– Ах, да. Ты получишь восемьсот двадцать тысяч наличными! А когда твой юридический стаж станет достаточным, ты заместишь должность судьи!.. А?! Как тебе такая перспектива?

Не знаю, какую реакцию ожидал увидеть этот плут.

– И что я должен за эти блага сделать? Убить Петрика? – я рассмеялся.

Я всё ещё продолжал смеяться, когда Раисыч сказал: «Да».

– Что «да»? – спросил я, утирая слёзы умиления и жалости к этому старому козлу.

– Да. Убить Петрика, – как-то буднично произнёс Раисыч.

– Так ладно, Радик Раисович, мне пора, всё-таки сегодня выходной, – я встал и направился к двери.

– Дай угадаю, улым, у тебя сейчас в сумке лежит пакет, не так ли? – Раисыч с видом победителя уселся в председательское кресло. – А может, ты думаешь, что мы не знаем, откуда у тебя эта дорогостоящая машина? А? Ты на пару со своим папашей – аферистом ниже средней руки – развели человека, а потом кинули Команданте. Вам повезло, тут не поспоришь. Звёзды сошлись так…

Я вернулся на своё место и сел. Хорошо, что я не успел позавтракать, а то бы непременно заблевал весь палас в председательском кабинете. Мягко говоря, мне стало не по себе. Раисыч снова заговорил:

– Ты думаешь, я не знаю, что ты возишь запрещённые вещи? Сколько тебе платят, улым? А? На жизнь хватает? Водишь девчонок в киношку? Мороженое покупаешь? – его тон мне интенсивно не нравился, но пока что парировать было нечем.

Мои ноги дрожали. Мысль о том, что меня могут посадить за наркотики, слилась с мыслью о том, что мне нужно убить человека. Эти две волны, как бы, пришли из разных полушарий мозга, столкнулись в середине и пролились слезами из глаз. Мне захотелось уничтожить этого противного холёного самоуверенного татарчонка; прямо здесь, прямо сейчас. Я посмотрел на Раисыча как на кандидата в покойники. Он, видимо, сообразил, что твориться у меня в голове и сказал:

– Иди-ка сюда, улым. Глянь в окно, – сам он уже некоторое время стоял около подоконника.

Я поднялся и, пошатываясь, подошёл к окну.

– Смотри, улым, – комментировал Раисыч происходящее за стеклом. – Вон там стоит твоя машина – синяя Volvo, так?.. Вот к твоей машине подъезжает наряд милиции, вот они выходят и встают неподалёку… Вот, кстати их подкрепление на второй машине…

Я смотрел на происходящее и холодел от ужаса. Раисыч перешёл от эмпирического этапа к этапу разъяснения:

– Когда ты подойдёшь к своей машине, тот полицейский, который сейчас стоит ближе всего, спросит у тебя: «Это ваша машина?» Ты, обсираясь от страха, промямлишь: «Да, а что?» Но, этот вопрос, по сути, был задан для того, чтобы завязать разговор, а главная их цель в том, чтобы наброситься на тебя, обыскать, вытряхнуть твою сумку (с которой ты никогда не расстаёшься, и весь суд это подтвердит), изъять порошок и упечь тебя на веки вечные за решётку. А товар в тот же день вернётся в оборот, слуги народа получат свою пыль точно по расписанию. И ты не сможешь избавиться от порошка, пока идёшь вниз, потому что я тебя провожу прямо до крыльца. Так сказать, передам с рук на руки.

Я не верил происходящему. Сомнений быть не могло: эти копы пришли по мою душу, на парковке перед крыльцом больше не было других машин, воскресенье. Ещё час назад я, как и много лет подряд, привычно ругался с мамой на кухне и рыдал в подушку, а сейчас я уже центральное действующее лицо какой-то постперестроечной криминальной чепухи. Раисыч снова заговорил:

