Военный сборник. Рассказы для участников Специальной военной операции. Выпуск 1

Начальник штаба замер с бутербродом в руках. Удивление, читаемое в глазах, сменялось все возрастающим гневом. Лицо его побагровело. Глаза на мгновение сначала расширились, после чего сузились и превратились в щелочки. Вставая, и одновременно продолжая жевать, он медленно, правой рукой вытаскивал из-под себя походный стул.

– Мерзавец! – закричал он, видимо, осознав, что его разыгрывают!

Азарин понял намерение начальника штаба, поэтому быстро юркнул за дверь, но майор Сафонов в гневе был неукротим, и также быстро со всей силы почти без замаха швырнул вслед за капитаном стул. В это время, недоуменно глядя на спину вылетевшего Азарина, в палатку входил замполит полка. Азарин услышал только, произнесенное им слабым голосом междометие «Ой!».

Пробежав мимо сидевшего на земле замполита, начальник штаба выскочил из палатки, и закричал часовому:

– Где этот мерзавец?

– Вы о ком, товарищ майор? – недоуменно спросил новый часовой, который на крик начальника быстро подбежал к палатке.

Сафонов вплотную подошел к нему, сжимая кулаки. Он хотел, как обещал, строго наказать его, но увидев, что часовой другой, покрутил головой, издал громкий рык и вошел обратно в палатку.

– Вы извините меня, Игорь Ильич, я так среагировал на одного из наших офицеров.

– Фамилию-то помните? – ответил замполит, потирая плечо.

– Да вот, из головы выскочила! Но его увижу, скажу!

Через полчаса капитана Азарина как дежурного офицера вызвали в штабную палатку, где начальник штаба сидел в обществе командира полка. Этого получаса было достаточно, чтобы майор все позабыл, поэтому Азарин как ни в чем не бывало предстал перед ним. Майор Сафонов внимательно посмотрел на дежурного офицера и, прищурив глаза, спросил:

– Я тебе сегодня никакой особой задачи не ставил?

– Никак нет! Все задачи, поставленные вами прежде, были выполнены.

– Ну ладно, иди занимайся своими делами! Далеко не уходи. Ты скоро мне будешь нужен!

Под утро Азарина вызвал к себе в кунг замполит полка. Он усадил его перед собой и внимательно посмотрев в глаза капитану сказал доверительным тоном:

– Товарищ капитан, я считаю негоже советскому офицеру кривляться и насмехаться над недостатками другого человека, природными или приобретенными, тем более старшего по званию и должности. Не по-людски это. Раньше на Руси говорили: «Не по-Божески это!». Привожу эти слова для вашего более полного понимания, хотя я и политработник. Подумайте над тем, что я вам сказал, и сделайте соответствующий вывод. Договорились?!

Азарин стоял, вслушиваясь в слова замполита, и вдруг как-то неожиданно они пронзили его своей глубиной и смыслом. От охватившего его волнения капитан покраснел.

– Я все понял, товарищ подполковник! Извините, такого больше не повторится! – Азарин опустил голову.

– Ну, тогда идите! Служите достойно!!!

Архиепископ Аверкий Таушев
Притча о милосердном самарянине
(Лк. 10: 25–37)

Притчу эту передает только один св. Лука, как ответ Господа на вопрос искушавшего, т. е. желавшего уловить Его в слове, книжника: «что сотворив, живот вечный наследую?» Господь заставляет лукавого законника самого дать ответ словами (Втор. 6 и Лев. 19:18) о любви к Богу и ближним. Указав законнику на требования закона, Господь хотел тем заставить его глубже вникнуть в силу и значение этих требований и понять, как далеко законник отстоит от исполнения их. Законник, видимо, почувствовал это, почему и сказано, что он, желая оправдать себя, спросил: «А кто мой ближний?» – т. е. хотел показать, что если он и не исполняет требований закона как должно, то – по неопределенности этих требований, так как неясно, например, кого следует понимать под «ближним».

