Совок

Глава 5

– Сергей, к тебе тут пришли! – в палату заглянула медсестра тетя Валя, сменившая в отделении Марину после ужина.

Пока я, по возможности не шевеля головой, вставал с койки, в палату прошел парень чуть старше моих лет, в усах и в милицейской форме. В руках он держал бумажные кульки. Значит, не опрашивать пришел. Наверное, работаем вместе или дружим. Впрочем, одно другому вовсе не помеха.

– Здорово! – круглолицый милиционер с погонами лейтенанта протянул мне руку, – Да, брат, слышал я, что тебе досталось, но чтоб так! – он покрутил крупной головой, как-то уж слишком весело выражая сочувствие.

Оглядевшись, визитер придвинул стул ближе к кровати и уселся, пристроив кульки к себе на колени. Потом, опять рассмеявшись, протянул их мне.

– Светка напекла, привет тебе от нее и от матери.

Раз пирожки и привет от Светки, и от матери, значит, точно, друг. А если друг и мент, значит, вместе работаем. Голова все же выдавала логику и аналитику, несмотря на свое недавнее тесное взаимодействие с трубой.

Я поблагодарил доброго друга и начал разворачивать гостинцы. Один пакет был с пирожками, а в другом был татарский чак-чак. Точно! Нагаев. Вовка Нагаев. Хотя по паспорту он Фуат и даже Фатыхович, но для всех он Володя. Мой недавний напарник и коллега по сопредельному с моим участку.

Сознание опять брызнуло разнокалиберными осколками не моей памяти.

– Спасибо, Володь! Что там, в мире делается, по моим делам что слышно? – стараясь не дергать головой, я приступил к поеданию гражданских пирожков.

– По тебе ничего не знаю, а твою зарплату я принес. Двадцатое число. В бухгалтерии пошипели, но разрешили за тебя расписаться, – Вова полез во внутренний карман кителя и достал тощий газетный сверток.

– Опять спасибо, друг! – достав из импровизированного газетного кошелька красную десятку, я протянул ее назад заботливому другу.

– Купи конфет, «Белочка» называются. На все. Мне сказали, они рублей семь стоят. Задолжал я тут медсестрам, – вовремя вспомнил я о своих недавних обязательствах перед персоналом милицейской лечебницы.

Потом я подумал и, достав еще пару купюр, вернул сверток Нагаеву.

– Пусть у тебя побудут, мне тут они ни к чему, да и хранить негде.

Согласно кивнув, Вова прибрал мое денежное довольствие в тот же карман.

– Как сам думаешь? Кто? – товарищ вопросительно придвинулся.

Дожевав откушенный кусок, я медленно проглотил, запив киселем, оставшимся от ужина. Вова задал вопрос, над которым я доламывал свою и без того искореженную голову. Мыслительный аппарат, несмотря на потуги безмолвствовал.

– Хрен его знает, голова болит и мысли в ней от того путаются, хотел вот у тебя порасспросить. Есть понимание на этот счет? – я с живым интересом разглядывал своего нового-старого напарника.

– Локтионовские заморочки. Это у него на «мясухе» терки были. Не надо было тебе на его участок соглашаться. Он месяца два, а то и все три еще со своей язвой проваляется, а потом в отпуск уйдет. С какой радости ты согласился еще и за него пахать? На хрена сдался тебе этот #баный поселок мясокомбината? – как-то ревниво кипятился Нагаев. – Когда ты на сессию уходил, твой участок я обслуживал, а не Локтионов. Через месяц я уйду в отпуск, три участка тащить будешь! – было видно, что это не пустая угроза.

Вова взял из кулька пирожок и раздраженно откусил сразу половину.

– С другой стороны, он тебя в свою хату пожить пустил. Отдельная двушка всяко разно лучше, чем общага. Ни выспаться, ни с девушкой пообщаться.

Локтионов, Локтионов, Локтионов… Сознание вновь забрезжило. Это наш с Вовой старший участковый. Ложась со своей застарелой язвой в областную клиническую больницу, Валерий Михайлович настоятельно попросил меня заменить его на участке. Относился он ко мне незлобливо и, как мог, старался натаскивать меня. Большую часть того, что я, здешний, постиг, в милицейской премудрости, я набрался от него. Отказать в просьбе такому наставнику было никак невозможно и крайние три недели перед бойней в лифте я разрывался, обслуживая его и свой участки.

