Пятница далась мне тяжелее всего. Я принёс в общий отдел заявление об увольнении, потом добился аудиенции Команданте и лично сказал ему (он сидел один):

– Я увольняюсь!

– А зачем ты мне это сообщаешь, – холодно спросил он. – Это в общий отдел… Не ко мне.

– Знаю, я только что оттуда. Оставил заявление, – ответил я.

– Прекрасно, я подпишу, – не глядя в мою сторону, сказал он.

Я уже выходил из кабинета, когда Команданте сказал: «Не забудь про обязательную отработку…»

Я почувствовал себя свободным, а через две недели буду свободен, как птица. Может, через пару лет этот кошмар поблекнет в моей памяти. А через пять сотрется вовсе…

*****

– Привет, Муся, увидимся?

*****

В девять часов вечера пятницы мы сидели у Маши на кухне и курили гашиш. Но веселье не приходило. В половину десятого я уехал домой.

Приехав домой и помывшись, я решил поесть. На кухне возилась мама.

– Что-то ты очень долго тут крутишься! – раздражённо обратился я к маме.

– Посуду мою, не видишь?!

– Чёрт подери, а что холодной водой-то моешь?! – меня бесило каждое её движение.

– Подсолнечное масло надо смывать холодной водой. Не знал?

– Неет…

Я поспешил убраться с кухни, пока мама меня ещё чему-нибудь не научила. Чёрт, а ведь не знал. А она знает… Я лёг на диван и постарался сосредоточиться на пресловутом позитиве. В предполночном затишье я услышал, как этажом выше кто-то обвинял кого-то во всех неудачах своей жизни. «Всегда есть что-то такое, чего не должно быть», – пришла в голову цитата какого-то писателя. Я начал мысленно повторять её на разные лады, как мантру. Что-то не давало мне покоя. Я не верил, что всё позади. Моё заявление подписано, а я скоро буду свободен. Можно, конечно, просто перестать ходить на работу, – мне плевать на трудовую книжку, но это как-то неправильно, всё равно что зажмуриться или спрятать голову в песок. Знаете, как ситуация с собаками или уличными хулиганами: если в страхе побежишь, они за тобой погоняться, а если спокойно уйдёт, то они не обратят на тебя внимания. Завтра суббота. Интересно, нужно мне ещё работать по субботам или мне дали отставку с этой должности. Раисыч сказал: «Работай как прежде». Значит ли это, что мне надо работать по субботам? Поставлю будильник как обычно, а утром позвоню Раисычу, – уточню. Вспомнилась фраза: «Нельзя одновременно бояться и ненавидеть». Похоже, что это правда. Я боюсь.

Глава 17

Суббота. Четвёртое августа. В девять утра я позвонил Раисычу, но не дозвонился. Выехал из дома. В половине десятого он мне перезвонил и уверил, что для меня всё остаётся в силе. Высказал сожаление по поводу моего решения об уходе. Так что… Еду на чеки и на массаж. Радуюсь, что инцидент исчерпан. Меня даже не уволили с подработки! Е-ху! Неужели всё позади?! Да, определённо, всё позади. Я сначала подумал, что следует отказаться от работы с Шамилем, но когда, выходя с «ближних» чеков, столкнулся с Шамилем в коридоре подвала, не смог открыть рта и принял товар и оплату. Жизнь показалась предсказуемой и пригожей. Раисыч, когда я привёз ему конверты, был подчёркнуто дружелюбный. Наверно, он сам не рад, что решил взгромоздить на меня такую ответственность, и сейчас тоже счастлив, что всё позади. Без всяких треволнений я сделал утреннюю субботнюю работу и вернулся домой. «Всё-таки нужно увольняться. Когда я продам обе машины, то, с учётом моих накоплений, мне хватит на то, чтобы купить не самую плохую комнату в Петербурге, с приличными соседями…» – размышлял я. Потом решил почитать. «Если девяносто девять из ста человек заботятся об общей, а значит и моей свободе, то мне, сотому, будет очень хорошо жить на свете. Но зато, если все девяносто девять человек будут думать лишь о своей личной свободе и ради нее угнетать других, а вместе с ними и меня, то, чтоб отстоять свою свободу, мне бы пришлось одному бороться со всеми девяноста девятью эгоистами. Заботясь только о своей свободе, они тем самым, против воли, насиловали бы мою независимость», – просвещал меня сквозь века Станиславский.

