Военный сборник. Рассказы для участников Специальной военной операции. Выпуск 1

С бандгруппой, передвигавшейся в хвосте каравана, пришлось повозиться. Гранаты Захарчука не долетали до последних двух машин. Паршин начал пристреливаться к ним. Тупорылые грузовики валко сползли с дороги и остановились. Из кузовов, словно из лопнувших стручков, горохом посыпались душманы. Они разбегались в стороны, образуя за валунами и складками местности цепь. Паршину после нескольких прицельных очередей удалось уничтожить грузовики.

Теперь вся местность вдоль дороги была окутана дымом. Он цеплялся за кусты, камни при дороге, заползал в складки местности и прилипал к ним, похожий на клочья грязной ваты.

Опомнившись от первого потрясения, душманы поняли, что имеют дело с небольшой группой разведчиков, устроивших им засаду на старом, много раз проверенном караванном маршруте. Они перегруппировали силы. Главарь разбил людей на две части. Один отряд из десятка человек он двинул так, чтобы подняться по хребту и зайти в тыл поста. Другой отряд стал вести по посту прицельную стрельбу.

Колюжный заметил маневр духов.

– Первый, первый! Духи поднимаются на хребет, чтобы зайти нам в тыл. Помогите огнем, приём!

– Второй, я первый, слышу вас хорошо.

В трубке что-то затрещало, и в эфир вышел просящий голос рядового Крамаренко:

– Товарищ старший сержант, в нас тоже стреляют. Держитесь, сейчас отобьемся, и командир к вам придет с ребятами, продержитесь ещё немного, пожалуйста.

Сержант улыбнулся. Трогательно было в такой обстановке слышать участливый тон солдата. Замысел духов стал ему ясен: обстреливать одновременно с нападением на пост заставу, чтобы оттуда не могли оказать помощь. Умно!

Огонь из колонны стал реже.

– Прекратить огонь! Осмотреться! – скомандовал сержант.

Вся дорога была в огне. На посту тоже было светло как днем. Если раньше все солдаты лежали растворенные в темноте, то теперь Паршин видел всех.

– Как дела? – спросил он Калюжного.

– Паршин, а как у тебя, не задело?

– Всё в порядке, только пристреляли меня, пытаюсь сменить позицию, да вот, тренога, чёрт, провалилась.

– Тебе помочь?

Из укрытия послышалось кряхтение и громкое сопение.

– Не надо, командир, вытащил.

Духи отвечали редким огнем.

– Командир, духи на хребте! – неожиданно резко закричал Абзалов.

Облака вновь обнажили лунный диск, и местность слева от поста, которая не просматривалась прежде, залилась серебряным светом. Паршин посмотрел на склон и отчетливо увидел фигуры двух душманов, поднимающихся на хребет.

Первый, ближний, по сравнению с обычно щуплыми афганцами был здоровым мужиком. Он держал в правой руке автомат и высоко поднимая ноги быстро и пружинисто поднимался в гору. Казалось, у такой живой машины не может возникнуть ни усталости, ни сбоев. Чуть дальше, отставая от него, двигался маленький, толстенький как колобок, душман. Он суетливо семенил ногами, часто оступался и активно двигал задом, будто старался дополнительно подтолкнуть тело вперед.

Паршин взял в руки свой автомат, перебежал к другому укрытию, откуда хорошо просматривался склон горы. Он не успел занять позицию, как вдруг справа от себя, метрах в десяти, увидел плюгавого вида духа, который, со злорадной усмешкой на маленьком лице в форме дыни и редкой бороденкой клинышком, наставил на него автомат. От неожиданности Паршин застыл, стоя во весь рост с широко открытыми глазами. Автомат остался лежать на камнях. Он как зачарованный смотрел на целившегося в него ухмыляющегося духа, который медлил, видимо стараясь продлить мгновения наслаждения страхом и удивлением врага. Виктору показалось, что вся его маленькая жизнь, словно книга, открытая резким порывом ветра, прошелестела перелистанными страницами, и обложка резко захлопнулась, будто кто-то сильно ударил по ней ладонью.

Паршин резко вздрогнул. Выстрел раздался под самым ухом, и душман начал медленно падать на колени. Его ухмылка постепенно превращалась в гримасу, затем в маску боли, и наконец его глаза закатились, и он боком рухнул на камни. Паршин не понял, что произошло. Все было словно во сне.

– Виктор, очнись! – закричал сержант Колюжный, разворачивая солдата к себе лицом. – Не тормози! Впереди духи!

Сержант с силой наклонил Паршина. В это время над их головами прошла очередь. Двое душманов, поднимавшихся на склон, были уже близко.