Главная проблема была в том, что клятый мясокомбинат и поселок при нем находились на большом удалении как от райотдела, так и от моего участка. Это была жопа мира, самая окраина города. С одной стороны локтионовской земли был берег реки и железная дорога, с другой раскинулось цыганское поселение. С четвертого края располагалась тюрьма, то есть, СИЗО 42/2.

И таки да, наверное, Нагаев прав, при таком дополнительном весомом аргументе, как отдельная квартира на два-три месяца, не уважить Локтионова я не мог.

В сороковые, перед самой войной вдоль берега судоходной реки-притока Волги, рядом с железной дорогой возвели мясокомбинат. А вокруг него вырос поселок, в котором и жили работники этого самого комбината. Почти весь поселок состоял из построенных еще в те непростые голодные годы домов и бараков. И стоит отметить, что эти трущобы были населены не самыми законопослушными гражданами. Среди проживающих на «мясухе» найти несудимого человека было очень проблематично. Как-то при проверке подучетного элемента мне попалась бабка восьмидесяти с лишним годов, еще в войну приговоренная судом военного трибунала к высшей мере. Ее не успели расстрелять лишь благодаря победной амнистии. А чего стоит засранец одиннадцати лет, стоящий на учете, как групповой насильник?! Он остался на свободе только потому, что по своему малому возрасту еще не был субъектом права. Этот писюлёк и в износе-то участвовал тем, что стоял на стреме. За что его взрослые подельники потом разрешили ему потрогать потерпевшую за те места, которые ему показались интересными. Словом, не участок, а гнилая помойка.

Отрихтованный трубой интеллект понемногу выдавал информацию о моей служебной деятельности. О той, которая была до лифта. Но как-то уж очень обрывчато и скудно. Надо будет, как только меня выпишут, непременно найти Локтионова, уж он-то точно информацией по своей земле владеет лучше, чем кто-либо. Уверенное подозрение Вовы, что заказчик нападения как-то связан со злосчастным поселком или с самим мясокомбинатом, передалось и мне. Надо, очень надо, как можно быстрее восстанавливать здоровье и встречаться с Локтионовым. Нагаев пообещал зайти завтра-послезавтра и, пожелав мне скорейшего выздоровления, удалился.

Следующие две недели были скучными и однообразными. Уколы, капельницы и таблетки. Небольшим развлечением послужила очная ставка, на которую меня с разрешения лечащего врача вывозили в СИЗО. Там я уверенно опознал всех троих нападавших. Злодеи хмурились, смотрели в пол, на мои вопросы о заказчике, как и следовало ожидать, не реагировали. Я опять пожалел, что их задержали до моего выздоровления. Ладно, надо быстрее выбираться из больнички на волю. Там я точнее определю свое место в этом головоломном пасьянсе. Чтобы до боли досадная головоломка не повторилась.

На волю меня отпустили в пятницу. Швы сняли еще раньше и голова обросла уже настолько, что ее можно было остричь. Пусть совсем коротко, но зато равномерно и без диких клочьев, вызывающих опасение у окружающих вместо сочувствия. Верный друг Нагаев принес мне одежду и даже добыл кепку, в которой по пути домой, я посетил парикмахерскую. Пока пожилая женщина в белом халате пыталась создать на моей голове подобие прически, я рассматривал свою физиономию в зеркале. Белки глаз цветом уже вполне соответствовали своему названию. Лиловая синева с лица тоже сошла. И только шрамы от рассечений просвечивали через короткий ежик волос.

В общественный транспорт лезть не хотелось. Во-первых, до тошноты надоел постоянный больничный запах хлорки и лизола, и я никак не мог надышаться улицей. Городской асфальт, это конечно, не альпийская лужайка, но и не больница. А во-вторых, я просто инстинктивно боялся толчеи общественного транспорта. Ребра уже отболели, а беспокойство за них осталось. Не обращая внимания на ворчание друга, я с удовольствием шагал по тротуару, рассматривая вывески магазинов. В голове щелкнуло, что поскольку с больничного довольствия меня сегодня сняли, то теперь следует самому заботиться насчет пропитания.

