Исполняющий желания

«Я имел в виду: плюнь и уходи!»

«У меня чистосердечное на руках».

«Плюнь и уходи! Нужно найти газету!»

«У меня чистосердечное на руках. Необходимо зафиксировать признание, добиться личной подписи и срочно приступить к оперативным мероприятиям в отношении гражданина Мамедова и его сообщников».

«Ты чем сейчас занимаешься?»

«Стою на страже социалистической законности».

И Кукловод понял, что некоторые императивы Хранитель вживил в своих големов весьма крепко. Причем настолько крепко, что Кукловод невольно почувствовал уважение к Мастеру.

Застегивать кобуру Рудра не стал. Медленно убрал блокнот в карман, после чего нагнулся, взял патлатого за шкирку, без видимых усилий поставил на ноги и приказал:

– Показывай, где управление.

Спорить или спрашивать, о каком управлении идет речь, несчастный не стал. Кивнул, повернулся и, опустив плечи, потащился к выходу из сквера.

«Я не забыл о газете».

«Я вижу, – вздохнул Кукловод. – Будь добр – поскорее…»

Повторно использовать слово «заканчивай» он не рискнул.

* * *

Было в этом что-то глубоко неправильное…

Ну, может, и не так уж глубоко, но неправильное. Что-то нерукопожатное во всем этом было, но что именно, Дамир пока не понимал.

Внизу, практически под окнами его номера, высокий широкоплечий мужчина в форме офицера НКВД деловито громил газетный киоск.

На ночь стеклянную витрину закрывали металлические ставни, и именно их негодующий скрежет привлек внимание шаса. Причем настолько привлек, что он распахнул окно и высунулся из него.

– Что там происходит? – поинтересовалась Роксана. До сих пор она расслаблялась на кровати с планшетом, но странные движения любовника заставили ведьму проявить интерес.

– Капец свободе слова, – резюмировал Дамир, задумчиво разглядывая происходящее.

– Что ты имеешь в виду, милый?

– Я говорю: капец свободе слова, – повторил шас, но в этот самый момент голему удалось рывком отжать ставни, и высказывание Дамира потонуло в протяжном металлическом скрежете.

– Трамвай перевернулся?

– Почти.

– Сфотографируй и выложи в Сеть.

– Нечего тут фотографировать.

– Неужели?

Роксана подвинула шаса, встала рядом и замерла, удивленная.

– Тебе тоже кажется, что здесь что-то неправильно?

– Я думала, штатным у них был «наган», – негромко произнесла девушка, разглядывая кобуру офицера.

– Нет, «ТТ», – обронил шас. И уточнил: – В молодости я интересовался историей.

– Но почему ты решил, что человская журналистика в опасности?

– А для чего он это делает?

– Возможно, хочет прочитать последние новости.

– Мог бы залезть в Интернет.

– То есть украсть телефон?

Хамзи прикинул, как офицер будет громить магазин электроники, и вздохнул:

– Согласен, лучше уж киоск…

– Ты понимаешь, что происходит?

– С трудом.

– Мы с тобой стоим у окна гостиничного номера в Новосибирске и наблюдаем, как голем, в форме времен Великой Отечественной войны, крушит газетный киоск.

– Может, реконструкторы увлеклись?

– Какие реконструкторы? – не поняла фата.

– Ну, чьи-нибудь детишки из Тайного Города решили поиграть в Великую Отечественную, наплодили солдатиков и выпустили их из-под контроля, – объяснил свою мысль шас.

– Не думаю, что это реконструкторы, – помолчав, ответила ведьма. И подняла указательный палец, привлекая внимание к приближающемуся звуку сирены: – Но вот это – точно полиция.

Тем временем голем разбил стекло витрины, сгреб в охапку подвернувшиеся под руку газеты и со всех ног бросился к скверу за Оперным театром.

– Есть ощущение, что все это – выходка твоего приятеля, – поморщился шас.

– Дамир!

– Он специально устроил представление под нашими окнами.

– Перестань!

– Чтобы привлечь твое внимание.

– Нет!