«Girl… юл би э вуман, сунн…» – зазвонил сотовый телефон. Этого номера нет в моих контактах.

– Павел? – спросил женский голос.

– Да, это я. Слушаю…

– Это Регина, выйдешь поболтать?

– А!? Регина Петровна?! – я сообразил, что она знает, что я дома, поэтому выглянул в окно, – около моей машины стоял её С–класс. – Да, сейчас выйду.

Я посмотрел в зеркало, примял немного волосы. Мне было страшно (потому что я трус) и любопытно (потому что я распутник). Когда я выпорхнул из подъезда, её машина уже переместилась из-под окон к подъезду.

– Залезай, – скомандовала она.

Я прыгнул в салон.

– Где тут можно припарковаться и побеседовать? – спросила Регина.

– Там, – ткнул я пальцем в сторону двух детских садов.

Через две минуты.

– Привет-привет, Полюшка, – она так склонила голову и так посмотрела, что я испытал ментальный (не путать с моментальным) оргазм.

Регина была одета в чёрный в тёмную полоску пиджак и такие же брюки, белоснежная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, на шее массивное нечто на цепочке; для полноты образа не хватало шляпы и автомата Томпсона. В машине было не больше семнадцати градусов выше нуля, – почти в два раза прохладнее, чем на улице. Я мгновенно замёрз. Регина Петровна покрутила климат с моей стороны и сняла пиджак, повесив его на плечики за подголовником кресла переднего пассажира.

– Так… Что?.. – я глупо улыбался. – Жарко сего…

– Мне очень жаль, что так вышло. Тебе просто не повезло, – внезапно заговорила Регина; теперь она уже смотрела вперёд и держалась за руль обеими руками, как будто ехала.

– Вы о чём, Регина Петровна? В чём мне не повезло?.. – стало очевидно, что она явилась не по поводу спонтанной интимной связи со мной.

Регина Петровна снова заговорила, продолжая смотреть куда-то за горизонт.

– Посылочки, которые ты возишь, в том числе в рабочее время, – это максимум семь лет, но плюс «сто пятая» – это уже гораздо больше. Не обижайся, дружок, но в твоём случае даже пять лет – смертный приговор, – она нажала на прикуриватель и начала распаковывать новую пачку сигарет изящными и немного нетерпеливыми движениями пальцев; в фоновом режиме я не переставал любоваться её сущностью. Что это за металл на пальцах, – серебро или, всё-таки, платина?

– Простите, вы, наверное, что-то перепутали, – причём здесь убийство, я никого не убивал… – я ощутил слабость и тошноту, – желудок раньше мозга понял, что дело плохо; я растёкся в кресле, приоткрыв дверь на случай непредвиденного проблёва. Неужели Регина участвует в этой игре?! В игре, которую я считал оконченной с ничейным счётом. Прикуриватель щёлкнул, едва не вызвав у меня инсульт, поскольку я пребывал в страхе и напряжении. Регина Петровна прикурила, затянулась и, вместе с дымом, выдохнула следующие слова:

– Скоро в руки следствия попадёт пистолет, из которого в тёмной подворотне в ночь с завтра на послезавтра будет застрелен судья Петрик. Знаешь, чьи отпечатки обнаружат на рукоятке?

– Мои что-ли? – как дурак обрадовался я. – Но это, слава Богу, исключено, – я не собираюсь убивать Петрика… А что, Петрик будет убит?! – спросил я в последнюю очередь о том, о чём должен был спросить в первую.

Значит, Петрик всё-таки будет убит. Почему-то меня это не удивляет. Во всяком случае, – это уже не моё дело. Петрик сам виноват, что сикал против ветра. Пистолет? При чём тут пистолет? И я? Пистолет. Я. Я. Пистолет…

За восемь дней до аварии

«Величайшая мудрость – сознать своё неведение»

К. С. Станиславский

Я – пистолет?..

Не знаю, что произошло раньше, – приступ рвоты или чёткое воспоминание о том, как я героически щёлкал незаряженным пистолетом в учебном центре МВД. Проходящая в этот момент мимо моей двери мамаша с коляской резко ускорилась.