Вдруг почти залпом, разливаясь в частую дробь, с другой стороны хребта саданули несколько автоматов. Ближний душман с разбегу воткнулся головой в камни и затих. Другой, приняв своим телом сразу несколько очередей, буквально слетел со склона. Стрельба резко прекратилась, лишь слышно было, как где-то внизу раздался глухой удар, будто на камни вбросили мешок с песком.

Выстрелы с хребта встревожили бандитов. Внизу забегали тени, послышались гортанные крики. Размахивая руками и оружием, бандиты наперегонки побежали назад в сторону ущелья. Вслед им понеслись трассы очередей.

Главарь в этой группе оказался опытным. Он не послал на подъем всех сразу, видимо, вспомнил, что рядом есть застава, а выслал трех духов в разведку.

Со стороны тропы послышались оживленные голоса и громкий топот. Из темноты, на освещенный заревом пятачок поста, вышел капитан Ордынцев с солдатами. Потом появились Захарчук и Абзалов. Голову Захарчука закрывала широкая бело-бурая повязка, конец которой болтался у подбородка. Абзалов сжимал правой рукой плечо, вся левая сторона его гимнастерки была запачкана кровью. Но оба улыбались. Обступившие их воины начали помогать исполняющему обязанности фельдшера делать перевязки. Каждый считал своим долгом сказать им несколько добрых слов.

К капитану подошел сержант Колюжный. Все замолчали.

– Товарищ капитан… – начал докладывать он. Но начальник заставы не дал ему договорить. Он молча подошел к сержанту и крепко обнял его.

Паршин начал приходить в себя, его сильно трясло. Он в бессилии сел на бруствер своего нового укрытия и со счастливой улыбкой смотрел на командиров. Слезы непроизвольно лились из глаз…

После трапезы на небольшой площадке перед джуматом – кишлачной мечетью – душманы собрались на молитву. Длинный сутулый мулла с горящими навыкате глазами затянул:

– Алла, Алла акбар! Арахим арахман, маленкин, мустафир…

Мулла гнусавил молитву, будто прогоняя слова через крючковатый нос.

– Арахим, арахман… – машинально повторяли за ним привычные славословия Аллаху молящиеся. После каждого упоминания имени Аллаха, они закатывали глаза, оглаживая грязными ладонями заросшие щеки, касались лбами земли.

Окончив молитву, мулла просветленным взором окинул собравшихся. Сухое лицо его с коричневой пергаментной кожей стало благостным, умиротворенным.

– Воистину сказано, – начал он проповедь, – ничто и нигде не скроется от глаз Всевышнего. Он всегда различит во зле добро и увидит зло, которое только прикидывается добром. Будьте бдительны, правоверные, откройте двери душ ваших, и тогда добрые наставления Аллаха войдут в них без остатка, а недобрые мысли и сомнения продует, как сквозняком. Каждый из нас в эту минуту стоит перед порогом великого служения вере. Всех борцов за веру и Аллаха сегодня разбудил и поставил на ноги священный призыв к мщению. Вы слышали, что застава неверных уничтожила прошлой ночью наш караван! Много мужественных моджахедов пало в этом неравном бою, оставляя нам на память о себе образцы мужества и стойкости истинных воинов ислама. Их кровь призывает нас к мести. И мы должны, как молитву, принять и повторять слова. Так пусть же все неверные лягут в землю наших предков. Они разорили дома, разбили семьи, посеяли смуту, соблазняя людей несуществующими в мире равенством всех друг перед другом, братством, свободой. Невежды! Они у себя прервали связь времен, обрубили свои корни и презрев естественное стремление души каждого живущего на земле ко Господу оскверняют наши святыни, веру в Аллаха, подвергают сомнению наши многовековые традиции.

– Верно! Верно! – выкрикнули разом несколько голосов.

– Ростки недоверия и сомнения, – продолжал мулла, – проросли в душах наших заблудших братьев. Уже всякий начинает думать, что он велик, как сам Аллах, и нет для него Всевышнего, чтобы покарать его. Но нет никого могущественнее Аллаха. Он видит, как наша земля истекает кровью. Он видит безвинно погибших мусульман, женщин, детей, разоренные и сожженные кишлаки, и призывает всех к джихаду.

Мулла обвел притихшую толпу прищуренным взглядом и неожиданно заревел:

– Аллах акбар!

– Верно! Аллах! – подхватили нестройно душманы.

– Мы смело пойдем на битву и уничтожим шакалье логово с лающим именем «Байкал», – завизжал мулла.

– Уничтожим! – свирепо гаркнули душманы.