– А зачем в таком случае Пифуций притащился в Новосибирск? – перешел в наступление Хамзи.

– Я не знаю.

– За тобой!

– Ты представляешь конца, который ради девушки потащится на другой конец света? – Роксане пришлось зайти с главного козыря. – Прости за тавтологию.

– Нет, не представляю.

– Вот видишь.

– Но что он здесь делает?

– Я не знаю!

Дамир засопел.

А Роксана отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием наблюдать за действиями полиции. Впрочем, смотреть было особо не на что: четверо патрульных лишь покосились на искореженный киоск и бросились в сквер, логично предполагая, что больше вандалам деться некуда.

– Ты встречала Пифуция раньше? – вернулся к важной для себя теме шас.

– Мы были знакомы, – коротко поведала фата.

– Просто знакомы?

– Какая разница? Теперь ведь я с тобой, не так ли?

– Так…

В последнее время Дамир Хамзи чувствовал себя не в своей тарелке.

А ведь еще несколько дней назад он был счастлив. Не смейтесь – именно счастлив. Как может быть счастлив шас.

Во-первых, он ухитрился раскопать интереснейший документ, способный сделать его не просто богатым, а сверхбогатым.

Во-вторых, он сумел договориться с фатой Зеленого Дома, то есть высококлассной ведьмой, способной провести операцию.

И, наконец, в-третьих, он влюбился в эту самую ведьму, и чувство было взаимным!

Роксана оказалась чудовищно хороша: и в постели, и в работе; союз получился великолепным со всех точек зрения, но появление в Новосибирске Пифуция спутало все карты, поскольку Дамир заревновал. А заревновав – затосковал, поскольку противостоять чарам концев не могла ни одна женщина на свете…

А затосковав, Хамзи сделался вредным и неуживчивым и постоянно теребил подругу глупыми вопросами:

– Это наверняка он устроил!

– Зачем ему все это устраивать?

– А зачем он вообще тут появился?

– Откуда я знаю?

– Я чувствую, что это неспроста.

– Я приехала сюда с тобой, – в миллионный раз поведала раздраженная до последнего предела фата. – Только с тобой. Ты мне веришь?

– Да.

Их губы двинулись навстречу, но в этот момент из темноты сквера вынырнули полицейские. С уловом. И именно этот трепещущий и верещащий улов прервал назревающий поцелуй.

– Вы не имеете права! Вы ответите за произвол! Вы за все ответите!

– Спящий тебя покусай! – с чувством выругалась Роксана. – Не может быть!

– Продолжишь утверждать, что он тут случайно? – холодно поинтересовался шас. После чего вскинул голову и демонстративно удалился в соседнюю комнату.

– Да как же это все вообще? – растерянно спросила у равнодушной луны ведьма. – Что вообще происходит?

Удивление ее имело все основания, потому что из сквера бодрые полицейские вытащили не кого-нибудь, а Пифуция.

Собственной персоной.

* * *

Больше всего на свете майор криминальной полиции Борис Иванович Колпаков ненавидел ночные звонки. Во-первых, после них он уже не мог заснуть, даже если не приходилось никуда мчаться. Во-вторых, бежать сломя голову, как правило, приходилось. В-третьих, на финише ночных забегов майора обычно ждал не какой-нибудь приятный приз, а тяжелая работа.

И чем старше становился Колпаков, тем крепче становилась эта его ненависть. Крепче даже, чем неприязнь к начальству, которое только и знало, что намекать майору на предпенсионный возраст, якобы мешающий ему качественно исполнять служебные обязанности. Претензий по существу начальство не предъявляло, ведь базовый объем работы Колпаков осваивал, стрелял прилично, даже физподготовку ухитрялся сдавать не хуже некоторых молодых, то есть уволить его формально было не за что, вот и выдавливали потихоньку, обделяя наградами, премиями и повышением в звании, зато щедро «одаривая» критическими намеками.

За что начальство так не любило майора? Если честно, основания имелись, Колпаков и сам это понимал. Нет, не за откровенные высказывания в глаза, правдорубом Колпаков не слыл. И не за дотошность, граничащую с занудством, – эти качества сыщикам никогда не мешали.