В ответ Господь рассказал чудную притчу о человеке, впавшем в разбойники, мимо которого прошли и священник, и левит, и которого пожалел только самарянин – человек, ненавистный для иудеев и презираемый ими. Этот самарянин лучше священника и левита понимал, что для исполнения заповеди о милосердии нет различия между людьми: все люди в этом отношении для нас равны, все – ближние нам. Как мы видим, притча эта не вполне соответствует вопросу законника.

Законник спрашивал: «Кто есть мой ближний?», а притча изображает как и кто из всех троих, видевших несчастного, сделался ближним для него. Притча, следовательно, учит не тому, кого надо считать ближним, а как самому делаться ближним для каждого человека, нуждающегося в милосердии. Различие между вопросом книжника и ответом Господа имеет большое значение потому, что в Ветхом Завете ради ограждения избранного народа Божия от дурных влияний устанавливались различия между окружающими людьми, и «ближними» для еврея считались только его соотечественники и единоверцы.

Новозаветный нравственный закон отменяет все эти различия и учит уже всеобъемлющей евангельской любви ко всем людям. Законник спрашивал: кто мой ближний, как бы опасаясь возлюбить людей, которых он не должен любить. Господь же поучает его, что он должен сам сделаться ближним тому, кто в нем нуждается, а не спрашивать, ближний он ему или нет: не на людей должно смотреть, а на свое собственное сердце, чтобы не было в нем холодности жреца и левита, а было милосердие Самарянина. Если будешь рассудком различать между ближними и неближними, то не избежишь жестокой холодности к людям и будешь проходить мимо несчастных, нуждающихся в твоей помощи, как прошел мимо «впадшаго в разбойники» и священник, и левит, хотя он, как иудей, был им ближний. Милосердие – условие наследования жизни вечной.

Подрыв

Весна в Афганистане наступает в феврале. Вся природа оживает, пробуждается. Может быть не так ярко, бурно и восторженно, как в России, но также торжествующе и победоносно. На деревьях рядом со старыми, огрубевшими от ветра и солнца листьями набухают хрупкие морщинистые почки. Даже каменистые пустыни покрываются пышным ковром полевых цветов. Их многоцветие подчеркивается строгими фиолетовыми вкраплениями небольших островков и полей опиумного мака. В воздухе стоит нежный опьяняющий запах цветущих оливковых, апельсиновых и мандариновых деревьев. Слышится жужжание насекомых, веселое щебетание птиц. Жизнь вновь утверждает свои права по законам, установленным Творцом.

В такое время хочется лечь на землю, закрыть глаза, расслабиться, почувствовать легкое дуновение ветра, услышать шелест трав, потрескивание жестких листьев эвкалипта, ощутить теплоту ласковых лучей ослепительно белого солнца, но… тяжкий воинский долг обязывает в который раз делать над собой титаническое усилие и забыть про весну и мир.

Мотострелковая бригада выдвигалась в район проведения боевых действий. Впереди колонны находился сильный отряд обеспечения движения с саперными подразделениями. Единственная в этой горно-пустынной местности дорога, ведущая в район расположения банд-групп мятежников, была сильно заминирована.

В ходе движения подразделения бригады, двигавшиеся по одному маршруту и растянувшиеся на десятки километров, неоднократно подвергались обстрелам со стороны душманов, но бронетехника, поставленная в колонне через каждые пять-семь колесных машин, открывала ответный огонь, тогда как выделенные для охраны мотострелковые и разведывательные подразделения рассредоточивались и завязывали бой с противником. Диверсионные группы моджахедов тут же отступали, уползая в горы тайными змеиными тропами.

Во главе основных сил бригады ехал БТР, на котором находились командир бригады, начальник штаба оперативной группы по проведению боевых действий майор Антонов, сидевший над механиком-водителем, и другие офицеры управления соединением. Постоянные нападения на колонну держали всех в высшей степени напряжения.

