В другой раз Оля Полякова выдумывает похлеще: она предлагает жить на даче, как в пионерском отряде. Мы опять все ох…ем от высоты полёта Олиной мысли, но тащимся до ближайшего леса, валим какую-то осину, несём её, надрываясь, к себе на улицу и вкапываем столбом посередине, прямо напротив Танькиного дома. Застенчивая девочка Вера, дочка папы-баптиста, приносит всем самодельные пионерские галстуки, и мы утром проводим пионерскую линейку, как в том ср…ном пионерском лагере. Вера меня вызывает к флагштоку, и я, как последний пионерский мудель, помогаю взвиться ввысь бордовой тряпке, которую самолично купил накануне в местном сельпо у станции, собрав у всех по гривеннику.
Но недолго музыка играла! Танькин отец под предлогом того, что ему этот флагшток мешает завезти машину навоза на участок, аккуратно вырывает его из земли через пару деньков, а мы уже не возвращаемся к этой безумной затее.
Больше в голову Оли Поляковой ничего общественно-полезного не приходит, и мы занимаемся более человеческим времяпрепровождением: вечером жжём костры и травим у них различные байки, изредка всей толпой ходим в кино в местный деревенский клуб у станции, где сеанс стоит всего пять копеек. И всё бы ничего, мы успеваем пересмотреть кучу всяких фильмов, как вдруг в этот ср…ный клуб привозят какой-то иностранный детектив. Мы заранее занимаем очередь, потому что ясно – на всех билетов не хватит. И тут вдруг у кассы появляется местный Фафа с братом, они спокойно идут вдоль очереди и, ни слова не говоря, молча бьют кулаком в рожу всем дачникам, не разбирая, мальчишка перед ними или девчонка. Мы сс…м, боимся дать сдачи, и просто катимся кубарем со ступенек, и разбегаемся, куда глаза глядят, под смех и улюлюканье местных деревенских… В кино больше не ходим. Но и о произошедшем предпочитаем никому не распространяться…
После окончания школы и нашего успешного поступления в различные институты мой одноклассник Саша Манилин предлагает встретиться тесной компанией у Лёшки Колотова, благо его родители, это ж надо, повезло человеку, работают в ночную смену – значит, мы будем одни, и нам никто не помешает! Мы обзваниваем одноклассников, но не всех, а только милых нашему сердцу – ну, конечно, зовём Шамиля, Ирку Лабазову, её подругу Таньку Занозову, Дину Коган. И вместе собираемся ещё зазвать Ленку Антонову с Мариной Лопатиной. Едем к ним всей компанией на метро в Тёплый Стан, но не застаём их дома.
Раздосадованный Шамиль бежит до ближайшего гастронома и покупает пару бутылок замечательного портвейна, и мы, смеясь, давим его по очереди из горлышка в подъезде у Лопатиной…
По дороге назад Таньку Занозову укачивает в метро, и стоит нам выйти на Белорусской, она отчаянно блюёт в близлежащем палисаднике. Манилин подталкивает меня в спину: ну, иди, иди, чего встал, сейчас ей станет легче…
И вот мы заваливаемся к Лёшке на квартиру. Красота! Шикарная двухкомнатная квартира, по которой можно просто бродить, не стесняясь. Мне, ограниченному болвану, живущему с родителями в одной маленькой комнате коммунальной квартиры в невообразимой тесноте, даже в голову не приходит, что малогабаритная двушка – полное говно по сравнению с тем, что имеют некоторые люди и всякие приблатнённые коммуняки, которым ср…ть на нас, быдло, хотелось сто раз!