– Прошу прощения, Регина Петровна, у меня слабый желудок, – сконфуженно пробормотал я, вытирая губы нижней частью футболки.

Я сидел как комнатное растение и не замечал времени.

– О чём ты думаешь? – ласково спросила меня Регина.

– А? Я… думаю, что «хочу затеряться, как иголка в стоге сена, – и пахнет хорошо, и никто меня там не достанет». Это ведь не мои слова, Регина!..

– Ладно, мне пора, – сказала Регина и включила зажигание, при этом салон наполнился разными волшебными звуками, возвещавшими о том, что машина вот-вот будет готова ехать и, в случае необходимости, сделает всё, чтобы водитель и все пассажиры чувствовали себя комфортно и в безопасности.

– Сколько у меня времени?.. – прохрипел я, ступив одной ногой на асфальт.

– Не знаю, мне пора. Если надумаешь исчезать, то не пользуйся общественным транспортом, как минимум…

Забыв попрощаться, я пошёл в сторону своего подъезда, шатаясь как пьяный; не замечая ничего… на своём… пути.

Спустя какое-то время, в тот же день. Что я делаю – сижу, уставившись в компьютер, просматриваю список избранных фильмов, думаю, что бы такое посмотреть. Интуиция мне подсказывает, что времени у меня совсем не осталось. Новый звук в моей комнате: снова пошёл, сломанный много лет назад и служивший пресс-папье для салфеток, будильник. Он снова тикает, тикает после того, как однажды, ленясь стереть с него пыль сухой тряпкой, я искупал его под струёй воды. Он тикает, лёжа циферблатом вниз. Будильник завода «Слава». «Славик» – так я называл этот будильник в детстве. «Славик» будил меня в школу. «Твоя жизнь, – это долбанные часики… Тик-так… Тик-так», – сказал мне «Славик». День, два, может неделя, потом в каком-нибудь кабинете раздастся телефонный звонок и будет дана команда стереть меня с лица Земли. Самое обидное – этот кабинет будет начальника средней руки, а может даже самой короткой руки. Что я такое говорю, это не самое обидное. А что тогда самое? Какая, блин, разница! Что мне делать, чтобы сохранить себя как память для самого себя в будущем? Как мне избежать заклания? Бежать к Раисычу или сразу к Команданте, падать на колени, умолять о прощении, говорить что я сделаю всё, что мне прикажут… Раньше все мои проблемы решали мама и бабушка, но это не тот случай. Папик? Может бежать в газету и рассказать им свою душераздирающую историю? В какой-нибудь другой стране вариант с газетой может быть и выгорел, а из меня точно не выйдет Фрэнка Серпико. В какой момент моя скучная жизнь приняла такой оборот? Я имею в виду, когда все пошло в этом направлении, когда рельсы моей судьбы перешли на путь, ведущий к обрыву? Может когда я в разговоре с отцом сказал, что согласен на любую работу? Или когда завёл конфиденциальный разговор с Ильдаром? Фильмы-фильмы-фильмы, – я всё ещё смотрел на список моих любимых фильмов, которые я выделил из числа тысяч просмотренный мной и бережно сохранил на жёстком диске своего компьютера. «Донни Браско», «Человек, который плакал», «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» – все до единого фильмы с Деппом; «Правосудие для всех», «Путь Карлито», «Серпико», «Венецианский купец», – многие фильмы с Пачино; фильмы про воров, мошенников, наёмных убийц, торговцев наркотиками, проституток и учёных; военные фильмы, а также фильмы с Хамфри Боггартом; фильмы, снятые по книгам и пьесам, и фильмы, снятые и придуманные одним человеком; почти все фильмы Квентина и, мой любимый из его фильмов, снятый по чьей-то книге – «Джеки Браун», про стюардессу. «Полуночный ковбой», «Аптечный ковбой», «Девушки ковбои…» Ещё тут были фильмы Гая Риччи, – я припомнил их сюжеты и с горечью осознал, что к реальной жизни они не имеют никакого отношения. На память пришла цитата из книги современного писателя: «Умереть в моей ситуации было так же естественно и разумно, как покинуть театр, запылавший во время бездарного спектакля». Помнится, я ещё размышлял над самоубийством, – как и когда это лучше сделать: если насчёт «как» я пришёл к ответу, то вопрос «когда» так и остался неразрешённым, – в старости, когда сон разума сгладит впечатления, или при полной памяти, в расцвете всего? Вообще-то в старости редко кто кончает с собой, только Лиля Брик приходит на ум. События же моей жизни развиваются таким образом, что вариант со старостью не выглядит реальным.