Приходилось не только реагировать на постоянно менявшуюся боевую обстановку, но и самим порой покидать машину и открывать огонь из автоматов по неизвестно откуда появлявшимся группам душманов.

Вскоре колонна вышла на большое, ровное как стол, плато. Казалось, местность хорошо просматривалась на много километров вокруг, и можно было немного расслабиться. Но неожиданно водитель командирской машины резко свернул с колеи и выехал на обочину дороги. БТР остановился.

– В чем дело? – резко спросил комбриг. В его голосе зазвучал металл. – Ты почему, солдат, съехал с дороги?

– Не знаю, товарищ полковник, – испуганно ответил водитель, и его курносое лицо стало пунцовым. – Мне как будто кто-то приказал: «Съезжай на обочину!»

– Ты что, солдат, пьян? Ты что городишь?! Может быть это у тебя оттого, что крест пудовый на себя нацепил?

И в самом деле, расстегнутый ворот выгоревшей от солнца гимнастерки обнажал висевший у солдата на шее на тонком шнурке небольшой медный крестик.

– Я тебе сейчас покажу! – комбриг, ругаясь, полез внутрь машины, предварительно взмахом руки приказав водителю следующего за БТРом КамАЗа продолжать движение.

Майор Антонов, прокладывавший маршрут бригады, просунул голову в люк, чтобы как-то объяснить свирепому комбригу, что солдат съехал с маршрута по причине усталости. Офицеры, пользуясь неожиданной остановкой, встали на броне, чтобы размяться после долгого и утомительного пути.

КамАЗ поравнялся с БТРом, и вдруг раздался мощный взрыв. Ударной волной всех находящихся на броне бросило на землю. Осколки переднего моста машины поразили нескольких офицеров: одному выбило глаза, другой получил множественные ранения в живот, полковнику из штаба армии оторвало ногу.

В развороченной кабине грузовой машины неподвижно лежали водитель и старший машины. Они были мертвы. Крики и стоны наполнили воздух.

Потрясенный комбриг вылез из люка, вскоре оттуда показалась всклокоченная голова механика-водителя с открытым ртом. С соседних машин подбежали люди. До прихода медиков бригады майору Антонову, чудом оставшемуся целым и невредимым при падении на землю, вместе с подоспевшими солдатами и офицерами пришлось оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим – прежде всего, колоть промедол^[4], основное болеутоляющее средство. По радио вызвали вертолет для эвакуации раненых и убитых.

Через час бригада продолжила движение. Угрюмый комбриг, считавший себя убежденным атеистом, весь оставшийся путь просидел в мрачной задумчивости. По прибытии в район, как только остановились, он подошел к механику и сказал:

– Спасибо тебе, сынок. Я твой должник, ты нам всем жизнь спас. Видимо, Бог тебя хранит. Представлю тебя к правительственной награде.

Солдат оторопело слушал проникновенные слова благодарности. Все, кто случайно находился в этот момент рядом с ними, в том числе замполит бригады и майор Антонов, понимали, что значило для сурового, резкого и всегда немногословного комбрига сказать подобные слова простому солдату.

Когда он отошел, солдат осторожно взял свой крестик и не стесняясь присутствия политработника поцеловал его. Никто не ухмыльнулся, не бросил ироническую реплику, не осудил и не выразил бурных эмоций. Все молча разошлись по своим боевым постам.

Солнце опускалось за горизонт. Наступала тревожная ночь. Какой она будет для каждого из солдат и офицеров бригады, никто не знал. Но все верующие в тот день еще раз осмыслили глубину Евангельского изречения: «…бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мф. 24:42).

Св. праведный Иоанн Кронштадтский
О православном Священстве

Священство Православной Церкви делает по заповеди Господа дело бесконечной важности, безмерной благости, дело сверхъестественной силы, Божие: оно просвещает, очищает и обновляет людей чрез совершение Таинств и духовное управление.