Начальство, да и сослуживцы не любили Колпакова за отстраненность, которую некоторые воспринимали как высокомерие, и совершенно напрасно, поскольку в действительности Борису Ивановичу было просто неинтересно в органах, и служба давно превратилась для него в каторгу. Но менять ее он категорически не хотел, вот и отбывал свой номер, мысленно планируя в рабочее время будущий пенсионный досуг.

Так что никакого высокомерия, обычное несоответствие призванию. Но сотрудники этого не понимали, а начальство и не стремилось понять, просто задвигало Колпакова на третьи роли и в лицо высказывало надежду, что Борис Иванович не пересидит на своем месте ни одной лишней секунды.

Такая нетерпимая обстановка могла вывести из себя любого, и майор, конечно же, злился, но виду не подавал ни при начальстве, ни при сотрудниках. Колпаков твердо решил закончить службу достойно – подать рапорт об отставке, когда придет законный срок. Ни секундой позже, как, впрочем, и надеялось чертово начальство, но и ни минутой раньше!

То есть – через неделю.

О планах Колпакова знали все, поэтому новой работой почти не нагружали, позволяя неспешно «подчистить хвосты» и сдать дела преемнику, совсем зеленому лейтенанту Игорю Зябликову – единственному, пожалуй, сотруднику, с которым у майора сложились более-менее нормальные отношения. Но все же позволить Колпакову совсем ничего не делать сволочной непосредственный начальник не мог, вот и подкинул «дембельский аккорд». Причем сделал это, гад такой, в авральном режиме ночного звонка, чтобы у майора развеялись последние сомнения в необходимости послать все к черту и уволиться.

Впрочем, гораздо больше, чем форма подачи, обидело Колпакова содержание «аккорда»: ему предстояло расследовать акт вандализма против газетного киоска, нагло совершенный в центре города буквально час назад. Заслуженному ветерану напоследок поручили заглянуть в щель между плинтусом и полом. Нагнули – ниже некуда.

Но приказ есть приказ, и давать повод для взыскания Колпаков не собирался.

Спешно собравшись, он спустился и сел в машину лейтенанта Зябликова вполне спокойным, даже расслабленным на вид. И на месте происшествия он тоже вел себя так, словно история заслуживает внимания, поскольку имеет некое второе дно, доступное только сыщикам, а никак не патрульным.

И даже во время допроса Колпаков ухитрился сохранить полнейшее хладнокровие, и это несмотря на то, что свидетель… или подозреваемый… или просто случайный прохожий, которого схватили ретивые патрульные, оказался существом склочным и склонным к скандалу.

Пифин Павел Никанорович.

Московский гость.

– Вы, конечно, понимаете, что вас накажут? – осведомился он, едва увидев Колпакова.

– За что? – удивился полицейский.

– За то, что вы меня тут держите.

Подозреваемый, свидетель или случайный прохожий был невысоким, а если называть вещи своими именами, то низеньким и совершенно лысым толстяком, любящим одеваться с крикливой яркостью. В настоящий момент он предстал перед майором в дивном бирюзовом пиджаке, алой рубашке, таких же брюках и желтых ботинках. Но главное – в украшениях. Извлеченный из сквера гражданин оказался обладателем не менее полутора десятков перстней с крупными камнями, толстой золотой цепи и серьги с крупным бриллиантом в правом ухе. Колпаков «на глазок» прикинул стоимость «цацок» и удивился отсутствию шести как минимум телохранителей с автоматами.

– Вам крепко со мной не повезло.

– Вы были задержаны недалеко от места преступления, – сообщил майор. – Но вы и так это знаете.

– Задержан? Почему?

– Потому, что… – Колпаков перевернул страницу, быстро читая накорябанный на ней отчет патрульных. – Потому, что… Ого! А где девушка?

– Какая девушка?

– В рапорте написано, что вы… гм… – Патрульные уверяли, что на лавочке развернулось нечто, нарушающее общественную нравственность, однако задержать спутницу толстяка не смогли. Но хором утверждали, что при их приближении лысый натягивал штаны. – В общем, тут написано, что вы были не один.