Ну что же нам делать поздним вечером? Мы не находим ничего лучшего, чем врубить магнитофон и начать танцевать. Я танцевать не умею и дико стесняюсь, как на всех школьных вечерах, – я, как скала, сижу на диване. Мне дико хочется танцевать только с Иркой Лабазовой, а она по очереди танцует то с Манилиным, то с Лёшей. Дина то и дело остаётся сидеть в кресле. Ребята ржут. Я набираюсь, наконец, смелости и беру Ирку за руку – и танцую с ней, совсем теряя свою голову от волнения, едва переминаясь с ноги на ногу и не в силах связать и двух слов. А Дина упорно сидит в кресле и смотрит набычившись. Переминаться с ноги на ногу в коллективной танцульке её совершенно не прельщает. Но я этого не замечаю и не понимаю. Я всё-таки станцевал с Иркой Лабазовой, ура! Я нащупал у неё под платьем резинку на трусах – это была именно она, резинка! Неожиданно Дина встаёт и совершенно спокойным голосом говорит, что ей пора домой, что она устала, тем более что ей здесь через дорогу. А мы её и не задерживаем. С грустными глазами она уходит.
И спустя минуту Манилин вдруг подходит ко мне и заговорщицки говорит:
– Слушай, надо бы добавить… Давай, сгоняй в магазин, купи какого-нибудь портвейна.
И протягивает мне пять рублей.
На улице уже десять часов вечера, мне дико не хочется уходить от Лабазовой, чьи глаза лукаво блестят в темноте, но я исполняюсь какого-то ср…ного долга и выбегаю на улицу. Все магазины уже закрыты. Единственная возможность – добежать до площади Восстания, там работает ночной гастроном до одиннадцати. Ловить такси нечего и думать – денег нет, трамваи уже практически не ходят. И я бегу, не переводя дух и не останавливаясь. Удивительно – я добежал за десять минут.
Я вбегаю в практически пустой магазин и бросаюсь в винный отдел. Там нет ничего хорошего, во всяком случае, на пять рублей. Дешёвого нет ничего, никакого «Солнцедара». И я покупаю какое-то сладчайшее армянское десертное вино и мчусь назад практически бегом, несмотря на подгибающиеся ноги.
Звоню в дверь, мне открывает чем-то недовольный Манилин. И тут меня словно бьют обухом по голове. Моя любовь, моя дролечка, лапушка и голубушка (как я называл её, обливаясь слезами, перед тем как заснуть) откровенно и беззастенчиво обнимается с Колотовым. И, судя по её томному виду, кажется, они только что целовались! И тут я соображаю – да ведь они меня специально заслали в магазин, дав деньги, чтоб остаться пара на пару! Поэтому Манилин и был так недоволен. Я – полный идиот! Я проср…л своё счастье! Да ещё, оказывается, эту козу можно запросто лапать и ставить засосы! Ей это нормально, даже с каким-то Колотовым, всё пох…ю! Так чего ж я терялся?!
Вино пить так никто и не стал. Скоро бабы засобирались домой – ха, я всё разрушил! Я покидаю квартиру, как обоср…ный.
Но самое удивительное, что от произошедшего я не стал любить Лабазову меньше. Вот такое я говно! Как ни в чём не бывало я опять ей позвонил и опять звал в какое-то кино и в театры, и она снова со мной туда шла и даже снова брала меня под руку – отчего я млел, как полный остолоп.
Всё эти наши отношения с ней были полной пародией! Я влюбился в неё решительно в девятом классе, когда часть моих одноклассников куда-то испарилась, потому что учиться в девятый, а значит, потом получить среднее образование, не всех брали – был вот такой отсев, о котором я ни капли не задумывался, но, наверное, некоторые мамаши пролили кучу слёз, когда им безжалостные учителя объявляли, что мы вашего-вашу не возьмём, пусть учится в техникуме или ПТУ.
И наш 8 «в» слили с 8 «б», стали мы все из «б»!