– Ты все равно сейчас на моей земле живешь, там и затаримся, – успокоил меня Вова. – Здесь нам ничего, кроме хлеба и кильки в томате не обломится, – он мазнул взглядом по вывеске «Продукты», – А на своей территории нас голодными не оставят! – солидно заверил меня мой татарский друг.

И действительно, выходя из полуподвального магазинчика на углу улиц Свободы и 22 Партсъезда, Нагаев держал объемный пакет, который он тут же сунул мне в руки. Косить под немощного я не стал и пакет принял.

– Давай, сам неси, я в форме, мне не положено! – ухмыльнулся участковый коррупционер. – Держи чек, с тебя двенадцать рублей. – Вова протянул мне длинную узкую бумажку с мелким нечитаемым шрифтом синего цвета.

Поскольку ключи Нагаев мне еще не вернул, то к своему временному жилью я двигался в его кильватере. Я пытался вспоминать дорогу и все, что связано с окружающим пейзажем. Сосредоточиться мешал сверток. После скудных больничных харчей, запах из пакета сводил с ума. Время было еще не обеденное, но мне уже хотелось распотрошить колобуху с вовиной добычей.

Я резал хлеб и сыр, пока снявший китель и рубашку Вова колдовал у плиты.

– Надо Черняева подтянуть, он по поселку раскладом владеет. Помнишь его? Не отрываясь от плиты, скосил на меня взгляд мой добычливый друг.

– Нет, не помню, – я отрицательно покачал головой. – Я вообще, мало, что помню. Боюсь, как бы не нагнали меня со службы, друг мой Вова, за это мое беспамятство! – не стал я притворяться нормальным и вводить товарища в заблуждение.

– Юра Черняев, он же Чирок, дважды судимый, работал на мясокомбинате. Развозил продукцию по магазинам. Недавно что-то там крысанул и его оттуда поперли. Порвали бы Чирка, но кто-то его кроет. Все это, кстати, ты же мне и рассказывал, от тебя эта информация. И я думаю, ты не все мне слил.

Вовка поставил на стол сковороду с обжаренными сосисками, залитыми яичницей, а я открыл литровую банку с маринованными огурцами, которую нашел в холодильнике. Интересно, моя эта банка или локтионовская?

Не велик кулинар мой друган, но яичница с сосисками после больничной манной каши на воде и жидкого молочного супа с вермишелью показалась мне вполне достойным деликатесом. Я бы и один всю сковороду подчистил.

– Завтра суббота, я Толика Еникеева подтяну и зайдем в гости к Чирку. Толик, если что, это твой внештатник. Помнишь Толика? – напарник смотрел на меня с надеждой и даже жевать перестал.

– Помню, здоровый такой. Он рыбак и охотник, на четвертом ГПЗ шоферит. Мое лицо непроизвольно расплылось в довольной улыбке, и Вовка тоже облегченно заулыбался. Как ни крути, а идиот в милицейской форме, это все-таки стремно. Форменный идиот милицейский, это гораздо хуже, чем форменный м#дак гражданский. Потому, как милицейскому форменному идиоту, кроме формы доступен пистолет. А ведь я действительно вспомнил здоровенного парня с добродушным лицом. Как вспомнил и то, что ГПЗ № 4, это государственный подшипниковый завод.

Глава 6

Частный дом гражданина Черняева располагался в самом конце улицы с неромантичным названием Прожекторная. Уазик «буханку», на котором мы приехали в поселок, пришлось оставить у проходной мясокомбината. Подъезжать к дому потенциального источника информации, из-за давно уже впитавшихся в мозг оперских рефлексов прошлой жизни, я посчитал категорически невозможным. А оставлять автомобиль за углом было верхом безрассудства. Толик заверил, что уже через полчаса на нем отсутствовали бы колеса, аккумулятор и все навесные агрегаты, включая стартер, генератор и далее по списку. Он был прав, на «мясухе» такого небрежения к сохранности мало-мальски ценных предметов не прощали.

