Военный сборник. Рассказы для участников Специальной военной операции. Выпуск 1

– Понимаю! Понимаю! – улыбнулся в ответ капитан. – Ну что, Тимофей Кузьмич, вот так, за таким замечательным душевным разговором, мы с вами почти всю бутылку и выкушали.

– Можно еще достать. Было бы желание.

– Ну давайте еще немного. Как говорят, на посошок и по стремянной. И за Армию нашу надо выпить!

– Вот это правильно! За нее мы так еще и не выпили.

Старик достал из буфета еще одну бутылку самогона.

– Давайте, Тимофей Кузьмич, поднимем бокалы за нашу Советскую Армию!

– Что ж, за нашу Армию можно.

Капитан, как и старичок, после рюмки громко крякнул. Хмель уже подбирался к телу Виктора, но голова оставалась ясной. «Ну дедушка и хитер! – улыбнулся он про себя. – Сказал как в фильме „Подвиг разведчика“. Когда поднимали тост за победу, то главный герой произнес: „За НАШУ победу!“. Так и здесь: „За АРМИЮ!“, а за какую Армию неизвестно. За Императорскую, Белую или Красную Армию? Но главное, что правильно: поднимает старый вояка стакан за нашу родную отечественную, а значит – сегодняшнюю Советскую Армию!» Но вслух Виктор сказал:

– Хороша, мерзавка, ваша водочка! – и тряхнул головой. – Дедушка, а вы не могли бы рассказать о каком-то конкретном эпизоде или штыковом бое из времен Первой мировой или Гражданской?

Старик задумался. Докурил папиросу.

– Знаешь, это было в Германскую войну. Летом пятнадцатого года. Немцы взяли Перемышль, и шли бои в Галиции. После дневного боя мы ночь провели в лесу. Утром отслужили молебен на предстоящий бой, потом к нам подошло свежее пополнение. Солдат распределили по ротам. И тут неожиданно последовала команда: «Стройся в три линии!». Это значит, что первая линия должна лежать, вторая быть на коленях, а третья – стоять! Я, в соответствии с установленными правилами боя, стою, и как это делал всегда перед атакой, читаю про себя молитвы. Вдруг видим немцев, открываем огонь. Они отошли. Медленно выдвигаемся вперед. Используем, конечно, в передвижениях каждое дерево, каждый кустик в качестве укрытия. За нами следуют еще несколько стрелковых цепей.

Кстати, поведаю тебе прежде одну нашу тактическую уловку. У нас в войсках была принята специальная организация штыкового боя. Это значит, что командиры отбирали среди солдат тех, которые лучше других вели бой. Тех, кто как бы ловчее, умелее и результативнее других. Такая вот ячейка боевая. В нашей роте подобных групп было несколько, в том числе моя, в которой другие мои товарищи были как бы моим прикрытием, помогали мне. В начале войны со мной бились мои прежние напарники: слева солдат Обухов, а справа – Ребров. Они меня прикрывали. Обухова очень скоро убило, а вот Ребров продержался около года. Когда напарников выбивало, то их места занимали другие солдаты, назначенные командиром. В бою они передвигались все время ближе ко мне и продолжали прикрывать с боков. Поэтому у нас в полку и была такая эффективность в штыковом бою. У немцев такого не было. Они вели индивидуальный бой по принципу: «кого вижу – того бью», поэтому часто проигрывали, даже имея численное преимущество. Это важно тебе понимать. Организации штыкового боя мы обучались до войны на всех тренировках.

И вот, продолжаю, двигаемся мы вперед. Но тут впереди показались, судя по форме, шеренги австрийских альпийских егерей и немецкая пехота. Смотрим – наступают! Хорошо одетые, видимо свежие части. Командир батальона скомандовал «В штыки!», и мы пошли в атаку.

Старик оживился. Стал растирать ладони.