Не знаю, сколько времени прошло, я всё ещё сидел и крутил список своих любимых фильмов туда обратно, туда обратно. «Коротая зиму», «Револьвер», «Мы из джаза», «Кожа в которой я живу», «Разомкнутые объятия», «Бассейн» Озона, «Неприкаянные»… Я отправился на кухню, – захотелось заварить чай каркадэ, выдавить в него лимон, затем остудить большим количеством льда, взять эту кислятину с собой в ванную, помыться горячей водой, затем включить холодную, встать под неё и выпить залпом чай. Но сначала я, как следует, дуну, благо запасы есть.

На этапе «горячей воды» я продолжил размышления о том, как я оказался в такой незавидной ситуации; пробовал убедить себя в том, что мы все умрём, так или иначе, – несколько скучных десятилетий плюс, несколько скучных десятилетий минус – ерунда в масштабах вечности, если конечно вечность оперирует таким понятием как «ерунда». У меня снова произошло лёгкое раздвоение личности, которое я всегда считал признаком большого художественного таланта, и голос в голове сказал: «Ты, парень, как-то не слишком серьёзно относишься к сложившейся ситуации». «А что я, по-твоему, должен делать?» – вслух произнёс я, отвечая на его вопрос. Я забыл мыл ли я голову и, на всякий случай, помыл ещё раз.

– Может мне начать кататься в истерике и рвать волосы на теле? Может совершить какой-нибудь отчаянный поступок? – продолжал я диалог, стоя с закрытыми глазами под душем.

«Ты всю жизнь приобретал какие-то теоретические знания и, было, как минимум, два человека, которые тебе постоянно говорили о том, что ты занят ерундой».

– Странно, что ты сейчас об этом заговорил. А кто эти двое?

«Самое смешное (кроме мексиканского фильма «В отчем доме») что эти двое – твоя бывшая жена и твоя нынешняя мать».

– Знаешь, а ведь я вовсе не против того, чтобы эти две бестолочи были счастливы.

«Знаю». Разговор явно зашёл в тупик, – мне и раньше этот внутренний собеседник ничего путного не советовал. Тетрагидро… как там его, знает своё дело, – я перестаю воспринимать происходящее как личную трагедию, хотя мысль о том, что реальность скоро навалится как пассажиры в метро в час пик, не исчезает полностью. Я приступил к холодным обливаниям. Мысль не стояла на месте. Я в этом дерьме, потому что я мужчина. Был бы женщиной – нашёл бы другой способ скоротать жизнь. Я – мужчина, поэтому рыл носом землю пытаясь заработать! Был бы женщиной – у меня была бы одна забота – найти лоха и нарожать ему кучу сопливых детей, влезть в ипотеку, мучить этого несчастного визитами своей мамы; при этом чувствовать, что всё делаю правильно, что живу не зря! А лошара пускай бы недоумевал! Что-то я перевозбудился, может «Луиса Корвалола» накапать, капель пятьдесят?.. Когда я думаю о Корвалоле, всегда вспоминаю Мерлин Монро, – она умерла от купажа алкоголя и фенобарбитала, а фенобарбитал как раз то самое вещество, за которое все бабушки (и я) любят Корвалол. Конечно, смерть Монро от фенобарбитала – официальная версия. Интересно, какая будет официальная версия моей смерти? Повесился, не дождавшись решения суда? Утопился в параше? Да, красивая женщина Монро… «Прекрасное дитя», – так назвал её в своём рассказе Трумен Капоте – один из особенных писателей двадцатого века. Да-да, он был дружен с Монро и как-то к слову сказал ей, – мол, ты, малышка, прекрасное дитя. Если бы я успел стать писателем, то попал бы после смерти в компанию писателей, – с Хэмом бы пообщался, с Бодлером и Селином, а что – французский я в школе учил, как-нибудь бы поговорили; перекинулся бы парой слов с Айн Рэнд, я бы ей рассказал, как выглядит её родной Петербург в наши дни, она бы мне рассказала, где в Нью-Йорке недорого снять жильё; зарубежные писатели меня спросили, не хочу ли я увидеться с русскими классиками, а я бы им ответил, что не для того перебрался на тот свет, чтобы смотреть на русские рожи, хотя с Пушкиным бы поговорил, сказал бы ему, что мы его называем «наше всё», – так-то Александр (можно Вас так называть), понимайте как хотите. Я лёг на дно ванной в позе эмбриона и заскулил. Кладу голову на колени Норме Джин и жалуюсь ей на жизнь, заливая её бедра своими слезами, а она гладит меня и говорит слова утешения. «Знаешь, Мерилин, я ведь фильмы с твоим участием почти не видел, даже «Ниагару» не смотрел. «Мы их джаза» только смотрел, но не меньше трёх раз» – говорю я сквозь слёзы. Вдруг я приподнимаю голову с её прекрасных колен и перестаю рыдать. Норма Джин перестаёт гладить мои волосы и вопросительно смотрит вниз на моё лицо. «Знаешь, о чём я сейчас подумал?» «Нет, милый» – она прелестно округляет глаза, наигранно изображая удивление. «Я подумал о том, что «Мы из джаза» – самый лучший твой фильм». «Спасибо, милый» – искусственное удивление на её лице сменяется искренней радостью. «А сейчас мне надо бежать, – у меня очень мало времени. Если всё получится, то после смерти я попаду не к писателям, а к актёрам, что само по себе неплохо».