Обновить растленного грехом человека может только один Бог или те из людей, которым Сам Бог дает благодать, и власть, и силу Свою самим обновиться и просветиться, и укрепиться в новом житии, и других обновлять, освящать, руководить со властью Божией, со властью духовною. Человек павший, растленный, не иначе может восстать и обновиться, как покаянием глубоким и разрешением грехов духовною властью, и причащением Тела и Крови Христовой – непременно и Крови – под особым видом вина, как установил Господь, – и не без Крови. Должен получить разрешение грехов от православного священника, имеющего законное рукоположение и от Бога данную власть. Тело и Кровь – от законного православного священника, а не от паписта или лютеранина, не дающих Крови Христовой!

О, суемудрие человеческое! О, лукавство, хитросплетение лжи! Лишили паписты мирян Крови Христовой, пролиянной во очищение грехов. О, безглавное главенство, действующее вопреки истинной главе – Христу Богу! О, лютеране, утратившие благодать и истину таинств! Как вы можете другим давать благодать, не имея духа Христова, истины и правды Христовой?

Протестанты и формераторы, пасторы и архипасторы, скажите, как вы можете обновлять народ и руководить к святой жизни, когда сами не имеете благодати и полномочия силы и крепости от Духа Святаго, коих не можете принять нигде, кроме святой Церкви Православной?

Скажите, как вы можете совершать дело обновления человечества, которое может делать один Бог и тот, кому дал Он свою благодать и полномочие чрез архиерейское рукоположение?

У вас нет священства; как вы осмелились браться за такое дело, которое выше вашей силы? Вы и сами не обновляетесь и народ не обновляете, не освящаете и не очищаете.

Пути Господни

Часть 1
Застава в горах

Сторожевая застава № 305, или просто «Байкал», по названию позывного радиостанции, входила в число сторожевых застав внешнего, третьего кольца охранения бригады и являлась самым дальним местом расположения подразделений соединения.

Первыми командирами, прибывшими с частью на территорию этой провинции, место для заставы было выбрано исключительно хорошее. Солнце, вода и ветер, веками делая свою кропотливую работу, образовали на одном из выступов горной гряды ровную площадку с редким частоколом скал, подобно крепостным стенам с глубокими провалами. Заботливые руки советских солдат заложили провалы камнями и глиной, надстроили к одиноким зубцам-утесам смотровые башенки с бойницами, и получилось подобие крепости раннего средневековья. Наличие такого поста охранения исключало обстрелы мятежниками места расположения бригады с северо-западной стороны и их проход вглубь страны по ущелью Алингар, по которому курсировали караваны из Пакистана. Иного пути, кроме воздушного, на заставу не было, поэтому каждый, осознавая свою изолированность от внешнего мира, считал заставу маленьким островком Родины на враждебной территории.

Недавно назначенному начальником заставы капитану Ордынцеву тратить много времени на изучение обстановки не пришлось. После ряда наблюдений он скоро определил, что идущая в стороне от заставы, у пирамидального мыска, дорога, не видимая с постов, ночью оживает и является активным караванным маршрутом. Едва наступали сумерки, как со стороны границы мятежники начинали беспрепятственно проводить во внутренние районы страны грузовики с оружием и боеприпасами. Капитану становилось понятным поведение душманов: почему они никогда не обстреливали заставу, и почему вертолеты, доставлявшие регулярно грузы, не подвергались нападению, хотя маршруты их полетов проходили над местностью очень удобной для проведения засад.

Капитан Ордынцев поделился своими соображениями с новым командованием бригады. Его предложение об оборудовании на мыске у дороги выносного поста получило одобрение, и вскоре мыс «Колюжного», так солдаты прозвали безымянный мысок по фамилии оборудовавшего его сержанта, обрел вид хорошо замаскированной и защищенной позиции. Теперь по ночам на выносном посту постоянно несла службу смена из четырех человек, вооруженных пулеметами и гранатометом, под командованием старшего сержанта Колюжного.