– Я ведь не желаю тебе зла, улым. Ты же видишь, как мы с Команданте к тебе хорошо относимся. На скачках заработал? Заработал. Премию получил за ситуацию на промзонных чеках? Получил. В рабочее время ты читаешь книжки, спишь, ешь, точишь лясы с сотрудницами… Опаздываешь каждый божий день. Мы закрываем глаза на твою откровенно криминальную подработку. А почему? Потому что ты – системный человек, ты движешься правильным путём, путём того, кто не имеет родителей судей, но имеет связи… Теперь же мы даём тебе возможность доказать свою лояльность и… заработать деньги… Заработать уважение. Уважение, улым! А потом ты станешь судьёй! Судьёй, улым! Сначала, конечно, где-нибудь на периферии. А потом, при известном усердии… Подумай хорошенько. Вот смотри, – Раисыч подошёл к бронзовой фигуре Фемиды, которая имеется в кабинете у любого председателя. – На этой чаше весов – всё, а на этой – ничего… и даже меньше. Что ты выберешь?

*****

Вам знакомо выражение: «Идти (ехать) не разбирая дороги»?

В какой-то момент меня начало сопровождать назойливое кряканье, но я решил не обращать на это внимания, надеясь, что само пройдёт. Когда я остановился на светофоре, кряканье усилилось, а потом около моего окна возник человек в форме. «Наверное, это полицейский», – подумал я и принял решение не смотреть в его сторону. Я слегка прикрыл ладонью лицо. Человек в форме постучал в окно…

– …Сейчас этот гражданин хороший, этот «системный человек», этот патриот с большой дороги докладывает Команданте о том, что без труда сумел обработать этого самодовольного болвана Поля. Он говорил что-то вроде: «Он, конечно, поначалу ерепенился, но потом, когда я дал ему понять, что его яйца в цепких руках «правосудия», быстренько «взял под козырёк». Это крысёныш сделает всё, что мы ему скажем, и ещё будет до конца жизни испытывать чувство благодарности. Ха! Я таких знаю!.. Поверьте мне шеф, с ним проблем не будет». Вот так, наверное, сейчас говорит Раисыч, – я не видел перед собой ничего, мне просто хотелось жаловаться и жалеть себя.

– Вы, Павел Палыч, пьяны что-ли? Или того хуже… – образ дорожного копа снова обрёл контуры.

– А. Что? Нет, я не пьян, я поеду, пожалуй… Мне домой надо, я ещё не завтракал, – всё было в ядовитом тумане.

– Куда ты собрался, – инспектор обомлел от моей наивности. – Мы за тобой четыре квартала ехали и «крякали», прежде чем ты соизволил притормозить на светофоре! Почему не остановился по требованию инспектора?! Почему движешься по выделенной для общественного транспорта полосе?! Это уже два нарушения! Сейчас ещё тебя «продуем», может ты до кучи пьяный или упоротый! Бормочешь мне тут какую-то ху…ню!..

– Нет-нет, не надо, я хочу домой… – вяло запротестовал я.

– Остальные документы давай, мистер «Я Хочу Домой». Едет он по автобусной полосе!.. Автобусом себя почувствовал!.. Страховку давай! Техосмотр давай!

Я протянул документ.

– Что это за херня!?.. На машину давай документы! Совесть есть вообще?! Что это?..

Я положил голову на руль и задремал, – стресс и страх привели меня к состоянию близкому к аффективному.

– Эй, ты! – вернул меня в реальность голос инспектора за окном. – Вали отсюда, чтоб я тебя больше не видел.

Инспектор кинул моё удостоверение внутрь Феи, и оно упало на коврик переднего пассажира. В зеркало заднего вида я видел удаляющегося полицейского; перед тем как сесть в машину он снял фуражку. Потом патрульная машина промчалась мимо меня. Я поднял стекло и включил кондиционер. Разум медленно возвращался в черепную коробку.