Через десять минут я уже ехал в сторону ближайшего отделения банка «Армянский Стандарт», благо советский союз рухнул и, в условиях победившего капитализма, присутственные места с уклоном в сторону собственного обогащения начали работать без выходных. Я взглянул на часы: «тринадцать часов тринадцать минут» – удача при мне.

«Да, потребительский кредит». «На ремонт квартиры». «Ну, вообще-то рассчитывал на пятьсот». «Секретарь судебного заседания, ага…» «Да, в собственности автомобиль… Да, совсем новый – две тысячи одиннадцатый год выпуска, самый конец одиннадцатого. Залог – автомобиль? Не проблема». «В понедельник позвоните?» «Да, страховку жизни беру». «Спасибо, жду звонка».

Санкт-Петербургское время – четырнадцать часов ноль-ноль минут. Следующая остановка – «Ипсилон Банк». «Да, хочу купить земельный участок на Волге», «Страховку жизни? Конечно, возьму, мало ли…» «Необходимо шестьсот тысяч». «Какое обеспечение? Автомобиль Volvo подойдёт?» «Спасибо, послезавтра жду звонка, до свидания».

Казанское время – четырнадцать часов сорок минут. «Банк Староказанский». «Я бы хотел купить катер с мотором… С двумя». «Триста, может четыреста…» «И страховочку трудоспособности и жизни будьте добры». «Сегодня-завтра-послезавтра… Спасибо, буду ждать».

Пятнадцать часов тридцать пять минут. «ХоумВидео энд ТинСекс Банк». «На покупку комнаты в коммуналке в Дербышках, угу…» «Да, брал у вас… Айпод, шесть лет назад… Конечно хорошая, отличная кредитная история и увлекательная…» «Ответ в течение пятнадцати минут! Так ведь это замечательно!». Спустя сорок восемь минут. «Всего девяносто тысяч… » «Ладно, беру». «Страховка жизни обязательна! Фу! Но, что поделать, надо так надо».

На моих часах шестнадцать часов двадцать пять минут. «Арьергард Банк». «У нас очередь, молодой человек». «Очередь?» «Да, очередь! Занимать нет смысла, сегодня суббота – работаем до пяти». «Так значит очередь?» «Вы глухой или…»

Время: шестнадцать тридцать пять. Набираю номер Николя с дешёвенькой Нокии, в которую вставлена сим-карта почившей тёти Вали. На десятый гудок он берёт трубку. «Коля, это Поль, говори, где ты. Это Поль! Поль-Поль-Поль! Где ты? Надо срочно увидеться». «Отлично, буду через двадцать минут, наберу с этого номера, как подъеду».