– Аллах велик! Вера зовет на подвиг! На мщение! – брызгал слюной мулла. – Кровь неверных – пропуск в мир вечного блаженства и радости для моджахедов. Пусть все шурави заставы останутся навечно лежать в священной земле Афганистана, и эта общая могила станет местом забвения и проклятия для нашего народа! Аллах велик! Он нам поможет снести заставу, не оставив камня на камне в этом змеином гнезде! Кровь наших братьев зовет к мщению! На битву! В бой! Джаза! Джаза!

– Джаза! Джаза! Джихад! – яростно вторили сотни глоток, а быстрые тычки кулаков исступленно молотили воздух над головами.

– Куштан! Куштан! Убивать! – переходя на фальцет, истошно завопил проповедник.

Но призывать к мщению уже не нужно было никого.

– Куштан! Джихад! Смерть неверным! – разом скандировали душманы, вскакивая с колен. Их кулаки снова и снова взлетали в воздух.

Солнце клонилось к закату, а над кишлаком Мурчаль продолжал греметь боевой клич: Куш-тан! Куш-тан! Куш-тан!

Сармишер^[7] Фархад, главарь душманской группировки, был с утра очень зол и гневался на окружающих по пустякам. Вести об уничтожении каравана – машин с боеприпасами и оружием, людей – повергли его в уныние и вызвали сильную ярость.

Огромный, грузный как деревянная колода для рубки мяса, он сидел на коне и сопел от злости. Природа обидела Фархада лицом: корявое, с многочисленными морщинами, с глубокими впадинами маленьких черных глаз, оно только подчеркивало неправильность формы черепа. Густые брови подпирали узкий лоб широкой черной дугой, не оставлявшей привычного пробела на переносице. Низкорослый, широкогрудый, он сидел на коне, раскорячив кривые ноги, непривычные к пешему ходу. Свои толстые короткие коряги-пальцы сармишер украшал массивными перстнями с драгоценными камнями. Он любил камни, дышал на них, подолгу тер о полу одежды и затем, отстраняя руку, любовался их игрой.

Кроме удовольствия от пристрастия к еде и дорогим камням радостей в жизни у Фархада оставалось всё меньше. Не ладилось у него со здоровьем: обжорство и прочие излишества постоянно напоминали о себе. И без того неопрятный, жирный, он весь пропитался острым запахом мочи и пота, и люди, с которыми ему приходилось иметь дело, только из страха не отходили от него подальше и не зажимали нос.

Сейчас, въезжая в родной кишлак Даулатшах, где его знали и помнили с детства, Фархад принял надменный, царственный вид. Он сидел на лошади слегка подбоченясь. Левой рукой небрежно держал повод, правой, с плетью, опирался на бедро.

Слева, справа, сзади гарцевали верные нукеры, готовые по первому знаку бить, убивать, казнить своих и чужих, виновных и невиновных. Внезапно из тупичка, зажатого между дувалами, на дорогу выкатилась рыжим косматым шаром маленькая собачонка. Лая, она бросилась наперерез лошадям. Конь Фархада слегка дернулся и фыркнул. Личный телохранитель сармишера Захир, ехавший слева от него, вскинул руку – грянул выстрел. Собачонка, подброшенная ударом пули в воздух, ошалело взвизгнула и ударившись о большой серый камень вблизи дувала медленно сползла в пыль по розовой студенистой дорожке, сочившейся из ее головы.

Никто не проронил ни слова. По кишлаку ехали хозяева. Ехали карать и миловать. Об этом должен был знать каждый, в том числе и животные.

Фархад признавал только силу. Если хочешь повелевать, надо быть сильным. С детства прививали ему этот постулат, и Фархад доказал, что он был прилежным учеником. Хитростью, обманом, исключительной жестокостью он доказал окружающим свою силу и теперь повелевал.

Миновав тесную улочку, всадники подъехали к дукану. На Востоке дукан – это не просто торговая точка, городской или сельский магазин. Это – центр общения местного населения, место рождения окрестных сплетен и сбора информации.

Выбираясь из своих домов, афганцы прежде всего идут в дукан, где встречаются со знакомыми, соседями. Там же сидят привозящие товар водители, странствующие дервиши, нищие бродячие авантюристы и люди, гонимые из своих мест, скрывающиеся от закона и мщения родственников или односельчан. Отсюда выползают и распространяются по кишлакам и уездам деревенские сплетни. Здесь рождается общественное мнение. И порой хитрый дукандор – в местной иерархии фигура весьма значительная и, пожалуй, первая после муллы – является главным проводником духовного настроя, который царит в кишлаке. От того, какую политику проводит он, какие исповедует принципы, зависит духовная атмосфера в кишлаке.