В ту ночь с Колюжным на пост заступили рядовые Паршин, Захарчук и младший сержант Абзалов. Необходимые боеприпасы на посту были сосредоточены заранее, и солдаты в бронежилетах, налегке, с одним оружием, вышли через проделанный в стене заставы проход. Медленно цепочкой они побрели к мысу, традиционно помахав на прощание разморенному под солнцем скучающему часовому.

Солнце уже клонилось к горизонту, но жара никак не спадала. Дул беспрерывно легкий ласкающий ветерок, высвистывая унылый мотив, от которого воротило душу. Куда ни брось взгляд, на многие километры простиралась пустынная каменистая степь, за которой вдалеке виднелись горы.

На мечтателя и никогда не унывающего Виктора Паршина окружающая среда, казалось, не оказывала никакого воздействия. В отличие от остальных солдат, в молчании понуро идущих на пост, он мурлыкал себе под нос какой-то веселый мотив и умудрялся, несмотря на обилие валунов на тропе, то обгонять, то идти рядом с серьезным и сосредоточенным Абзаловым.

Вскоре подошли к посту и начали располагаться на своих местах. Внизу, прямо под скалой, на которой удобно устроились солдаты, бежала лента дороги. Река и дорога соседствовали здесь с незапамятных времен. Они то сближались, то как будто надоев друг другу разбегались, чтобы потом снова оказаться рядом. Ближе к горам дорога доходила к самому потоку и вместе с ним неожиданно пряталась за огромный утес. Дальше светлой дымкой курился темный провал ущелья.

Со скалы почти трехкилометровая дуга дороги хорошо просматривалась, и поэтому любое транспортное средство или человек сразу же попадали в поле зрения часовых. Дорога была пустынна, и вообще казалось, что все живое вокруг повымерло или уснуло летаргическим сном.

Площадка на вершине мыса имела форму трапеции, верхом смотревшей в сторону ущелья. На каждом углу был оборудован сложенный из камней замаскированный окопчик с нишами для боеприпасов. Окопчики располагались по периметру в двадцати метрах друг от друга, но таким образом, что из одного можно было наблюдать все остальные.

Когда шум по обустройству мест утих, сержант Колюжный подал голос.

– Мужики! Давайте ко мне.

Сержант сидел на бушлате, прислонившись спиной к стене окопа. Рядом с ним на бруствере, на гладком, будто отполированном, камне, лежал ручной пулемет. Ниже, на полках, сложенных из мелких камней, аккуратно лежали стопки магазинов, связанных изолентой по два, и отдельно гранаты со вставленными запалами. На дне окопчика стоял старенький телефонный аппарат. «Как в фильмах о войне», – подумал Паршин. Сержант обвел собравшихся суровым взглядом и неожиданно улыбнулся.

– Три богатыря, да и только. Прямо с картины.

Солдаты переглянулись и дружно захохотали. Посередине стоял маленький щуплый Паршин. Справа от него глыбой возвышалась нескладная медвежья фигура Захарчука. Слева вопросительным знаком согнулся сухой и длинный Абзалов.

– Ладно, нечего светиться, садитесь! – скомандовал сержант. – Итак, с восьми начинаем нести службу по сменам, каждая по два часа. В первой смене стоим мы с Паршиным, во второй – младший сержант Абзалов и рядовой Захарчук. Если кто-то или что-то на дороге появится, немедленно докладывать мне. Не забывать наблюдать в сторону бригады и ущелья слева. Никому не курить. Каждые 10–15 минут запрашивать друг друга, но только без лишних разговоров. Понятно!

– Так точно, – сдержанно ответил Абзалов.

– Командир! – спросил Паршин, – а почему я не с Абзаловым в смене?

Абзалов призывался в армию из Самарканда после двух курсов исторического факультета и по праву считался в подразделении непререкаемым знатоком Востока. На проводимых на заставе политзанятиях часто шел разговор об исламе, порождавший всегда множество вопросов, и отвечавшему на них капитану Ордынцеву приходилось мужественно «отбиваться» от жаждущих истины солдат. Его единственный источник информации в виде тоненькой брошюрки под названием «Методическое пособие Политуправления округа» настолько туманно разъяснял основы религии мусульман, что если бы не помощь Абзалова, ясности в этом вопросе не было бы ни у кого.

