Дыхание того, что помню и люблю. Воспоминания и размышления

Константин Трофимович очень тепло по- родственному относился к Володе и Лене Клоповым – детям его Танюши и дяди Алеши. Володе – Владимиру Алексеевичу Клопову, позже ставшему главным инженером стройтреста, начальником крупного строительного управления (руководил строительством Свердловского метеоцентра на Обсерваторской горке), Бабыкин завещал свою уникальную библиотеку, собиравшуюся всю его долгую жизнь. Лена долгие годы проработала на оборонном заводе. Мама вспоминает, как Константин Трофимович угощал ее апельсинами. Как она и Лена играли в саду у Константина Трофимовича с его Чижом – большой белой собакой. Мама помнит просторный пятикомнатный дом Бабыкина, в центре, в районе ул. Бажова 99, с роскошную старинную обстановку кожаные дутые диваны и кресла. Бабыкин с дедом Германом и бабой Женей, несмотря на разницу в возрасте (он старше на двадцать пять – тридцать лет) отлично проводили время, а дети играли в большом саду, ели черемуху и яблоки. Деду Герману Бабыкин подарил большое кожаное с высокой спинкой коричневое вольтеровское кресло…

Дружил Константин Трофимович с известным врачом, профессором кардиологом Борисом Павловичем Кушелевским, тоже страстным коллекционером произведений изобразительного искусства. Он тоже бывал в ДЛИ. В нашем городе тогда было, пожалуй, три самых крупных светила медицины – Кушелевский, основатель уральской школы хирургов, член- корреспондент АМН Аркадий Тимофеевич Лидский и невропатолог и нейрохирург Давид Григорьевич Шефер. Все они родились еще в девятнадцатом веке. В нашей родне, кстати, был крупный психиатр, заслуженный врач РСФСР Алексей Петрович Возженников, родившийся попозже – в начале двадцатого века, основатель и главврач двух свердловских больниц («первый главврач Агафуровских дач»), в войну – начальник военного госпиталя. С Бабыкиным они тоже виделись, в том числе и в ДЛИхоть и редко. Геннадий Иванович Белянкин, академик архитектуры, долгие годы работавший главным архитектором нашего города и полжизни друживший с моим папой, будучи еще студентом, жил у Бабыкина вместе со своей тоже юной тогда женой Жозефиной. Кушелевский – родственник Жози (ее мама с дореволюционных пор была знакома с Ильичём!), попросил старого друга приютить у себя еще не имевшую жилья молодую пару.

Нам с папой Белянкин, помнится, рассказывал в лицах, как уговорил наследника Кушелевского подарить ему из коллекции два полотна великого Шишкина для нашей картинной галереи, где они находятся и ныне.

Посещал ДЛИ и главный режиссер Свердловского театра музкомедии Григорий Иванович Кугушев. Это он уже после войны стал лауреатом Сталинской премии и народным артистом, а до этого он, грузинский князь, посидел в лагерях и немало где помыкался.

Вышеупомянутый мной народный артист РСФСР Анатолий Маренич, как и его жена – лауреат Сталинской премии Полина Емельянова (тоже, конечно же, бывавшая в Длях), были в сороковые – семидесятые годы ярчайшими звездами оперетты, не только свердловской, но и советской, снимались в кино. Папа много позже сделал портрет Маренича и (по просьбе его жены и сына) – памятник на надгробии этого прекрасного актера на Широкой речке… Как-то папа всегда уклонялся от создания надгробных памятников и старался за них почти не брать никаких дене, но все же сделал несколько. Маренич вышел прекрасно – он изваян в черном граните, умное одухотворенное лицо, бабочка.

Из звезд свердловской сцены здесь бывали и Ян Вутирас, Константин Максимов, Мария Викс с Борисом Коринтели, Елизавета Аман – Дальская. И молодая восходящая звезда оперетты Людмила Сатосова, портрет которой папа вылепил тогда. В дальнейшем Сатосова стала примой Одесского театра оперетты, любимицей одесситов и гостей легендарного города. В военные годы здесь бывали и жившие в эвакуации писатели Серафимович, Агния Барто. Мариэтта Шагинян, Лев Кассиль, Федор Гладков…

В ДЛИ мой папа был членом правления и еще связным с Московским ЦДРИ – Центральным Домом работников искусств. При его активном участии здесь проходили в пятидесятые- шестидесятые годы умопомрачительные, ужасно смешные капустники!