– Вам не кажется, что патрульных необходимо проверять на наркотики и алкоголь? – доверительно поинтересовался подозреваемый свидетель.

– Не забывайтесь.

– И не раз в год, по предварительному согласию, а перед каждым дежурством.

– Не забывайтесь.

– Я был один.

– В рапорте написано, что вы… э-э… нарушали нравственность.

– И где в таком случае девушка?

Несколько секунд полицейский и не полицейский пристально смотрели друг на друга, после чего Колпаков вздохнул и попытался пойти другим путем:

– Послушайте, Павел… Никанорович…

– Да?

– Вам сорок три года…

– Неужели? – с искренним изумлением переспросил гражданин Пифин.

– Тут так написано.

Толстяк перегнулся, заглянул в раскрытую книжечку паспорта и через пару секунд признал:

– Да, сорок три. – Правда, прозвучало признание недостаточно уверенно.

– Вы как будто удивлены, господин Пифин.

– Нет, что вы! Просто, оказывается, время летит так быстро…

– Вам сорок три года, а вы до сих пор в парках с девушками нарушаете…

– Разве это нарушение?

– …общественную нравственность.

– Грешен.

В кабинете вновь повисла тишина.

– Гм… – Майор еще раз перелистнул туда-сюда лист рапорта и мысленно проклял патрульных, не сумевших дать ему толковую зацепку. – На самом деле мои коллеги немного перестарались. Обвинений против вас никаких нет…

– Вот!

– Но вы могли видеть преступника.

– Где? – изумился Пифин.

– В сквере.

– Настоящего преступника?

– Да.

– Нет.

– Что «нет»? – не понял полицейский. – Не видели?

– Не могу поверить, – доверительно ответил толстяк. – Я всего два дня в вашем чудесном городе, а со мной столько всего произошло… Я не могу поверить! Просто не могу! По сравнению с тем, что я переживаю сейчас, вся моя жизнь кажется пресной и бессмысленной. Я видел преступника!

– Вы его видели?

– Нет.

– Точно?

– Увы. Возможно, я был увлечен…

– Чем? – У Колпакова еще оставалась возможность привлечь нахального толстяка за нарушение общественной нравственности, однако тот оказался не таким глупым, как решил для себя майор.

– Я читал, – сообщил он.

– Что?

– Книгу. – Господин Пифин попытался соединить пальцы рук, но не смог – перстни помешали, поэтому он просто пошевелил ими на весу и выразительно посмотрел на Колпакова. – И увлекся.

– Патрульные указали, что возле лавочки, которую вы занимали, не работал фонарь.

– Я читал книгу на телефоне, – объяснил толстяк.

– Можно посмотреть?

– Ну, что вы, в музее, что ли? Телефон как телефон. С кнопочками.

– Я хочу убедиться, что на нем есть соответствующее приложение.

– Для этого вам нужно получить разрешение судьи, – с лучезарной улыбкой напомнил Пифин. – Слышали такое слово: «закон»?

– Слышал.

– Вот и чудненько.

Ловить здесь было совершенно нечего. Толстенький Пифин то ли валял дурака, то ли и впрямь ничего не видел, но его намек на «закон», подразумевающий прибытие дорогостоящего – понятно по «цацкам» – адвоката, Колпаков услышал.

– Вы ведь не собираетесь в ближайшие пару дней уезжать из города?

– Ни за что не уеду, – пообещал подозреваемый свидетель. – Обязательно дождусь, чтобы узнать, кто преступник. Кстати, что он сделал?

– Сломал газетный киоск, – со всей возможной строгостью ответил майор.

– Совсем сломал?

– До свидания.

– Всего хорошего.

В дверях Пифин столкнулся с Зябликовым и остановился, судя по его виду – с горячим желанием остаться и послушать отчет лейтенанта, однако был вежливо, но твердо выставлен вон.

– Что у тебя?

– Довольно странная картина вырисовывается, Борис Иванович.

– Рассказывай.