Время восемнадцать часов восемнадцать минут, – удача при мне. Еду по опустевшему городу. Сорок тысяч из тех девяносто, которые мне сегодня выдали, уже потрачены и, потрачены с умом: заплачены Николя. Размышляю над финансовым аспектом вопроса; если дадут ещё в двух банках – можно считать удачей, да и почему бы им не дать, – машина в залоге, а общая база – миф. Сколько у меня своих? Сколько мне удалось отложить за время моей халтуры? Три сотни, плюс ещё немного. Всего – семь с половиной сотен. Даже если не дадут больше ни в одном банке, этого должно хватить; впритык. Проезжая проспект Камалеева, я увидел голосующего человека, его вид показался мне знакомым. Проехав мимо него на приличной скорости, я резко остановился и начал сдавать назад. К тому времени, как я поравнялся с человеком на обочине, к нему уже подоспела другая машина. Я опустил правое стекло и заорал изо всех сил: «Дядя Паша!» Мужчина, уже было собиравшийся сесть в другую машину, что-то сказал её водителю и захлопнул дверь. Подойдя к моей машине, он просунулся в открытое окно. Я уже был наготове.

– Дядя Паша, вы меня помните? Я – таксист. Я вас подвозил в Новый Год! Вы ведь в ТЮЗе работаете! Я…

– Поль! Ты – Поль – любитель Станиславского и всего что связано с театром, – дядя Паша заулыбался и сел в машину.

– Слава Богу, вы меня вспомнили! Вы тогда были немного… не в форме, – я был искренне рад.

– Что, как поживаешь Поль? Вижу, что неплохо, – он погладил переднюю панель, затем немного опустил стекло и снова поднял.

– Куда направляетесь, дядя Паша?

– В театр, у нас сезон-то закончился, но дела-то остались, сильвербулет! Ты давай меня подкинь, а я тебе отщипну… из собственных запасов. Где он, мой хорошенький, сильвербулет… – дядя Паша полез во внутренний карман пиджака, подозрительно посмотрев по кругу во все окна.

– Нет! – чуть ли не крикнул я и схватил его за руку, при этом дядя Паша вздрогнул. – Не надо, пожалуйста, у меня этого добра навалом, сам бы поделился, но с собой не вожу.

– Как знаешь, – дядя Паша заметно приуныл, наверное, подумал, что я спятил, раз отказываюсь от гашиша, или зажрался.

Летним субботним вечером город был пуст, поэтому очень скоро на горизонте замелькал театр. Я уже говорил, что дядя Паша был похож на актёра Тома Сайзмора, только немного припущенного в спирту. Не говорил? Это именно он презентовал мне немного гашиша в новогоднюю ночь. Это его презент мы с Тони плющили и поджигали…

– Ты что-то хочешь мне рассказать? – дядя Паша достал из кармана маленькую фляжку, которую я видел ещё зимой, отвинтил крышку, но не спешил отпивать.

Я ещё при знакомстве обратил внимание, что у него лицо, которое может принадлежать как герою и благородному человеку, так и отъявленному подлецу. Я почему-то подумал, что меня всегда привлекали подобные люди, хотя не мог с точностью припомнить, встречал ли их раньше.

– Я могу вас нанять для одного дела? – спросил я, когда мы остановились у последнего перед театром светофора. Я повернул голову к дяде Паше; мне хотелось довериться этому человеку.

– Нет, не можешь, – выдержав паузу, ответил дядя Паша.

Я залился краской и уставился вперёд. Сзади начали сигналить, я отпустил тормоз и, машина покатилась дальше. Через полминуты машина причалила к театру. Дядя Паша не спешил выходить; я ждал. Наконец он заговорил.

– Ты не можешь меня нанять, но ты можешь заинтересовать меня и, тогда я тебе помогу, если это конечно в моих силах.

Мне нужно было начать говорить, и я начал говорить.

– Вы же гримёр? – дядя Паша кивнул головой. – Мне необходимо преобразиться… Понимаете? – я посмотрел на собеседника и убедился, что он не умеет читать мысли. – В дев… в… женщину, – я глупо хохотнул; теперь я уже не смотрел на собеседника, а смотрел на педали автомобиля, – вот левая – она «тормоз», вот правая – «газ», – в этот момент никакая сила в мире не могла заставить меня поднять взгляд.

Голос дяди Паши взорвал тишину и вернул мне способность двигаться.

– Если тебе это надо для похода в клуб и для секса, то ты обратился не по адресу, сильвербулет! Тебе ведь это надо не для похода в клуб? – в его голосе слышалась какая-то мольба.