– Нельзя вам вместе. Замучаешь его вопросами. Ни службой заниматься не будете, ни отдыхать нам не дадите.

– Да не буду я!

– Хватит об этом, я же понятно сказал?

Паршин хмыкнул и недовольно покрутил головой.

– Вам все понятно, рядовой Паршин?

– Так точно! – ответил солдат, демонстративно приложив руку к головному убору.

– А то ты, действительно, уже начинаешь путать воинские уставы с шариатом. Ладно, коль всем все ясно – по местам!

После проверки связи с заставой Колюжный обошел все окопы и внимательно проверил как солдаты подготовили оружие и боеприпасы. В последнюю очередь подошел к Паршину. Осмотрел его «Утес»^[5], коробки с лентами, гранаты, и не найдя ничего крамольного присел на камень рядом. Паршин, насупившись, смотрел в сторону ущелья.

– Виктор, ты на меня не обижайся, – миролюбиво начал сержант, – ты же знаешь, я за порядок. Служба есть служба. На заставу придем, там другое дело, можно и расслабиться, поговорить, а здесь нельзя, всякое может случиться.

Он замолчал, в задумчивости посмотрел на горы. Паршин тоже молчал.

– Знаешь, думаю, прав командир заставы, духи здесь и впрямь караваны проводят по всем правилам, даже заранее разведку пускают. Вчера один доходяга по дороге плелся полдня. Все природой якобы любовался. Наверняка разведчик. Поэтому будь внимателен. Чувствую, сегодня караван будет.

– Да ладно, Алексей, ты не думай, я ж все понимаю, просто характер такой. Не могу долго молчать, тяжело, мысли одолевают разные, в голову всякое лезет. Главное, будь спокоен, на меня положись. Я не подведу.

– Вот и отлично, – Колюжный хлопнул слегка Паршина по плечу и поднялся на ноги. – Спуск проверил?

– Да, как часы работает.

Паршин передернул затворную раму и нажал на спуск. Мощная пружина с громким клацаньем возвратила ее в исходное положение.

– То, что надо! – сержант поднял большой палец вверх.

«Старый воин – мудрый воин», – вспомнил Паршин и посмотрел вслед крепкой мускулистой фигуре сержанта. «Такой, пожалуй, и Захарчуку бока намнет». Он скосил глаза на окоп могучего украинца с автоматическим гранатометом АГС-17, над которым Захарчук любил иногда позубоскалить, и почесал затылок. «Что-то сегодня все притихли, как воды в рот набрали». Он удобно привалился к стенке кладки своей позиции и начал рассматривать местность в своем секторе, одновременно водя в ее направлении стволом автомата.

Стало темнеть. С реки потянуло сыростью. Справа что-то захлопало. Паршин вздрогнул и повернул голову. Среди камней неторопливо и важно вышагивал пестроперый, хохлатый удод. «Фу ты, черт, напугал», – облегченно выдохнул он. Удод то и дело торкал землю тонким изогнутым клювом. Ткнет, поднимет голову, оглядится вокруг и будто танцуя сделает еще несколько шагов. Случайно он встретился взглядом с солдатом и удивленно замер, распустив рыжеватый хохолок с черными подпалинами на кончиках перьев. Паршину показалось, что птица не испугалась, а только рассердилась на чужака, вторгшегося в ее владения. Удод шевельнул крыльями и вдруг сорвался с камня. До Паршина донесся его глухой, протестующий крик: «худу-ду».

Там, куда он улетел, манящими родными светлячками теплились огни бригады, а вокруг, в ущельях, на склонах между скал, за многие километры отчетливо были видны одинокие костры. Кто там – друзья или враги? Стоя на посту, Паршину всегда казалось, что сквозь толщу таинственного пространства он видит разомлевшие от обильной пищи и накачанные наркотиками тела в замусоленных халатах, различает свирепые, оскаленные в зловещей улыбке, лица. От мысли, что ожидало бы его, окажись он в компании таких головорезов, мурашки начинали ползать по спине, и все внимание обращалось в зрение и слух.