– Я сразу же сконцентрировался и наметил в атаке себе цель, здорового такого немца с пивным брюшком. Думаю, что этот уж от меня не уйдет. Приблизился к нему, вижу он ухмыляется и делает уверенный выпад вперед. Я отбил его штык и тут же вонзил свой в его большое брюхо, перетянутое широким ремнем. Боковым зрением увидел, что он стал нагибаться, а из его живота начали выползать внутренности. Ребята мои его вроде добили, но я уже был занят другим фрицем. Высокий, тонкий такой парень, с оспинами. Я его прежде не заметил, сразу же за здоровяком. А он, после моего скользящего режущего удара по брюху предыдущего немца, увидел, что я еще не развернулся в боевую стойку, поэтому решил воспользоваться этим и нанес удар. Я чуть отпрянул назад, и его штык прошел у меня сбоку. А я его прикладом ударил в голову. Он упал, и я быстро на треть штыка воткнул ему в бок свой четырехгранник. Тут на меня выбежал еще один немец, но я его успел заметить за этим высоким парнем. Он тоже штыком мне прямо в грудь целился. Я отбил его удар и сразу дал ему штыком прямо в горло. Справа успел заметить еще одного подбегающего фрица. Он сделал выпад вперед, я увернулся от его броска. А он всем телом подался вперед, не достав меня, и я его прямо с разворота ударил в спину. Получилось, что удар был сильным, и мой штык застрял в теле фрица. Меня, с его падением, потянуло вниз. Я осел на землю. Не могу вытащить штыка из тела.

Виктор слушал старика как потрясенный мальчишка, с открытым ртом и круглыми глазами. Будучи впечатлительным, он настольно вжился в повествование, пропуская через свое воображение и сознание каждое слово, что ему казалось, будто бой с немцами ведет он, а не этот щупленький, худой и немощный, очень пожилой человек.

– Тут я вижу, – рассказывал старый боец, – что новая линия немцев прет на нас. Справа и слева уже немного наших осталось. Я с усилием все-таки вырываю штык из тела фрица и тут же громким голосом кричу: «Ура, ребята! Вперед!». Видимо, мой вид и голос был страшен. Бросаюсь вперед и слышу рядом такие же крики наших ребят. Значит, атака будет успешной, силы у нас есть! Я рванул еще сильнее и увидел большого рыжего фрица – офицера. Он замахнулся на меня саблей, хотел со всего маха рубануть, но я отбил его сабельку и со всей своей ненавистью за всю эту войну прямо по дульный срез винтовки воткнул штык прямо в его широченную грудь. Он посмотрел на меня своими огромными глазами, не понимая, что произошло. А я, получилось, держал почти на весу его огромное тело. Потом он стал заваливаться на меня. Я упал, а он сверху. Вдруг сзади кто-то перевернул фрица и помог мне встать. Поворачиваюсь, а это как раз наш унтер Хлобустов. Он говорит: «Молодец Елистратов! Все видел! Наградим! Давай вперед!» Я, окрыленный его словами, вытащил свое ружьецо и побежал вперед почти вприпрыжку. Немцы уже повернули назад. Догоняю последнего, он пытается вилять и бежит, подняв ружье над головой. Я его со всего маха, прямо штыком в спину. Едва успел выдернуть, а то бы опять потянул меня за собой. Выскакиваем на опушку. Пробежал чуть, вижу 77-миллиметровая полевая немецкая пушка, образца 1896 года, а рядом прислуга артиллерийская копошится, пытаются мерзавцы увезти на лошадях орудие. Я подбегаю к ним, одному прикладом сбоку прямо в челюсть, зубы повылетали, другого, наклонившегося к станине, заколол прямо у нее. Третьего с разворота ударил штыком в грудь, он пытался наброситься на меня.

Слушая старика с возбужденным красным лицом и горящими, как на поле брани, глазами, Азарин даже привстал со стула. Казалось, они оба перенеслись туда, где проходил тот бой. Постепенно голос Тимофея Кузьмича становился глухим, с какими-то металлическими нотками.

