
– Ого! – выговорил я. Мысль была умнейшей и, безусловно, достойной столичного профессионала.
– Я знаю: тут у нас необычно, – чуть смущенно отреагировала Виолетта, – но я хотела, чтобы было не скучно.
– Вам это удалось, – искренне сказал я.
– А раз так, начнем! – проговорила училка голосом профессионального гида, и в руке ее, как по волшебству, появилась лазерная указка.
Она говорила о крохотном участке планеты под названием "Разумное". Песчинке в масштабах Земли, пылинке мироздания. Говорила живо, интересно, остроумно. Я в какой-то момент поймал себя на том, что слушаю, как ребенок. Только что рот не открыл.
– Ну вот, – сказала она минут через тридцать, – это – краткий вариант экскурсии по нашему музейчику. Есть и более основательный, но сегодня нет времени. Хотя вы произвели впечатление внимательного слушателя.
– Знаете, я хочу выразить вам свое восхищение, – промолвил я единственное, что мог сказать. – Если бы меня еще час назад меня заверили, что я буду завороженно слушать экскурсию в школьном музее, я бы посмеялся над этим человеком. И вот – пожалуйста.
– Ой, ну что вы, – засмущалась Виолетта, и лицо ее вспыхнуло, как ракета на старте.
Лишь одна мысль портила мне настроение. Провинциальная непосредственность, увлекательная экскурсия, атмосфера лекого флирта, все, все было прекрасно. Кроме одного. Я ни на шаг не приблизился к выполнению своей миссии. К Португалии.
– Виолетта, – сказал я, незаметно опуская отчество, – в экскурсии вы не раз упомянули Владимира Федоровича Буженина. Скажите, а вы знаете что-нибудь о его потомках?
– По Бужениным – только до начала двадцатого века. А потом – одни догадки с кладбища.
– В каком смысле "с кладбища"?
– На старом кладбище есть несколько захоронений с этой фамилией, но те ли это Буженины, или однофамильцы – непонятно.
Она несколько мгновений подумала и добавила:
– Вам очень надо?
– Очень-очень-очень, – молитвенно сложив руки у груди, проговорил я.
– Хотите я завтра вам все покажу? У меня с утра уроков нет.
– Конечно, хочу! – воскликнул я. Потом подумал: "Опрометчиво. Как бы не восприняла на свой счет". Но, похоже, было поздно. Восприняла.
– Тогда завтра, в одиннадцать, у "Яйца", – сказал она, кокетливо потрогав сережку.
– У яйца? – я несколько даже опешил.
Она улыбнулась.
– Памятник "Яйцу". Да, есть у нас и такое.
Только этого мне не хватала. У яйца свиданий мне еще не назначали.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Гений революции
Из школы я вернулся, когда Дмитрий собирался домой.
– Ну, что, был у Витки? Повеличал невесту? – спросил он и хитро подмигнул. Ой, ну взрослые люди, а как в детском саду себя ведут.
– Был, – ответил я, – музей хороший, по моей теме – ничего. Зато она обещала меня на кладбище отвести.
– Пропал наш Олежка, – печально покачал головой мастер.
– Слушай, что это за Бляха такая, про которую вы говорили? К кому мне на кладбище идти? – решил я слезть со скользкой темы.
– О, – протянул Дима, – это герой, достойный романа. Ладно, тебе придется с ним общаться, так что знания лишними не будут. Слушай. Изложу кратко, но емко. А то Элен дома ждет.
Ты, наверное, смотрел фильм "Бригада"? Вот и у нас бригада была. Но не бандитская. Много хуже.
Во времена не столь отдаленные имелось у нас ЖКХ. То есть предприятие, которое несло людям свет. А также воду и другие блага цивилизации. И за неимением специализированных служб выполняло несвойственные для себя обязанности.