Но сейчас кругом было тихо и спокойно. Луна то появлялась, то ненадолго исчезала, словно кто-то занавешивал огромную плотную штору. Веки становились все тяжелее и тяжелее. Паршин не заметил, как задремал. Стало холоднее. Вскоре у него затек бок, он поежился, поменял положение и чуть приоткрыв глаза посмотрел в сторону ущелья.

«Что это? Не понял! Похоже грузовик!» Полная луна ярко освещала местность. Он не поверил своим глазам, проморгался и снова посмотрел. Действительно, у дальней скалы по дороге медленно двигалась грузовая машина. Она была отчетливо видна на фоне стальной полоски реки. Паршин почувствовал как горячая волна воздуха вмиг прокатилась с головы до ног. Во рту пересохло. Мышцы онемели, спина взмокла. «Две, три, четыре, пять!..» – машинально считал он машины, не смея оторвать взгляд от дороги.

Всеми органами чувств он ощутил опасность, холодное дыхание смерти. Как на замедленной кинопленке все детали обстановки четко фиксировались в памяти. Паршин невольно дотронулся до ремня, куда его матерью был вшит 90-й псалом, который, как она сказала, надо читать в опасности. Самого псалма Виктор, конечно, не знал, и поступок матери первоначально воспринял с иронией, но сейчас почему-то начал быстро повторять: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!..» Эти слова как будто немного упокоили его.

В начале и конце колонны шли какие-то допотопные грузовики, в каждом из которых сидело до полутора десятков вооруженных духов. Грузовики тряслись на выбоинах, и духи кивали головами как китайские болванчики. Замыкала колонну вынырнувшая из ущелья после восьмого грузовика японская автомашина «Тойота» с удлиненным кузовом, на которой сидели пятеро человек и лежал какой-то бесформенный груз, покрытый брезентом. Головы душманов в белых чалмах выделялись яркими точками.

В голове Паршина вихрем носились мысли: «Что делать! Упасть на дно окопа, сравняться с землёй, не дышать, ничем не выдать себя. Пусть пройдут, чёрт с ними, лишь бы не заметили». Неожиданно он снова вспомнил о Боге и слова бабушки, которая часто повторяла: «Молись Господу, внучек! Всегда, особенно в тяжелые минуты жизни». «Вот они, эти минуты, настали! Наверняка!.. Все в Его руках, и наша жизнь тоже!.. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!..» – повторял он. Одновременно в глубине сознания внутренний голос убеждал: «Ну что ты, маленький, тщедушный человечек, можешь сделать с этой надвигающейся силой? Как противостоять! Только покажись, вмиг уничтожат!» Вдруг он опомнился: «Господи, да я же вооружен, и не один!» И чуть не закричал от радости.

– Товарищ старший сержант! – не узнавая своего голоса, громким шепотом позвал Паршин, – Грузовики с духами!

– Вижу, вижу. Молодец, Паршин, службу бдишь, – раздался приглушённый уверенный голос Колюжного.

Паршин понял, что сержант заметил грузовики раньше его доклада. Уверенность Колюжного как-то сбросила с него пелену животного страха, сковавшего тело. Стало стыдно за свою трусость. И где-то внутри начала закипать злоба и жгучая ненависть к этим обросшим людям, решившим среди ночи проскочить мимо их поста, чтобы потом уничтожать, убивать, жечь.

«Ну нет! Не пройдёт у вас этот номер, господа душманы. Сейчас мы вам покажем!».

Уныло подвывая утомленными моторами, машины медленно приближались к зоне огня поста.

– Командир, что будем делать? – подкрался сзади Абзалов. – Может, пропустим? Их всё-таки много, не управимся, думаю.