Дукандор кишлака Даулатшах Азиз Хават, болезненно жадный и обуреваемый безмерной завистью, крепко опутал односельчан долговой кабалой. Он беззастенчиво и жестоко высасывал из людей последние соки. Дехкане не любили Хавата, но боялись, знали, что его поддерживает Фархад. Непомерные амбиции, алчность роднили его с жестоким сармишером, но Хават его ненавидел, хотя и боялся, прекрасно понимая, что без душманов, без их силы ему не обойтись, не удержать своего лидирующего положения в кишлаке.

Вести о приближении отряда Фархада уже достигли ушей Хавата, поэтому он встречал дорогих гостей на пороге своего заведения, расплывшись в уродливой улыбке на толстом, блинообразном лице. Приложив обе руки к круглому, как яйцо, животу, он низко поклонился сармишеру.

– Да благословит Аллах ваше прибытие, о великий Фархад! – торжественным тоном начал хвалебную речь Хават. – Каждый раз, когда вы со своими доблестными воинами оказываете честь нашему кишлаку своим посещением, правоверным мусульманам дышится легко и свободно. Аллах вручил свой меч в надежные руки.

Фархад слушал льстивые речи дукандора, не скрывая презрительной улыбки. Славословие Хавата нравилось ему, но неожиданно из памяти ядовитой змеей выползли утренние новости, и гнев с новой силой начал разгораться в его душе. Хитрый Хават увидел блеск в глазах сармишера и понял, что дальше тянуть нельзя.

– Благослови Аллах ваше прибытие. Только вы, достойный Фархад, способны выжечь скверну, взошедшую в тенистых садах правоверных.

По голосу Хавата Фархад догадался, что тот подразумевает кого-то конкретно, находящегося в кишлаке и чем-то насолившего дукандору. Вся злоба, бродившая внутри целый день, вскипела и выплеснулась наружу резким криком!

– Кто! Где! Говори!

– О, справедливейший Фархад, – опустив глаза, скорбно заговорил Хават, – к старому охотнику Касиму приехал с другом из Джалалабада сын, Рахим. Они учатся в университете, вольнодумцы. Ведут недостойные ушей мусульман речи, мутят народ в кишлаке.

Хават хотел продолжить, но Фархад резко прервал его.

– Мусульмане! – завизжал он. – Велик Аллах, и ревностны его слуги. Жестоко карает он грешников, как бы ни мала была их вина.

Он на мгновение замолчал.

– Привести этих двух смутьянов!

С Хаватом побежали несколько нукеров. Пока народ собирался на улице, у Фархада созрел план, как укрепить к нему веру у народа.

– Мусульмане, велико терпение Аллаха. Он всегда дает нам возможность покаяться в своих грехах, на то Он и Милостивый, Прощающий и Милосердный. Покаявшийся грешник, это как народившийся ребенок, он чист и непорочен. Божественная милость всегда рядом, готовая объять любого из нас. Наша вера признает склонность человека к греховному, ибо Всевышний сотворил его слабым. Пророк Мухаммад, да благословит его Аллах, сообщил нам, что все дети Адама постоянно ошибаются. В то же время Всевышний прощает нам грехи, ибо сказано, – он повысил голос до фальцета, – что лучшие из ошибающихся – это кающиеся!

На площади все замерли.

– Милость Аллаха доступна каждому в любое время дня. Он простирает свою руку ночью, чтобы принять покаяние тех, кто оступился в течение дня, и протягивает руку днем, чтобы принять покаяние тех, кто согрешал ночью. Он принимает покаяние даже тогда, когда грехи повторяются.

Говоря эти слова, Фархад сам начинал искренне верить в сказанное, в свое предначертание как верного слуги Аллаха.

Через несколько минут перед очами грозного сармишера были представлены двое молодых людей. Руки их были связаны.

– Я знаю, что вы слышали, неблагодарные отроки, что я говорил перед людьми. Как бы жестоко ни карал Аллах грешников, Он всегда бывает милосердным. Кайтесь, несчастные, и Всевышний помилует вас.

– За что нам каяться? – спросил высокий черноволосый юноша с орлиным носом и тонкими губами.

– Это и есть Рахим, сын Касима, – припав к седлу, тихо вымолвил дуканщик.

Фархад оторопел и с недоумением оглядел толпу, как бы ища у людей ответа.

– Вы! Вы!.. – неуверенно начал Фархад.

– Вели крамольные речи, – тихо подсказал ему ловкий дуканщик.