Зябликову майор поручил разобраться с ближайшими к скверу камерами наблюдения. Понятно, что на дворе ночь, свет отвратительный, да и сама оптика, мягко говоря, не «Цейс», но картинка, хотя бы приблизительная, поможет восстановить картину произошедшего, и она…

Она взяла, да и подкинула горсть загадок.

– Я снял информацию с камер наружного наблюдения в кафе и в гостинице, всего шесть штук. Просмотрел их и составил небольшое кино…

– Как только успел?

– Меня этому учили.

– Молодец, что учился… показывай.

Лейтенант включил планшет и поставил его перед Колпаковым.

– Первый фрагмент, камера кафе № 2, отлично видна трамвайная остановка. Видите?

– Да.

– Останавливается трамвай, из него выходит всего один пассажир: длинноволосый гражданин в футболке и штанах-карго…

– Это наш клиент? – нетерпеливо поинтересовался майор.

– Нет, но допросить мы его сможем, – не совсем понятно ответил Зябликов.

– То есть?

– Сейчас… – Игорь выдержал короткую паузу. – Вы смотрите дальше, Борис Иванович, я все объясню после кино. – На экране патлатый пассажир трамвая спокойно прошел в сквер, а через несколько минут… – Вуаля!

– Черт!

– Я знал, что вы именно так оцените увиденное.

Из сквера патлатого за шкирку вытащил высокий широкоплечий офицер НКВД, словно сошедший с плаката военных времен.

– Я проверил, – тихо сообщил Зябликов, останавливая просмотр. – Примерно полтора часа назад гражданин Наскальный вломился в дежурную часть районного управления полиции и принялся писать чистосердечное, бормоча при этом, что иначе его убьют.

– Так… – протянул Колпаков, совершенно не зная, что сказать еще.

– Наскальный с потрохами сдал Рафика Мамедова по кличке Нефтяник.

– Так…

– У них уже начались аресты.

Несколько секунд полицейские смотрели друг на друга, после чего майор вновь перевел взгляд на планшет, на котором красовался мужчина в военной форме.

– Чистосердечное, значит…

– Ага.

– Обещали убить…

– Ага.

– Старая школа.

Это замечание лейтенант решил не комментировать. Наклонился к планшету и продолжил:

– А теперь самое интересное, Борис Иванович. Смотрите следующий фрагмент: офицер ведет гражданина Наскального по Красному проспекту.

– Не запрещено.

– Да, но это единственный безобидный эпизод. Смотрите, вот он замечает на перекрестке газетный киоск… Останавливается… Вот с этого ракурса лучше видно… – Зябликов сменил файл. – Это камера гостиницы № 6. Видите? Офицер смотрит на киоск, что-то говорит Наскальному, тот бежит в сторону управления, в которое войдет через несколько минут, а офицер ждет… Он подождал примерно три минуты, пока Наскальный не удалился, я вырезал это, а затем…

– Черт!

Здоровенный офицер повернулся к киоску и принялся его крушить.

– Он ломает жалюзи?! – не веря своим глазам, произнес Колпаков.

– Да!

– Голыми руками?

– Да!!

– Черт!

– Он разломал жалюзи, кулаком разбил стекло витрины, выгреб газеты… заметьте, явно наугад… и двинулся в обратный путь. Но тут его засекли патрульные…

– Я не вижу в кадре патрульных.

– В кадре их нет, но вспомните, что они говорили.

– Что увидели, как взломщик уходит по Орджоникидзе.

– А потом он исчез, – закончил Зябликов. – По версии патрульных, преступник нырнул в тень дома или деревьев. А теперь смотрите, как было на самом деле. Видите, наш клиент идет, идет, оборачивается – наверное, на звук сирены – и будто бы делает полицейским ручкой. Типа, амигос, адьес! После чего… оп-ля… исчезает рядом со сквером.

– В тени деревьев?

– Просто исчезает. Никакой тени там нет, отель хорошо освещен, и рядом с ним всегда светло, в любом закоулке и под любым деревом. Фокус-покус! Ну, что скажете?

– Зябликов, – майор устало посмотрел на лейтенанта, – давай сразу к ответам, без вопросов.