В глубине души Паршин поддержал мысль Абзалова и надеялся, что Колюжный, вспомнив о скором дембеле, о семье, о сынишке, решит пропустить колонну, не обстреливать. Зачем рисковать, и ради чего?! Но сержант молчал, сжав губы. Его лицо стало словно каменным.

– Доложу командиру, – наконец процедил он сквозь зубы.

С заставы неожиданно ответил сам капитан Ордынцев.

– Слушаю вас, второй.

– Первый, вижу колонну из восьми грузовиков и «тойоты» с вооружёнными духами, всего около двухсот человек, с грузами, приближаются к посту. Алло, вы меня слышите! – голос сержанта немного задрожал.

– Второй, я слышу вас хорошо! Что решили делать? – ровным голосом ответил капитан.

На посту установилась гробовая тишина. Явственно доносился шум приближающейся колоны. У Паршина гулко стучало в груди сердце, и ему казалось, что его удары были слышны всем солдатам.

– Решил открыть огонь! – отчётливо выговаривая слова, с решимостью ответил сержант.

– Правильно. Действуйте, сержант! Мы поможем!

«Всё! Сейчас начнется», – подумал Паршин.

– Внимание, всем приготовиться! – тихо скомандовал Колюжный.

Приглушенно щелкнули предохранители, но обостренному слуху Паршина почудилось, что треск разнесся по всему ущелью.

– Захарчук, Абзалов, приготовиться к стрельбе. Абзалов, не забудь наблюдать за тылом, чтобы оттуда не накрыли. Без моей команды не стрелять.

Колонна, описав дугу, вышла на прямой участок дороги. С высоты трехсот метров она была вся видна как на ладони, различались даже черты лиц душманов. Затаив дыхание, все ждали команду. Внутреннее напряжение нарастало. Наконец Колюжный, понимая что маскироваться уже незачем, громко скомандовал:

– Огонь!

Треск пулеметов, грохот гранатомета слились со взрывами в колонне. Меткий выстрел Захарчука поразил первую машину, и она занялась огнем, запылала, превратилась в огромный костер. Вторая машина ткнулась в первую и тоже вспыхнула с треском и гулом.

С первыми выстрелами Паршин как будто окунулся в жидкий туман. Все, что творилось вокруг, казалось нереальным, не имеющим к нему никакого отношения. От грохота у него заложило уши, и он выпученными глазами смотрел на разгорающиеся костры из машин.

Ахнула третья машина. Паршин не услышал взрыва, но увидел, как огромный багрово-дымный шар, клубясь взвился над барбухайкой^[6], и только затем рвануло, резко и оглушающе. Все вокруг заиграло кровавыми сполохами, подсвечивая склоны хребта.

Вдруг кто-то сильно тряхнул его за плечо. Он резко повернул голову и увидел горящие как уголь, злые глаза сержанта:

– Ты что, чудило, спишь? Очнись!.. – он громко выругался.

Последние слова Паршин услышал хорошо, а возникший перед носом могучий кулак сержанта вернул его в действительность. Кивком головы он подтвердил понимание своей задачи и припал к пулемету.

Паршин взял на себя один из грузовиков с душманами. Большая часть их уже успела с него спрыгнуть, только на кузове несколько человек продолжали копошиться с ДШК. Он видел, как они уже разворачивали его в сторону скалы.

Сжав челюсти так, что аж хрустнули скулы, он пустил длинную разящую очередь. От борта в стороны полетели щепки. Несколько духов, нелепо взмахивая руками, повалились в кузов. Один молодой, в кокетливо надетой шапочке, державший в руках пулеметную ленту, от удара в тело крупнокалиберных пуль отлетел к борту, перевалился спиной через него и упал вниз головой. В тот же миг метко пущенная граната разметала в клочья кабину, и грузовик охватило оранжевое пламя.

Было светло как днем. Паршин явственно видел, как пули, настигая душманов, обезображивали их тела, образовывали большие рваные дыры в халатах, отрывали конечности, но не ощущал ни жалости, ни страха.