– Вы, недостойные отроки, вели крамольные речи и развращали народ!

– Мы просто рассказывали своим родным и близким как мы учимся в университете.

– А это что, разве не крамола? – громко воскликнул на всю площадь Фархад, так что его лошадь попятилась. Он исподлобья оглядел всю площадь.

Люди молчали, у некоторых застыло удивление на лицах. Фархад понял, что время играет против него.

– Так вы будете каяться Аллаху милосердному и всепрощающему?

– В чем? – воскликнул юноша, вопросительно взирая на Фархада.

Ярость закипела в груди у сармишера. Пожалуй, впервые он не знал ответа на поставленный вопрос.

– Тогда смерть смутьянам! Сжечь их! – закричал он.

Из его окружения послышались редкие, нестройные, одобряющие возгласы.

Люди на площади застыли в ужасе.

Несколько человек из свиты сармишера быстро натянули на тела студентов несколько покрышек старых колес. Оказавшись сдавленными резиновыми кольцами, они яростно извивались в них, пытаясь вырваться наружу.

– За что? – только успели хором прокричать студенты. И облитые бензином вспыхнули как свечки.

– Стойте! Что вы делаете? – послышался звонкий голос.

Пожилая женщина бросилась к костру, который уже полыхал во всю. Отчаянные крики горящих жертв слились в один нечеловеческий вой и на самой высокой ноте оборвались. Женщина с невидящим взором медленно подошла к сармишеру и взмахнула рукой.

– Будь ты проклят, злодей! – воскликнула она.

Перед глазами Фархада блеснуло лезвие большого ножа. Женщина пыталась ударить его в сердце, но сармишер был проворнее. Он выстрелил ей прямо в лицо. Женщина комом упала в пыль под копыта лошади. Животное встало на дыбы, и Фархад едва усидел в седле.

Люди, видевшие пылающее кипение двух факелов, слышавшие крики, полные нестерпимого мучения, замерли от ужаса. Никто не двигался, словно окаменев.

Тишина на площади раскололась от женских рыданий. Мужчины, стиснув зубы, неотрывно смотрели в костер. Блики огня играли в чёрных глазах Фархада. С надменным видом он оглядел толпу. Лица мужчин ему не понравились.

Огонь тем временем набирал мощь. Казалось, вокруг горят и плавятся даже камни. Смрадный, сладковатый дым лохматыми хлопьями вырывался из пламени и подхваченный ветром поднимался вверх, растворяясь в голубой безоблачной вышине.

Крики давно стихли, и только потрескивание огня нарушало гробовую тишину, неожиданно воцарившуюся на площади. Глаза всех были прикованы к двум черным бесформенным возвышенностям, окутанным ярко-красным саваном колеблющегося пламени. Только имея большое воображение можно было угадать в этих накипях черноты фигуры сгоревших молодых людей.

– Так, мусульмане, Аллах карает презревших его, – глухо сказал Фархад молчаливой толпе и повернув коня, послал его в галоп. За ним с гиканьем последовала банда.

Пару часов спустя из кишлака Даулатшах вышел старый охотник Касим. Когда Фархад казнил его сына, старик был на площади. Он не возмущался, не кричал, не жаловался. Всю жизнь он твердо верил, что все совершается по воле Аллаха – даже самое злое. Каждому человеку предначертан свой путь на земле и своя доля по Книге судеб. Стоя на коленях, он лишь смотрел, как полыхает огонь, и молчал. Перед мысленным взором старика прошла вся жизнь любимого, единственного в семье сына Рахима.

Слезы катились по его морщинистым, как кора старого дуба, щекам и падали в пыль. Когда душманы ускакали, старик молча, ни на кого не глядя, подошел к убитой жене, осторожно взял ее на руки и едва передвигая ноги скрылся за дувалом своего двора.

Вскоре над кишлаком скорбной птицей пронесся душераздирающий женский вопль, и громкий детский плач огласил воздух.

Некоторое время спустя Касим вновь появился на улице со старым буром^[8] за плечом, туго перепоясанным патронташем. Подойдя к догорающему костру, он долго смотрел на огонь, пока сизый дым из черного пепелища не потянулся вверх тонкой струйкой. Протянув руку, он взял горсть золы, бережно завернул ее в кусок чистой материи, повернулся и тяжело ступая медленно пошел к окраине кишлака. С ближайшего холма он оглядел кишлак, окрестные горы, заглянул в бездонную вышину неба и двинулся по тропе, уводившей в скалы, куда недавно ушла банда.

Темная фигура старика с ружьем долго маячила на фоне светлого неба, пока не слилась с громадиной хребта.