– Четвертый меня пытался ударить банником^[2], но я увернулся и ударил его штыком, попал прямо в сердце. Он, падая, схватился за меня и утянул на землю. Я упал и чувствую, что сил нет, не могу разъединить руки фрица от плеч и вытащить штык. Тут наш подпоручик, ротный Соколянский, подбегает, помог мне подняться. «Ну ты молодец, Елистратов, один всю артиллерийскую прислугу орудия уничтожил!» Я ему: «Рад стараться Ваше благородие!» А сам еле стою. «Ты посиди, отдохни, голубчик! Немцы убежали. Вся их атака отбита». Я присел, снял вещевой мешок. Посмотрел его, а он весь исколотый, а до этого был совершенно новый. Только выменял его у солдата из соседней роты. Фрицы его искололи, когда я с ними дрался…

Рассказчик устало вздохнул:

– Вот таким был один из штыковых боев, который мне особенно запомнился. За него я получил второго Георгия. В результате этого боя мы двести человек взяли в плен, восемьсот перекололи и отбили шесть орудий. Так Господь сохранил меня, сынок, во всех этих трех войнах.

Старик замолчал, задумался. Виктор тоже молчал, глядя прямо перед собой. Он еще находился под впечатлением от рассказа и чувствовал себя совершенно трезвым, как будто ничего не пил. Наконец, он перевел взгляд на Тимофея Кузьмича. Еще несколько минут назад тот был совершенно другим, как будто помолодевшим, преображенным, с хорошей военной выправкой, а теперь за столом снова сидел щуплый, скукоженный старичок с опущенными плечами, у него даже морщин, казалось, стало на порядок больше.

– А что с вашим храбрецом унтером? Какая его судьба, знаете?

– Да. Германскую он всю прошел, почти без серьезных ранений, а вот в Гражданскую погиб! Сложил свою буйную головушку в боях за оборону Крыма, в сентябре двадцатого. Будучи мастером штыкового боя, на пулю дуру нарвался.

«Значит, у белых все-таки служил старик!» – отметил Виктор.

– Ну а теперь, сынок, все, пора спать. Ляжешь на диване в маленькой комнате, я тебе уже постелил. Завтра у тебя тяжелый день. Отдыхай.

Виктор, едва коснувшись головой подушки, тут же провалился куда-то в бои Первой мировой. Он колол штыком немцев и отбивал наносимые ему удары. В четыре часа ночи его разбудил хозяин: «Пора, сынок! А то не успеете добраться».

Азарин сердечно поблагодарил Тимофея Кузьмича, который за минувший вечер стал для него почти родным человеком. Хотелось ему что-то подарить, но ничего такого памятного и нужного при себе у капитана не было. Пришлось оставить десять банок армейской тушенки из офицерского пайка НЗ^[3].

– До свидания, дедушка! Я постараюсь через полгода заехать к вам опять. До свидания, дорогой Тимофей Кузьмич! Спасибо большое за угощение, а главное за прекрасные воспоминания о прошлом, особенно за ваш замечательный рассказ о штыковом бое. Никогда не забуду о нашей встрече!

Они обнялись.

– Я тоже, Витя! Наверное, сам Господь сподобил меня рассказать тебе о том бое. Ведь никогда прежде я никому о нем так подробно не говорил. Сам удивляюсь, как это произошло, – и старик недоуменно пожал плечами.

Виктор заметил в его глазах слезы. Они снова обнялись.

– Прощай сынок! Ты мне очень понравился. Храни тебя Господь! До встречи, наверное, уже в палатях у Господа.

Через полгода летом танковый полк Виктора опять выехал на очередные учения в Ровенский учебный центр. Движение начали рано утром. Азарин намеренно проложил маршрут через знакомую деревушку, чтобы хоть ненадолго навестить старого приятеля.

Дверь в известном доме открыла статная молодая девушка в черном платье и таком же платке.

– А где Тимофей Кузьмич? – поинтересовался у нее с приветливой улыбкой капитан.

– Нету дедушки, покинул он нас месяц назад. Ушел к бабушке на вечный покой.

Капитан растерялся и опустил голову.

– А я ему подарок привез, – глухо произнес он и протянул девушке картонную коробку. – Это новый зимний танковый шлем. В его коллекцию возьмите. – Он замолчал и добавил: – Теперь на память всем вам будет.

– Спасибо большое! А вас Виктор зовут?

– Да. А что?

– Так дедушка тоже оставил для вас подарок!