Из-за черняевского забора был слышен пьяный гомон, доносящийся из открытых форточек. Прислушавшись к невнятному шуму, я понял, что культурный отдых с картишками и в дамском обществе там сейчас в самом разгаре. Стало быть, сегодня интимного разговора с Чирком не получится. Зря только ноги били, можно было подъехать к черняевскому шалману с шиком на авто.

В калитку мы стучались минут десять. Забор надежным не выглядел и именно поэтому лезть через него никому не хотелось. А вот ворота и калитка были крепкими, ногой их не вышибешь. Наконец-то дверь дома открылась и басовитый мужской голос с крыльца невежливо поинтересовался, какого хера нам здесь надо. Эвон, как! Вопрос и сам по себе был сформулирован некорректно, а с учетом того, что Вова Нагаев был в форме, то и вовсе прозвучал в высшей степени неуважительно. Надо было реагировать должным образом.

Не знаю, как в этой жизни вел себя мой донор, но в той реальности я такого хамства подучетному элементу не прощал. И дело тут совсем не в моей гордыне, которая почему-то у православных считается грехом. Начиная с детских лет, проведенных на улице, потом в армии и на службе в РУБОП в эпоху девяностых, я накрепко усвоил ряд основополагающих принципов. Один из них гласит, что если тебе плюнули на ботинок и ты этим ботинком не соприкоснулся с лицом плюнувшего, то уже завтра тебе неизбежно обоссут штанину, а то и обе. То обстоятельство, что вовин ботинок был форменный, данную ситуацию только усугубляло. И усугубляло кратно, потому что ботинок был не просто форменный, а еще и милицейский.

Пора приводить охамевшего утырка в чувство. Вежливость по отношению к этой уголовной шушере всегда воспринимается ею как слабость. А слабым выглядеть мне надоело. Я уже был слабым. Почти целый месяц. И как раз из-за такой вот публики. У меня зачесались не только шрамы, но и кулаки.

– Тебе, Чирок, минута, чтобы открыть калитку, иначе я все свои дела брошу и сосредоточусь только на тебе! И к хозяину на третий срок ты уедешь уже через месяц. Через месяц, это максимум, Чирок, но думаю, что я раньше управлюсь!

Рассудительная созерцательность мудрого взрослого мужика уступила место раздражению мента юного, того, который со взором горящим. Хамство этого оборзевшего босяка помножилось на противный зуд скальпа от снятых швов. И вскипевшая вдруг злость поперла из меня нынешнего молодого наружу.

– Я передумал, Чирок, тридцать секунд тебе. Время пошло! Бегом, сука!

Духовитость гражданина Черняева слетела с него, как позолота с цыганского самовара. Быть может, в моем голосе что-то изменилось и он это услышал.

Было видно, что не хотел Чирок к хозяину. Совсем не хотел! Видимо, жить на «мясухе» ему нравилось куда больше, чем в локалке за колючкой. И потому, засов на двери в воротах он отодвинул раньше, чем прошло полминуты.

– Прошу прощения, не разглядел сослепу! Не держите зла, граждане начальники! – Черняев подобострастно лебезил и улыбался, но прохода к дому не уступал, расщеперившись своим некрупным туловищем на дорожке.

Субтильной фигурой этот персонаж никак не соответствовал своему зычному басу. Впрочем и зычный бас сейчас тоже куда-то делся, теперь тембр Юры был мягким и уважительным. Ох, не хочется гражданину Черняеву в лагерь!

– Кто там у тебя? – Нагаев сдвинул наглеца в сторону с каменной тропинки.

– Один я! – заблажил Чирок, – Заходили тут ребята недавно, посидели и ушли.

Еникеев, небрежно развернул Чирка к дому передом, а к себе задом и повел бузотёра, время от времени щедро стимулируя его коленом под седалище.

– С кем ты там, Юра? – перешел я на доверительный тон, неспешно начиная прелюдию к вербовке – Тебе лучше сейчас говорить мне правду, я теперь шуток совсем не понимаю, голова у меня от них болит. И ты уж лучше меня не зли, пожалуйста, Юра. Ты ведь знаешь про мои неприятности, а, Черняев?