До этого было переглядывание и перебрасывание записочками с Ирой Петровой. И она себя, небось, ещё год назад чувствовала просто королевной, а тут пришла 1 сентября – ба, а все мальчики бегают уже за другими красотками. Ира Петрова после школы не поступила в институт и пошла в медицинское училище, а с такой казалось невозможным продолжать отношения. Среди разного хлама я тут недавно нашёл её последнее письмо той поры. Видно – девушка очень старалась и тщательно всё продумывала. Она начала: «Дорогой мой товарищ Витя…» А в конце не удержалась и закончила: «Мне так грустно порой, так одиноко, так хочется тебя увидеть порой…» Но я был полный идиот, я не понял, что после таких слов можно просто приезжать и е…ать её с песней без лишнего… Я был увлечён с головой Лабазовой, я – безмозглый нецелованный идиот! И Петрова сгинула в омуте времени без всякого последнего прости…
Придя в девятый и увидев это рыжее золото, я подумал, что эта тихая, скромная, загадочно улыбающаяся, мне как раз и подходит. Я мучительно и долго её обхаживал, а она только, как от муки, улыбалась в ответ на все мои тошнотные заходы. Я даже не догадывался, что у неё могла быть своя история страданий, даже не обращал внимания на загадочно лыбящегося Шамиля, жившего с ней в одном подъезде. А эта коза, оказывается, всю школьную жизнь тихо страдала от его невнимания, даром, что он был сыном дворничихи!
Я так и не решился с ней хоть раз потанцевать на выпускном, а по его завершению тихо провожал до дома всё ту же Ирку Петрову и Ленку Пенкину – вот так, двоих. Было холодно майским утром, и они засунули по одной своей ладошке ко мне с двух сторон в брючные карманы. Что они там искали? Нашли ли?
И вот моя любовь к Лабазовой распустилась пышным цветом после школы. Она, наверное, не знала, как отбиться от моих назойливых телячьих приставаний!
Моя пришибленность проистекала из того, что я был слишком правильным мальчиком периода строительства коммунизма и истово верил во всю эту гнетуще-приторную чепуху. Когда живёшь в скотских условиях, всегда кажется, что, ну вот должен же быть на свете кто-то, кто может и должен о тебе позаботиться, чтоб тебе стало хорошо и вообще наступило полное счастье. Сначала этот кто-то воплощается в милой родной маме, которая тебя холит и лелеет, заботится о тебе, просто любит нежно и тепло, а папа в это время где-то носится, выполняя загадочные ответственные задания семьи и вовсе не выступает в этой роли.
Кстати, однажды мой папа по заданию мамы пошёл поздно вечером в магазин купить рыбы. Поясняю для идиотов, что для чахоточной технической советской интеллигенции мясо по 2 рубля килограмм зачастую было дороговато, а вот та же треска по 65 копеек за кило – это было здорово. Вообще рыба была ощутимо дешевле и не менее сытной, чем поганое мясо, всё в костях и жилах! Но где её, рыбу, купить? У нас в подвале – одна вечная перцовка и какие-то шматки того ср…ного мяса. Чтоб купить вожделенную рыбу, требовалось куда-то ехать – в рыбный магазин. А их было не так уж много в Москве. И почему рыба была вообще дешевле – это параноидальная загадка советской экономики почище существования ассирийцев-чистильщиков обуви на улицах! Разумеется, это был просто хитрожопый пропагандистский трюк советской власти, который давал неплохие результаты, поскольку рыба была всегда, и дешёвая, но в меньшем количестве магазинов.
Так вот, проходит два часа, а папы нет – мама начинает волноваться. Проходит три, папы нет, проходит четыре – уже двенадцатый час ночи! И тут на пороге появляется мой замечательный, сияющий от счастья папа, но вместо авоськи с рыбой у него в руках огромный рулон шерстяного ковра стоимостью порядка трёх сотен рублей! Сказать, что мама была потрясена – это не сказать ничего.
Счастливый папа, тяжело отдуваясь, начинает рассказывать:
– Выйдя на улицу, я коротко подумал и решил не связываться с местными близлежащими гастрономами, а поехал сразу в центр на улицу Горького в магазин «Рыба» номер один, что напротив Елисеевского магазина. А день у нас сегодня – последний в месяце, 31 октября. Выхожу из метро на Проспекте Маркса и думаю, а дай я зайду в «Подарки», там же могут что-нибудь выбросить под конец-то месяца. Захожу. И вдруг вижу – начинает у меня на глазах строиться очередь в отделе «Ткани». И я тут же подскакиваю в хвост: «Что дают?» И мне отвечают: «А ковры вот неожиданно привезли, никогда раньше здесь такого и не продавали». А что за ковры? «А вон посмотрите, висит». Смотрю – 283 рубля. И ковёр просто шикарный, для такого размера дешёвый, а главное, не надо записываться в очередь и ждать три года открытки – просто фантастически повезло! Но у меня в кармане всего три рубля. Что делать? Домой не успею, и поэтому я не стал даже тебе звонить, милая. Хорошо, что у меня с собой сберкнижка была…
Тут мама чуть не подпрыгнула на месте:
– Какая сберкнижка? – пролепетала она.