– Что? Подарок? Какой подарок? – но вопрос повис без ответа, девушка зашла в хату.

Через пару минут она возвратилась и подала капитану сверток.

– Что это?

– Посмотрите.

Он развернул бумагу и увидел начищенный, сверкающий на солнце, четырехгранный Русский штык!

Невольно по щекам Виктора покатились скупые мужские слезы…

Св. праведный Иоанн Кронштадтский
Слово о благодати

Что такое благодать? Благая сила Божия, даруемая человеку верующему и крестившемуся во имя Иисуса Христа или Святую Троицу, очищающая, освящающая, просвещающая, вспомоществующая в делании добра и удалении от зла, утешающая и ободряющая в напастях, скорбях и болезнях, споручительствующая в получении вечных благ, уготованных Богом на небесах избранным Его.

Горд ли кто был, самолюбив, зол, завистлив, но стал кроток и смирен, самоотвержен ради славы Божией и блага ближнего, ко всякому доброжелателен, снисходителен, уступчив без потворства, – он стал таким силою благодати. Неверующим ли кто был, но сделался верующим и усердным исполнителем предписаний веры, – он стал таким силою благодати.

Сребролюбив ли кто был, корыстен и неправосуден, жестокосерд к бедным, но, переменившись в глубине души, сделался нестяжателен, правдив, щедр, сострадателен, – он обязан этим силе благодати Христовой. Был ли кто чревоугодником, многоядцей и многопийцей, но сделался воздержником, постником, не по болезни или по сознанию вреда для тела невоздержания, но из сознания цели нравственной, высшей, – он стал таким по силе благодати.

Был ли кто ненавистником и злопамятным, мстительным, но сделался вдруг человеколюбивым, любящим и самих врагов, недоброжелателей и ругателей своих, не помнящим никаких обид, – он стал таким по возрождающей, претворяющей и обновляющей силе благодати.

Холоден ли кто был к Богу, к храму, к Богослужению, к молитве, вообще к таинствам веры, очищающим, укрепляющим наши души и тела, и вдруг, переменившись в душе, стал горяч к Богу, к Богослужению, к молитве, благоговеен к таинствам, – он стал таким по действию спасающей благодати Божией.

Отсюда видно, что многие живут вне благодати, не сознавая ее важности и необходимости для себя и не ища ее, по слову Господа: ищите же прежде Царства Божия и правды Его (Мф. 6:33).

Многие живут во всяком изобилии и довольстве, наслаждаются цветущим здоровьем, с удовольствием едят, пьют, гуляют, забавляются, сочиняют, работают по разным частям или отраслям человеческой деятельности, но благодати Божией в сердцах своих не имеют, этого бесценного сокровища христианского, без которого христианин не может быть истинным христианином и наследником Царствия Небесного.

Многослойный бутербродик

Учения частей и соединений 8-й танковой Краснознамённой армии шли полным ходом. 135-й танковый Константиновский Краснознамённый ордена Кутузова полк, как и все остальные части прославленной 23-й танковой Будапештской Краснознамённой ордена Суворова дивизии, находился на армейском полигоне в сотне километров от района дислокации полка вблизи населенного пункта Лугины, расположенного на севере Житомирской области Украины.

Смеркалось. Шли очередные сутки учений. Рота капитана Виктора Азарина была в карауле по полку, тогда как сам командир роты, назначенный в качестве офицера по поручениям при штабе полка, должен был находиться поблизости от большой штабной палатки, развернутой на неширокой просеке, чтобы в любой момент, получив приказание от начальника штаба, сразу его исполнить.

В подчинении у офицера было шесть солдат, которые несли службу по охране командного пункта полка, и одновременно в свободное от службы время выполняли обязанности посыльных: передавали на пункт связи информацию, вызывали различных начальников, если не было возможности их оповестить по средствам связи, и исполняли другие мелкие приказания.

Выполнение обязанностей порученца тяготила капитана. Он вообще старался придерживаться главного армейского правила: «быть поближе к кухне, и подальше от начальства». В данном случае этот негласный армейский закон не действовал, надо было всегда находиться на виду. «Что делать, – успокаивал сам себя капитан, кому-то ведь надо выполнять эти обязанности. В данном случае – мне».

