Красные камни Белого

Закончив с маской, Алокаридас надел поверх белья теплый красный халат, расшитый искусным белым узором, кряхтя, натянул носки, сапоги и вышел из спальни.

Десять шагов по коридору, дверь, и вот его окутывает утренняя свежесть. Яростная, как зверь, пробирающая до старых костей, дарующая дрожь, но… Но жрец вновь улыбнулся, радуясь тому, что чувствует холод. Месяц назад Алокаридас на неделю потерял эту способность и почти пал духом, решив, что смерть близка.

– Я жив… Я еще жив…

Пять шагов до лестницы, а затем двадцать ступенек, которые с каждым днем становились круче и круче. Левая нога подозрительно скрипнула, в левом боку закололо, однако жрец упрямо продолжал путь.

– Я смогу. Я все равно смогу.

И смог.

Поднявшись на стену, передохнул, привычно бросив взгляд во двор Красного Дома и двери храма. Вздохнул, сделал два шага к башне и остановился.

Медленно, очень-очень медленно Алокаридас вновь повернулся, пытаясь понять, что тут не так? Мощеный двор аккуратно подметен, даже со стены, даже старыми глазами видно, что на камнях нет ни единой соринки. На окнах ставни, послушники еще не проснулись, двери заперты…

Двери!

Жрец вздрогнул, и сердце его сковало холодом, ни имеющим никакого отношения к утренней свежести: дверь в храм была приоткрыта.

Приоткрыта! И рядом нет стража!

– Нет…

Скрип в ноге, боль в боку, слезящиеся глаза, прерывистое дыхание – все вдруг исчезло, потеряло значение, забылось. Бегом, как молодой и полный сил послушник, преодолел Алокаридас тридцать шагов до башни, схватил било и принялся колотить им в металлический гонг.

Пронзительный визг металла окутал Красный Дом знаком беды.

* * *

Нет для цепаря более умиротворяющего звука, чем басовитый рокот работающего кузеля. Мерный, привычный шум, вызывающий легкое дрожание сделанных из ильского сплава переборок, он проникает в самую душу, наполняя ее спокойствием и уверенностью: все хорошо, цеппель идет по курсу и его системы в порядке. Никакой опасности, никаких чрезвычайных ситуаций, и сотни метров до земли так и останутся цифрами, не разверзнутся зияющей пропастью и не поглотят воздушный корабль.

Мерный шум дарит умиротворение.

Паротурбинный кузель – главная силовая установка цеппеля, а потому цепари прислушиваются к нему всегда. Инстинктивно. Именно к кузелю, а не к работе вынесенных в мотогондолы тяговых электродвигателей. Установленные на боках сигары, они притягивают взоры пассажиров и зевак, попадающих под гипнотическое обаяние бешено вращающихся винтов. Но мало кто из штатских вспоминает, что питает двигатели, а значит – разгоняет пропеллеры, – именно кузель. Среди штатских мало настоящих знатоков. Ведь что для них цеппель? Обыкновенный дирижабль, оснащенный сложным, умеющим создавать межзвездные переходы астрингом. Что для них небо? Головокружительная высота, по которой проложен путь. Что для них рокот кузеля? Противный шум. И мало кто из штатских задумывается над тем, как работает астринг и сколько приходится платить управляющему им астрологу. Мало кто знает, как тяжело «читать» небо, «седлать» попутные потоки и уклоняться от встречных. Мало кто понимает значение кузеля.

Штатские не понимают вещей, из которых складывается цепарская жизнь.

И лишь в одном цепари и штатские солидарны: на вопрос, что такое Пустота, и те и другие отвечают одинаково – опасность и страх. Если ты ямауда, то только опасность, но ямаудой нужно родиться…

– Можно? – Капитан распахнул дверь сразу после того, как постучал, и тем наглядно продемонстрировал условность проявленной вежливости. Открыл и немедленно шагнул в каюту, дружелюбно глядя на вскочившего с койки пассажира. – Вальдемар, я за тобой.

– Неужели?

– Когда-нибудь это должно было случиться, чтоб меня манявки облепили! – хмыкнул Вандар. – Мы в точке!

– А я уж думал, ты и этот переход продержишь меня в камере!

– В каюте, Вальдемар, не спорь.

– В камере.

– Мы так договорились.