На них блистал и известный свердловский художник – график и живописец, заслуженный деятель искусств РСФСР Борис Александрович Семёнов. Он, не зная ни одной ноты, прекрасно играл на рояле и делал это изумительно, сходу набирая по слуху любую мелодию, пел, сочинял эпиграммы, писал стихи.

Акварели Семёнова на темы тогдашнего Свердловска и Уралмаша изумительны! С папой они, еще не женатые, пели (на сцене и просто так)) куплеты собственного сочинения (в основном, конечно, семеновского): " Обязательно, обязательно, обязательно женюсь! Обязательно, обязательно – выберу жену на вкус! Чтоб она была семипудовая и пыхтела, как паровоз! Обязательно, обязательно… чтобы рыжий цвет волос!» Как-то папа и Семенов и еще их коллеги сидели в Длях с нашим незаслуженно сейчас забытым поэтом и прозаиком Куштумом. Тот заявил, что сейчас все поднимут за него заздравную чарку, если он отразит прелесть сегодняшнего вечера в своем экспромте. Все согласились, заказав водки, пива и закусок. Куштум, наморщив лоб гармошкой, напряженно сочинял свой экспромт. И …облом. Ничего не родил, водка остыла, пиво почти выдохлось. Тогда Семенов, передразнив напряженную физиономию друга, заунывно пропел: " Любитель пива, вин и дум поэт Куштум, поэт Куштум…» Эта эпиграмма стала визитной карточкой Куштума. Но в ту минуту (надо знать артистизм Семенова!) все со смеху чуть не полезли под стол!)) Приходили и уже вкусивший всесоюзной, да и зарубежной, славы Евгений Родыгин, худрук Уральского народного хора Лев Христиансен, кинорежиссеры Олег Николаевский и Ярополк Лапшин, конферансье Павел Роддэ, оперный певец Николай Голышев и его жена балерина Нина Меновщикова, позже ставшая народной артисткой СССР, поэт Венедикт Станцев, писатели Олег Коряков, Семен Самсонов, Иван Новожилов и Владимир Шустов, неоднократный чемпион СССР и РСФСР по боксу Виталий Беляев (они с. В. Егоровым были, особенно в пятидесятые, очень дружны).

И художники в Длях (и раскрывшем двери в сентябре 1957 —го Доме художника) были как-то вместе, пока сообщество в начале шестидесятых не стало раскалываться на тех, кто вдохновлялся реалистическим искусством, и теми, кто увлекся формализмом. Вообще, тема непростая… В свое время Микеланджело, изваяв свою великую скульптуру» Моисей», чуть не воскликнул: " Ай да Микель, ай да сукин сын! «Но оставил эту фразу некому русскому поэту из грядущего. Он, синьор Буанаротти, только шлепнул свою сидящую новорожденную статую по коленке и тихонько (я то знаю, не перебивайте!)) произнес: «Так оживай же!» Титаны эпохи Возрождения явили собой блистательную когорту художников – реалистов. Они не говорили: " Да что в этом направлении нового сказать? Ведь греки и римляне уже изваяли героев и атлетов, прекрасных обнаженных дев, да и одетых -тоже… Они продолжили путь Мирона и Фидия, Праксителя и Агесандра. Да так, что на микеланджеловского Давида во Флоренции приезжают поглядеть гурманов и простых зевак никак не меньше, чем на луврскую Милосскую красавицу! И живопись Рембрандта и Ван Дейка, барбизонцев и Саврасова, Куинджи, скульптура Шубина, Паоло Трубецкого, Антокольского, Родена и Бурделя не изображала человеческое ухо в форме топора или цветка, глаз на мизинце или на щеке, в искали новой выразительности не порывая с реальностью какова она есть. Можно даже Матерь Божью в облаках или Гагарина в виде взлетающей ракеты …Можно уж и глаз на мизинце, но в каком -то особом случае, а не как что-то в порядке вещей. Формалистическое искусство – это такое, где художнику закон не писан (хоть он и не дурак!). Его приверженцы считают реалистов эпигонами искусства навсегда уходящего прошлого, фотографами. Реалисты считают своих визави занудными эпигонами Кандинского и Малевича (только гораздо хуже) и своего рода спекулянтами, выбравшими легкий путь привлечения к себе внимания профанов и такой же не желающей работать мыслями и чувствами верхоглядской спекулянтской прессы. Поскольку написать какой -нибудь оранжевый квадрат или хвост обглоданной селедки, уплывающий обратно в море, можно за полчаса, а девятый вал или мальчика с гусем, восход перед боем или сам бой – несравненно сложнее, требует и мастерства и искреннего вдохновенья!..