Так философствуя и постепенно отходя от надоевшего ему за сутки командного пункта, он вышел на опушку леса, который тянулся вправо и влево от широкой песчаной дороги, проходившей по расположению полка. Густой высокий смешанный лес встал за его спиной темною стеной, чуть впереди, метров на пятьдесят от опушки, разбегались по сторонам маленькие елочки, сосны и можжевельник. Дальше, до недалеких песчаных бугров, тянулось ровное поле, которое искрилось и сверкало под лучами лунного света.

Километрах в двух слева от поля находились небольшие перелески, над которыми непрерывно взметались ввысь белые светящиеся ракеты. Вылетит одна, оставляя яркую полосу, вспыхнет синеватым неземным светом и начнет тихо падать на землю. И не успевает она упасть, как взлетает рядом другая и также падает, через какое-то время угасая. Эти запуски ракет казались капитану чем-то печальным, напоминанием о скоротечности земной жизни. «Вот так же, как полет ракеты, проходит человеческая жизнь. Человек рождается, проходит отпущенные ему периоды жизни: детство, отрочество, юность, зрелость и, наконец, затихающую старость, которая обрывается смертью. Живая энергия покидает бренное тело, и жизнь как потухшая ракета гаснет, давая возможность появиться новой – как взлетающей в небо очередной ракете…».

На несколько километров вправо находилась позиция соседней танковой дивизии, и над ней небо также покрывалось порхающими разноцветными мотыльками сигнальных и осветительных ракет. Из расположения полка взметнулся вверх свет прожектора зенитчиков. «Надо возвращаться, – подумал капитан, – иначе еще искать будут». Часы показывали около трех ночи.

В большой штабной полковой палатке в это время проходило как обычно долгое совещание. Все вполуха слушали начальника штаба полка, высокого, крепкого телосложения майора Сафонова. Его большую голову украшал бобрик белесых волос с глубокими залысинами. Крупные черты лица, широкий курносый нос, полные пухлые губы и маленькие глазки, которые всегда выражали недовольство, делали его похожим на большого обиженного ребенка, у которого отобрали игрушку. Эта застывшая как маска гримаса неудовольствия в действительности делала его лицо немного комичным. Этому образу способствовал еще и его сугубо армейский лексикон.

Пообщавшись с майором некоторое время и послушав его высказывания, которые офицеры и прапорщики называли перлами, почти у любого человека возникало неудержимое желание засмеяться. Выражения типа: «Я Вас не спрашиваю где Вы были! Я спрашиваю откуда идёте?», «Не хотите жить как люди, будете жить по Уставу!», «По команде „Бегом-марш“ руки сгибаются в коленях!», или «А теперь закрой рот и скажи где ты был?» – всегда вызывали невольную улыбку. Эти улыбки начальник штаба часто расценивал как насмешки над ним, поэтому все офицеры выработали почти единую тактику общения с начальником штаба, суть которой заключалась в том, чтобы ни в коем случае при разговоре с ним не улыбаться, иначе это могло кончится для человека плохо, наказание будет неотвратимо. Но в целом майор Сафонов был отходчивым и добрейшей души человеком.

Другим ценным качеством для подчиненных была прогрессирующая забывчивость майора Сафонова. По этой причине его не взяли в Академию. Зато наличие среднего военного образования, полученного после окончания трехгодичного автомобильного училища, дополнялось усидчивой, настойчивой и честной службой. Если он, увидев офицера где-либо на территории части, чтобы наверняка поставить ему какую-то задачу, окликал его возгласом: «Эй, военный! Товарищ офицер!», то каждый знал, что следовало продолжать идти своей дорогой и ни в коем случае не смотреть в сторону откуда услышан голос начальника штаба. В таких случаях майор через минуту начинал кричать, возмущаться, угрожать, но, к сожалению, обратить внимание на себя не мог, потому что не мог вспомнить фамилию того, кто проходил. В это время офицер или прапорщик благополучно продолжал движение в своем направлении и вскоре, к полному огорчению начальника штаба, исчезал из поля его зрения, ни разу даже не повернув голову в его сторону.

