Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Подслуживаясь королю, Мирабо принимал на себя немалый риск. Народ был сильно предубежден против veto короля и волновался; требовали, чтобы защитники veto объявлены были изменниками и врагами общества; имена их были обнародованы, как людей, выставляемых на всеобщий позор. В числе этих имен не оказывалось имени Мирабо, что показывает, как легко было среди неурядицы вводить народ в заблуждение. Мирабо употребил немало старания, чтобы довести до сведения короля, что он защищал безусловное veto в то время, когда Неккер советовал Людовику XVI просить для себя у собрания только условное, которое и было ему дано. Он выставлял напоказ свое консервативное превосходство над Неккером и все-таки никого не убедил; королева высказала Ламарку надежду, что никогда не будет поставлена в злополучную необходимость искать помощи у Мирабо.

Великий оратор усердно продолжал делать Неккеру разные подвохи. Некоторое время тому назад, когда Неккер просил себе право сделать заем, Мирабо предложил устроить заем под личное поручительство членов национального собрания; каждый народный представитель должен был поручиться в уплате известной части займа. Предложение Мирабо было отвергнуто, заем разрешен, но на таких условиях, что правительство не получило и десятой доли того, что должно было получить. Между тем вследствие всеобщего волнения в стране положение финансов сделалось безвыходным, косвенные подати не уплачивались, прямые поступали туго, таможни, окружавшие Париж, были разрушены народом, и город остался без дохода, а между тем издержки росли ежедневно, огромное число рабочих оставалось без работы, что давало возможность каждому и при всяком случае производить беспорядки в народе, приходилось покупать по дорогой цене хлеб и продавать его по дешевой, производить бесполезные общественные работы и т.п.

Неккер составил финансовый план и представил его Национальному собранию. Мирабо предложил принять план министра без рассмотрения и оказать ему неограниченное доверие при его исполнении.

Расчет был верен. Неккеру оказана была большая честь, а между тем честь эта должна была его погубить. Отказавшись от рассмотрения финансового плана, представительное собрание сложило с себя всю ответственность за него и целиком возложило ее на министра. Не подлежало сомнению, что при том состоянии, в котором находилась страна, никакой финансовый план удаться не мог и что после неудачи Национальное собрание будет очень радо свалить всю беду на популярного министра и выйти сухим из воды, уничтожив его популярность. Мирабо доказал, что он очень ловко умеет вредить своим врагам, но в данном случае для будущей его славы было бы полезнее, если бы он думал не о том, как вредить своим врагам, а о том, как избавить свое отечество от тяжких его бедствий.

Несомненное достоинство Мирабо – его красноречие. Но Робеспьер был красноречивее: когда он говорил, якобинский клуб и галереи законодательного собрания шумели с неудержимым энтузиазмом, восторгов нельзя было унять, председатель кричал: “К порядку, галереи, к порядку!”, грозился очистить их и прекратить заседание. Между представителями, наоборот, слышались ропот и возгласы: “Когда же заставят его замолчать?”

Эффект лучших речей Мирабо зависел от уменья поднять в народных представителях чувство своего достоинства и поставить себя наравне со всем, что было во Франции наиболее великого и могущественного. Но и в этом отношении Робеспьер брал верх над Мирабо.

Когда до Мирабо доходили вести о том, как к Робеспьеру относились король и королева, он предостерегал их, что они не ограждены от его ударов. Король всячески старался оттянуть утверждение постановлений 4 августа и доказывал их неисполнимость. Мирабо в то самое время, когда требовал безусловного veto для короля, доказывал, что постановления 4 августа вовсе не требуют высочайшего утверждения, что он обязан их обнародовать, исполнить без всяких рассуждений, и только. Он запутывал сам себя с каждым шагом далее и среди мучительных нравственных страданий с открытыми глазами шел на свою погибель, увлекаемый неудержимыми страстями. Королеве он также грозил ударом, предложив, чтобы к регентству до совершеннолетия короля или по другим причинам могло быть допускаемо только лицо, родившееся во Франции. По-видимому, угрозы подействовали, и Ламарк предложил ему ежемесячную пенсию в пятьдесят луидоров. После этого Ламарк делал ему выговоры, иногда очень строгие, – если он говорил в собрании что-нибудь не нравившееся королеве. Мирабо извинялся, изъявлял искреннее раскаяние, даже плакал и умилял душу Ламарка разговорами о своей преданности. Сотни государственных людей продавали и себя, и свое отечество; в истории это самое обыкновенное дело, гнусное, позорное и все-таки обыкновенное. Отвратительный цинизм, с которым относятся к нему многие высокопоставленные люди, сделался источником неисчислимых бедствий для человечества. И вот история дожила до того, что даже такой человек, как Мирабо, продавал себя.