Однако Чирок на контакт не шел. Да, конфликтовать он не хотел, это было видно невооруженным взглядом, но и душу открывать тоже не спешил. Ладно, тогда будем вербовать гражданина Черняева в «шурики» жестко. Хоть и аккуратно, но больно. Если он уже не чей-то «шурик». А хоть бы и чей-то уже, похер!..

Дом был добротным, но небольшим, всего две комнаты и кухня. Вход, а стало быть и выход, был всего один. Окна, судя по забитым в щели ветхим и местами закрашенным тряпочным жгутам, не открывались уже несколько лет. И где же тогда гости? Размеры форточек экстренную эвакуацию гостей исключали. Значит, кореша моего потенциального источника где-то здесь.

Нагаев с Еникеевым прошлись по дому и отрицательно покачали головами.

Полы в доме были набраны из плах разной длины. Никаких лазов и люков в подполье видно не было. Однако стол в зале, заставленный бутылками, стаканами и немудреной закусью никак не гармонировал с безлюдностью помещения. Да и не тот это народ, чтобы вот так оставлять недопитую водку. И слишком густой табачный смрад тоже никак не соответствовал минорному одиночеству Чирка.

Командировки в шашлычные республики отняли многое в моей жизни, в том числе и изрядную часть здоровья. Но взамен они вбили в меня немало специфичного опыта и навыков, которые нормальному человеку вряд ли нужны. А вот милиционеру, даже мирных времен совка, он может иногда пригодиться. Схроны с оружием или с бандитами, в том числе и ранеными, чаще всего получалось находить в подпольях жилых помещений. Потому как в этом случае у хозяев доступ к спрятанному гораздо ближе и скрытность проживания нелегальных постояльцев так обеспечить было намного проще.

Намек на лаз в полу я углядел между столом и древним бабушкиным комодом. Практически на самом виду, его даже половиком не накрыли. Люк не был очерчен правильным прямоугольником, его доски располагались хаотично, как сплетенные в замок пальцы. Если бы Чирок не поленился и сверху еще пошоркал веником и намел мусора в щели, то искать пришлось бы долго. Видимо, уже много раз прокатывало и вот опять. Не подавая вида, что раскусил хитрожопых конспираторов, я косился на подозрительное место. Точно, лаз! Теперь все будет проще. А меж тем, гражданин Черняев наглел на глазах, постепенно обретая уверенность и набирая твердости в голосе. Чирок больше не заискивал.

– Граждане начальники, если прокурор вам разрешил, то вы, конечно, обыскивайте, а если нет, то я устал и спать хочу! – уже сочно басил он, развалившись за столом.

Выёживался Чирок явно не из любви к искусству. Залупаться на ментов без благодарных слушателей он поберегся бы. Скорее всего, таким образом он укреплял свой босяцкий авторитет и, как умел, работал на свою публику.

На ту самую публику, которая сейчас затаилась где-то у нас под ногами.

Ну и ладно, пусть будет по-вашему, коли хотите вы играть в подпольщиков, так и флаг вам в руки. Или в иное место, но теперь уже на всю длину древка…

– Вы тут пообщайтесь, – указал я глазами Нагаеву на Чирка, – А мы с товарищем кухню посмотрим. Пошли, Толя! – я подтолкнул Еникеева к выходу.

– Смотрел я здесь везде, пусто тут! – внештатник машинально огляделся.

– Ты, Толя, комод, который у дальней стенки, подвинуть сможешь? На метр?

Богатырь захлопал глазами. Потом, заглянув в проем, окинул взглядом старорежимного монстра, изготовленного из массива бука или ореха.

– Наверное, смогу. Если на метр. А зачем? – Толик не понимал смысла поставленной задачи.

А, может, его смущали шрамы на моей голове и мой каприз насчет комода он объяснил себе их наличием.

– Потом объясню. Когда мы выйдем, ты задержись и подвинь этот комод. Примерно на метр, чтобы он ровно на проход встал. И сразу выходи за нами.

В комнате Чирок уже валял ваньку по-взрослому, требуя у Вовы санкцию прокурора на обыск, по старинке называя почему-то постановление ордером.

– Паспорт дай! – протянул я руку, – Проверить хочу. И быстро, сученыш!