– Да у меня есть сберкнижка, и на ней небольшие деньги, – затараторил папа. – Я смотрю, люди выбирают ковры, их разворачивают, сворачивают… и тут заведующий говорит: «Пока все ковры не продадим, магазин не закроется». Смотрю на часы – я успеваю в сберкассу. Я тогда договариваюсь в очереди и договариваюсь на входе, чтоб меня назад впустили, а то в магазин уже перестали пускать. И мигом бегу до сберкассы, снимаю, сколько нужно, и возвращаюсь, и мне пришлось ещё час прождать. И вот смотри, красивый? Я думаю, как раз то, что нужно, – мы повесим его вот на эту стенку, и он будет до потолка, и нам совершенно не будет слышно соседей, а у нас тут сын спит, и будет всё хорошо. А рыба, ну что рыба, ну куплю её завтра…
Вообще, хоть мой папа вечно зарабатывал меньше мамы, он действительно каким-то образом всегда накапливал на сберкнижке определённую сумму денег втайне от мамы. Может, он откладывал с премий за многочисленные секретные испытания ракетного топлива? В определённом возрасте все дети начинают копаться во всевозможных местах дома, рассчитывая найти какие-либо тайники или удивительные вещи. Типа того, как я в первом классе, заглянув с великим трудом за шкаф, нашёл там, как мне показалось, странные женские туфли, которые имели под каблуком какую-то длинную подставку. Еле-еле вытащив их на свет божий, я примерил туфли на своей ноге – да в них совершенно невозможно ходить, это какая-то нелепость! Когда мама пришла с работы, я показал ей свою находку, и она, смущённо рассмеявшись, сказала:
– Сынуля, я в них ходила, когда тебя ещё на свете не было, так было модно, все девушки ходили, да и сейчас ходят… А мне теперь это делать вес не позволяет.
– Так зачем же ты их хранишь?
– Это воспоминание, память сердца, понимаешь?..
И вот теперь, с огромным усилием вытащив ящики письменного стола прочь, я нашёл тайник, где лежали папины сберкнижки. Вечером была замечательная семейная сцена, но папа доказал маме, что он не собирался ничего от неё скрывать, а копит только на пользу – всё в дом, всё в дом.
В один прекрасный день к нам, наконец, пришла почтовая открытка, которую папа с мамой оставляли в магазине в Кожухово в очереди за холодильником – какой достанется, тот и купите, предупреждали их. И было это два года назад! Как до этого сохраняли советские люди продукты непорченными, не имея никакого подпола, я понятия не имел. Только чуть позже те же Тузовы, у которых холодильника не было, смеясь, обратили моё внимание на странные ящики, расположенные на стенах домов рядом с окнами, – вот тебе, б…дь, советский холодильник, жри свои кислые щи с душком или зелёную колбасу, желудки-то крепкие. А ящик помогает защищать кастрюли от солнца. Уже значительно позже один мой знакомый, сынок бывшего номенклатурного работника, показал мне в сталинской высотке, где он жил, тоже своеобразный, самый лучший сталинский холодильник 50-х годов. Это был небольшой шкаф с плотными стальными дверцами, полностью утопленный в толщенной стене этой сталинской высотки на кухне. Шкаф реально сохранял прохладу для тех самых кислых щей!