В таких случаях майор Сафонов, продолжая стоять на плацу с широко раздвинутыми ногами, своей немного согбенной фигурой был похож на приготовившегося к полету орла, искавшего новую «жертву». Жертвой обычно становился тот, кто, не сумев совладеть с собой, поворачивался лицом в его сторону. В таком случае игнорировать начальника уже никак не получалось, приходилось идти к нему и выполнять поручения.

Когда капитан Азарин вошел в палатку, постановка задач и заслушивание начальников родов войск и служб все еще продолжалось. Все офицеры полка изрядно устали и думали лишь о том, чтобы как можно быстрее разойтись по своим рабочим палаткам и штабным машинам.

Неожиданно методичную речь майора Сафонова прервал начальник химической службы, невысокий, щуплый и вертлявый майор Чернов. Он встал, изобразил на лице недовольство и спросил начальника штаба:

– Товарищ майор, мы уже третий час сидим в этой палатке. Сейчас глубокая ночь, нам все понятно, работу свою мы знаем. Цели ясны, задачи поставлены, разрешите уже исполнять. К тому же мы проголодались.

– Ваши стенания, товарищ Чернов, по поводу того, что вы проголодались, не принимаются. Вы ехали на учения, поэтому у вас должен быть постоянно пополняемый запас продовольствия. Я, например, на учениях всегда имею с собой дополнительный паек. Могу показать. Делиться конечно им не буду, там самому совсем мало. – И тут майор вынул из лежащего рядом вещмешка достаточно увесистый сверток. Развернув промасленную бумагу, он вытащил что-то напоминающее по форме полено. Оно оказалось буханкой черного хлеба, поставленного в высоту.

– Вот, посмотрите! Это изобретение моей жены – многослойный бутербродик.

– Ничего себе бутербродик! – воскликнул начальник связи полка капитан Ефимов. Его рыжие усы над тонкими бледными губами встали торчком. – Это же целый бутербродище!!!

– Объясню, как он делается, – продолжал невозмутимо начальник штаба. – Буханка по высоте разрезается на куски и между ними вставляется, к примеру, кусок колбасы, следующий – кусок сыра, следующий – кусок сала, ветчины и далее. В общем, заполняете любыми продуктами по желанию.

Действительно, между кусками хлеба видны были различные продукты, в том числе разводы кетчупа, майонеза и колечки лука.

– Вот это да! – прозвучал почти единодушный возглас офицеров.

– Да, товарищ майор, у вас по-настоящему серьезная подготовка к учениям, – медленно произнес плотный широкоплечий начальник разведки майор Черненко, известный в полку любитель хорошо покушать. От переживаний увиденного он громко проглотил слюну.

– Бутерброд большой, сытный, но он не очень полезный для здоровья, – высказался сипловатым голосом начальник медицинской части капитан Ерехин, высокий, но в отличие от большинства худощавый, да еще с бледным болезненным лицом и водянистыми глазами офицер.

– Много ты, «медицина», понимаешь! – громко с украинским акцентом ответил ему начальник артиллерии полка майор Потапенко.

– Разве на учениях кто-то думает о здоровье, когда речь идет о наполнении желудка в экстремальных условиях?

Офицеры наперебой стали выражать свое отношение по поводу многослойного бутерброда.

– Все! Все! Закончили разговоры! – майор Сафонов прокашлялся.

– Вот так, товарищи офицеры, надо готовиться к учениям, но я думаю, судя по высказываниям, что с вами со всеми еще надо в этом отношении провести отдельно инструкторско-методическое занятие.

– Можно еще и практическое занятие организовать, – с улыбкой предложил начальник артиллерии.

– Это уже излишне! Так вас испортить можно, такими кормешками! – честно признался начальник штаба.

Судя по блеску глаз подчиненных офицеров, майор Сафонов понял, что скоро может последовать предложение опробовать его бутерброд прямо на месте. Поэтому он решил быстро свернуть совещание.

– Ну что, товарищи офицеры! Как говорил еще товарищ Хрущев: «Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!» Все! Все свободны, идите! Идите и работайте.