Нашим реалистам оказался эмоционально близок и французский импрессионизм, иногда – технократический восторг Ф. Леже или сюрреализм Дали, неореализм итальянского кино, но никогда поп-арт, мрачная мистика Кафки или никуда не зовущий, ерничающий постмодерн. Да, художнику, по сути, все дозволено, но сам он должен быть требователен к себе, отличать произведение от прикола, шутки, банальной издевки над публикой. На худой конец, возможно и такое, но как впервые явленное, а не как компиляции зарубежных коллег, не бесконечно тиражируемое в похожих вариантах и вариациях.

Почему Хрущев кричал и обзывался на участников формалистической экспозиции в Манеже к юбилею МОСХа в декабре 1962 года? Да потому, что эти работы были насквозь мрачными и безыдейными! Точнее говоря – мрачность и была их идеей. Посмотрите хоть на работы Олега Цалкова, к примеру. Там были ведь и не только именно формалистические полотна, но и реалистические, только мрачные!..Пусть бы уж тогда была некоторая фронда или даже оппозиционность в отношении к советской жизни (Сталин много раз с удовольствием ходил на» Дни Турбиных», сам по телефону звонил М.А.Булгакову, называвшему тут же себя монархистом),но только не этот мрак. Страна теперь вот победила страшнейшего и сильнейшего врага, запустила первый в мире искусственный спутник земли, а затем и вовсе отправила в космос человека (советского!), ударными темпами строит коммунизм, а «эти» с их вывороченными наизнанку ртами, нарочито- горбатыми уродами клевещут на нашу захватывающую дух жизнь. Или демонстрируют опять же мрачное равнодушие ко всему нашему жизненному миру! Ни один общественный строй, ни один политический режим не поощряет в культуре и искусстве пессимизм, упаднические настроения. Если, конечно, этот строй не желает вырождения и вымирания своего народа. Калокагатия – идеал античных художников. Единство красоты и добра в произведениях искусства. Калос- красивый, а агатос – добрый, хороший …Но это совсем не означает, что художник, драматург, поэт должен избегать отображения смерти, насилия, людских пороков. Вовсе нет, коль в мире есть деструкция, жестокость. Но подло, гадко утыкаться в это, смаковать жестокость, разрушать в людях оптимизм, установку на добро и красоту. Еще Платон в своем» Государстве», говоря о музыке, о маршах, отмечал огромную силу искусства влиять на человеческую душу. Искусство может воспитывать героев и просто хороших людей, взывать к доблести и благородству. Сквозь тяготы, невзгоды, смерть и разрушения – к добру и свету! Чрез тернии – к звездам! Раскрывать красоту и гармонию мира, пробуждать в зрителе, слушателе добрые чувства. И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал!..Отбрасывание калокагатии как принципа и идеала искусства, художественного творчества – это путь к деградации, дегуманизации общества. К расчеловечиванию человека!..Ведь прав Достоевский, что красота спасет мир! Она – составляющая мироздания. Красота – согласно Аристотелю, не есть какое-то изобретение человека. Но задача человека узреть, постичь эту красоту мира и отразить ее в своем творчестве.