И вот спустя два года (шёл 1963 год) надо было срочно выкупать холодильник – открытка неумолимо говорила, что это надо сделать завтра, просто чудо, что она пришла вовремя. А если бы у папы не было бы тайной сберкнижки? Где бы мы взяли деньги? Ведь денег в ту пору ни у кого из наших знакомых и родственничков не было – зарплаты советских инженеров были меньше 100 рублей, а тут вынь да положь сразу 150. Представляю, как некоторые несчастные заламывали руки и голосили, вдруг осознавая, что к завтрашнему дню им 150 рублей не достать. Советское государство о-о-о-очень заботилось о благе тружеников – никаких кредитов и в помине не существовало. Правда, люди не дураки, не хотели пропадать ради этого б…ского режима за медный грош, – везде были придуманы «чёрные» кассы (это нелегально), а профкомы вынужденно объявили о создании касс взаимопомощи, где ценой унижения можно было единовременно получить 100 рублей на месяц, не больше. «Чёрная» касса могла дать и больше, но это было нелегальное сборище сослуживцев, и она брала процент, как нормальный ростовщик. Хотя, удивительно, все знали о существовании «чёрных» касс, но никто их не преследовал (вот тебе и показатель всей глубины государственного лицемерия).
И вот мы с папой торжественно отправились под вечер в магазин – мама осталась дома ждать долгожданную вещь, «чтоб подготовить место». Пришли мы и спокойно себе купили холодильник «Ока», словно мы это делали каждый день – да говно вопрос… Но тут на нас свалилось то, чего мы никак не ожидали: а как теперь эту здоровенную и тяжеленную металлическую вещь принести домой? – магазин вовсе не собирался нам помогать в этом. Вот, б…дь, идите в замечательную организацию «Трансагентство» у метро, заключайте с ними договор, и они, глядишь, через три дня приедут по указанному вами адресу и доставят вещь куда угодно. А что, холодильник всё это время будет стоять в магазине? Да вы что, гражданин, ох…ли или порядков не знаете? Вы купили холодильник? Он ваш на законном основании, нам до него теперь дела нет – вот вытаскивайте его немедленно на улицу (грузчики магазина вам в этом помогут – это их прямая обязанность) и сторожите его днём и ночью до потери пульса, пока это «Трансагентство» не приедет.
Никогда я ещё не видел более обескураженного папу… Но погодите, козьи морды! Русский человек не сдаётся – моего любимого папу так просто не остановишь, пусть хоть что. Папа просто проконтролировал, пока этот холодильник, облепленный бумагой и берёзовыми брусками, не вытащили из магазина, поставил меня рядом с ним, а сам пошёл ловить машину. Но нужно было поймать не просто такси, которое не смогло бы этот предмет уложить к себе в багажник, нужна была грузовая машина. Вы представляете себе, при пустынных московских улицах 60-х годов, когда каждая редко встречающаяся машина везёт что-то очень важное на какой-нибудь е…чий государственный склад, каково это – поймать пустой грузовик, водила которого, несмотря на свой путевой лист, рискнёт отклониться от маршрута и согласится помочь подбросить холодильник куда-то в сторону? Да уволят его мигом с автобазы, если автоинспектор засечёт это безобразие! И вот в этих совершенно нереальных, безумных условиях мой папа оказался на высоте: и десяти минут не прошло, как уже ГАЗ, не полностью гружённый какими-то тюками, заворачивал к магазину. И мой папа с посмеивающимся водилой и грузчиком, согласившимся подсобить за рупь, уже легко укладывали наше долгожданное счастье в кузов.
Поехали с песней. Но она быстро оборвалась – случилось то, чего и надо было бояться: на площади перед метро мы неправильно развернулись, и нас тут же тормознули. У водилы чуть слёзы на глазах не выступили, он буквально посерел и стал похож на виноватую собаку. Однако тут случилось чудо: весь в белом милиционер начал было орать и проверять все бумаги, но поняв, в чём дело (да вот, я вызвался помочь товарищу – ну он очень меня просил, а я здесь знаков не знаю, гражданин начальник…), только ехидно рассмеялся и сказал:
– Ну, ладно, сейчас завезём этот холодильник, а потом ты меня за это до отделения подкинешь, и я никаких протоколов составлять не буду.