Быстро сказка сказывается, а потом и кончается вовсе. Это к тому, что человек смертен. Живет он, и вдруг умирает. Или не вдруг, но, в любом случае, требуются некие действия, официально называемые "ритуальными услугами". В те годы, о которых идет речь, бизнеса по оказанию таких услуг не было вовсе. Да и вообще никакого бизнеса не было. Поэтому Где Надо приняли решение возложить столь почетные обязанности на ЖКХ. На ЖКХ было тогда принято возлагать вообще все, чем никто не хочет заниматься.
Доверили, значит, ЖКХ вопросы захоронения жителей поселка. Но для подобного дела нужны были кадры, которые, как известно, решают все. Вот и появилось в строительной бригаде подразделение из бывалых мужиков, эти вопросы закрывавших. Ну как бывалых – кого набрали тот и работал. Сплоченный получился коллектив, с традициями. Что ни персона, то ярко выраженная индивидуальность. Обо всех рассказывать не буду, времени нет, но вот про Бляху расскажу. Он, в общем-то, типичен. Эталонный экземпляр, так сказать.
На самом деле, его Вилгор Бляхин зовут.
– Вилгор? – переспросил я, подумав, что ослышался.
– Именно. "Владимир Ильич Ленин – гений Октябрьской Революции".
– Охренеть! – искренне восхитился я.
– А я про что, – подтвердил Дима. – Но так его не зовет никто, конечно. Либо Витя, либо, что чаще, Бляха.
Бляхе сейчас к шестидесяти. Пришел он в бригаду из трактористов. По виду напоминает грустного питекантропа, неведомо как попавшего в наше время. Ну, сам увидишь. Незлой, неленивый, а в те времена еще душой широкий. Пока работал на тракторе, помогал всем вскапывать огороды, бабкам да одиноким женщинам – бесплатно.
В бытность его трактористом напарник у него был: огромная собака неясной породы. Пес постоянно сидел рядом с Витей в кабине и облаивал встречных односельчан. Однажды Витя в магазин ушел, а псина оставалась в заведенном тракторе. А две тетки, они в Разумное погостить приехали, мимо проходили. Ну, пес на них гавкнул, разумеется. А тетки, к сожалению, оказались дурами суеверными. Припустили и прямо к участковому прибежали. "Оборотень, – кричат, – оборотень!" Участковый наш ко всему привычный, усадил их, воды налил, дал бумагу с ручкой, писать велел. Они и написали: "Проходя мимо сельпо, подверглись нападению оборотня".
Участковый грозился Бляху на пятнадцать суток упаковать, но после проставленного пузыря оттаял. Дело закрыл, мол, оборотень самоликвидировался по причине социалистического реализма. Да он и сам не хотел раздувать, в районе над ним издеваться бы стали.
Потом Бляхин из трактористов ушел: здоровье стало портится. Начали дрожать руки. Выучил он слово "тремор" и знанием этим очень гордился. Всем показывал свои конечности и говорил: "Видали, какой тремор? Все здоровье трактору отдал".
После расставания с железным конем Бляха стал работать плотником, поскольку тремор хорошему плотнику – не помеха. Но карьера его на задалась с самого начала.
Началось с того, что послали его сделать полки в бухгалтерии. Не найдя более подходящего верстака, он начал пилить ДСП прямо на столе главбуха, которая, по несчастливому стечению обстоятельств, сидела на больничном. Силы Вите было не занимать, поэтому вместе с ДСП он отпилил кусок стола. А стол был старинный, красного дерева, оставшийся, видимо, еще от "прежних". Главбух нежно его любила и по утрам долго протирала тряпочкой. Бляха потом полгода без премии сидел. Мстительной теткой оказалась главбух.
История со столом постепенно забылась. Бляха работал исправно, хотя особо ответственных заданий ему не поручали. Во избежании. Но однажды решили: пора. Пора расти человеку. Засиделся человек на мелкой работе.
И послали Витю соорудить забор на даче заместителя директора. Замдиректора весьма резонно рассудил, что, зачем платить каким-то людям, если можно в рабочее время использовать плотника, получающего государственную зарплату.
– Логично, – подтвердил я.