При этом доброта, добро привносятся в мир человеком и… Богом, по крайней мере, для тех, кто искренне верует в него. Европейское искусство, в отличие от азиатского, восточного, считает себя вправе изображать человека, Бога и святых. Но нельзя уродовать божественное и человеческое. Человек может и даже должен быть красив душой и телом, ведь образ божий в нем – говорил в своей речи» О достоинстве Человека» виднейший итальянский философ- гуманист эпохи Возрождения Пико дела Мирандолла. Конечно, некрасота телесная может иногда подчеркивать в искусстве, да и самой жизни, отвратительность характера, жестокосердие… Так нередко бывает в опере (Риголетто) и пластических искусствах- балет, скульптура. Но может и подчеркивать, оттенять внутреннее благородство – там, где изобразительные средства творчества позволяют это сделать. Квазимодо в» Соборе парижской Богоматери» Гюго. И красота в целом располагает, но иногда может скрыть, замаскировать бездушие, жестокость (Дориан Грэй). Реализм не чурается романтизма, но может быть и жестко критическим (Гиляровский, живопись Перова), говоря об общественном неблагополучии, кризисе. При этом что есть сил пытаясь не загнать человека в психологический тупик, а разрыть ему свет в конце туннеля. Такого света в работах художников, на которых орал и топал Хрущев, действительно не было. Власть не может топать на художника. и меня, то месяца через три присутствие неподалеку Люды стало меня все более вдохновлять. И Хрущев как глава партии и правительства не мог, не имел на это права, но Никита Сергеич Хрущев как человек, как посетитель выставки, наверно, мог. Власть не вправе запрещать свободному художнику творить… чернуху, искажение образа Божия и человеческого, но критиковать имеет право. Поощрять чернуху и дегуманизацию, пропагандировать их власти тоже не запретишь (как у нас в девяностые). Только что ж это за власть будет такая? Вот она жизнь, власть, искусство, философия, политика… Можно ли запретить художнику исказить образ Бога, почитаемой в обществе исторической личности – это тоже вопрос. Салман Рушди, Пуси Райт.

В начале шестидесятых в Свердловске произошло громкое и правильнее сказать- скандальное обсуждение (в ДК им. Горького) выставленной накануне на выставке и вызвавшей разноречивые отклики, картины Г. Мосина и М. Брусиловского» Ленин и Свердлов. 1918 год», находящейся сейчас в Волгоградском художественном музее. Авторов я хорошо знаю и уважаю как художников и как людей, незаурядных личностей. С Геннадием Сидоровичем Мосиным я был хорошо знаком, поскольку он и его семья со дня заселения нашего дома жила здесь. С нами за стенку на лестничной клетке жили Ситниковы, а у них за стенку (уже в соседнем – втором- подъезде) жили Мосины. Геннадий Сидорович, голубоглазый, коренастый, с небольшой бородой и его жена Людмила Михайловна, родом- волжанка (есть картина – Г. Мосин» Волжанка») всегда приветливо принимали в своем доме и нас, детей, и свердловских художников, и много кого. Леша – старший сын художника, симпатичный, очень умный и добрый человек, в детстве часто болел, но учился прекрасно, наверстывая пропущенное искренней тягой к знаниям, волей и незаурядными способностями (из-за этого еще более развившимися). Он собирал марки, монеты всех народов и времен, всегда готов помочь в трудную минуту, объяснить. Алеша по болезни, будучи отличником, сам себя оставил в девятом классе на второй год и оказался в нашем классе. Общение с этим уже тогда (как и сейчас) зрелым человеком всегда как-то обогащает интеллектуально и эмоционально. Прошло немало лет, и мы оба – доктора наук, профессора, авторы книг и многих статей, председатели разных оргкомитетов, но к Алексею Геннадьевичу Мосину я отношусь как старшему товарищу (и не только по возрасту). Второй сын Мосиных Ваня, Иван Геннадьевич, был младше меня на полтора года, мы с ним тоже в свое время много виделись, общались. Живописец, книжный график, член Союза художников, директор детской художественной школы, автор- составитель книг о великих художниках мира, он много сделал в разных областях культуры. Работы Алексея Мосина о родах и фамилиях Урала и всей России, их истории с интересом и пользой читают люди разных возрастов и профессий.