Палатка быстро опустела. Азарин стоял возле выхода и собирался покинуть ее последним.

– А ты, капитан, иди и посмотри, как идут дела в первом батальоне, и потом узнай какова ситуация у майора Потапенко по готовности к стрельбам!

В артиллерийском дивизионе у майора Потапенко Азарин был совсем недавно, о чем начальник штаба уже забыл. Поэтому приняв строевую стойку он четко ответил «есть!» и вышел. Но уходить никуда не стал. Время было достаточно. К тому же капитана неожиданно стал мучить вопрос, как начальник штаба будет есть такой огромный бутерброд? Даже с его большими размерами рук он просто не сможет засунуть в рот эту большую массу хлеба, начиненную продуктами.

Обойдя палатку Азарин чуть приоткрыл легкую брезентовую створку окна и стал наблюдать. В это время солдат, совершая обход территории штаба, увидел своего командира и шепотом спросил его:

– Товарищ капитан, что такое там случилось?

Азарин тоже шепотом ответил:

– Ничего! Просто начхим оставил фуражку и просил меня найти ее, вот я и смотрю, где она может быть. А заходить и беспокоить начштаба не хочется, а то наругает.

– А, понятно!

Тем временем начальник штаба прошелся по палатке, высматривая что-то, затем посмотрел в одно из окон, не подсматривает ли кто за ним, и сел за стол с разложенной на нем большой штабной картой. Постелив газетку, он вытащил вновь свой бутерброд и развернул бумагу. Запах колбасы и свежего лука долетел до носа Азарина. Наступал главный момент истины – процесс поедания. Начальник штаба поставил бутерброд в высоту, потом своими большими длинными пальцами смял буханку, и бутерброд стал высотой не более семи-восьми сантиметров. Осмотрев внимательно со всех сторон плод своих усилий, майор Сафонов открыл рот. «Я бы так не смог», – подумал Азарин. Начальник штаба впился крупными зубами в мякоть хлеба с рассортированными в нем продуктами и откусил большой кусок бутерброда, закрыв при этом, видимо от наслаждения, глаза.

Тут Азарину пришла в голову ребяческая мысль подшутить над начальником штаба, что он иногда уже проделывал. Быстро нарисовав в уме план действий, он бодрым шагом вошел в палатку. В этот момент начальник штаба сделал пару жевательных движений. Капитану было отчетливо видно, как кадык майора Сафонова выдвинулся вперед.

– Товарищ майор, разрешите доложить! Поставленную вами задачу выполнил, посетил первый танковый батальон и артиллерийский дивизион!

Азарин замолчал, показывая всем своим видом, что ждет от начальника штаба ответа. Тот с полным ртом и выпученными глазами смотрел на капитана. Ему надо было ответить что-то подчиненному, но для этого необходимо было освободить рот, а это значит – проглотить пищу. Начальник штаба с усилием сделал глотательное движение, и непрожеванный большой кусок бутерброда провалился к нему в пищевод.

– Ну, и что там происходит? – злобный голосом и громко выдыхая спросил Сафонов.

– Практически все боевые документы на совершение батальоном марша и вступление в бой готовы, артдивизион тоже к стрельбам готов! Они ждут ваших дальнейших распоряжений.

– Хорошо, капитан, иди… в общем, иди к мотострелкам и посмотри, что там у них. Мне после доложишь, понял?

– Так точно, товарищ майор. – Азарин четко повернулся кругом и вышел из палатки.

Начальник штаба некоторое время сидел за столом, как бы собираясь с мыслями.

Азарин опять осторожно подкрался к крайнему окошку палатки и отодвинул створку окна. Теперь начальник штаба был хорошо виден в профиль. Пару минут он сидел сосредоточившись. «Видимо, погружается в действо поедания, готовит праздник желудку», – предположил Азарин, у которого от вида бутерброда у самого заурчало в животе. Наконец майор взял буханку хлеба и опять сжал ее сильными руками, но теперь чуть ли не до размера шайбы. От усердия на шее у него набухли вены, и вот, открыв побольше рот, он впился зубами в многослойный бутерброд. Теперь майор стал похож на хомяка, с запасом еды во рту на неделю. Он покрутил головой, сделал одно жевательное движения. «Надо успеть!» – подумал Азарин и быстро вошел в палатку:

– Товарищ майор, ваше приказание выполнил! – И лихо козырнув, он принял строевую стойку, чуть наклонив голову в готовности выслушать ответ начальника.