Глава X

Октябрь 1789 года

Вожди Национального собрания до того доинтриговались, до того перессорились между собою, что Вольней мог объявить собрание окончательно неспособным к выполнению своей задачи в тогдашнее тревожное время. А потому он предложил отложить все дела в сторону и заняться условиями для избрания новой палаты. Когда закон будет готов, тогда можно будет созвать новую палату, а Национальное собрание закрыть. Предложение это было встречено единодушным восторгом, до того члены собрания надоели друг другу. Брат оратора, виконт Мирабо, прибавил к этому предложение, чтобы ни один из представителей настоящего собрания не мог быть избран вновь. Мирабо увидал в этом смертельный для себя удар и вооружился против этих предложений всеми своими силами. Ему удалось отклонить их. Но зато его предложение ввести английский порядок назначения министров из среды народных представителей с предоставлением им права заседать в Национальном собрании не прошло. Неккера он продолжал преследовать и способствовал изданию закона, который предоставлял только палате представителей делать займы и выпускать кредитные знаки. Когда Неккер довел до сведения Национального собрания о распоряжениях, сделанных им на основании данного ему полномочия, Мирабо стал утверждать, что эти распоряжения должны быть обсуждаемы по существу, а не приняты к сведению. Таким образом, он, с одной стороны, всю ответственность за выполнение финансового плана свалил на Неккера, а с другой, – открыл себе возможность способствовать неудаче в исходе дела.

Взяв на себя роль тайного защитника интересов короля, Мирабо тотчас же попал в самое затруднительное положение. В Париже ходили тревожные слухи, которые довели брожение общества до крайних пределов. Король действительно помышлял о том, чтобы бежать по направлению к германской границе и оттуда подавить революцию. Нетрудно было воспользоваться слухом о намерениях Людовика XVI с целью побудить народ захватить его в Версале, привести в Париж и держать там пленником. Такой акт был очень близок к его низложению, а потому вполне соответствовал интересам и видам Филиппа Эгалитэ. Еще более он соответствовал видам Лафайета; если бы король попал в Париж в виде пленника и в то же время продолжал оставаться главою государства, то обязанность охранения царствующего пленника лежала бы на Лафайете; он должен был бы наблюдать за каждым шагом короля, за всеми лицами, которые имели с ним сношения, и за всем, что творилось около него. Это дало бы ему решительное влияние на дела. Понятно, что он не мог ничего иметь против выполнения подобного плана.

Чтобы защититься от грозно надвигавшейся тучи, двор старался стягивать в Версаль преданные ему полки. Право требовать военную силу принадлежало тогда городским властям. Городские власти Версаля действительно потребовали войска для охранения порядка в городе, но Национальное собрание объявило, что в городе, где оно находится, только оно одно может требовать военную силу, и отказало городским властям Версаля. Войско все-таки явилось, ему устроен был великолепный праздник, и члены королевского семейства всячески ухаживали за ним. Петион обличал этот образ действия в Национальном собрании и вызвал всеобщее негодование своими рассказами о враждебных демонстрациях солдат против революции.