Миша Шаевич Брусиловский – друг Мосина – отца, известный живописец и в нашем городе, и далеко за его пределами. Мосин, Брусиловский, Волович и переехавший сначала в Москву, а потом и в США скульптор Эрнст Неизвестный, живописец Николай Чесноков создали довольно прочную группу, к которой позже (в семидесятые – восьмидесятые годы) присоединились живописец Герман Метелев, скульптор Андрей Антонов и отчасти – Евгений Гудин. Немало людей считали это некоей фракцией в Свердловской областной организацией Союза художников РСФСР. Причем, не обороняющейся, а активно и умело нападавшей на художников иных взглядов и иных идейных убеждений.

Никогда они не критиковали друг друга и всегда держались общей позиции. Так вот, Геннадий Мосин и Миша Брусиловский решили, назло побывавшему накануне в нашем городе секретарю Союза художников СССР и автору картин с Лениным Серову, внести свой вклад в советскую и свердловскую живописную лениниану. И картина получилась! Ленин на помосте выступает перед внимающими массами. И рядом с ним Свердлов… как юный князь изящен! Особенно хороша (говорю без всякого юмора) кожаная куртка Свердлова с великолепной светотенью. И динамичная фигура Ленина. Дальше… проблема как бы стилистическая, но всеми прочитанная как политическая. Голова Ленина …не имеет лица. Она задрана- откинута вверх, и есть только широко раскрытый рот, да треугольник торчащей бородки. Экспрессия! И напор- ботинки Ленина на толстой подошве. Типа раздавим всех врагов советской власти. Еще недавно топал своими башмаками в Манеже Хрущев! Ни один из критиков полотна не выступил бы против него и его авторов, если б лицо Ленина действительно было таковым. Тогда бы и ботинки виделись не так брутально. Но авторы были непреклонны. Все это напоминает позднейшие истории наших дней с Салманом Рушди и в определенном плане даже с…«Пуси Райт». Ленин был как бог, с ним нельзя так поступать! Помните, как с негодованием взывал тогда молодой Вознесенский:" Уберите Ленина с денег!..» Если для людей образ свят, а на дворе начало шестидесятых, то здесь ноу коммент! В английском есть такое словосочетание farting worlds, нечто вроде» слова, вызывающие драку». Здесь был явлен Образ, вызывающий драку!

Мало того, авторы полотна и их друзья собрали в ДК Горького (на Первомайской) диспут зрителей – сторонников и противников картины. На мой взгляд, и приведенный буквально за рукав в тот зал выставки в Манеже Хрущев, который вызвал у Никиты известную реакцию, и диспут в Свердловске – это был пиар-ход самих как бы пострадавших (от советской власти и ее адептов) художников – смутьянов.

Волович, Мосин и Брусиловский постоянно созванивались с Эриком Неизвестным, обсуждая общую стратегию и тактику, приезжали друг к другу в Москву и Свердловск. Пикировка получилась острая. Ух, всё забывается с годами. Я знаю больше, но скажу чуть позже, если не забуду. Просто здесь я хотел сказать, что этот раскол на формалистов и реалистов положил конец той свердловской общехудожнической тусовке (в мастерской Егорова, о которой упоминает Волович в своей книжке воспоминаний, и в ДЛИ). Возникли другие, дробные тусовки, но это уже было совсем из другой оперы. Теперь уже почти невозможно представить то, прежнее!

Глава седьмая. И еще в саду

А в это время в моем садике и вокруг него… В садике мы пели песню про осень» Падают, падают листья, в нашем саду – листопад- Желтые, красные листья по ветру вьются- летят! (с повтором двух последних строк). Птицы на юг улетают – гуси, грачи, журавли …Вот уж последняя стая крыльями машет вдали (с повтором – Вот уж…)! В руки возьмем по корзинке, в лес за грибами пойдем – Пахнут лесные тропинки вкусным последним грибком (с повтором – Пахнут лесные тропинки…). Падают падают листья (весь куплет первый в конце повторяется)! Надеюсь, кто-то помнит эту песню нашего раннего детства! Еще одна песня – " Про бабушку» пелась так: " Много у бабушки нашей хлопот. Варит нам бабушка сладкий компот, Варежки новые надо связать, Сказку веселую нам рассказать! Трудится бабушка целые дни.» Бабушка милая, сядь, отдохни!» Песенку эту тебе мы споем. Вот как мы с бабушкой нашей живем!» Очень хорошая песня, мне казалось, что она именно про мою Бабу Веру!..