– Нет! Нет, конечно! Мне это надо для того, чтобы перейти границу по поддельным документам. Мне это надо для того, чтобы сбежать. Мне это надо для того, чтобы не умирать так рано, – почти прокричал я на одном дыхании.

– Ничего не говори. Пойдём со мной.

Мы зашли в здание театра через служебный вход и вскоре уже сидели в одной из гримёрных комнат; я сидел на месте артиста, то есть перед зеркалом с множеством ламп, половина из которых не горела, а дядя Паша сидел на раскладном стуле справа от меня. Где-то в коридорах пустого театра раздавался шум ремонта.

– Встань. Мне надо посмотреть на исходный материал.

Я встал.

– Сними одежду. Обувь тоже сними. Трусы не снимай.

Я снял рубашку, сандалии и джинсы; остался в одних трусах; носков на мне не было. Через примерно сорок секунд дядя Паша заговорил.

– Сначала пробежимся по недостаткам. Вот смотри: для твоего роста у тебя широкие плечи – это плохо, придётся скрыть; ногти в ширину больше, чем в длину, – придётся наклеить накладные; твой торс такой же длины как ноги – для нашего дела это плохо… Мы могли бы надеть на тебя модные нынче балетки, но…

– Придётся надевать туфли на шпильке? – я горько усмехнулся.

– Нет, с них ты свалишься. Есть гораздо более безопасная удлиняющая силуэт обувь. А на какое время года запланировано… мероприятие?

– На ближайшие дни, – холод пробежал по моей спине.

– Значит летняя форма одежды… Так… – дядя Паша начал шарить в ящике стола, но, ничего не найдя, спросил: «У тебя есть куда записать?»

Я вспомнил, что сумку оставил на заднем сиденье.

– Я запишу на телефон, – я всё ещё стоял в одних трусах. Достал «Яблоко», зашёл в заметки, приготовился записывать.

– Развернись, согни ногу в колене.

Я вспомнил республиканский военкомат, где меня тоже заставляли повернуться и сгибать ногу в колене и, там я тоже был в одних трусах, – таким образом проверяли, правда ли у меня плоскостопие; тогда казалось, что ничего страшнее военкомата с кучей деревенских гопников, которых уже всех забирали в армию, и быть не может…

– Тридцать девятый? – голос гримёра отвлёк меня от воспоминаний о том, как я закосил от армии много лет назад.

– Тридцать восьмой с половиной, если быть совсем точным.

– Хоть с покупкой обуви проблем не будет, хахаха!..

– Зато с покупкой мужской обуви всегда была проблема, – чувство юмора никогда меня не оставляло, я от этого чувствовал себя ещё большим дураком. – Нога как у гейши.

– Пиши: сабо, в скобочках: на танкетке, кожаные, тёмного цвета…

– А?..

– Сабо – это такая обувь, сейчас покажу, – дядя Паша вышел в соседнюю комнату и, через минуту поисков, вернулся с левой, так называемой, сабо. – Вот эта, кстати, на танкетке, видишь – сплошная платформа, а не каблук. Итак: тёмного цвета, обязательно кожаные, потому что, если будет не кожаная, то порвётся, а это дополнительная неприятность. Далее: рубашка; можешь надеть какую-нибудь свою, лучше просто белую; далее: приталенный пиджак, но без накладных плечиков (это важно), а лучше даже не пиджак, а тонкий джемпирочек на пуговках, тёмного цвета, ну-ка какого цвета у тебя глаза? – гример пододвинулся на своём стуле.

– Пиши: джемпер коричневого или чёрного цвета. Далее (так-так-так): леггинсы. Нет! Сотри. Чулки.

– Бл..ь! – вырвалось у меня.

Советы гримёра были советами профессионала.

– Записал? Чулки, которые держатся эластичной полосой на бёрдах, в скобочках: две пары. Чулки нужны, поскольку таких ног какие у тебя, у женщин не бывает, к счастью… Дальше поехали: пышная юбка до колен с завышенным поясом, – завышенный пояс зрительно удлинит ноги. Дальше пиши: следки, три пары. Дальше…

– А разве нельзя джинсы? – с претензией в голосе спросил я.