– Знаю. – Обитатель каюты-камеры вздохнул. – Но путешествие оказалось до ужаса скучным.

Вальдемару Осчику было около тридцати стандартных лет, и его лицо еще не украсили складки зрелости. Короткие светлые волосы, выпуклый лоб, открытый взгляд больших голубых глаз, в которых почти всегда сверкали веселые огоньки, приятная улыбка, ямочка на подбородке – внешность позволяла Осчику завоевывать расположение людей, и он умело ею пользовался. Фигура тоже не подкачала – не атлетическая, но и не раздавшаяся, соразмерная, а все движения молодого мужчины дышали энергией и напором.

Одевался Осчик со вкусом, и на фоне капитана, облаченного в потертую тужурку, фуражку без эмблемы, несвежую рубашку, черные брюки и довольно пыльные ботинки, Вальдемар выглядел настоящим щеголем. Изящ ный дорожный костюм из тонкой шерстяной ткани, белоснежная сорочка и блестящие туфли – создавалось впечатление, что Осчик не в опасное путешествие отправился, а совершал турне по цивилизованному миру.

– Остался один переход, – сообщил Вандар. – Если хочешь, можешь провести его на мостике.

– Хочу, – не стал скрывать Осчик. – Тем более что твоя паранойя уже дала плоды: я понятия не имею, на какой планете мы находимся.

– Не паранойя, а предусмотрительность, чтоб меня манявки облепили. – Капитан усмехнулся. – Теперь я уверен, что за нами не следят.

– Кто? – с деланым простодушием осведомился Вальдемар.

– Твои друзья.

– Мы ведь договорились – никакой слежки.

– И я уверен, что соглашение соблюдено.

Жак Вандар проигрывал Вальдемару не только в одежде. Капитан был гораздо старше пассажира – не так давно ему стукнуло пятьдесят, – и его круглое, как у большинства дунбегийцев, лицо носило отметины перенесенных цепарем невзгод. Четыре мелких шрама на щеках и лбу – следы осколков, небольшой рубец на шее – память о вемкайской язве, желтое пятно на левой скуле, оставленное кретонской проказой – Вандар вдоволь попутешествовал по Герметикону и много чего пережил. Но даже без этих знаков лицо капитана было неприятным. Низкий лоб тяжело нависал над маленькими, глубоко посаженными, да еще и скрытыми густыми бровями глазками. Толстый нос, напоминающий покрытую сетью голубых прожилок картофелину, располагался меж обвисших щек. Прямо под ним была прочеркнута полоска тонких губ, а круглый подбородок плавно сливался со вторым и третьим. Вандар был толст, казался рыхлым, однако в действительности все еще обладал впечатляющей силой и запросто вязал в узлы железные прутья.

– Когда мы войдем в точку перехода?

– Мы уже в ней, – ответил Жак, первым ступая на капитанский мостик. – Луи?

– Все в порядке, кэп, – отозвался рулевой.

Командный пункт «Черного Доктора» был не просто большим – огромным, поскольку построившие цеппель галаниты считали, что мостик должен быть обязательно объединен с кабинетом астролога и радиорубкой. В итоге на стоящем в левом углу столе вперемешку валялись астрологические атласы, карты и даже навигационные приборы – сейчас ими занимался Петер Хеллер, исполнявший на «Черном Докторе» роль старшего помощника, а справа громоздился шкаф рации, у которого скучал длинный парень в комбинезоне техника.

– Как видишь, Вальдемар, до прыжка осталось всего ничего. – Вандар потер ладони и с улыбкой посмотрел на Осчика: – Нервничаешь?

– Как и все, – хмуро ответил Вальдемар. – У тебя есть выпить?

– На мостике не держу. – Капитан взялся за переговорную трубу: – Астролог!

– Все готово.

– Так начинай, чтоб меня манявки облепили! Чего ждешь?!

И включил сирену.

Переход – это Пустота. А Пустота – это страх.

Эту аксиому любой цепарь вызубривает уже в первом же путешествии. А если достаточно умен, то еще раньше, потому что встречать Пустоту надо подготовленным. В этом случае ее удар не оглушит и не заставит завязать с полетами.