Уже двигаясь по своему микрорайону, я чуть было не столкнулся с белым автомобилем, который выезжал из дворовой территории. Нажав на сигнал и описав дугу, я избежал происшествия. Спустя несколько секунд я заметил, что эта белая тачка едет вослед. За рулём сидел какой-то лопоухий парень в очках. «Куда ты летишь, ушааастенький козёёёл, пара-рум-пам», – пропел я себе под нос. Машина не отставала от меня. Потом начала сигналить: видимо, водитель требовал, чтобы я остановился. Мне совершенно ни к чему были дорожные игры, особенно сейчас. Я прибавил газу и ввинтился в поворот к своему дому. Тачка повернула за мной и снова начала сигналить. Я посмотрел в дверные карманы в поисках какой-нибудь отвёртки, чтобы воткнуть её в мягкие ткани этому мудозвону, раз уж он настаивает. Ничего подобного у меня в новой машине не водилось, поэтому я взял то, что было: пластмассовый скребок для льда, который при определённом хвате походил на кастет. Я остановил машину и вышел. Водитель белой Мазды направлялся в мою сторону. Я открыл свою дверь и положил скребок для льда на место, – этого парня я хорошо знал. Это был Николай Стасов или Николя, или Никола Кировский – мой одноклассник с первого класса. Николя (в нашей, с углубленным изучением французского языка, школе были не редки франкофонные погоняла) – человек, с которым трудно дружить, слишком умный, слишком странный, слишком злой, всё слишком. В школе мы старались держаться друг от друга на расстоянии, однако считались хорошими товарищами. Я знал, что Николя – дипломированный врач. Последний раз мы с ним встречались почти десять лет назад, когда оба учились на первых курсах. В то позднее лето Николя водил меня в анатомический театр при казанском медицинском университете. Мы оба, облачённые в белые халаты и шапочки, фотографировались в разных позах в обнимку с трупами (освежёванными и нет), с мозгами, почками, печенью, яйцами, членами и другими внутренними и внешними человеческими органами в руках. Самые смешные фотографии были те, где Николя имитирует половой акт с толстой мёртвой тёткой, а также где я, Николя и освежёванный покойник в ванной с физиораствором, все трое показываем средний палец в камеру. Для последнего кадра Николя сломал покойнику все пальцы, кроме среднего, – по-другому закостеневший мёртвый мужик не желал показывать fuck. По ходу экскурсии Коля рассказывал мне о том, как некоторые студенты медики воруют разные части тела, чтобы, очистив их от мяса, сделать себе крутой пресс-папье; особенно круто было раздобыть голову. Даже был случай, когда пропал целый жмур. Я тогда первым делом спросил, откуда доставляются трупы для практики. А Николя ответил, что из психбольниц и домов престарелых, там мол полным полно одиноких людей… Если порыться в старых альбомах, то можно отыскать глянцевые фотографии девять на двенадцать с этой фото-сессией.

Мы обнимались и хлопали друг друга по спинам, причём моя спина сильно страдала от хлопков этого девяностокилограммового коновала. После продолжительной и душевной беседы, Николя записал мой номер телефона, а его номер с тех самых пор не изменился ни на цифру, поэтому, когда он сделал мне «прозвон», на экране моего старого телефона высветилось: «Николя». Пообещав друг другу в ближайшем будущем увидеться и опьяниться каким-нибудь лёгким наркотиком, мы разъехались. Да, Николя, чёртов псих!.. Псих, которому можно доверять… Я махал ему вослед, когда Николя, выезжая из моего двора, подрезал очередную машину.

*****

Придя домой, я первым делом проверил сохранность моих сбережений. Все котлетки аккуратно дожидались своего властелина. Сколько здесь? Я перебрал пачки. Получалось семьсот с лишним тысяч рублей. Триста от сделки с партнёром Маши, двести – от скачек (могло быть больше, но…). Остальные я скопил почти за полгода, работая с Шамилем. Конечно, я тратил деньги, но в основном свою секретарскую зарплату и те десять тысяч в месяц, которые мне доплачивал Раисыч за субботнюю работу. В бумажнике у меня, помимо этих запасов, лежит около пятидесяти тысяч, на зарплатной карточке скопилось не меньше тридцати. Сколько это в сумме? Чёрт, не могу в уме считать. Гуманитарный склад ума, чтоб его!.. За сколько можно толкнуть мою Фею? За семь сотен – легко! Фею, конечно, жалко. Держи себя в руках, Поль, не становись рабом вещей!.. У меня ещё есть моя старая машина, которая стоит накрытая брезентом на тёти Валиной даче. Я отогнал её туда в начале мая, когда начался дачный сезон. Её стоимость в районе двухсот тысяч рублей. Сумма всех вырученных денег может составить порядка… Порядка… полутора миллиона, или даже миллиона шестисот пятидесяти тысяч. Можно, конечно, купить квартиру-студию в пригороде на стадии котлована или даже на стадии отжатия земли у детского сада, но мне нужно жить уже сейчас, поэтому комната на Васильевском острове в старом фонде после капитального ремонта выглядит подходящим вариантом на данном жизненном этапе. Я сложил денежки обратно в шкаф и стряхнул со своей головы Кешку, который немедленно вернулся обратно. «Кто мой микро-пингвин?! Кто мой Кешка-Кешка-дурачок? Кто мой синенький бочок?» – спросил у присутствующий живых существ я. «Я» – ответил Кешка с моей головы. «Он», – ответила Сашка, оторвавшись на секунду от кормушки. В воздухе витала обречённость.