.Кто-то из наших девочек на утреннике прочитал такие стишки, запомнившиеся мне: " Мама стирала на кухне белье. А котик усатый смотрел на нее. Мама устала, легла на кровать. А котик… взял мыло и начал стирать!») Куда-то давно задевалась наша фотография средней группы, где я в верхнем ряду, хохочу. Люда Чащина с Олей сидят в первом ряду, положив руки на коленки. А сын нянечки Сашенька Борисов высунул язык трубочкой и вроде как отдает честь. Скорее не по-нашему, а по- американски: выгнув руку буквой П. Со своих школьных лет я не видел этой фотографии! На утреннике в честь Дня Советской Армии я читал хорошие стихи: «Дуют ветры в феврале. В трубах воет звонко. Змейкой мчится по земле снежная поземка. Над Кремлевскою стеной самолетов звенья. Слава армии родной в день ее рожденья!«Эти стихи были написаны на ровно оторванном квадратике тетрадного листка в клеточку. Первая прививка патриотима. Она пришлась мне по душе.

Наверно, в честь Дня наших мам 8 Марта – мы готовили мамам подарок. Это был картонный зеленый картонный лист дерева размером в полторы детских ладошки, и на нем наклеивалась подушечка -игольница в виде побольше малышового кулачка красно- атласной божьей коровки (вроде бы, внутри кусочек паралона), с черной матерчатой головкой и белыми наклеенными глазками и нарисованными чем-то вроде туши черными пятнышками на спинке. Я рисовал хорошо, еще не лучше всех (как чуть позже), но клеить как-то не получалось… клей пачкал листочек. Мама Лиля, увидев что я что-то делаю в уголке, тайно, в качестве домашнего задания, допыталась у меня хитро- ласково. И во время моего сна помогла мне, вроде бы немножко – но божья коровка сразу значительно похорошела. Во время празднования в садике я и все вручили нашим мамам это рукоделье.

Праздник в группе был вечером, за окном стемнело. В зале группы набилось множество детей и их родителей. Мы наперебой вверх тянули руки, чтоб воспитатели кого-то из нас вызвали на очередное соревнование. Приз победителю – шоколадная конфета. Ее надо было с завязанными большой белой салфеткой глазами срезать висящей на ниточке большими портняжными ножницами или т. п. Я выбивался из сил, тяня руку и крича: " Я хочу!“ Но спрашивали кого угодно, но не меня и не моих друзей. Когда стали, так сказать, подводить черту, то я уже почти упал духом. Соревнование – ребенка чуть ракручивают с завязанными салфеткой глазами и вот перед ним две тарелки. В одной налита вода, а в другой… конфета! Таак, кто пойдет!) Я, я, я!!! – разрывали воздух и мое сердце возгласы детей и мои собственные. „Пойдет… (пауза) …Сашенька Борисов!!!“ Где ж в мире справедливость, опять этот любимчик воспитательниц, нянечкин сынок! Его так и звали не Сашей, а Сашенькой. По блату! Сашенька чуть не залез в тарелку с водой. Но зал напряженно охнул, он догададся и ухватил конфету. Как сейчас вижу этого ребенка в бордовой байковой рубашке с клеточку с измазанным только что съеденной конфетой самодовольным лицом! Так и хочется крикнуть другу- Коле Удилову что-то вроде: " Пойдемте, Киса, мы чужие на этом празднике жизни! „Обида подступила комом к горлу, душат слезы. Так тяжко остаться не только даже без конфеты (вкусной!), но без приза, удачи. Тебя даже не заметили в этой шумной толпе. И тут Люда Ложкарева, наша рева, громко и призывно заревела. Взвыла, как сирена! Заразительно, с упоением. Я и так был на взводе, жуткая обида. А тут еще такое дело. Ей дали конфету! Несколько мгновений, и я тоже заревел. В наши дни детям этого не понять. Тогда все было всем понятно. И мне дали конфету сразу же. Было вкусно, но я себя не уважал. И моя молоденькая мама, по- девчоночьи, в сердцах, ущипнула меня за локоть. У меня и сейчас, когда это вспомнил, щеки от стыда горят. Чувствую себя каким-то власовцем, больно. Но это тут же все забыли, только я вот вспомнил. Детская душевная рана. Господи, как вчера!