Во время перехода трясутся все: и прожженные цепари, и пассажиры, и даже ямауда, хотя эти, последние, испытывают не столько страх, сколько чувство тревоги, порожденное подстерегающими в Пустоте опасностями. Что толку во врожденных способностях, если в корабль вцепится «рогатый клещ» или его накроет «злобная путина»? Штатские ненавидят переходы, входят в Пустоту напряженными, заранее готовясь к дикой ее атаке, а потому их накрывает и чаще, и сильнее, чем опытных цепарей, для которых ужас великого Ничто – естественная часть жизни. Цепарь тоже боится, его тоже долбит ощущение пустой безбрежности и накрывает Знаками, но цепарь не забывает о правилах и чувствует себя членом команды. Цепарь – существо коллективное, и локоть друга позволяет ему переживать переходы куда спокойнее, чем случайному гостю Пустоты.

– Спасибо, что позвал, – хрипло произнес Вальдемар после того, как цеппель втянуло в воронку.

– Всегда пожалуйста, – отозвался Вандар.

– Проводить переход в одиночестве – удовольствие невеликое.

Запертая дверь каюты гарантирует, что Знак не заставит тебя прыгнуть за борт, но как бороться с огромным весом Ничто? Как бороться с инстинктивным страхом гигантского и опасного пространства? Как не сойти с ума под тяжестью того, чего нет? Напиваться опасно – пьяную голову накрывает сильнее, чем трезвую, вот и приходилось Осчику собирать волю в кулак, руками вцепляться в кроватные стойки, а зубами – в подушку, и в таком неприглядном виде переживать переходы, отсчитывая про себя убегающие в никуда секунды.

– С вами, ребята, куда спокойнее, чем одному, вы уж мне поверьте. А еще я не завидую астрологу. Вот уж кому несладко…

От сидящего у астринга астролога сейчас зависит все. Все на свете и ни каплей меньше. Именно он, набросив швартовочный «хвостик» на планету или Сферу Шкуровича, тянет цеппель через тонюсенький тоннель, невообразимой длины. И если команда просто наслаждается «прелестями» Пустоты, то астролог в них захлебывается, поскольку обязан оберегать корабль от дополнительных сюрпризов и зорко следить за тем, чтобы цеппель пришел туда, куда запланировано.

– Я так и вижу, как парень горбится над астрингом и за уши тянет нас от одной звезды к другой, – продолжил Осчик. – Удивительное, но очень опасное занятие. В детстве я мечтал стать астрологом. Я находил их работу романтичной, а потом узнал, как часто они пускают себе пулю в лоб, как жрут после переходов бедовку и бегают по ведьмам…

– Вальдемар, заткнись, – попросил Вандар.

– И я понял, что профессия астролога мне не нравится. И тогда я решил прославиться другим способом, благо я смог получить блестящее образование, которое вам, уродам, и не снилось. Но как прославиться? На Галане есть только один критерий славы – счет в банке. Гребаные адигены гордятся какой-то там честью, у нас же в почете прагматизм. Если о тебе знают все – делай на этом деньги. А если не умеешь делать деньги – кому ты нужен?

– Вальдемар!

– И тогда я решил стать богатым. Не просто богатым, а очень богатым человеком. Деньги – это власть, а если у тебя есть власть, славу можно купить. Заплатить газетчикам, чтобы они выдумали несуществующие подвиги, или нанять толкового, но нищего алхимика, а после прикарманить его открытие, войти в учебники…

– Он «говорилку» поймал, – отрывисто бросил Хеллер.

– Вижу.

Капитан посмотрел на часы: четыре минуты перехода. Предел – четырнадцать, среднее время – девять. Пяти минут более чем достаточно для глупостей, а «говорилка» лишь с виду безобидная, человек ведь не просто так треплется, он заводится. Пиявкой разбухает от ненависти к себе и бросается в Пустоту, мечтая покончить с проблемами самым простым способом.

– Гребаный мир! – взревел Вальдемар. – Я мечтал стать астрологом! Мечтал водить цеппели и совершать подвиги! А вместо этого якшаюсь с подонками ради вонючего золота! Я мечтал прославиться! Мечтал об открытиях! А превратился в бухгалтера! Как же я все ненавижу!

Пустота давит на голову, но вялым становится все тело. Каждое движение – как во сне. Поднять руку – задача, сделать шаг – процесс. Но те, кого накрыло Знаком, таких проблем не испытывают, они быстры и подвижны, они позабыли о великом Ничто, растворились в нем, а потому остановить их крайне сложно.