Глава 14

В первые рабочие минуты понедельника тридцатого июля, едва я расположился на своём рабочем стуле и прочитал первые строки очередной главы из трудов Константина Сергеевича, которые гласили: «Слово «драма» на древнегреческом языке означает «совершающееся действие». На латинском языке ему соответствовало слово actio, то самое слово, корень которого – act перешёл и в наши слова: «активность», «актёр», «акт». Итак, драма на сцене есть совершающееся у нас на глазах действие, а вышедший на сцену актёр становится действующим…», как я был вызван в кабинет Команданте. Около дверей приёмной председателя сидел его помощник Ильдар, одетый в потёртый пиджак поверх сиреневой водолазки и в модную небритость. Мы поздоровались. Привыкнув за последние сутки к дурным предчувствиям, я внешне спокойно предстал перед Команданте и Раисычем. Команданте заговорил, стараясь не смотреть на меня:

– Так значит, вы с Раисычем обо всём договорились, – Раисыч кивнул. – Сейчас едешь в учебный центр МВД, там встретишься с инструктором… Радик, объясни Полю подробности… Идите в коридор оба…

Раисыч оторвал задницу от кресла и сделал мне знак, чтобы я подождал его в коридоре. Я вышел в коридор и сел около Ильдара. Ильдар спросил:

– Как дела?

– Не знаю пока? – ответил я.

– Ну, лучше чем у некоторых? – Ильдар на мгновение задержал на мне взгляд.

– Да, несомненно, – подтвердил я, думая о Петрике.

Вышел Раисыч и махнул мне рукой, чтобы я следовал за ним. Мы направились прямиком в мою машину. Там, в машине, при закрытых дверях, Раисыч сообщил мне фамилию майора, который сегодня ожидает меня в учебном центре МВД, чтобы подробно проинструктировать касательно предстоящего дела. «Давай, Поль, не подведи…» – сказал Раисыч, стоя уже за порогом машины, затем с силой захлопнул дверь.

Учебный центр МВД был в ближайшем пригороде, точнее даже на окраине города, по соседству с военной частью. Дорога, с учётом утренних пробок, могла занять около часа. Было время подумать над происходящим. Я начал думать. Первая мысль была о том, что всё происходит очень быстро: вчера я ещё проходил первичную обработку, а сегодня меня уже инструктирует какой-то майор. Если и дальше всё пойдёт в таком темпе, то завтра-послезавтра портрет Петрика с чёрной лентой в уголке забаррикадирует кофейный аппарат в нашем фойе. «Однако, ты рассуждаешь, как циничный асасин!» – сказал я самому себе. «Как ни рассуждай, главное действие и результат», – ответил я самому себе. «Но, ты же не убьёшь человека, только чтобы сохранить свою свободу?» «Почему нет, главное для меня – моё благополучие». «А как же справедливость? Петрик – неповинен ни в чём. Он честный человек, принципиальный и справедливый, а ты – трусливый мелкий правонарушитель, который действует в условиях полной неприкосновенности со стороны закона! А без прикрытия ты бы не стал поступать так, как поступаешь, ибо ты трус, ты всего боишься. Так было всегда, с самого раннего детства». «Да, я всего боюсь! Да, у меня нет принципов. А всё потому, что знаю – мир прекрасен и удивителен, и, даже если я не счастлив сейчас, то вполне могу стать счастливым позже. А моменты слабости и горечь от их осознания я переживу, переживал же раньше. К тому же современный мир предоставляет возможность быть смельчаком. Всё, что под силу вашей фантазии…» «Нет, мальчик, ты не сможешь жить дальше с такой лёгкостью, с какой живёшь сейчас». «А разве я живу с лёгкостью?!» «Конечно, мальчик. Ты никогда не ведал непреодолимых препятствий, никогда не разочаровывался на сто процентов, никогда не был в полнейшем тупике». «Правильно, это потому что я очень умный, разве не так?..» «Нет, не так… Просто Вселенная даёт тебе шанс поступить правильно, а потом надеяться на счастливое избавление… А ты хочешь пойти по пути наименьшего сопротивления, но радости на этом пути не будет впредь…» «И что ты предлагаешь, пойти в полицию? Позвонить в Москву? Написать в Твиттер президенту, созвать пресс-конференцию, пойти поставить свечку за всё хорошее?!» «?..» «Я тоже не знаю, что делать».