– У меня пока нет ответов, – развел руками Игорь. – Варианты есть, но…

– Аппаратура исправна?

– Скорее да, чем нет. И с записью никто не колдовал, это точно. Просто не было на это времени. Шапку-невидимку я исключаю, как неуместную сейчас фантазию, так что…

– Поехали к киоску…

Но ни осмотр киоска, ни беседа с очередными коллегами, изучавшими обстоятельства взлома, не дали новых зацепок. Колпаков специально сходил, постоял на том месте, где, если верить записи, исчез преступник, но никаких люков, куда бы он мог спрыгнуть, не увидел.

И тени там действительно не было.

Короче говоря, картина не вырисовывалась. В руках у сыщиков по-прежнему имелся только набор красок и холст.

Откуда взялся человек в форме НКВД – неясно.

Как он сумел за столь короткое время уговорить господина Наскального чистосердечно признаться в преступлениях – неясно. В смысле, догадки есть, но и только.

Зачем взломал киоск – неясно… Ну, не ради вчерашних газет, правда?

Куда делся потом – неясно.

– Мне бы запись на приличном компьютере посмотреть, – пробормотал Зябликов, когда они сели в служебную машину. – Особенно тот момент, когда этот… типа… наш коллега вдруг исчезает.

– Давай пока о нашем коллеге, как ты выразился, не будем? – неожиданно предложил Колпаков. – Начальству о форме одежды доложим, но на словах. А в рапорте пока не отметим. И журналистам – особенно.

– Чтобы не нагнетать?

– Вроде того.

– Но начальству доложим? – уточнил Зябликов, не желающий быть причастным к утаиванию улик.

– Обязательно, – серьезно подтвердил майор. – И я думаю, что начальство нас поймет.

* * *

1926 год, Алтай – Ново-Сибирск, привокзальная площадь.

«И случилось вторжение племен в царство Шамбалы, и сделалась она невидимой для глаз и чувств, ибо есть нечто большее в том царстве, чем во всем подлунном мире…»

Отрывок из древнего текста всплыл в памяти, словно объясняя ламе Церингу, для чего он сделал то, что сделал. Впрочем, к чему объяснения? О том, что драгоценный Чинтамани ни в коем случае не должен угодить в лапы нелюдей, знали все Хранители Сокровища. Это правило впитывалось в их естество, становилось сутью, и всегда, на протяжении всех жизней всех Хранителей, боролось только с одним желанием: отыскать путь в Шамбалу.

Кто-то оставался тверд и запрещал себе даже мечтать о загадочном царстве. Кто-то до самой смерти мучился, разрываясь между желанием и долгом. А кто-то говорил: «Я буду осторожен!» – и с головой окунался в поиски таинственных врат, скрытых от глаз и чувств…

Церинг был из числа последних.

Он знал, что никто из Хранителей, рискнувших начать Поиск, не умер своей смертью, но все равно пошел на риск. Не успокаивал себя бессмысленным: «Я умный, у меня получится!», а честно признался, что неспособен противостоять искушению и готов ко всему.

Получится – он будет счастлив, как никто другой.

Не получится – умрет.

И сегодня ночью он был катастрофически близок к тому, чтобы умереть.

– Кто-нибудь может сказать, что случилось?

– Как мы тут оказались?

– Где «тут»?

– Что?

– «Тут» – это где?

– Мы в каком-то городе…

– Удивительная сообразительность.

– Господа, прошу прощения за внешний вид, но я собирался спать.

– Гм… Я тоже.

Рерих и Хорш окинули друг друга взглядами и стыдливо улыбнулись. И было с чего: они стояли на улице, облаченные лишь в исподнее, и нелепо переминались босыми ногами, силясь понять, что происходит. Рерих делил с помощником комнату на постоялом дворе, из которой Церинг выдернул их перед самым отходом ко сну.

Их четвертый спутник – похожий на алтайца проводник, которого лама звал про себя «странный Яков», – оказался одет, обут, да еще и вооружен любимым «маузером». Проводник укладывался спать у дверей Рериха, услышал гул внутри, выбил дверь, ворвался в комнату и бесстрашно бросился в сформированный Церингом портал.