– Ненавижу!

Вальдемар бросился к окну.

– Ублюдок!

Вандар промахнулся, слишком поздно рванулся наперерез, не поймал шустрого галанита и врезался в кресло. Рулевой даже не обернулся, не стал тратить силы на пассажира – своя шкура дороже, и ситуацию пришлось спасать Хеллеру. Старпом добрался до Осчика в тот самый миг, когда Вальдемар заносил для удара ногу. Стекла в гондоле мощные, на серьезные нагрузки рассчитаны, однако силы у накрытых прибавляется в разы, и Осчик вполне мог выбить боковое окно. Или не мог? Но рисковать Хеллер не собирался.

– Ненавижу!

Старпом перехватил летящую к стеклу ногу и повалил галанита на пол.

– Не выпускай! – приказал Вандар.

– Сам знаю, – прохрипел Хеллер.

– Всех убью! – надрывался Осчик, ужом вертясь под навалившимся Петером.

Семь с половиной минут… Поднявшийся капитан взглянул на часы, а в следующий миг вновь оказался на полу – когда запущенная астрингом сила вышвыривает цеппель из перехода, Пустота отвешивает ему прощальный пинок.

«Черный Доктор» издал зловещий скрип: металл о металл, но удержался, не «нырнул», не стал добавлять экипажу проблем, а потому неприятный звук показался цепарям очень даже задушевным.

– Вовремя. – Вандар, кряхтя, привстал, почесал ягодицу и посмотрел на поднимающегося старпома. – Этот отрубился?

– Ага.

Знак – это нокаут, и Осчику потребуется не менее двух часов, чтобы прийти в себя.

– Распорядись, чтобы его отнесли в каюту.

– Слушаюсь.

Капитан брезгливо покосился на бесчувственного Вальдемара, выругался, вновь потер ушибленную ягодицу и подошел к рулевому:

– Докладывай.

– Высота четыреста метров. Ветер встречный, умеренный. Мы движемся на северо-запад со скоростью десять лиг в час.

– Мы долетели! – Вандар широко улыбнулся набегающим на лобовое стекло облакам. – Мы на Ахадире, чтоб меня манявки облепили! На Ахадире!

Глава 2
В Красном Доме льется кровь, а позабывшие обо всем счастливчики придумывают друг другу имена

Смерть безвестного офицера выбила выживших из колеи. Даже не сама смерть, а ее страшные, не укладывающиеся в голове обстоятельства. Ее облик. Ее Знак. Ужасающий вид вросшего в камень человека и понимание того, что на его месте мог оказаться любой из них, обрушились кошмарным грузом. Каждый из выживших примерил участь несчастного на себя, и каждый похолодел от страха. И счел пережитую катастрофу пустяком, потому что там, в Пустоте, смерть казалась естественной, там ее ждали и не задумывались над тем, какой она будет и что с ними станет в ее объятиях.

А когда увидели, на что способно великое Ничто, – задрожали.

До обнаружения офицера выжившие занимались только тем, что было действительно важно: приходили в себя, помогали, успокаивали и поддерживали друг друга, бессознательно отгородившись от реальности глухим забором. Не думая о том, где оказались и что с ними произошло. До обнаружения офицера выживших вели инстинкты, а теперь они дали волю чувствам.

Каждый по-своему.

Высокая девушка с короткими, пребывающими в полном беспорядке белокурыми волосами, та самая, которую выбросило из Пустоты обнаженной, держалась тихо. Она старательно закуталась в кожаную цапу лысого мужчины, уселась на камень и низко опустила голову, стараясь не встречаться взглядами с остальными. Если и рыдала, то беззвучно. А вот синеволосая спорки закатила шумную истерику. Тоненькая, хрупкая, она выглядела самой юной из выживших, самой уязвимой, и, видимо, такой была. Синеволосая не сумела побороть свои страхи. Минут десять она всхлипывала, размазывая по щекам слезы, а потом завопила и принялась бить кулачками по ближайшему камню, умоляя о помощи. Кого умоляя? Неизвестно. Она просто хотела, чтобы ее спасли. Громкие крики летели над рекой, отражались от скал и яростно вгрызались в товарищей по несчастью. Которые отводили взгляды. На помощь синеволосой пришла лишь третья девушка – холодная красавица, одетая в элегантный брючный костюм. Она уселась рядом с юной спорки, обняла ее за плечи и стала что-то шептать. Скорее всего – банальный набор утешающих фраз, но он сумел погасить эмоциональную вспышку. Ведь когда плохо, такого понятия, как банальность, не существует. Важны лишь участие и поддержка.