Мне надоел этот аутодиалог и я попробовал остановить мысленный поток, но ничего не вышло. Если подумать о лишении человека жизни не ради защиты своей, то по этому вопросу у меня есть одна турбо-теория. Я думаю, что человек вправе убить человека, остальные виды жизни – не смеет. Получается, что я оправдываю каннибализм, но не оправдываю обычное мясоедство. Круто я мыслю?! Как сказал философ: «Я круто мыслю, значит круто существую». Не слишком эта дурацкая теория подходит к этому случаю. По сути, я до сих пор не приблизился к оправданию для самого себя того, что я собираюсь совершить. Надо подойти к этому вопросу с другой стороны. Например: Петрик – ублюдочный ботаник, который доигрался до того, что теперь мне – умному, красивому и скромному человеку – приходится его убивать. Этому Петрику за то, что он такой урод, тёти не дают, и он сублимирует это тем, что строит из себя неподкупного судью. Были бы ему свойственны многочисленные романтические связи, тогда его расходы были бы значительно больше, тогда бы он призадумался, что ему дороже: жить свою единственную жизнь как нравится или продолжать дрочить! Чёрт! Сука очкастая, этот Петрик! Может, его собьёт автобус в ближайшие двое суток! «Да, ты прав, – снова появился внутренний собеседник, – на автобус надежды мало. Если верить Вакс, то автобус даже вовремя прибыть на остановку не может, а уж доверять ему такое важное дело, как ликвидацию судьи районного суда, – вообще абсурд». «Абсурд, абсурд…» – вслух повторил я. А я ведь мог бы стать писателем или актёром. «Что теперь об этот говорить…» – ответил внутренний собеседник. Я даже не собирался размышлять насчёт того, какие мерзавцы эти двое – Команданте и Раисыч, и Ильдар иже с ними! Гораздо проще ненавидеть очкастого Петрика. И, продолжая линию ненависти Петрика: убью его я или птичий грипп, – без разницы, Петрику так или иначе не жить. Я – всего лишь инструмент, не более… Поэтому особых моральных терзаний я не должен испытывать. Что меня действительно должно волновать, так это чувство неотвратимости наказания, но это такое глубоко субъективное ощущение, которое, одним своим наличием в подсознании, сделает так, что меня накажут; к справедливости всё это не имеет никакого отношения. Неплохо… Что ещё? Ещё: предположим я знаю, что меня не накажут, если, конечно, я не приду с повинной… А я не приду с повинной. Может чувство вины заставит меня самоуничтожаться посредством алкоголя и наркотиков, но это, всё же, лучше, чем тюрьма. Через пять минут нахождения в тюрьме я буду думать, что в отношении меня совершена несправедливость. Ну, ещё бы: Петрик причислен к лику святых, а его коварный убийца получил по заслугам. Ага-ага, а Команданте и его прихвостни катаются и дальше по кинофестивалям и курортам, хотя ни в том, ни в другом ничего не понимают, вонючие колхозники! По-русски с акцентом говорят!.. Тоже, суки!..