Гражданин Черняев осекся и, поджав губы, полез в тот самый комод, откуда достал свой серпасто-молоткастый. Забрав документ и не открывая его, я засунул красную книжицу себе в карман. Лишенец не рискнул возмущаться.

– Поехали в райотдел, Юра. Там нас ждет женщина потерпевшая, у нее сумку вырвали. Так вот тот злодей по всем приметам вылитый ты. Ты ведь у нас уже судим по сто сорок пятой? Было дело? И там, мне помнится, тоже женщина была, и сумка опять же. Так что, Чирок, собирайся, поедешь с нами!

От вопиющей понапраслины честнейший Юра Чирок едва не задохнулся.

– Да ты чего, начальник, я же со двора сегодня не выходил! – таращил глаза оболганный Юра. – И вчера не выходил, – добавил он уже на всякий случай.

– Тогда чего быкуешь? Быстро доедем до конторы, там терпила глянет на тебя и, если ты не при делах, то вали на все четыре стороны! – я сузил глаза, – Или же это ты у бабы сумку дернул? А, Юра?!! Колись, Чирок, это ты? – я наступал, он пятился.

Гражданин Черняев замотал головой. Наглость в его глазах вновь померкла.

– Всё про всё, но это не больше часа у тебя займет. И сам понимаешь, я ведь тебя все равно заберу, но уж лучше по-хорошему, чем по-плохому. Или ты хочешь по-плохому? – я помолчал, даря своему будущему агенту иллюзию свободного выбора.

– Вова! – повернулся я к Нагаеву, – Давай сюда браслеты!

Но по-плохому, как и следовало ожидать, гражданин Черняев не захотел.

Я подтолкнул Чирка к выходу и, обернувшись, подмигнул Еникееву.

Пока растерянный кандидат в грабители надевал куртку, пока жадно пил заварку из покоцанного керамического чайника, я, стоя в дверном проеме, с удовлетворением прислушивался к скрипу половиц в зале.

Появился внештатник и успокаивающе кивнул мне. Ну, вот и хорошо!

До «буханки» мы добрались быстрым шагом минут за пятнадцать. Всю дорогу до проходной Чирок несолидно забегал вперед, как бобик, которого долго не выгуливали. Только что ножку на столбы и деревья не задирал.

– Начальник, пойдем быстрее, у меня дела еще в поселке есть! – гражданин Черняев окончательно выделил меня как главного и общался теперь только со мной, напрочь игнорируя моих соратников по правоохранению.

В райотделе мы сразу отвели наглеца в камеру для административно-задержанных. Чирок возмущался и, брызжа слюной, визжал по нарастающей. О коварстве ментов, об их произволе, беззаконии и т. д., и т. п. А мы пошли в дежурку оформлять административный материал за нарушение им статьи 158 КоАП РСФСР. По составленному Вовой протоколу выходило так, что, будучи в состоянии алкогольного опьянения, гражданин Черняев Юрий Николаевич, 1944 года рождения, находясь у проходной мясокомбината, выражался грубой нецензурной бранью. И, что на замечания граждан, а также работников милиции в наших с Вовой лицах, он должным образом не реагировал, а, напротив, вел себя нагло и вызывающе.

Подписывать протокол о своем мелком хулиганстве гражданин Черняев категорически отказался. Этот подлый демарш также был отмечен в протоколе, в присутствии двух понятых и с соблюдением всех необходимых процессуальных формальностей. Чирок орал как резаный. О том, что беспредельные менты его оговорили и незаконно забрали из дома и много, чего еще. Орал, что в общественных местах он вообще никогда не матерится, но его никто не слушал. Раз в казенном протоколе изложено, что матерился, значит, все так и было.

– В суд его повезут только в понедельник, а «мелких» в камере райотдела не кормят, – Нагаев вопросительно посмотрел на меня, ожидая реакции.

– Ты для чего сейчас мне это говоришь? – я ответно воззрился на Вову, – Или ты опасаешься, что Чирок похудеет? Вова, ты чего? – я на самом деле не понимал напарника, так как в этой ситуации пост Чирка был бы нам на руку.