Рыжий мужчина отошел к берегу узкой, но необычайно быстрой речки и принялся швырять в воду камешки. И не прервал своего занятия, даже когда завопила синеволосая. Мужчина-спорки улегся под кустом, демонстративно повернувшись к товарищам спиной, и сделал вид, что уснул. Что же касается лысого, то он скрылся за большим камнем, решив прогуляться вверх по течению.

Смерть офицера окончательно отрезвила выживших, напомнила, в какой ситуации они оказались, и одновременно разрушила первые ростки объединения. Смерть офицера заставила каждого из них спрятаться в собственной раковине, и это отчуждение длилось почти сорок минут.

А потом вернулся лысый.

Он вышел из-за камня, медленно протопал через поляну, храня на лице невозмутимое выражение, и остановился рядом с белокурой.

– Все в порядке?

Лучшим ответом на столь идиотский вопрос стал недоуменный взгляд. Изумленная девушка не смогла подобрать слов, и ей на помощь пришла обладательница брючного костюма.

– Да, все замечательно, – саркастически бросила она. И с издевкой добавила: – Через двадцать минут подадут чай.

Белокурая дернула плечом, синеволосая судорожно вздохнула, а лысый усмехнулся:

– Агрессия – это хорошо.

Это эмоция, живое восприятие происходящего, крайне необходимое сейчас, чтобы разогнать тоскливую безучастность. Лучше злость, чем тупая покорность судьбе.

– Ты, кстати, приглашен, – нахально закончила обладательница брючного костюма. – Иди, мой руки.

Лысый хотел рассмеяться, хотел продолжить диалог, к которому прислушивались все, без исключения, выжившие, но в этот момент подала голос белокурая.

– Я в порядке, – тихо произнесла она. – Спасибо за цапу.

– Пожалуйста.

Кожаная цепарская куртка не доходила высокой девушке и до середины бедер, а потому ей приходилось периодически поправлять полу, прикрывая обнаженные ноги. Поправлять резким, очень нервным жестом, который не укрылся от внимания лысого. И этот жест показывал, что белокурая еще не успокоилась.

– Мне неудобно, – призналась она, поймав сочувственный взгляд мужчины.

– Как неожиданно! – не смолчала обладательница брючного костюма. – А нам показалось, что неудобство у тебя вызывает лишняя одежда.

Белокурая вновь понурилась – укол язвительной девушки задел ее за живое.

– А тебя здесь сколько? – Лысый медленно обернулся и холодно посмотрел на нахальную обладательницу брючного костюма.

– Что? – растерялась та.

– Почему ты говоришь «нам»? Кому это – «нам»? Кому еще, кроме тебя, что-то там показалось?

– Не твое дело.

– И не твое тоже, – грубовато отрезал мужчина. – Тебя не касается то, чем занималась эта девушка до катастрофы.

– Все видят, что она…

– Ты девственница?

Яростные взгляды скрестились длинными клинками. Чувствовалось, что нахалка не привыкла отступать, что у нее на языке вертится дерзкая фраза, но… Но дурой она не была и сообразила, что нарвалась на серьезного противника.

Фигура у лысого была самая что ни на есть простецкая: плотный, широкоплечий, с короткими толстыми руками и короткими толстыми ногами – на первый взгляд он казался подавшимся в цепари крестьянином. Тем более наряд соответствовал: широкие штаны с накладными карманами, толстый свитер, потертая кожаная цапа, отданная сейчас белокурой, да грубые башмаки. Технарь или вообще – палубный, одним словом – простолюдин. Но при взгляде на лицо мужчины впечатление кардинально менялось. Выпуклый лоб, нос с горбинкой, острый, чуть выступающий вперед подбородок, и умные, серо-стального цвета глаза – все эти черты не просто подсказывали, а прямо-таки кричали: не прост лысый, совсем не прост. Человек с таким лицом палубы мыть не станет, его дело приказы отдавать да принимать решения. Человек с таким лицом всегда оставляет за собой последнее слово.