Это был тот редчайший случай в совке, когда к обычным человеческим бедам мужик при погонах отнёсся по-людски. И даже денег с нас не взял.
Водила был рад-радёшенек:
– Да боже ж мой, да со всем моим удовольствием!
Мы водрузили холодильник у себя в комнате – ура, уже не надо будет что-либо из продуктов вывешивать в авоське за окном! Мама просто светилась неземной радостью. Наш холодильник (и это стало самым удивительным в жизни) ни разу не ломался и прослужил нам тридцать лет, пока я его, в абсолютно исправном состоянии, не вынес на помойку – увы, уже пришёл век новых холодильников из Финляндии.
А через тройку лет случилось практически то же самое. Папа огорошил маму, что нам пора купить мебельный гарнитур, а не жить среди разного хлама.
– Да как ты себе это представляешь? Мало того, что нужно семьсот-восемьсот рублей, сумма совершенно неподъёмная, но мы ведь даже никаких открыток не оставляли в магазине, а там просто так ничего не продаётся!
– Надя, дорогая, деньги у меня есть, а я тут, к тому же, разведал один вариант.
– Ну-ну, – несколько обиженно сказала мама, но ругаться не стала, – давай посмотрим на твой вариант.
– Завтра увидишь, – уверенность папы граничила с доблестью римского воина, бросающегося на меч.
На следующий день я не пошёл в школу, а мы прямо в шесть часов утра поехали в магазин «Мебель» всё в том же Кожухово.
Жизнь в те времена была похожа на лотерею. Оказывается, как раз в этот день (магазин открывался в девять – мы ждали под дверьми два с лишним часа) в магазин внезапно завезли три румынских гарнитура (предел мечтаний любого советского человека) без открыток. Но нас с папой опередило с приходом под двери магазина аккуратно три человека (сто пудов – этих трёх человек заведующий накануне специально предупредил по телефону), нам не могло ничего достаться. И тут, о невероятная удача: перед продажей гарнитуров, оказывается, их обязаны распаковать, чтоб проверить комплектность (все ли детали на месте?) и состояние (не повреждено ли что-нибудь?). И вот на наших глазах рабочие, аккуратно всё распаковывая, представили первым двум счастливчикам абсолютно хорошую вещь, а в процессе распаковки третьего гарнитура работяга неловко поддел досочку своим ломиком и проделал здоровенную глубокую царапину на серванте.
– Я не буду это брать, – разочарованно протянул третий блатной покупатель.
Я не мог поверить в нашу удачу (думаю, и папа тоже) – нам достался, пусть повреждённый, но хороший, покрытый блестящий мебельным лаком румынский гарнитур! Ну, дальше, правда, начались обычные мучения: сначала надо было прождать несколько часов, прежде чем в магазине нашёлся человек, который замазал ту царапину какой-то тягучей дрянью, и составили акт, что мой папа к состоянию гарнитура претензий не имеет (при этом папа дико нервничал, раз пять бегал к директору магазина – видно, боялся, что ему под каким-нибудь предлогом не продадут повреждённый товар), потом ещё часа четыре мы ждали мебельную машину. Здесь была разница по сравнению с холодильником – оказывается, в случае мебели магазин обязан был гарантировать доставку крупногабаритных вещей. Но! Машина у магазина была одна, хоть это и был роскошный мебельный фургон. И пока она обслужила всех блатных и вчерашних, наступил вечер. Может, нам снова повезло, и команда мебельного фургона к концу дня не нажралась водки до упаду, или просто сжалилась над убогим советским инженером и его малолетним сынком. В общем, к шести часам вечера потрясённая мама увидела гарнитур стоящим у нас в комнате. Папа не подвёл, не обманул. Слава советским магазинам, иногда снисходительно относящимся к нашим нуждам!