– Я не опасаюсь, я предлагаю его прямо сейчас в суд отвезти. Дежурный судья будет на месте до восемнадцати, а мы на машине, значит, успеем. Ты ведь на сутки закрыть его хочешь? – уточнил мой прозорливый напарник.

– Точно, на сутки. Суток на пять, но не больше. Решим вопрос с судьей?

Судилище над мелким хулиганом Черняевым в силу своей абсолютной непредсказуемости было самым узким местом в моем плане. Судья при рассмотрении материала по 158 КоАП, это почти всегда обезьяна с гранатой. Гнусному мерзавцу, несмотря на все изложенные в протоколе бесчинства, порой присуждался штраф в десять рублей, а безобидному работяге или очкарику, ненароком матюгнувшимся, безжалостно вваливали пятнадцать суток ареста.

И, главное, что когда работник милиции пытается как-то аргументировано повлиять на решение суда, судья почти всегда начинает нервно взбрыкивать.

– Сам и решишь, сегодня Липатникова дежурит, – Вова ухмыльнулся. – Тебе она не откажет, – как-то уж совсем двусмысленно гыгыкнул Нагаев.

Взяв под локоток, я отвел друга подальше от витрины с надписью «ОДЧ».

– Колись, давай! – я пристально уставился напарнику в его раскосые глаза.

– Ну, ты даешь! – Нагаев растянул, было, в ухмылке губы, но вовремя заметил мой задумчивый взгляд и начал тормозить с проявлением веселости.

– Ну, это… Вы, как бы, того, дружите. Ну, не то, чтобы совсем, а так, – Вова беспомощно пожал плечами, а потом возмутился. – Слушай, да мне-то откуда знать, что там у вас и как? Ты особо не делился, но Татьяна Павловна тебе не откажет, – он помолчал и, подняв глаза на мою все еще экзотическую прическу, уже менее уверенно добавил, – Наверное, не откажет…

Я продолжил молча изучать лицо моего верного русско-татарского друга.

– Это она с осени судья и Татьяна Павловна, а раньше просто Татьяной была и секретарем в суде. Вы еще с тех времен и дружите. Как бы… – Вова опять добавил неуверенности в выданную информацию.

Ну и ладно, едем в суд, а там при посредничестве Чирка заодно определимся в отношениях с судейским корпусом. Мне уже и самому было интересно, какая она, эта судья Липатникова и насколько близко мы с ней дружны. Главное, добыть пять-семь суток для наглеца Черняева. Все равно, дольше недели подпольщики там не сдюжат. В кромешной темноте, да в замкнутом пространстве время тянется намного дольше. Не тронулись бы психикой граждане уголовники. К тому же вряд ли в подполе у Юры что-то съестное припасено. И, самое главное, там нет воды. Ну да по грехам им и муки!

В коридорах нарсуда Советского района было безлюдно, но кабинет судьи Липатниковой Т.П. не пустовал. За столом сидела молодая женщина, а напротив нее, с картонками в руках, стояла совсем юная девчонка в очках, по виду еще вчерашняя школьница. Та, что за столом, писаной красавицей не была, но смотреть на нее было приятно глазу. Даже очень хотелось на нее смотреть. И смотреть хотелось отнюдь не с процессуальной точки зрения. Было бы неплохо, если бы Вова не ошибался в своих пошлых инсинуациях…

– Здравия желаем, Татьяна Павловна! – за нас обоих поздоровался Нагаев. – Нам бы «мелкого» рассмотреть, – Вова вопросительно глядел на сидящую.

А та тоже смотрела, но на стоявшего за Вовой меня. Как на сбежавший из кунсткамеры экспонат. Во взгляде судейской барышни читались страх, сочувствие и любопытство. И что-то еще, чего я пока еще не понимал. И не удивительно, ибо пятнистая штопанная щетина на моей голове могла вызвать у нормальной женщины самые разные чувства. Это, если мягко сказать…

– Галя, оставь, я в понедельник посмотрю, – Татьяна Павловна выпроводила очкастую девицу, даже не взглянув на нее и криво улыбнулась Нагаеву.

– Рассмотрим, никуда ваш «мелкий» не денется. Вы пока тоже оставьте нас.