– Не твое дело, – буркнула нахальная.

– Вот именно, – кивнул лысый и ободряюще посмотрел на белокурую.

Та вздохнула:

– Я не виновата, что авария застала меня… э-э…

Она не знала, как продолжить, и мужчина подсказал:

– В неподходящий момент.

– Да, – выдохнула белокурая.

– Но теперь у нас возникла проблема, – мягко продолжил лысый. – Мы не знаем, на какой планете оказались и будут ли нас искать. Мы в горах, и нам, возможно, придется по ним идти. И, возможно, ночевать…

– Здесь? – не сдержался рыжий.

Он давно перестал бросать камешки, а после того, как лысый завел разговор о проблемах, повернулся и слушал очень внимательно.

– Может, здесь, а может, и в другом месте, – пожал плечами лысый. – Об этом нам еще предстоит поговорить. Пока же я пытаюсь объяснить нашей белокурой знакомой, что одна моя цапа ее не спасет: по горам босиком не ходят, и с голыми ногами на земле не спят. Нужна одежда.

– Ты отыскал магазин? – осведомилась нахалка.

– Можно сказать и так, – усмехнулся лысый, внимательно глядя на белокурую. – Там, за камнем, есть одежда. К сожалению, мужская: пальто, пара рубашек, брюки, жилет, пиджак, белье…

– Откуда? – Спорки перестал притворяться спящим. Повернулся и сел, вперившись взглядом в лысого. – Что за одежда?

– Я нашел двух мертвых и раздел их, чтобы ты смогла подобрать себе вещи, – спокойно произнес тот, обращаясь исключительно к белокурой. А затем повернулся к синеволосой и без всякого смущения закончил: – Тебе я посоветовал бы взять пиджак: в платье ты замерзнешь.

Девушка всхлипнула.

– Омерзительно! – Обладательница брючного костюма зло хохотнула, но развивать мысль не стала.

Потому что отвратительное по своей сути предложение было прагматичным и правильным. Спасатели могли заявиться через двадцать минут, а могли не прилететь вовсе. Никто из выживших не знал, сколько времени им предстоит провести в горах, и оставаться в такой ситуации без одежды было для белокурой равносильно самоубийству.

Она это понимала. И все остальные понимали, даже нахалка, которая, бросив свое «Омерзительно!», хрустнула пальцами и отвернулась.

Белокурая жалобно посмотрела на лысого:

– Я боюсь мертвых.

– Я их раздел и отнес к лесу. На берегу тебя ждет только одежда.

– Спасибо.

– Не за что.

Белокурая вопросительно посмотрела на синеволосую, та, поколебавшись, кивнула, поднялась, и девушки отправилась за камень. А трое оставшихся уставились на лысого:

– От чего они умерли? – угрюмо спросил рыжий.

– Задохнулись.

– Здесь?

– Или в Пустоте.

– То есть ты допускаешь, что они могли задохнуться здесь? – уточнила нахалка.

Ей очень хотелось поддеть лысого, но у нее опять не получилось.

– Я уже видел такое, – задумчиво произнес мужчина. – Людям кажется, что они еще в Пустоте, что они не могут дышать, и, если не привести их в чувство, они умирают.

– Но это невозможно.

– У Пустоты длинные щупальца.

– Ты много путешествовал? – кашлянув, поинтересовался спорки.

– Похоже на то, – согласился лысый.

– Может, ты знаешь, где мы оказались? – Нахалка сделала все, чтобы ее голос прозвучал спокойно, однако не совладала с нервами, и последнее слово прозвучало слишком высоко.

– Солнце желтое, притяжение нормальное или почти нормальное, растения незнакомые. Слишком мало информации для выводов.

– А когда будет много?

– Тогда я скажу, куда нас занесло.

– Ты скажешь? – недовольно спросил рыжий.

Ему не понравилось, что лысый назначил себя лидером.

– Да, я скажу, – пообещал мужчина. Он говорил уверенно, спокойно и слегка расслабленно, отчего фраза прозвучала несколько издевательски. – Но если вдруг выяснится, что ты определил наше местонахождение раньше меня, я разрешаю тебе поделиться информацией.