Никогда ещё в жизни я не ел более вкусной куриной лапши, приготовленной мамой, не будь её, я мог бы, наверное, съесть что-нибудь и из гарнитура – я голодал целый день, но это было для пользы дела, для семейного счастья…
Вообще, самым важным моим отличием от всех остальных одноклассников было то, что я никогда, ни одного дня не ходил в детский сад. А они все ходили! И с малых лет прекрасно впитали в себя основы палочной дисциплины, поэтому в школе были уже легко управляемы – не надо было тратить каких-то сверхусилий на дальнейшее оболванивание и формирование в них послушности. А мои папа-мама по каким-то непонятным соображениям решили меня в детский сад не отдавать, а отдать на руки малограмотным и забитым дедушке-бабушке. И произошло чудо! Благодаря этому, во мне хоть мало-мальски сформировались ощущения вольницы, самостоятельности и свободы. Бегай, куда захочешь. Обедай, когда проголодаешься. Читай, что захочешь. Думай, о чём угодно. Удивительно. Может, маме-папе не хватало денег на детский сад (ведь за него надо было платить!), может, совершенно случайно им показалось, что дома мне будет спокойней, но вот не ходил я в детский сад, и всё тут!
Правда, за это в нашем замечательном совке я расплачивался всю жизнь. Начать с того, что мои замечательные одноклассники сразу сообразили про моё уродство и не преминули отыграться на нём по полной. Как, этот идиот не знает, что нельзя доверять воспитателю, что надо прикидываться, что всё, чему учат, это всё х…ня полная? Слушайте, да он всё принимает за чистую монету! Он спешит что-то узнать из этих б…ских учебников и думает, что там записана какая-то правда? Они презирали меня за то, что я был слишком правильным, и совершенно искренно. Они-то уже знали, что кругом – ложь!
Как можно было что-то серьёзно учить про великую революцию, про стройки коммунизма, про целину, если сегодня тебя фотографируют с Людмилой Фёдоровной под портретом дедушки Хрущёва, висящим над грифельной доской, а через месяц та же Людмила Фёдоровна боится повторить все те добрые слова, которые она говорила про этого пердуна перед фотографированием. Если тебе раздают учебник правописания, в котором на самом видном месте пропись «Сталинград – самый красивый город на Волге», и тебя тут же училка предупреждает, что эта строчка ошибочная, потому что ещё несколько месяцев назад этот ср…ный город переименовали в Волгоград, поскольку Сталин оказался очень нехорошим человеком. Тебя приводят в первом классе в школьную столовую и говорят, что это предмет гордости, потому что никогда прежде в школе не то что столовых, а даже буфетов не было. И больше шести часов уроков подряд все ходили страшно голодными, потому что негде было даже кусочек хлеба куснуть, а теперь зато государство заботится о школьниках. Но через год любимая Людмила Фёдоровна перед очередным обедом заводит всех в класс и в атмосфере строжайшей тайны нам, второклассникам, объясняет: в стране, к сожалению, не хватает хлеба, и поэтому, хоть на столе и стоит полное блюдо кусочков чёрного, но каждый из нас должен брать не больше двух за обед, а то хлеба на всех не хватит. Все потрясены, а я не понимаю ничего, потому что дома у меня лежит хлеб, и мама никого не ограничивает, сколько от него отрезать. А тут что-то непонятное!
Когда вечером я встречаю Тузовых, мы идём втроём в кромешной темноте по Ленинской Слободе, и ветер весело треплет приклеенные к стендам газеты с одним и тем же сообщением о новой победе советской науки – только что запустили в космос Николаева и Поповича. Групповой полёт! Витя Тузов, которому всего девять лет, приближается к одному из стендов и зло срывает газетное полотнище:
– И ты что, серьёзно думаешь, что у нас скоро будет построен этот ср…ный коммунизм? И всё будет бесплатно, и жратвы будет вдоволь, и у всех будет машина?
Младший Вова подхихикивает:
– Да, б…дь, никогда этого не будет! Этого просто быть не может! Как можно этой х…не верить?
Конечно, они наверняка повторяли слышанные домашние разговоры, но я был смущён изрядно. Людмила Фёдоровна так заманчиво и столько раз расписывала нам эти удивительные вещи, так сладко и приятно… Я не могу понять, но мне в этот момент тоже начинает не вериться. Ну как же так! Ну, ведь взрослые так серьёзно нам всё это рассказывают. Такие обещания! И… враньё?