Это было сказано уже без улыбки и лейтенант Вова поспешил выйти вслед за девчонкой, плотно прикрыв за собой дверь. Теперь все судейское внимание было обращено только на меня. Пытаясь понять, природу этого интереса, я пялился в ответ на судью Липатникову. Пауза явно затянулась, но я молчал.

Я стоял как клинический идиот Йозеф Швейк на призывной медкомиссии и ждал малейшего намека, чтобы определиться со своим дальнейшим поведением.

Судейская девушка встала и, подойдя ко мне вплотную, какое-то время пыталась что-то рассмотреть в моих глазах. Потом, всхлипнув, прижалась, обняв обеими руками. Ясности это не добавило, но примерный вектор моего реагирования был определен и я ответно приобнял жалостливую судью.

Сомнения в том, что я найду у правосудия понимание относительно ареста Чирка, у меня развеялись. Теперь бы понять, насколько мы дружны с судьей Липатниковой Т.П. Очень уж не хотелось зайти за грань сложившихся отношений, хотя чувственность ее объятий позволяла надеяться на многое…

– Что у тебя с головой? Как ты себя чувствуешь? Тебя давно выписали? – вопросы сыпались один за другим, без какого-либо просвета для ответов.

Татьяна немного отстранилась и вглядывалась в мое лицо, глаза ее блестели.

– Я хотела к тебе в больницу прийти, но отец запретил, сказал, что тебе нельзя разговаривать и вредно волноваться. Сказал, что это тебе навредит.

– Правильно он сказал, так оно и есть. Ты молодец, что его послушалась, – нейтрально отвечал я, гадая, а кто же у нас отец, который так переживает за мое здоровье?

Мы присели на стулья стоящие в ряд вдоль стены. Цепкие судейские лапки по-прежнему не отпускали мои пальцы. Пора было переходить к делу.

– Татьян, там в коридоре ушлепок сидит, Нагаев на него материал по мелкому оформил. Рассмотри его на пять суток, а? Протокол честный, он на самом деле нас облаял два часа назад, – теперь уже я мониторил глаза Татьяны Павловны и как бы невзначай оглаживал свободной левой рукой ее округлую коленку. Если судья возмутится, сошлюсь на свою контузию.

– Ты разве уже вышел на работу? Я узнавала, ты еще неделю на больничном должен быть, – пропустив вопрос, проявила осведомленность Татьяна.

– Так и есть, но этот жулик может знать то, что мне интересно. Закроешь его?

– Хорошо, пусть заводят, но ты потом задержись, – нарсудья нехотя встала и, деловито одернув юбку, пошла за свой стол отправлять правосудие.

Нагаев с Толиком повезли загруженного пятью сутками ареста Чирка в спецприемник, а я остался в суде. Гражданин Черняев орал как потерпевший, никак не желая садиться под законный административный арест. Даже здесь, на втором этаже было слышно, насколько сильно он расстраивается на улице.

– Чай будешь? – наперсница Фемиды подошла ко мне и осторожно погладила меня своей мягкой ладонью по штопанной-перештопанной голове.

Везет мне на хороших девок, вот и эта помогла. Мало того, еще и по голове гладит. Я на эту голову в зеркало без содрогания смотреть не могу, а она ее гладит. Да уж, знать бы еще, что у нас с ней, так-то ее и поощрить бы не грех. По мере моих сил и с учетом здоровья, подлым криминалом подорванного…

– Эх, Таня, Таня, да из твоих ласковых рук я готов пить хоть керосин, – я поцеловал ее ладонь. – Что там керосин, цианид приму! Спасибо тебе, ты мне сейчас очень помогла!

Потом мы пили чай с самодельными треугольными печеньями и говорили.

Говорила в основном она, а я время от времени задавал наводящие вопросы.

– Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю? Ты все там же, у Локтионова живешь? – такая детальная осведомленность мадемуазель Липатниковой не оставляла никаких сомнений относительно наших с ней близких и, скорее всего, интимных отношений. А, похоже, не такой уж я и безнадежный страдалец! Надежды, они иногда не только питают юношей, иногда они еще и сбываются! Я уже уверенней положил свободную руку на коленку судьи.