– Ты мне разрешаешь?

– Да.

У рыжего заходили желваки.

Он был очень худ, однако неказистым не казался, скорее – подтянутым. Не доходяга, а не чурающийся спорта мужчина, внешне хилый, в действительности – твердый. Черты его узкого, необычайно вытянутого лица не отличались благородством: обычный нос, обычный рот, обычные скулы, и даже большие зеленые глаза терялись в этом флере обыденности, завершенном дешевым костюмом и недорогой рубашкой. Мужчина мог остаться незаметным в любой толпе, мог с полным правом претендовать на звание настоящего невидимки, но… Но природа решила позабавиться и сделала зеленоглазого ярко-рыжим. Причем не просто ярко, а ЯРКО. Его ресницы и волосы были насыщенного медного цвета, а все не скрытые одеждой части тела – лицо, шею и руки – покрывали многочисленные конопушки. Такие люди частенько вызывают у окружающих улыбку, пусть даже и добрую, однако глаза мужчины смотрели столь холодно, что отбивали всякую охоту шутить. Чувствовалось, что рыжий самолюбив и болезненно воспринимает шпильки в свой адрес.

– Ты решил, что можешь приказывать?

– Да.

– Так вот, я…

– Вы напоминаете двух обезьян, которые спорят из-за несуществующего банана, – громко бросила нахалка. – Если хотите произвести на меня впечатление, то не деритесь, а раздобудьте кофе.

Третий мужчина захохотал.

Все спорки, за исключением синеволосых выходцев с Куги, отличались уродливой внешностью. Странные черты лица, вызывающие у обычного человека оторопь и отвращение, незаживающие язвы, гноящиеся болячки, фурункулы и струпья на коже – таков был набор поцелуев Белого Мора, детьми которого являлись нечистые. Но третий из спасшихся мужчин не производил совсем уж отталкивающего впечатления. Он был высок, широкоплеч и подвижен. На его гладкой загорелой коже отсутствовали следы болезни, и лишь уродливая голова выдавала в мужчине спорки. Его череп представлял собой почти идеальный шар, вызывая в памяти характерную форму нарской тыквы. Маленькие черты лица не выступали за окружность, что только усиливало впечатление, а короткая черная щетина, покрывающая всю голову, за исключением лба и щек, наводила на мысль, что тыква не дозрела.

– Чего ржешь? – недовольно поинтересовался рыжий.

– Смешно. – Спорки вытер выступившие на глазах слезы и широко улыбнулся, продемонстрировав крупные желтые зубы. – Девчонка вас поимела.

Лысый промолчал, а потому рыжий тоже сбавил обороты. Одарил нахалку злым взглядом, но развивать скандал не стал. Вместо этого продолжил разговор со спорки:

– Есть мысли, где мы находимся?

– Самое главное, здесь есть, чем дышать, и есть, что пить…

– Пить? – удивилась обладательница брючного костюма. – Что?

– Река, – спорки ткнул пальцем за спину. – Воды у нас полно, а вода – это жизнь.

– Я не собираюсь пить сырую воду из грязного ручья.

– А придется.

– Рано или поздно она перестанет быть привередой, – вздохнул лысый.

– Согласен.

Девушка насупилась.

– Другими словами, я считаю, что мы оказались на весьма дружелюбной планете, – жизнерадостно закончил спорки. – Нам повезло гораздо больше, чем офицеру и тем двоим. Пустота была добра к нам.

– Так же, как Белый Мор? – хрюкнул рыжий.

– Не любишь спорки? – сверкнул глазами тыквоголовый.

– Белый Мор не убил вас, Пустота не убила нас. Но Белый Мор сделал вас уродами, а мы не знаем, где находимся, – объяснил рыжий. – Вполне возможно, что мертвым повезло больше. – Он помолчал, глядя на недовольного спорки, и продолжил: – Ничего личного, приятель, я просто провел параллель.

– Дурацкая параллель.

– Какая есть.

– Не будем ссориться. – Лысый почесал в затылке. – Мы все были в Пустоте. Мы все, как я понимаю, летели на цеппеле…

Пауза. Рука замерла, после чего лысый медленно опустил ее и посмотрел на товарищей.

– Летели на цеппеле, и что? – не выдержала нахалка.