– Знаешь, что отвлечёт взгляд от твоих, чрезмерно широких для девушки, плечей? Нет, не сиськи, которых у тебя тоже, кстати, нет, а широкие бёдра, узость которых можно скрыть, надев пышную юбку, сильвербулет!

Я кивнул.

– Пишем дальше… Ты можешь одеться, кстати говоря.

Я быстро запрыгнул в свои тряпки.

– На чём мы остановились. Ага, следки. Дальше: тонкий шейный платок, – у тебя кадык не слишком заметный, но всё же…

– А у меня есть платок, даже два, – купил на распродаже!

– Молодец! Купить платки на распродаже может только женщина, ну или… Неважно, ха!

– Ха-ха-ха! – залился я полубезумным смехом.

– Вот если ты так заржёшь в образе, то тебе никакие платки не помогут. Запиши ещё: «Купить что-нибудь на шею из бижутерии, кулон на длинной цепочке», посмотришь сам. Теперь косметика: тональный крем, покупай дорогой, румяна в шариках, карандаш для глаз, чёрный… Так-так-так… Купи дорогие духи, – запах – это первое, что отличает женщину от мужчины, если её не видишь, ха!

Я не понял шутки. Дядя Паша продолжил.

– Карандаш для бровей, коричневый.

– Помада?

– Нет, никакой помады! Ненавижу помаду, – вечно остаётся на одежде; если бы не проклятая помада, я бы по сей день был счастливо женат. Пудра. На всякий случай, купи такую пудру, которая сочетается с тональным кремом, но, надеюсь, она нам не пригодится. Лак для ногтей, цвет… Цвет-цвет-цвет… Светло-коричневый. Тоник для снятия макияжа, жидкость для снятия лака, тоник перед сном, тушь чёрного цвета… Ещё напиши: «салфетки для снятия макияжа, ватные палочки и ватные диски». Теперь из раздела «разное»… Я вижу по твоим бровям и рукам, что у тебя есть машинка для бритья.

– Да, есть.

– Тебе придётся купить очень хорошую электробритву, в скобочках: «сухое бритьё, ёмкая аккумуляторная батарея, система самоочистки и прочие приблуды», сальвербулит! Записал?

– «…приблуды». Да, записал.

– Когда придёт время, своей машинкой сбреешь брови с насадкой четыре миллиметра и подведёшь коричневым (!) карандашом. Запомни, – коричневый для бровей, чёрный для глаз! Парик. Парик от сорока сантиметров, прямые натуральные волосы цвета твоих бровей, с чёлкой, – у тебя высокий лоб – это некрасиво, парик должен быть с чёлкой! Натуральный волос! Чёлка должна быть густая, прямая, почти до бровей. Распущенные длинные прямые волосы немного скроют плечи, – последние предложения дядя Паша почти выкрикивал, при этом указательный палец левой руки поднял вверх, а правой держал свою фляжку.

– Ага-ага, записал. Дальше.

– Всё! Кхе-кхе, – дядя Паша допил до дна фляжку. – Сегодня покупай, завтра сутра пораньше примерка, – заедешь за мной в тринадцать часов дня. Знаешь ведь, где я живу? В новый год же меня забирал?

– А как насчёт голоса? Я не могу говорить женским голосом, – последнее предложение я пытался говорить женским голосом, как я его себе представлял; получилось плохо, зато смешно.

– Насчёт голоса пока не знаю, я подумаю…

– Спасибо, дядя Паша, как мне вас отблагодарить?

– Подожди пока, мы ещё только начали. Ты не представляешь, сколько всего ещё нужно усвоить, чтобы эта роль была сыграна успешно! Теперь повернись к зеркалу. Посмотри на своё изображение.

Я сел, в зеркале отражался обыкновенный, давно мне надоевший, я. Дядя Паша встал у меня за спиной и мы начали смотреть друг на друга через зеркало. Я почувствовал запах алкоголя, это был виски.

– Ты ведь понимаешь, что мы только начали работу над образом. Вот тебе магическое «если бы»: ты – красивая, образованная девушка, знаешь цену своему уму и привлекательности, у тебя какая-нибудь непыльная работа, где ты целый день ходишь или сидишь, вся разодетая и надушенная, общаешься с клиентами, короче говоря, эксплуатируешь свою привлекательность и пятьдесят процентов ума. Какая работа отвечает заданным параметрам? А?