Я приехал. Показал на контрольно-пропускном пункте свою корочку и шлагбаум открылся. «Кого вам?» – спросил то ли солдат, то ли курсант. Я назвал фамилию майора. «Это туда», – указал мне парень. «Спаси…» – вяло поблагодарил я. Я припарковался под зарешёченными окнами одного из корпусов, вышел и нажал звонок. «Да…» – откликнулся чей-то наглый голос. «Мне майора Евсюка», – тоже нагло ответил я. «Кто спрашивает?» «Поль Гончаров», – ответил я. Противный звук известил о том, что можно открывать дверь. Зашёл внутрь. После солнечной улицы в помещении казалось совсем темно. Я подумал о том, что в тюрьме примерно так же; в животе случилась судорога. Я прошёл через вертушку.

– К кому? – снова спросил голос, но на этот раз я увидел мента в окошке напротив вертушки.

Я не различаю погоны и соответствующие им звания и даже не собираюсь учить, поэтому не испытываю особого пиетета перед этими мордоворотами в формах.

– Я же уже сказал к кому! – огрызнулся я.

– Так скажи ещё раз! Не переломишься!.. – ответил мент в окошке.

– К майору Евсюку, Павел Гончаров, – спокойно повторил я.

Мужик в форме снял трубку и набрал короткий номер.

– Майор, к вам… – мент посмотрел на меня вопросительно.

– Гончаров, – повторил я.

– Гончаров, – сказал мужик в трубку, послушал ответ и положил трубку. – Жди здесь. Сейчас за тобой придут.

«Сейчас за тобой придут», – повторил я мысленно. Я сел на откидное кресло. Через пять минут явились два высоких мужчины, один в форме, другой в штатском. Обоим примерно по сорок лет.

– Ты что-ли Гончаров? – спросил тот, что в форме.

– Я. Вы что-ли Евсюк? – спросил я, но высокий в форме не удостоил меня ответом и продолжил:

– Иди за нами.

Мы прошли насквозь корпус и вышли на внутренний двор. Затем немного прошлись по тропинке вглубь заросшего кустами двора. Следуя за двумя мужчинами, я чувствовал запах дорогого парфюма. Логично было предположить, что пахло от того, кто в штатском. От майора пахло майором. Перед нами предстало какое-то длинное строение, похожее на закопанный наполовину коровник. Обойдя «коровник» справа, мы зашли с торца в узкую дверь. Около этой двери стоял солдат. Мужик в форме что-то сказал солдату и тот ушёл. Внутри «коровник» был разделён на секции, и то помещение, которое было первым на нашем пути, представляло собой подобие раздевалки размеров двадцать квадратных метров. Вертикальные железные ящики вдоль стен, как у американских школьников. Освещение было ярким.

– Ладно, покажи удостоверение, – приказал человек в форме.

Я достал из кармана корочку и отдал ему в руки.

– Так не показывают удостоверение, – сказал он, похлопал корочкой об руку и задумчиво посмотрел на своего молчаливого спутника, потом открыл и сверил фото в документе с моим лицом. – Ладно, держи.

– Может, вы тоже покажете удостоверение? – предложил я. – Я должен встретиться с майоров Евсюком, а кто вы такие я не знаю; заодно продемонстрируете, как правильно показывают удостоверение.

Мужик в штатском заулыбался и засунул руки в карманы. Я никак не мог определить, кто в их тандеме главный, хотя я обычно легко это делаю. «Форма» тоже засунул руки в карманы и проговорил:

– Что, Гончаров, погоны читать не умеешь? – он сделал движение плечом. – Не видишь, что перед тобой майор?

– Погоны не читаю. Для меня что майор, что подпоручик – всё едино… Как вьетнамцы – на одно лицо, – чётко и уверенно проговорил я.

«Штатский» засмеялся, глядя на майора, и для меня стало очевидным, что он тут босс. Майор потупился и достал из нагрудного кармана ксиву. «Виктор Андреевич Евсюк», – успел прочитать я.

– Доволен, – спросил он.

– Да, – я вопросительно уставился на штатского.

– Меня можешь звать Ринат, – впервые заговорил он.

«Ринат!» – мысленно встрепенулся я. «А не тот ли это Ринат?..»

– Тот самый, – прочитал мою мысль штатский.

– Хорошо, – ответил я.