– Лама, вы понимаете, что произошло?

– Да, – скупо ответил тот.

– Это вы сделали! – догадался Рерих.

– Да.

– Но зачем?

– Потому что у Вахра есть любовница, – не очень понятно ответил Церинг. – Красивая человская девушка из соседнего селенья…

– Врешь!

– Нет.

– Сам слышал?

– Своими ушами, – подтвердил Дарг.

– У них есть Чинтамани? – все еще недоверчиво уточнил Тыц.

– Да.

– Этот камень Великие Дома ищут тысячу лет, – напомнил Терс. – А ты отыскал его на постоялом дворе?

– Еще не отыскал, – буркнул в ответ Дарг. – Но я слышал, как бахвалились челы.

– Бахвалиться они умеют.

– Может, они только думают, что у них есть Чинтамани? – предложил свою версию Тыц. – Какой-нибудь авантюрист убедил их в этом, они и повелись. Челы тупые.

– Отберем то, что они называют Чинтамани, и узнаем точно.

– Логично.

Молодые хваны замолчали, и несколько минут на сеновале, где Вахр разрешил переночевать Терсу и Даргу, слышалось только чавканье: Терс на ужин не попал и сейчас жадно доедал принесенную друзьями похлебку.

– Завтра возьмем, – негромко произнес Тыц. – Куда они идут, известно. Встанем пораньше, подготовимся…

– Завтра нельзя, – в тон ему ответил Дарг.

– Почему?

– Челы передают Чинтамани из надежных рук в надежные руки. Лама, что хранит камень, силен, и твой отец не зря предупредил, чтобы мы его не трогали. – Пауза, многозначительный взгляд. – В открытом бою мы не справимся.

– Посмотрим, – хмыкнул Терс.

– Кто-то точно умрет.

– Я могу прихватить братьев, – предложил Тыц.

– Кто-то точно умрет, – упрямо повторил Дарг.

– Что ты предлагаешь?

– Возьмем Чинтамани ночью. Сегодня ночью. – Самый юный участник совещания знал, что предлагает неправильное, и потому старался говорить предельно убедительно: – Лама будет спать, а нас будет трое. И никто не умрет… Кроме ламы.

– Дядя Вахр запрещает грабить челов в своем доме, – протянул Терс.

– Скажем, что это очень важно.

– Дядя Вахр чтит закон и не позволит убить гостя в своем доме.

Дарг перевел взгляд на Тыца. Тот цокнул языком и очень тихо сообщил:

– Сегодня ночью батя поедет к любовнице. Он спит с молоденькой человской девкой из соседнего селенья.

– Ого, – присвистнул Терс. – И твоя мать ее не убила?

– Мама пока не знает. Знаю только я. И вы. Теперь.

– Ага… – усмехнулся Дарг.

«Ага… – уныло повторил за хваном Церинг, отключая магическое ухо. – Вот и ловушка».

Нужно уходить, но бежать в одиночку лама не хотел. Не для того он потратил десятки лет на поиск нужного человека, чтобы бросить его в придорожном алтайском трактире.

«Извини, Николай, но тебе придется отправиться со мной…»

* * *

– Испанская чума меня возьми! – дрожа всем телом, поскольку ночь выдалась прохладной, произнес Луис. – Где мы?

– В Ново-Сибирске.

– В Ново-Сибирске?!

Они стояли посреди грязноватой площади перед деревянным, с двумя кирпичными пристройками зданием вокзала. Точнее, немного сбоку, рядом с пышным кустарником, в котором, при необходимости, можно было укрыться.

К счастью, пока что прятаться было не от кого – ночь.

– Это какое-то… наваждение? – Рерих изумленно взглянул на Церинга.

– Магия, – просто ответил лама.

– Чертовщина! – с легкой истерикой заявил Хорш. – Церинг, вы что, колдун?

– Да.

– Проклятье! Но как такое возможно?!

– Почему Ново-Сибирск? – вмешался Яков.