Люда Чащина мне очень симпатизировала, и мне хотелось ее порадовать. Я, спросив дома, принес ей в подарок красивый нагрудный значок, красивый яркий. Она была в восторге. Потом я подарил второй значок, потом – третий… Зачем-то вспомнилась сейчас реклама наших дней» Бриллиант скажет девушке больше любых комплиментов!» Что-то в этом точно есть, но все же симпатия Люды ко мне была бескорыстной хотя бы потому, что начиналась До этих подарков. Немного я ее испортил этими подарками, но это был искренний зов моего сердца, моей впервые влюбленной души!..Я вытаскал из дому все значки… некоторые из них были пристегнуты к моей красной с блестящими никелированными пуговицами курточке, очень красивой (привезенной родителями мне, наверно – звоню сейчас маме – она забыла! – из …заграницы). Я из этой курточки тогда уже чуть вырос и использовал ее дома в своих играх как некий генеральский китель с орденами, но от раза к разу награды убывали… У меня на кителе был привинчен, помню, маленький значок с изображением Сталина. Больше я таких значков не видел ни разу в жизни. Погрудное профильное- вырезанное по силуэту – изображение генералиссимуса как на медали» За победу над Германией». Значок в полтора ногтя указательного пальца (мужского, без маникюра)), рельефный, бронзовый с заверткой на обороте. «Можно я Сталина значок Люде подарю? "– спросил я папу. Он глянул на меня как на свихнувшегося влюбленного и сказал: " Дари!» Значок ушел из моей жизни навсегда. В Люде победным, чуть жестоким блеском на мгновенье вспыхнули глаза, словно пьяница- муж отписал на нее одну свою квартиру! Вспыхнули и стали как всегда – влюбленные и добрые.

Родителей моих Люда видела, я их познакомил. На бабу Веру я, как бы для прикола (тогда, конечно, слова этого не было)) надел свою весеннюю с пуговками шапку и вытащил Люду в прихожую посмотреть и …познакомиться. – Ну как? – Хорошо, но уж больно… тщедушненькая! – Да что ты! И с бабой Женей я Люду познакомил каким-то аналогичным образом. Она меня- ни с кем из своих! Наверно, я задарил девушку и этим как-то пробудил к себе и корыстный интерес, испортил! Федотов и его компания после отлупа моего друга Жени Горовца ко мне уже не заедались. Не обходили стороной, но и на рожон не лезли. Настанет время, когда по борьбе и драке стану очень силен и авторитетен)). Но это время тогда еще не наступило. Я тогда только хотел быть похожим на Чапаева и на… Ивана Царевича! Мне даже и потом казалась заманчивой тема, помните (?): " Да это моя лягушонка в коробчонке приехала. А выходит из цугом запряженного возка и за руку его берет такая красавица! «Мне нравилась» Лягушка- царевна“ c выразительными цветными иллюстрациями. А еще „Аленький цветочек“ со страшным чудовищем. Зверь лесной- Чудо морское! Я, често говоря, тогда опасался открывать страницу с изображением этого жуткого существа! Оно потом оказывалось хорошим, но это уж потом. Так третировал Настенькиного батюшку- купца. Была еще одна книжка и вовсе жуткая (ее я не любил) про работорговцев. Там был один – Чернобородый. Этот мне однажды даже во сне приснился! Жуть! Нравилась мне книга сказок братьев Гримм, толстая с простыми, как бы карандашными, иллюстрациями. Ее нам довольно часто читали. Читали немного и сказы Бажова. Помню Серебряное копытце, Каменный цветок, Золотой волос и жутковатую мистическую Голубую змейку:" Эй-ка, эй-ка, Голубая змейка! Выйди, покажись, колеском покрутись! „Книга в темно- синем коленкоровом переплете.