Мы прошли в следующее помещение. Когда лампы дневного света сообразили, что пора освещать, стало понятно, что здесь тир. Стойки с перегородками. Вдалеке цели.

– Это тир, – сказал мистер Очевидность в форме. – С какими видами оружия имел дело?

Задав этот вопрос, майор достал из кармана связку ключей на начал открывать висячий замок на одном из таких же ящиков, как в первом помещении.

– Ни с каким, – ответил я. – Однажды, ещё в школе, стрелял вместе с одноклассниками на полигоне из Калашникова.

– Понятно. В армии не служил… Я так и думал, – бурчал себе под нос майор, ковыряясь в замке.

Наконец он совладал с замком, открыл ящик и достал оттуда пистолет в целлофановом пакете. «Странно, – пистолет в целлофане», – подумал я.

– Вот смотри сюда: это пистолет ТТ, – майор вынул за дуло железяку и положил её на одну из стоек.

Я испугался при виде оружия. Ринат, сказал, что хочет покурить и вышел. Как только «штатский» скрылся за дверью, майор сменил официальный тон на претенциозный.

– Что в тебе особенного?!.. А?! Ты такой же, как все. Хочешь быть убийцей и войти в историю? Тебе не хватит мужества, сынок…

Я терпеть не мог, когда всякие обсосы называли меня «сынок», поэтому я с неподдельным презрением сказал:

– Просто делайте свою работу, – а потом добавил. – Оправданий для вас я не готовил.

– Слушай ты… – его палец почти касался моего лба, но тут вернулся Ринат и тон майора принял прежний официально-насмешливый тон.

– Прежде чем перейти к подробностям предстоящего дела, необходимо выяснить один принципиальный момент, а именно: способен ли ты уничтожить человека. Для выяснения этого… момента, проводится такой простой тест. Возьми пистолет, – скомандовал майор.

Я задрожал, потом зачем-то вытер руку о рубашку, подошёл к стойке и взял пистолет двумя пальцами – большим и указательным. Я подумал, что сейчас майор начнёт надо мной смеяться, но он сказал: «Отлично, я сейчас приду», и вышел.

Мы остались в тире вдвоём с Ринатом, точнее втроём: Ринат, пистолет и я. Мне не хотелось разговаривать с Ринатом, я не чувствовал, что мы с ним в чём-то похожи, поэтому я молчал. Ринат молчал тоже. Потом Ринат закурил, и я понял, что его выход на улицу под предлогом покурить, был игрой. Ринат жестом предложил мне сигарету. Я отрицательно покачал головой. За дверью послышались шаги. Мне показалось, что к нам направляются несколько человек и, в который раз за сегодняшний день, перепугавшись, с грохотом кинул пистолет обратно на стойку. Ринат оставался невозмутимым. В помещение вошёл один человек – майор Евсюк, а на поводке рядом с ним шла огромная овчарка. Вот почему мне показалось, что идёт несколько человек. Собака гавкнула, и я отступил на шаг.

– Давай, бери пистолет, – приказал мне майор.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я в недоумении.

– Я – ничего, а ты сейчас застрелишь эту «лошадь», всё рано от неё пользы никакой, только жрёт за четверых, – весело проговорил майор.

Я заметил, что на майоре появилась форменная фуражка, которой раньше не наблюдалось.

– Давай, сынок, я держу тварь. Бери пистолет и стреляй в голову. Собака, как и управдом – друг человека, но управдома не нашлось, поэтому убей собаку, – балагурил майор, усаживая пса. – Бери в руки пистолет. Давай-давай, он заряжен. Смелее.

– Нет, – сказал я. – Я не буду убивать животное, у меня, видите ли, свои принципы.

Ринат, отстранённо стоящий всё это время, заинтересовался разговором и сделал два шага в нашу сторону.

– Это тест, сынок, – урезонивающе проговорил майор.

– Не называй меня «тес…» «сынок»! – завопил я. – Может, теста ради, я кого-нибудь из вас завалю?! А?! – я схватил пистолет, но не решился наводить на людей.

– Ладно, не хочешь по-хорошему… – грозно заговорил майор. – Мы облегчим тебе задачу. Взять, Матильда!