– Не что, а куда, – поправил девушку спорки.

– Мы летели на одном цеппеле? – осведомилась девушка.

– Я тебя не помню, – осклабился рыжий.

– Я не путешествую третьим классом.

– За кого ты себя принимаешь?

– Тихо! – Лысый рявкнул так, что остальные прикусили языки. – Кто-нибудь помнит, куда он летел?

Спорки несмело улыбнулся. Рыжий приподнял бровь и тихо выругался. Обладательница брючного костюма скривила рот, но через мгновение пропищала:

– Я не помню, как меня зовут.

И разрыдалась.

– Врежь ему еще!

– С удовольствием!

Удар. Удар в лицо, в скулу, если быть точным. Во рту появился привкус крови… Нет, привкус крови появился давно, теперь же во рту просто кровь. Много крови, потому что это не первый удар.

– Как же мне нравится избивать этих сволочей.

– К сожалению, это редкое удовольствие.

– Надо наслаждаться моментом.

Удар.

Тихий смешок сзади…

– Это невозможно.

– Так бывает: катастрофа и сильный шок приводят к потере памяти, – произнес лысый и пояснил: – Нам проще все забыть, чем снова и снова вспоминать пережитый ужас.

– Забыть навсегда?

– На время.

Белокурая тяжело вздохнула.

Мужские брюки едва доходили ей до щиколоток, рукава пальто были коротки, рубашка вылезала из-за пояса, а ботинки оказались слишком велики, но, как ни странно, нелепый наряд добавил девушке шарма. Она окончательно успокоилась, порозовела, и в ее глазах заблестели огоньки. Одевшись, она стала чувствовать себя членом общества, пусть даже и небольшого.

– Но почему мы забыли все, а не только катастрофу?

– Потому что память на аптекарских весах не взвесишь.

– Радуйся, что хоть что-то осталось, – бросила нахалка.

– А что осталось? – возмутилась белокурая. – Я помню только то, что я женщина.

– А Герметикон? А нынешнюю дату? А свой родной мир?

– Что даст дата? – поинтересовался рыжий.

– Если ты ее помнишь, значит, забыл не все, – объяснила нахалка. – И значит, ты вернешься.

– Куда?

– К себе.

Потерпев неудачу в противостоянии с лысым, обладательница брючного костюма не растерялась и стала следить за тем, чтобы ее замечания были продуманными и взвешенными. Этот факт, вкупе с «фирменной» язвительностью, заставлял собеседников прислушиваться к мнению девушки и постепенно вывел ее в число главных заводил компании.

Кроме того, нахалка была ослепительно красива: густые светло-русые волосы, узкое, «породистое» лицо, высокие скулы, огромные зеленые глаза, аккуратный рот с чуть припухлыми, четко очерченными губами – чертами девушка напоминала сказочную принцессу, во имя которой свершались и будут свершаться грандиозные подвиги. И нет ничего удивительного в том, что мужчины охотно поддерживали с ней беседу.

– А когда мы вернемся?

– Когда придет время.

– Я помню о Герметиконе, но понятия не имею, какой из его миров – мой, – грустно усмехнулся рыжий.

– Линга. – Лысый прикоснулся к груди и объяснил: – На мне медальон Доброго Маркуса.

– Мне кажется, я с Кааты, – задумчиво произнесла белокурая. – Но я могу ошибаться.

Когда очередной шок прошел, рыжий, проявив завидное здравомыслие, велел поискать по карманам документы, но бумаг ни у кого не оказалось. Женщины, по всей видимости, предпочитали сумочки, а мужчины – портмоне. Вместо них были обнаружены: плитка жевательного табака – у тыквоголового спорки, три пакетика с подозрительным порошком – в доставшемся белокурой пальто, пистолет и универсальный ключ – у рыжего. Карманы лысого и нахалки оказались пустыми, как замыслы неудачника, а на платье синеволосой их вообще не было. Тыквоголовый спорки, хлопнув себя по лбу, предложил поиграть в ассоциации, надеясь, что какое-нибудь слово станет «ключом», однако затея ни к чему не привела. Нахалка заявила, что идея бредовая, лысый ее поддержал, синеволосая продолжала плакать, и лишь рыжий с белокурой почти десять минут перебрасывались со спорки словами, но зацепиться ни за что не удалось.