– Вот! – Дима поднял палец. – Ну, Бляха оценил оказанное доверие и очень хотел его оправдать. По приходу на местность он обнаружил, что вплотную к линии предполагаемого забора посажены молодые деревца с идеально ровными стволами. Он этим немедля воспользовался, и к обеду палисадник радовал глаз.
Правда, оказалось, что забор Бляха закрепил к племенным саженцам дерева под названием "Клен остролистный Глобозум". Когда жена замдиректора вышла из дома и задохнувшись нахлынувшими на нее чувствами, только и смогла выдавить из себя: "Это что?…", Витя радостно ответил:
– Смотрите, очень удобно. Будет расти по мере надобности. Внизу потом добавить немного поперечин, и все дела.
На этом карьера Вилгора-плотника завершилась. Но Бляха не из тех людей, кто сдается без боя. Человеком он решительный. Однажды , знаешь, выбросил жену из окна за то, что она отказала ему в близости. Открыл окно, поднял ее на руки и выкинул. Хорошо хоть первый этаж был. После чего закрыл окно и лег спать.
С женой он, кстати, познакомился своеобразно. В молодости у Вити была особая манера знакомства с женщинами. Завидев понравившуюся ему особу, Бляха строевым шагом подходил к ней и властно спрашивал:
– Здравствуйте, гражданочка. Самолет не видали?
– Нет, – растерянно отвечала гражданка.
– Не видали самолет, посмотрите летчика, – рапортовал Бляхин и прикладывал руку к пустой голове.
Этот немудреный прием действовал безотказно. Вероятно, своей абсурдностью. И на будущую супругу тоже, о чём она любила романтично расказать другим бабам.
В общем, исчерпав все возможности трудоустройства, пошел Бляхин бригадиром полеводов. Работа тяжелая и непрестижная. А бригадиром его сделали сразу, потому как пил он умеренно. Ну, по сравнению с остальными, конечно.
Явился Витя однажды в контору. Нужно было позвонить в район и доложить о срыве плана, потому что трактористы – муд… эм, недостаточно эффективно обеспечивают техникой. Выпивши при этом Бляха был, по обыкновению, не сильно.
Но со связью не заладилось. Звонок постоянно срывался, или, наоборот, на том конце было занято. В результате наш Вилгор впал в ярость, разбил телефонный аппарат об стену, а то, что от него осталось, истоптал ногами. После чего контору покинул.
Порядки тогда были строгие, а телефонные аппараты – в дефиците. За порчу социалистического имущества Бляхе дали полгода исправительных работ.
– Ничего себе! – опять удивился я. – Жестко.
– А ты как хотел? – развел руками Дима. – Dura lex, sed lex. Закон суров, но это закон.
"Латынь, – подумал я. – Это латынь. Абсурд. Паноптиком. Зачем мне Португалия, если есть Разумное?".
– Отсидев от звонка до звонка, – продолжал Дима, – он вернулся, выпил и отправился в контору. Там он стал требовать объяснений, почему с ним так плохо поступили. Не получив оных, разбил к едрене фене новый телефонный аппарат, установленный взамен старому.
Советский суд быстренько вернул его в те же места, откуда он прибыл. Где Вилгор не имел возможности портить казенные аппараты.
Вернувшись после второго срока, Бляха целую неделю просидел дома. Держался. Но потом повторилась привычная схема: бутылка-контора-ругань-телефон на куски.
Милиционеры забирали его, недоумевая от такой страсти к телефоновредительству. Они решили повременить с процессуальными действиями, ибо и время уже изменилось, и телефонные аппараты не являлись тем дефицитом, каким были несколько лет назад.
Бляху пожурили, и строго-настрого приказали к конторе на пушечный выстрел не подходить.
Он держался год. Что в его случае было сродни подвигу. Но в один непрекрасный день все-таки устроил набег и разбил еще один аппарат. Не уследили.
В конторе после этого стали внимательно посматривать в окна, и если Вилгор появлялся в поле зрения, объявлялась тревога. Помещение закрывалось, а Бляхин, порыскав вокруг, убирался восвояси. Позже управление переехало в новое здание, а туда он почему-то уже не ходил.