Все ожидали, что Мирабо и теперь, как в прежние времена, произнесет грозную речь и потребует удаления войска. По-видимому, для него невозможно было поступить иначе, не обличив перемены в своем направлении и не подтверждая самых мрачных подозрений относительно его сношений с королем. Между тем намерения Мирабо были противоположны. Он хотел оказать королю величайшую услугу – способствовать его удалению в такое место, где бы он мог управлять страной самостоятельно, опираясь на войско. Такой услугой он надеялся заслужить себе министерский портфель. Чтобы не вызвать против себя подозрений, Мирабо должен был сначала явиться отъявленным врагом короля и королевы. И вот он требует в Национальном собрании, чтобы только одна особа короля была признана неприкосновенной, все же члены королевского семейства подлежали суду наравне с прочими гражданами. Королева жестоко оскорбилась, услышав такое требование. Королю предложены были на утверждение выработанные Национальным собранием статьи конституции. Король соглашался утвердить их условно с целью оставить за собой исполнительную власть во всем ее объеме. Мирабо же настаивал на безусловном утверждении без всяких задних мыслей о расширении исполнительной власти.

После этого он считал уже для себя возможным направиться к своей цели относительно войск. Он произнес грозную речь, в которой обличал безобразное поведение офицеров, но не настаивал на удалении солдат, а требовал, чтобы дисциплина не ослаблялась и чтобы войскам внушалось уважение к королю и к Национальному собранию; чтобы войску воспрещены были так называемые патриотические праздники, так как совершенно неприлично пировать в то время, когда народ голодает. Затем он находил неудобным и неблагоразумным дальнейшее обличение ввиду возбужденного состояния народа.

Для того чтобы законодательному собранию легче было проглотить эту пилюлю, Мирабо преподнес ему еще одну конфетку – потребовал, чтобы всякое распоряжение короля непременно было скреплено министром. В то же время он продолжал пугать царствующую чету. Он наводил ужас на Ламарка и двор, уверяя его, что они слепы, что они не видят пропасти перед собою, что чернь будет волочить тела короля и королевы по улицам.

5 октября разразилось возмущение. Толпы женщин и вооруженных мужчин кинулись на Версаль; одни требовали хлеба, другие – чтобы король был переведен в Париж и избрал этот город местом постоянного своего пребывания. После резни народ победил, придворные экипажи были задержаны, королю отрезаны пути к бегству. Мирабо воспользовался смутою, чтобы затеять новую интригу. Мы видели, что когда-то он замышлял вручить регентство герцогу Орлеанскому; теперь он хотел опять устранить короля и вверить управление государством другому его брату, графу Прованскому, будущему Людовику XVIII. Немудрено после этого, что королевская чета приписывала восстание 5 октября интригам Мирабо и что Мунье вынужден был исключить его из списка лиц, которые должны были сопровождать короля при въезде в Париж. Между тем Мирабо предложил нераздельность законодательного корпуса и короля, после чего и законодательному корпусу пришлось заседать в Париже.

Вскоре после приезда в Париж Мирабо составил подробный план переселения короля в такое место, где бы он мог управлять страной самостоятельно. По его мнению, король не должен был удаляться к восточной границе, это объяснялось бы намерением подавить революцию с помощью иностранных штыков; ему следовало избрать себе резиденцию на западе, в преданной ему и защищенной войсками местности. Так как король и законодательный корпус нераздельны, то отказ Национального собрания следовать за ним мог бы дать ему повод собрать новую палату представителей. Этот проект составлен был для графа Прованского; если бы он осуществился, то в результате оказалась бы такая же междоусобная война, как при Карле I Английском. Услуга следовала за услугой. Мирабо возражал против назначения королю содержания только на один год; он настаивал на том, чтобы в указах король назывался царствующим милостью Божьей.

Так как свалить Неккера было слишком трудно, то Мирабо задумал удалить одного из его товарищей, чтобы очистить для себя министерское кресло. Он обвинил министра, графа Сент-При, в том, будто он 5 октября сказал женщинам, требовавшим хлеба: “Когда вы имели одного короля, у вас был хлеб; а теперь, когда у вас 1200 королей, вы к ним и должны обращаться”. Рядом с этим он защищал герцога Орлеанского, которого Лафайет хотел удалить в Лондон за его участие в происшествиях 5 октября. Герцогу все-таки пришлось удалиться.