Лицо начальника штаба стало наливаться краской. На нем в доли секунды отобразилась вся палитра чувств: от удовольствия при виде принимаемой пищи до гнева по отношению к капитану. Чтобы выразить свое отношение к происходящему майору Сафонову пришлось сделать пару быстрых жевательных движений. Азарин наблюдал за ним. Кусок еды, судя по выступившему кадыку, опять упал прямо в желудок.

– Ну, докладывай, – на скулах начальника штаба от негодования ходили желваки, – только быстро! – он видимо хотел добавить в адрес капитана какое-то нецензурное слово, но сдержался.

Азарин заранее подготовился к докладу, поэтому четкими штампованными армейскими фразами доложил то, что мог предположительно сделать командир мотострелкового батальона к этому времени, потому что до него он так и не дошел.

– Слушай капитан, – Сафонов глубоко и часто дышал, – иди к зенитчикам и узнай обстановку там!

Поставленная начальником штаба задача была понятна: отправить дежурного офицера куда-нибудь подальше. Позиции зенитчиков были самыми отдаленными.

– Так точно, товарищ майор! – Азарин знал, что начальник штаба о своем приказании скоро забудет.

Он отошел от палатки, затем тихо подошел к ней опять. В окошко было видно, как майор Сафонов, тяжело дыша, бросал взгляды то на выход, то на бутерброд. Наконец он грузно поднялся, вышел из палатки и подозвал часового, к которому обратился заговорщическим тоном.

– Слушай боец, здесь рядом где-то ходит капитан, он дежурный офицер, запамятовал его фамилию, ты его знаешь?

– Да, это командир нашей роты, капитан Азарин.

– Так вот, ты его, дружок, ко мне в ближайшие полчаса не впускай. Если он войдет в палатку, я тебя строго накажу. Ты меня понял?

Солдат испуганно посмотрел на майора, не понимая, почему дежурному офицеру нельзя заходить в штабную палатку, но тихий, заговорщический тон убедил его, что видимо «так надо!».

– Повтори!

– Так точно, не впускать к вам дежурного офицера в течение получаса.

– Вот и молодец! – вкрадчивым голосом произнес начальник штаба, и для пущей убедительности поднес к носу солдата свой огромный кулак. – Иди продолжай нести службу, сынок!

Азарин стоял в это время за деревьями и слышал разговор между начальником штаба и солдатом. Едва майор Сафонов зашел в палатку, он подошел к солдату, который испуганно доложил:

– Товарищ капитан, здесь майор Сафонов велел вас не пускать к нему в течение получаса.

– С чего бы это?

– Не знаю, но он такой какой-то непонятный был и сказал, что накажет меня, если я вас к нему впущу.

– А зачем же мне туда входить? Я и не пойду к нему, раз он не хочет. А вот, кстати, и смена твоя пришла.

Азарин сам проинструктировал нового часового, конечно, ничего не сказав о том, что его нельзя впускать в штабную палатку. Часовой пошел по территории.

Капитан посмотрел в окошко палатки. Начальник штаба громким голосом раздраженно напоминал кому-то по телефону задачи учений. Наконец он закончил долгий разговор. И тут внимание его привлек порядком покусанный бутерброд, вкусом которого он так и не насладился. Он уселся за столом. Взял бутерброд, и в очередной раз сильно сжал буханку хлеба. Выражение у него стало просто умиленным, узкие глаза округлились. Восторженное чувство от вкушения вожделенной пищи уже начало проникать в сознание. Он укусил бутерброд. Пища наполнила рот, воздействуя на вкусовые сосочки. Азарин наблюдал за Сафоновым через окошко. Когда начальник штаба сделал пару жевательных движений, Азарин самому себе скомандовал: «Пора!» и уверенно вошел в палатку, докладывая громким голосом, что он выполнил поставленную задачу.