Все помню, пишу по- импрессионистски, никуда не подсматривая, да и некуда, и незачем это делать, разве что пару – тройку имен -отчеств!)) Хочется сказать и что-то важное, и детали не забыть! Возвращаются ощущения, даже запахи. И даже иногда – что подумал мельком в пять с половиной лет!)

Чернобородый мне даже чуть не приснился, но я боялся уснуть… хотя и не был трусливым ребенком. Уколов, правда, боялся. Дядя Эдик, садичный доктор, нас с любовью и уважением, но при этом – крепко, держал, пока специально приехавшие врачи (ух, садисты!)) нас кололи. Были, однако, кто и вовсе не боялся прививок. Это недолго посещавшие наш садик, а потом куда-то девшиеся, мальчишки Малышев и Карамышев. Малышев был со светлыми короткими и чуть курчавыми волосами. Он вообще, казалось бы, не понимал из-за чего переполох. Он спокойненько получал под лопатку свой укол и шел с меткой зеленки на спине, невозмутимо с кем-то разговаривая. Я как-то про себя удивился как плотно у него прижаты уши – может в этом следует искать тайну его невозмутимости? Карамышев был рабочий паренек, грубоватый, смелый. Как -то я сказал ему: " А представляешь, в наш город ворвался бы Змей Горыныч!» – " Ну и что, – ответил он, – его б рабочие саблями изрубили!» Мне тогда сразу представились человек шесть- семь рабочих …неожиданно, но и правда, с саблями. Как будто, с плаката или с лубка восемнадцатого- двадцатого годов времен угрозы Колчака или Врангеля! Потом я увидел нечто подобное как некое дежавю.

Я научился делать из бумаги корабль и шапку (принцип похожий). А еще делать из пальцев интересную фигуру. Эта была наша садичная, фирменная!) Люда научила меня быстро вращать глазами, двумя – одновременно, то влево, то вправо. Помню еще на несколько дней появившуюся у нас очаровательную юную воспитательницу- практикантку по имени Лидия Борисовна. Эта девушка лет девятнадцати или даже восемнадцать с высокой, по тогдашней моде, прической золотисто-пепельных волос («хала»), с идеально красивым белым личиком зеленоголубыми глазами была еще и прекрасно одета в в обтягивающую серую юбочку и тонкую кофточку, поверх которой красовалась довольно крупная мельхиоровая брошка. Она так и сказала своим мелодичным голоском, словно колокольчик прозвенел: " Меня зовут Лидия Борисовна!» Все с ума сошли от такой красоты и доброго нрава!

Когда-то раньше я мог быть чуть жадноват. Мне было года четыре с небольшим, когда пришли к нам в гости Скулкины – Михаил Романович (впоследствии – доктор экономических наук, профессор, декан, первый проректор, два года и.о. ректора нашего СИНХа) у него сегодня, 9 октября, как я помню, день рождения!, его жена Римма Яковлевна – врач и их сын Игорь -мой ровесник. Игорешу заинтересовала моя раскладная книжка (сколько их было в то время!), где котенок мог вращать зелеными блестящими перламутровыми глазами. Он хотел взять ее домой, чтоб рассмотреть все получше. Но я решил, что после этого мои родители уговорят меня эту книжку Игорьку подарить. И я устроил шум, разорался. Скулкины ушли рассердившись таким жадным ребенком. Дядя Витя после этого даже стал иронично называть меня» добренький». Так вот, Люда и влюбленность в нее излечили меня от всякой скупости. Хотя психологи и говорят, что ребенок не должен все свое «имущество» раздаривать, что должен учиться постоять за себя и за свою собственность. А Игорек Скулкин, мой ровесник, давным- давно уж все это забыл. Давно уже Игорь Михайлович Скулкин – доцент, кандидат биологических наук, работает в пединституте, ныне тоже- университет. Отличный преподаватель и научный работник, у него прекрасная семья. Когда -то он, правда, мог не родиться.