Вскоре я узнаю о потрясающей вещи, к которой приговорён каждый парень нашего класса. Как-то на перемене мой друг Сашка Поликарпов подскакивает возбуждённым и говорит:
– Слушай! А ты знаешь, что Ленка Тополева даёт себя полапать и даже делает вид, что ничего не происходит?!
Я обалдело выговариваю:
– А что это такое? Я никогда не делал.
Сашка смотрит на меня как на дебила и снисходительно отвечает:
– Ты чего, не знаешь? Это когда ты протягиваешь руку и щупаешь у девчонки её п…ду – это же интересно!
Про п…ду я уже кое-что знаю – на даче хромой Володя Новичков однажды, сделав сальное лицо, начал меня пытать: «А ты знаешь, что у всех девчонок есть одно тайное место? А ты знаешь, что оно на букву П? А ты знаешь что-нибудь про эту пещеру? Это на самом деле пиписка, только у нас она, сам знаешь, какая, а у них она другая – такая дырка. И вовсе это не пещера, а п…да между ног, и из неё у них рождаются дети, когда их туда еб…т!» В то лето эта информация так меня озадачила, что, когда вскоре на дачу приехала моя двоюродная сестра Катя, я, проснувшись утром, предложил ей показать друг другу пиписки. «Давай ты сначала покажи», – предложила Катя. Я не заставил себя упрашивать и гордо выставил свой писюн из-под одеяла: «А теперь ты». И Катя, действительно, показала мне маленькую узкую щель между ног! Сказать, что я был потрясён, ничего не сказать. Оказывается, болтун Вовка не соврал!
И вот теперь Сашка Поликарпов предлагает мне зримо и воочию осязать этот странный орган у Ленки Соболевой. Я несколько смущён и блею что-то невнятное: «А когда? А как это? Да и где эта Ленка Соболева?» – на что Сашка говорит нетерпеливо:
– Да вон она стоит у окна, нас ждёт – я ей сказал, что мы подойдём. Ты просто о чём-то заговори, а сам протяни как бы между делом руку и пощупай у неё под платьем!
Мы подходим, заговариваем о какой-то чепухе, и сначала Сашка делает выпад рукой, а потом, осмелев, и я. От быстроты и краткости соприкосновения я ничего не чувствую, кроме плотности тела. Ленка же даже не прерывает разговор, только несколько странно улыбается и краснеет. Признаться, меня страшно заёб…ет двусмысленность ситуации, и становится даже как-то стыдно и неловко. Я сразу теряю к этому интерес.
Зато в моих одноклассников словно вселяется дьявол. Лапанье одноклассниц становится повальным и тотальным. Только Люськи Власовой, круглой пятёрочницы, живущей в моём же подъезде, это не касается. Она остервенело отбивается портфелем, кричит во всё горло: «Дурак!» – и из-за этого лапать её противно и неинтересно. Да и что взять с круглой отличницы! Другие же одноклассницы просто превращаются в каких-то мартышек. От назойливых рук они со смехом уворачиваются, подпрыгивают или сами дёргают мальчишек за их пиписки. Эта игра продолжается непрерывно: мы идём из класса в класс, с этажа на этаж, растянувшись вереницей, а парням это только и надо.
Наша Людмила Фёдоровна ничего не замечает. Или делает вид, что ничего не замечает – ни одного замечания! Потрясающе. Девчонки и дружба с ними теряют в моих глазах абсолютно всё – это же просто какие-то б…ди, смотри, да им нравится! Дело кончается тем, что гордый Сашка Поликарпов хвастает мне, что перелапал уже абсолютно всех и даже договорился с Надей Сидоровой, что по окончании учёбы в конце мая она ему обязательно даст выеб…ть себя где-нибудь в укромном углу. Я не могу в это поверить. Тогда он приглашает меня пойти вместе с ними после школы домой и просит Надю подтвердить достигнутую договорённость. И Надька, нимало не стесняясь, объявляет мне: