Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

019

Во время батального конфуза – главный режиссёр вместе с представителями администрации находились в банкетном зале, и никто из начальства не видал случившейся накладки. Когда это выяснилось, помреж с оператором помирились. Более того, оба стали звёздами коллектива и закадычными сообщниками по разделу славы. Уже в самолёте они начали выпивать и делиться тонкостями происшествия с артистами, администраторами и прочей мелкотой из режиссёрско-постановочной группы. Помреж в лицах описывал царившее за пультом замешательство, показывал как оператор дрожащей рукою срочно вставлял запасной диск с дублем фонограммы, как выглядел исполнитель роли Ермака, которому пришлось дважды повторить: «Что за хрень я несу?» – и притом не утерять величественной позы.

Настроение у всех было благостное. Каждый норовил ввернуть свою шутку в общее веселье, и добиться, чтоб за это все выпили. Наконец, помреж громогласно объявил главного режиссёра творческим импотентом. Поскольку главный летел другим самолётом, никто помрежу не возразил, и даже создалась приятная аура оппозиционного свободомыслия. Веселье усилилось чуть ли ни истерически.

Шум в салоне тяготел сложиться в песню. В конце концов, какой-то артист из фольклорного ансамбля достал гармонь и пошёл с частушками по проходу.

Выскочили стюарды со злыми рожами и долго угомоняли творческий коллектив, пугая вынужденной посадкой со всеми вытекающими. Пассажиры угомонились, и только помреж ещё некоторое время бурчал про импотентов, которым никогда не сделать настоящего праздника.

Олег Андреевич во всеобщем веселии не участвовал. Он даже от выпивки отказался, сославшись на организм. Сидел около иллюминатора и смотрел на облачные нагромождения, медленно плывущие под самолётом, который хоть и летел, а всё так и оставался в центре купола голубой пустоты.

Настроение Олега Андреевича было под стать пространству за стеклом, таким же пустым и безмятежным, наполненным отрешённой радостью. Возникали в нём абстрактные, не связанные меж собой образы, и тут же растворялись бесследно, как пар. То думалось про Варю, которая следующим рейсом летит в Москву, значит, не будет смысла уезжать со всеми на автобусе, а надо дождаться её прилёта.

Думалось, что пора завязывать с массовыми праздниками, потому как давно уж непонятно, чего он, Олег Андреевич на них делает. Зовут-то его известно зачем. Он, как-никак, заслуженный работник культуры из Москвы, а значит, его присутствие поднимает цену вопроса, но ему-то самому что с того?

Думалось про необъятные величины белых нагромождений, над которыми он пролетал сейчас. Скрыт ли в них какой-нибудь неведомый смысл? Есть ли смысл в его жизни, и каков он, когда всё так непредсказуемо и бессвязно? Если уходить из шоу-бизнеса, то чем заниматься дальше?.. Вон то, здоровенное облако похоже очертаниями на клоуна, который играл с публикой Ханты-Мансийска в «Капканчики»… но это уж совсем ни к чему…

020

Хоть и минуло с той поры не менее пятнадцати лет, хоть и случились в жизни Олега Андреевича колоссальные перемены, а Варя так и оставалась для него константой непостижимости. Порой Олег Андреевич сравнивал её со сфинксом, таковое вечное спокойствие хранилось в ней. Слова её, выражения и замечания были просты, словно кухонная посуда, но притом создавалось ощущение, будто всякое движение его души, всякую его мысль Варя видит со стороны как предмет. Видит в полном объёме и приемлет как данность любой сдвиг и поворот, который бы ни выкинул Олег Андреевич.

Немыслимо жить в постоянном согласии с ним, если сам он бывал с собою не согласен, но Варя умудрялась. Какая бы глупость ни занимала его в данный момент, он всегда мог её высказать Варе, нагромоздить парадоксов с дикостями, и не получить за то осуждения. Внимательно выслушав Олега, Варя всегда вовремя говорила: «Хаашо» – и было ему не совсем понятно, к чему это «хаашо» относится.

Однажды он даже попытался бросить Варю, но из этого ничего не вышло, поскольку и на его бросание и на возвращение она реагировала с одинаковым благосклонным вниманием. Кивнула и сказала: «Хаашо»

После давней той гастроли Олег Андреевич и вправду ушёл из суетной индустрии массовых праздников. Друзья и связи помогли ему закрепиться в союзе писателей на важной должности ответственного секретаря.

Когда новые власти предоставили союзу писателей полную свободу творчества, в смысле, прекратили государственное финансирование, важность слегка сдулась, обросла рутиной литературного процесса, но бросать место он уже не хотел. Сколько можно делать крутые повороты судьбы? Счастье оказалось дома, в Варином добродушном величии, от которого он всегда успокаивался, какие бы поводы для раздражений ни подсовывала работа.

Так и теперь, стоило Варе поинтересоваться, чему посвящены возмущённые возгласы ответственного секретаря, как буря в голове улеглась, и даже самому ему показалась смешной. Олег Андреевич посетовал: «Представляешь, Варя, всякие эмбицилы пишут псевдоисторическую галиматью, а мне приходится её читать, да ещё рецензировать. У меня уже мешки под глазами набухли. Видишь?»

«Вижу – Варя погладила его лицо и предположила – Они пишут потому, что им не хватает водки» «Может и правда – пожал плечами Олег Андреевич – налить бы им всем, чтобы упились и не вникали в текст. Или, лучше установить в подвале дома литераторов бочку с вином, чтоб они совсем прекратили писать. Должна, ведь, когда-то закончиться эта нескончаемая энтропия! Пишут, пишут, пишут… чёрт знает что пишут!» – Олег Андреевич нажал клавишу Enter, и на лоток принтера полезли отпечатанные листы.

«Не читай, если не интиесно» – посоветовала Варя, от чего Олег Андреевич горестно махнул рукой: «Как же не читать? Сама посуди, Варь, сегодня презентация книги какого-то неизвестно кого по имени – никак. Брошюрка нелепая, написано чёрт знает что… в основном враки. Мыслимо ли так бессовестно врать?»

«Откажись, скажи, что заболел» – флегматично сказала Варя. «Ты говоришь, как будто всё просто – вздохнул Олег Андреевич – а всё непросто. Шеф велел быть всем. Речь идёт даже о телевидении. Посмотри в программе недели. В новостях по первому каналу на завтра должна быть анонсирована передача»

Варя исчезла на миг, и тут же вернулась с газетой. Ткнув пальчиком, сказала: «Есть чего-то, но невнятное… вот оно.. пьезентация в центьяльном доме литеатоов. Ты об этом?» «Дай-ка сюда» – Олег Андреевич взял у жены газету и вгляделся в программу телепередач. Потом сказал задумчиво: «Передача в семь утра. Какое-то время бесполезное… хм… я про телевидение писал всем, кого приглашал. Всё-таки, какая-никакая замануха для писателей, а выходит чёрт знает в какую рань! Весь эффект коту под хвост. Ну и бог с ней, с передачей! Всё-таки я надеялся набрать хоть с десяток настоящих авторов, чтоб они показали класс. Думал, устрою открытые чтения по Бениовскому на презентации этого недоумка, чтоб ему стыдно стало. Кинул клич. Люди отозвались, напряглись, начали сочинять на эту тему. И знаешь, чего насочиняли? На вон, сама почитай».

Принтер выплюнул последний лист, издал звук утихающего пылесоса и остановился. Варя взяла распечатанные листы и прочла вслух: «Куей отыскал поучика Бениовского съеди остатков аймии…»

021

Курьер отыскал поручика Бениовского среди остатков армии фельдмаршала Броуна и вручил письмо. Дошло оно из адской глухомани! Получив пакет, Мориц Август тут же забыл о нём. Были дела поважнее. Остатки тридцатитысячной армии отступали от Лобозице, а читать в седле, да ещё под октябрьским дождём – несподручно. Лишь на следующее утро, когда развеялось, он вскрыл пакет, пробежался бегло по первым строкам, написанным каллиграфическими завитушками, и прочёл магическое слово – «Наследство»

По более внимательному изучению оказалось, что письмо писано родным его дядею, то бишь, Гвидоном. Старик сообщал, что собирается в мир иной, по коей причине беспокоится о передаче своего имения в наследование и призывает племянника прибыть в Виевис.

Мориц тут же помчался обгонять растянувшийся вдоль дороги полк. Отыскав в авангарде полковника и, отсалютовав ему, справился, не ожидаются ли в ближайшем будущем важные для истории манёвры.

Дождь стекал с меховой шапки полковника, с рыхлого красного носа. Всё его, лошадиное лицо выражало брезгливое недовольство миром, обстоятельствами, дорогой, отступлением, и этим самым пятнадцатилетним поручиком, который скачет и суетится. Глянув на юнца ненавидящим взглядом, полковник хотел двинуть ему в челюсть, но передумал и проскрипел: «Чего тебе ещё?» «Еще? – удивился Мориц – Герр полковник, разве я к вам уже обращался?»

Полковник сплюнул и сказал: «К моим сорока пяти годам я успел налюбоваться на умников и зубоскалов. Мне встречались идиоты с задором в глазах и без такового. Таким как ты желторотым поручикам место не в кавалерии, а за грифельной доской, из-за которой вас непонятно зачем выдергивают. На кой чёрт, спрашивается, ты прискакал и спрашиваешь ерунду? Закрой пасть и докладывай – чего тебе ещё?»

Докладывать с закрытой пастью может не каждый, но Мориц мог, и потому доложил: «Герр полковник, мной получена депеша, в которой дядюшка вызывает меня в Тракай. Могу ли я покинуть полк?» «Тракай? – переспросил полковник – Эт что за дыра?» «Он в Литве» – объяснил Мориц. «Литва-а – протянул полковник, будто пробуя слово на вкус, и, разжевав, резюмировал – славяне» «Так точно» – подтвердил Мориц.

Полковник сдул дождевую каплю с носа и забрюзжал: «Кругом одни венгры, чехи и славяне. Потому, наверное, мы и отступаем, что среди нас мало нормальных европейцев. Как же мерзко и гнусно! Дождь, слякоть, отступление и вы, славяне. Вы попадаетесь в самом непредсказуемом облике! Везде, где вы – необратимо рушится дисциплина и сама возможность существования разума. Вон там, сзади по левому флангу маршируют пандуры. Это вообще чёрт знает кто. Ополченцы. Всю дорогу орут дикие песни на своём варварском языке.

Но как вы ловко маскируетесь! Мне бы и в голову не пришло, что ты, поручик, славянин. В крайнем случае считал бы тебя за венгра. Э, да что там говорить! Вот, объясни мне, почему я теперь должен принимать о тебе решение? Чего бы тебе не отпроситься у какого-нибудь генерала? Ведь, твой папаша был генералом? Кстати, он венгр, или славянин?» «Он вышел в отставку, герр полковник, уже несколько лет назад»

«Логично» – кивнул полковник и тяжко вздохнул, глядя вперёд, на раскисшую под дождём дорогу. Надо было чего-то отвечать поручику. Самым правильным было бы запретить ему все идеи о депешах, дядях и Тракаях. Пусть марширует до самой Праги, а там, когда армия встанет и начнет готовиться к чему-нибудь… неизвестно, к чему предстоит готовиться… там пускай помыкается по инстанциям, получая разрешение. Пускай поищет генералов, с которыми служил его папаша, найдёт какого-нибудь покровителя, тоже славянина, который на шее империи дорос до генеральского звания, а теперь сидит в штабу и командует им, полковником, настоящим австрийцем по рождению. Как всё несправедливо в этом мире!

Полковник медленно процедил: «Покидать армию во время войны не положено…» – краем глаза он посмотрел на Морица. Поручик сохранял непроницаемость лица, словно и не ждал иного ответа. Хотелось вывести его из себя, заставить юнца сердиться, обижаться, клянчить… хоть какой-то добиться реакции, но видимо, отказ не явился для Морица неожиданностью. Тогда, какой смысл в запретах? Запрет нужен лишь тогда, когда он волнует душу, заставляет скрежетать зубами, биться в собственном бессилии. Бессмысленный запрет, это лишь тяжкая духовная ноша для запретителя. И полковник завершил фразу: «…но, учитывая высокое положение твоего отца, а также твой возраст и то, что пользы от таких бездельников всё равно не бывает, я могу тебя отпустить. Давай сюда депешу»

Мориц вынул из-за пазухи письмо и протянул полковнику. Повертев конверт, тот хмыкнул: «Хм! С гербовой печатью! Гляди, какие мы знатные! Если по уму, то надо дойти до привала, взять писаря и оформить тебе подорожный документ, чтоб ты хоть не выглядел дезертиром. Но если посмотреть на это дело шире, то скажи на милость, кто в наше время, будет изучать твои бумаги? Ты как собираешься ехать?»

Поручик ответил: «Мне нужно отклониться от восточного направления на север, и двинуться на Бреслау. Там я пересеку Одер и вскоре покину Силезию. Войду в Польшу, переправлюсь через Варту, и доеду до Ленчица. Затем возьму восточнее, до Варшавы. Потом снова на северо-восток до Гродно. От Гродно вдоль Немана на север, на Тракай. Неман будет оставаться по левую руку. Я ездил к дяде в детстве и помню дорогу. Могу изобразить маршрут на бумаге»

«Дай бог, чтобы ты так же ловко ориентировался, как говоришь» – сказал полковник. «Разрешите отбыть?» «Разрешаю – полковник отдал Морицу пакет. И, когда тот, пришпорив коня, поскакал вперёд, крикнул вслед ему единственное знакомое славянское выражение то ли на польском, то ли на сербском, то ли ещё на каком-то из их диалектов – Шоб ты всрався!»

022

Варя подняла взор на Олега Андреевича и спросила: «Это будет опубликовано?» «Только через мой труп! – воскликнул Олег Андреевич. Пока Варя читала, он успел сходить в ванну, чтобы умыть бороду, а теперь надевал костюм – Я хотел получить серьёзные работы, чтобы швырнуть их в морду тому писаке, который пихает свою бездарщину к нам, в союз. Должен хоть кто-то стоять на рубежах дозволенного!

Союз писателей всё-таки, организация с именем, и не должна печатать ахинею даже за деньги. Только погляди на эту брошюру! – тут он показал на стопку одинаковых книжек «Русский Мадагаскар» на краю стола – Какой-то Ахин-шмахин. У него даже не язык, а какая-то феня!

Месяц я собираю нормальных людей, способных размазать этого, с позволения сказать, автора. Книжку раздают всем желающим. Сама взгляни, какая буйная дичь про ампансакабе!» – Олег Андреевич развернул одну из брошюр и ткнул пальцем в текст.

«Обязательно взгляну – пообещала Варя – но потом. Я не могу сьязу читать всё» «Вот, я положу тут, около монитора – объявил Олег и оставил брошюру на столе. Остальные сгрузил в портфель, говоря возмущённо – я думал, соберутся нормальные авторы, достойно владеющие словом, но эти дилетанты пишут ещё хуже! Клоуны! Одни клоуны пишут бред, потом другие клоуны их читают и начинают обезьянничать, подражать, кривляться как макаки. У них это называется постмодернизмом, а на мой взгляд, это чистая энтропия. Отсутствие вкуса, отсутствие стиля, языка. Всё разбегается от одного к другому, как зараза, как чума! Они поражены этой коростой. Жалкие ничтожества!»

Варя полистала листы распечатанного текста и вновь пожала плечами: «Не знаю, чего ты кипятишься, Олег. В некотоих местах смешно. Вот здесь, к пьимеу: „Лошадь молчала, не находя достойных тем для беседы“ – можно читать, если скучно…»

Олег Андреевич прервал надевание галстука, забрал у Вари распечатку, и запихнул её в портфель, говоря попутно: «Вот именно, Варя. Читать можно от скуки, а написана чистая ложь! Со всех сторон одна неправда.

Не могло быть никакого отступления в принципе! Когда Бениовского отправили на войну, Австрия перестала отступать, причём, не благодаря Бениовскому, а потому что против Пруссии выступила Россия. Победоносно вступила! Австрия тоже перешла в наступление, а эти придурки пишут про какое-то отступление.

В октябре 1758 года Бениовский бился у деревни Гохкирхен, в составе эскадрона ворвался в деревню, и едва не взял в плен самого Фридриха! Короля! Чувствуешь накал истории? А тут одна тоска, дожди и массовое отступление. Стыдно так пошло врать!

Посмотри, чего ещё. Во время атаки его ранили в левую ногу. Каким это образом раненый гусар будет обгонять строй, догонять какого-то полковника? Не было там никакого полковника! Третье враньё подряд. Всё было не так»

Варя слушала, не перебивая. Олег Андреевич вытащил из того же самого портфеля другую распечатку и показал подчёркнутый красным текст: «Смотри, чего пишет Каданьский. Он самый углублённый исследователь. Он поднял все архивы, в которых чего-то можно было найти. Смотри: „Командир корпуса, в котором служил Морис, генерал Гедеон Эрнст Лаудон, получил письмо от дяди Бениовского, Гвидона де Бениов, в котором тот настоятельно просил Мориса приехать к нему. Лаудон отстранил раненого Бениовского от службы, снабдив его рекомендательным письмом. Письмо было адресовано дворянству прибалтийских провинций, откуда сам Лаудон был родом, и скорее напоминало охранную грамоту. Когда Морис брал письмо из рук генерала, его не оставляли сомнения относительно полезности этого документа…“ – что? Трудно было прочитать? Не пришлось бы придумывать про лошадиное молчание. Кем надо быть, чтобы заставить героя разговаривать с лошадью? Если сам автор немножко ку-ку, то и герой у него такой же. Согласна?»

«Согласна – кивнула Варя – ну и не беи в голову. Пьёведёшь заседание и возвъящайся. Они там все дуаки». Олег Андреевич ответил Варе уже с порога: «Может, не дураки, но клоуны точно. Красноносые клоуны!»

Хлопнула дверь. Варя собиралась отключить компьютер, но заглянула в оставленную брошюру на открытой странице. Взгляд её побежал по строчкам, поглощая буйную дичь про ампансакабе.

023

«Допустим, вождю древнего мадагаскарского племени попался бы в руки предмет из мира европейских технологий. Хоть бы карандаш. Чего он сможет про него сказать на том дикарском языке, которого в те времена даже им самим не преподавали в допотопных школах? Глянул бы я на то, как прифигели бы наши спиногрызы, кабы их в те школы засадить, да поучить там химии с географией. Вот бы все заорали: «Отстой! Какой отстой!» Там даже глобусов не было, не говоря там про компы, айфончики, смартфончики и прочие приблуды. Нормальному пацану и подавно в Мадагаскарскую ботву не въехать. Ладно бы, хоть звуки были как у людей, а то свистят попугаями, да тявкают. Набор шумов природы, вот и весь их словарный запас!

Спрашивается, на кой ляд переводить на нормальный наш язык непотребные звуки старого туземца? Дожил до седых мудей, а даже карандаша не видал! Чего умного он донесёт до нашего сознания? Он там, в своём 18-м веке, конкретно отстал от Европы, не говоря про наш, 21-й век информационного насыщения! Нам, людям будущего, он должен казаться чисто чухломой. Сейчас при помощи цифровых технологий и социальных сетей всякий лох может ощутить себя самым умным.

Плюнуть бы на того дедка смуглявого, да послать его, скотину, в рабство вместе со всем племенем. Этим, в общем-то, и занимались те самые белые цивилизаторы из просвещённых стран Сервантеса, Мольера и Бомарше. Вооружённые мощью огнестрельных мушкетов, они регулярно высаживались на Мадагаскар, шныряли по нему, отлавливали полуголых тех обезьян и увозили, чтобы продать за твёрдую валюту. Так двигался прогресс европейского просвещения, и до сих пор он так движется в отношении всяких там дикарей.

Но вот же незадача! Процесс европейского очеловечивания проходил мимо соплеменников этого самого старого вождя. В чём дело? Скорей всего, старик владел каким-то непонятным колдунством, благодаря которому спасал своих макак от неминучего плена и скотской гибели. Потому и в других племенах к нему относились с уважением, шли за советом, а на крайняк старались не обижать. За то и звали его ампансакабе. Это по значению близко к уважаемому доныне понятию – пахан. Значит, старик достиг вершины!

Отсюда мораль для молодёжи: в какой бы дыре ты ни оказался, хоть на зоне, а хоть и на химии, везде иди вверх! Если тебя все уважают и паханом зовут, значит, ты можешь немного расслабиться, и на некоторое время поверить окружающим людям. В долгую верить нельзя, но мальца можно, пока ничего не просят.

Если все местные дедушку так сильно уважали, то почему бы и нам не узнать, о чём насвистывал туземный авторитет? Не надо кривить харю из-за превосходства цивилизаций, или какого-то там карандаша. Карандаш – не повод забивать на мнение бугра, который отвечает за базар и умеет поставить себя настоящим императором, а не фуфелом.

Не место красит человека. Карте – место! Я видал парня, который понятия не имел про то, как пользоваться пластиковой карточкой, но при этом вскрыл банкоматов больше, чем ты консервных банок. Так что, не выпендривайся, а читай…»

024

Ампансакабе показывал соплеменникам карандаш и говорил: «Этот странный синий предмет в моей руке – заставляет меня видеть землю, которая далеко на севере. Там почти всё время холодно. Солнце там скупое, и поэтому людям приходится самим быть светлыми, как солнце. Там не найдёшь ночлега на открытом воздухе, потому что замёрзнешь и станешь твёрдым, словно камень. Там даже вода иногда становится камнем, а потому люди привыкли протягивать другим руку помощи.

В той стране жизнь теплится еле-еле, а порой замирает вовсе. Люди радуются ей, как мимолётному счастью. Насыщенность каждого мгновения кажется им драгоценным, но та драгоценность не застывает жёлтым металлом. Драгоценность той северной жизни имеет свойство исчезать. Их золото растворяется в земле, их серебро и алмазы превращаются в воду и утекают сквозь пальцы, а потому люди из той, далёкой страны – не станут ловить нас, чтобы обменять на деньги. Эти люди пришли сюда так же случайно и мимолётно, как всё в их жизни.

Я вглядываюсь в будущее, чтобы разглядеть там результаты их дел, но и в далёкой неизвестности не нахожу внятного ответа. Я вижу там людей, которые совершают нелепые действия и стремительные перемещения.

Хозяин этого синего предмета странным образом связывает людей будущего мира между собой. Они спорят о нём, пытаются вспомнить то, что далеко от них, или чего не было на самом деле. Я вижу необъяснимую картину, как далёкий человек будущего движется с огромной скоростью, но вместе с тем неподвижно сидит в железном сосуде. Он смотрит на плоский лист, но вместе с тем видит на нём обрывок нашего мира. Очень трудно осмыслить такое положение вещей, а тем более – объяснить…»