Собака сорвалась с места, но поводок не позволил ей откусить моё лицо.

– За дверь! – шутливо и заискивающе скомандовал майор, и Ринат вышел.

Я отступил в дальний угол, к одному из закрытых шкафчиков.

– Матильда, фу! – сказал майор, и собака сразу успокоилась.

Я вздохнул с облегчением, но в следующую секунду снова напрягся, потому что майор отстегнул поводок собаки. Матильда сидела неподвижно.

– Что… что вы делаете? – пропищал я.

– Значит, смотри, – начал майор. – Найди у пистолета предохранитель.

Я лихорадочно завертел в руках железяку.

– Где?! – заорал я, прижавшись к железному ящику спиной.

– Что, нет? – засмеялся майор. – Всё верно, это же ТТ! У него нет предохранителя. Взведи курок. Знаешь, что такое курок?

Звезда с рукоятки пистолета впилась мне в сознание дьявольским символом. За секунду я взмок. Майор уже почти вышел за дверь и мотал мне нервы из дверного проёма. Матильда послушно сидела на том месте, где майор её оставил.

– Взведи курок, – посоветовал майор из дверного проёма. – Взводи.

Я взвёл курок и направил дуло в сторону несчастного животного. Надежда не оставляла меня, я продолжал кричать.

– Майор, я не хочу убивать животное! Это ничего не значит! Я готов пристрелить человека! Отмените этот бред!

– Взять, Матильда! – скомандовал Евсюк.

Собака с секунду подумала, глядя в сторону майора, затем повернулась в мою сторону и побежала, побежала почти не издавая звуков… От собаки до меня было изначально не больше пятнадцати метров. Когда между нами оставалось семь, я прицелился и нажал спуск. Раздался щелчок и, прежде чем я понял, что пистолет не заряжен, майор крикнул: «Фу, Матильда».

Глава 15

Следующие дни прошли в нервном ожидании. Я усиленно предавался лёгконаркотическому забытью. Уже к среде я отупел так, что только слюни не текли у меня изо рта. Приходилось перечитывать каждую строчку по десять раз. Наконец, в четверг второго августа, я снова очутился на ковре в кабинете шефа. Самого Команданте не было, Раисыч сидел в кресле посетителя.

– Улым, всё отменяется, можешь забыть обо всём, – сказал Раисыч и сделал неопределённый жест рукой.

– А? – спросил я.

– Я говорю, что твоё задание отменяется, теперь это не твоя забота. Работай как прежде, всё иди.

Я ушёл и, пока поднимался на свой этаж, мысленно прокручивал слова Раисыча. «Задание отменяется… Теперь это не твоя забота… Забудь обо всём… как прежде… не твоя забота…» Я развернулся и пошёл вниз. Вышел из здания суда и направился на парковку. Сел в свою машину, закрыл дверь и беззвучно заплакал. Я почувствовал себя изнасилованным. Эти ублюдки просто надругались надо мной. Я рыдал от жалости к себе. От мысли о беззащитности простого человека от таких акул как наш Команданте и прочих майоров Евсюков, от осознания того, что человек не хозяин самому себе. Я плакал от чего-то ещё, что даже не мог сформулировать. Какой-то неведомый доселе страх поселился в моей душе… Потом я уснул. Во сне дьявол жарил меня на медленном огне, и я с ужасом понял, что душа, как и тело, способна чувствовать боль и задыхаться. Проснулся, когда мотор рядом припаркованной машины завёлся. Дышать в салоне было нечем. Я открыл дверь и с жадностью начал вдыхать знойный августовский воздух. Времени было ровно шесть вечера. Я проспал целый час. Мой организм стал ужасно обезвоженным. Благо ещё оставался гранатовый сок в стеклянной бутылке, не покупной, а выжатый мной утром перед работой. Я нажимал на красные соки, чтобы повысить гемоглобин. Выпил пол-литра залпом. В здание суда возвращаться не было смысла, – сумку я теперь оставлял в багажнике, потому что никому не придёт в голову угнать тачку с парковки суда в дневное время. Я завёл машину и поехал домой. Пора было увольняться. Увольняться к чёртовой матери!..