Принципы принципами, но семью-то кормить надо. И подался Бляха туда, где наконец нашел себя. В ту самую похоронную бригаду.
Почти сразу по приходу в коллектив, Витя удостоился от сельчан почетного прозвища – "Крестоносец". Случилось так.
Ритуальная бригада обслуживала очередные похороны. Все было хорошо, но крест вовремя не изготовили. Материала, видите ли, в столярке не оказалось. Пока изыскали подходящий брус, да привезли, да обработали, настало время похорон. А машины нет, везти не на чем.
Захарыч, он и этим направлением рулил, сказал, что это не его проблемы, и крест должен быть доставлен любым способом. Любым. Задание, как новичку, досталось Бляхе.
Выпив для храбрости стакана полтора, Витя взял крест и среди бела дня понес его через весь поселок на кладбище. Встречные граждане пугались и шарахались врассыпную. Кто-то даже звонил в администрацию и выражал недовольство религиозной пропагандой. Что такое крестные ходы, в поселке тогда никто не знал, поэтому Бляха стал первопроходцем. И "Крестоносцем".
***
– Вот такая история, – сказал Дмитрий. – А теперь вишь какую карьеру сделал. Неисповедимы пути. Только, если с Бляхой будешь общаться, не говори, что знаешь подробности о его прошлом. Не нужно это. Тебе не поможет, а отношения могут испортиться. Он тебе сам все расскажет, это он любит, – и мастер хохотнул.
– Да я соображаю, – успокоил я.
– Ну давай тогда. Спокойной ночи. Пойду я, – начал прощаться Дима.
– Споки-ноки, – неожиданно ответил я. Так всегда говорил мой сын. До сих пор говорил, хотя уже и вырос. Почему я вдруг вспомнил про сына, не могу сказать. Вспомнил в первый раз с начала поездки.
Дима улыбнулся и кивнул головой. Понял.
А я пошел и позвонил Свете.
– Привет, – сказал я, – как вы?
– Привет, – ответила она. – Все хорошо. Скучаем.
– Да, – удивился я. – Давно ли?
– Всегда, – сказала она. – Нам без тебя плохо. Нам всегда без тебя плохо.
– А тебе? Лично тебе?
– И мне, – сказала Света.
– Не скучайте, скоро буду, – и повесил трубку.
Сердце почему-то сдавило. Давление что ли скакать начинает? Надо к кардиологу по приезду сходить.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Теория яйца
С утра я встал достаточно поздно. Причин вскакивать ни свет ни заря не было. Дело быстрее не пойдет. У меня осталось кладбище и три дня. Если там ничего не найду – прощай, Португалия, здравствуй, Родина. Ты меня ждала.
Кладбище – это пальцем в небо. Дохлый номер, по большому счету. Правда, случай в нашей работе порой решает все. Так что будем надеяться.
Тем более иду я туда не один, а в обществе молодой дамы под вуалью. Ну, пусть даже и без вуали. Все равно приятно. Хотя настроение все равно не очень.
Кладбища – это, конечно, не то место, которое доставляет мне радость. Не то, чтобы я испытываю перед ними суеверный страх, нет. Просто погосты вызывают во мне ощущение какой-то непоправимости. Ощущение роковой ошибки, по которой остановилась жизнь людей, там лежащих. Но что делать? Посещение сих скорбных мест – часть моего ремесла.
Взгляд мой упал на пачку писем Федора Плойкина. Мне вспомнилось, что, когда я бегло просматривал их, было там что-то и про разуменское кладбище. Ну-ка, ну-ка. Ага, вот оно.
***
"Здравствуй разлюбезная моя Соничка.
Пишешь иногда старому дураку а я и рад. Если здоровье не позволяет приехать я сам могу приехать тебя повидать. А то так и не увидимся в жизни этой. Это ты всегда молодая. А мне на кладбище скоро пора.
Помнишь кладбище-то наше разуменское? Старое? Оно триста лет стоит на одном месте точно. И только лет двадцать назад аткрыли новое кладбище далеко за пределами поселка. Где бор раньше был. И растет оно быстро и стало больше прежнего.