– А вот это правильный вопрос. – Лама одобрительно кивнул. – Потому что вы пришли отсюда, а значит, можете найти тут помощь.

– Если объясним, как мы тут оказались…

– Придумаем, как…

– Но зачем вы перенесли нас сюда? – спросил Рерих.

– Нас хотели убить.

– Кто?

– Весьма странные существа…

– Четырехрукие громилы? – вновь подал голос Яков.

– Ты видел их? – Церинг внимательно посмотрел в глаза странному проводнику.

– Еще когда во двор въехали, – медленно ответил тот. – Сначала не поверил, решил, что от усталости мерещится, а потом понял, что там у всех по четыре руки… У всех хозяев.

– Почему не сказал? – удивился Луис.

– То есть надо было встать и сказать: «Товарищи! Ответственно заявляю, что у хозяина этого заведения есть пара запасных рук…» Так?

Хорш и Рерих переглянулись, после чего художник покачал головой:

– Пожалуй, нет.

– Вот и я решил, что лучше не надо.

– Какие еще громилы, какие руки?! – Луис поморщился.

– Они хотели убить нас из-за Чинтамани? – прищурился Рерих.

– Да.

– Вы могли убежать один… Зачем вы взяли нас с собой?

– Не вас, а вас, Николай, – уточнил Церинг. – Я взял вас.

– Зачем?

– «И только тот, кто способен создавать прекрасное, сумеет увидеть место, где можно создать ворота, и лишь хранитель Чинтамани сможет их открыть, – процитировал лама отрывок из древнего трактата. – Потому, что нет другого пути сквозь магические стены на границе скрытого царства, кроме ворот Чинтамани».

– Я…

– Только вместе, Николай: вы и я. По одиночке нам до Шамбалы не добраться. – Лама улыбнулся и огляделся: – Портал создает серьезное возмущение магического фона, и его легко вычислить. Полагаю, наши друзья скоро будут здесь…

Яков положил руку на «маузер».

– Не поможет, – вздохнул Церинг. – Я сделаю второй портал и уведу их отсюда. А вы пока спрячьтесь и ждите меня. Где поблизости можно спрятаться? Только не в тайге, четырехрукие – отличные следопыты.

– Можно в Затоне или в Кривощеково… – Яков пожал плечами. – Или в Нахаловке.

– Это город?

– Рядом.

– Нет, нужно чуть дальше, чтобы у вас был хотя бы час в запасе. И желательно, чтобы там была церковь.

– Церковь? Зачем тебе церковь? Ты же лама.

– Просто укажи мне такое место и подумай о нем. – Церинг взял проводника за руку.

– В Колывани… нет… лучше в Бердске. – Яков кивнул, как бы соглашаясь с самим собой. – Да, там, где Бердский острог стоял. Самого острога уже нет, но Сретенская церковь осталась. Заковыристое местечко, настоящий лабиринт из дворов… и под землей всякие ходы.

– Отлично! – Лама крепко сжал руку проводника, на мгновение замер, закрыв глаза и не дыша. – Так, понял. – Отпустил руку и посмотрел на спутников: – А вы прячьтесь и ждите.

– Нам бы одеться…

– В ближайший час вас никто не увидит, я прикрою вас заклинанием. Но спрятаться будет нелишним.

– Мы все поняли, – кивнул Яков. – Прячемся и ждем.

– Возьми. – Церинг вдруг снял с шеи цепочку с камнем и отдал Якову. – Хваны поняли, что я о них знаю, и будут действовать жестко. Случиться может всякое, так что сохрани камень.

– Ты мне веришь? – удивился Бортников.

– Случиться может все что угодно, но я за ним вернусь, – очень жестко произнес Церинг, глядя Якову в глаза. – Обязательно вернусь.

– Я тебя понял. А когда ты вернешься?

– Пока не знаю. А вы помните – в запасе ровно час.

Церинг отвернулся.

– Почему я? – бросил ему вслед Яков.

Лама лишь улыбнулся и взмахнул рукой, вызывая зеленоватый вихрь. В котором и исчез, оставив спутников в легком недоумении.