Военный сборник. Рассказы для участников Специальной военной операции. Выпуск 1

Святитель Феофан Затворник
Новый год. Обрезание Господне. Святителя Василия Великого
(Кол. 2:8-12; Лк. 2:20–21, 40–52)

Как новый год есть начало дней лета, то в день этот надлежит набрать в душу такие помышления, чувства и расположения, которые могли бы, достойно христианина, заправлять всем ходом дел его в продолжение года. Это мы тотчас найдем, как только возьмем в мысль, что есть новый год в духовной жизни.

В духовной жизни новый год есть, когда кто из живущих в нерадении начинает ревновать о спасении и богоугождении: ибо когда кто решается на это, тогда у него внутри и вне все перестраивается заново и на новых началах, – древнее мимоходит и все бывает ново. Если у тебя есть это, – понови; а если нет, – произведи, – и будет у тебя новый год.

К этому же подойдет и достойное празднование обрезания Господня и памяти св. Василия Великого. – Сущность сказанного изменения состоит в том, что человек начинает с этого момента жить единственно для Бога во спасение свое, тогда как прежде жил исключительно для себя, уготовляя себе пагубу. Тут бросает он прежние привычки, все утехи и все, в чем находил удовольствие; отсекает страсти и похотные расположения и воспринимает дела строгого самоотвержения.

А такое изменение точь-в-точь представляет то, чем, по Апостолу, должно быть обрезание сердца, – о котором напоминает и к которому обязывает нас празднование обрезания Господня, и пример которому представляет в лице своем св. Василия Великого.

Так все предметы, теснящиеся в сознание в новый год, сходятся в одном – внутреннем обновлении нашем чрез обрезание сердца. Если благоволит Господь кому настроиться в новый год таким образом, т. е. не только подумать так, но и в жизнь ввести все это, тот наисовершеннейшим образом по-христиански спразднует Новый год и приготовится к христианскому препровождению всего лета. В следующий новый год, ему надо будет только поновить и оживить воспринятое ныне.

Мулла – комсомолец

Узкая полоска света обозначилась на горизонте над далекими горами. Небосклон еще прозрачен и холоден. Вокруг простор и немая тишина. По темным и хмурым горам, прикрывающим с севера расположения бригады за рекой Кабул, начала разливаться тусклая медь. С верхушек гор медные пятна, постепенно расширяясь и меняясь в окраске, стали опускаться к основанию горной гряды. В течение нескольких минут густая темень быстро превращалась в серую массу, которая стала переходить во все более яркие оттенки. И наконец забрезжил рассвет, разбрасывая по всему небосклону свежую голубизну. Белесый туман над рекой сполз на берег, начинался новый день.

У сержанта Ефимова, наблюдавшего за рождением нового дня, расправились плечи. Он глубоко вздохнул от проснувшегося желания обнять весь мир. Стольким светом озарилось пространство вокруг, что радость жизни переполнила все его существо. «Жаль, что такой прекрасный день я встречаю не на родной Брянщине, а в Афганистане, где нельзя просто расслабиться и полюбоваться природой. Здесь всегда надо быть начеку», – подумал сержант и перевел взгляд с далеких гор на дорогу.

В это время к КПП мотострелковой бригады, дислоцированной недалеко от Джелалабада, шел какой-то человек с посохом в руке. С каждым шагом незнакомца звук металлической накладки наконечника посоха становился все звонче и звонче. Вскоре его уже можно было разглядеть. Это был невысокий пожилой мужчина в белой чалме и достаточно дорогом расписном халате. «Что-то не похож он на обычного афганца-сиромаха^[32]» – подумал сержант.

Подойдя ближе, Ефимов увидел, что афганец был немного сутул, хотя старался держаться прямо. В это время из помещения КПП, сооруженного из снарядных ящиков, глины и бочек из-под солярки, не спеша вышли два помощника сержанта с автоматами. У обоих на плечи были криво наброшены бронежилеты. Рядовой Ерченко подошел к шлагбауму, рядовой Тимченко – к командиру.

Младший сержант Сергеев, другой помощник Ефимова, тоже давно заприметил старика. Он его хорошо обозревал через окно просторной будки пропускного пункта, потягивая горячий чай и щурясь под лучами восходящего солнца.

Всем было удивительно в такой ранний час наблюдать идущего по пыльной дороге человека, который имел твердое намерение посетить бригаду. С каждым шагом пожилого афганца бдительность военных усиливалась. У всех одновременно возник вопрос, что нужно было этому, явно не нищему, человеку в бригаде?

– Вы там смотрите по сторонам, – крикнул всем сержант. – Может быть этот тип идет открыто, а где-то рядом крадутся еще десять его подельников.

– Обижаешь, командир! – подошел Сергеев, держа в руках бинокль. – Я уже просмотрел все подходы к нам. Вроде бы он один.

– А камыши?

– Да они редкие, мы еще в прошлое дежурство их общипали, только несколько длинных метелок осталось. Все насквозь просматривается.

– Ладно, посмотрим. – Сержант внимательно оглядел окружающую местность. В это время афганец подошел к нему почти вплотную. Взгляд его черных глаз устремился на сержанта прямо и без опаски. В руках у него были четки с рубинового цвета камнями. Вид у афганца был гордый. Смуглая кожа на лице была покрыта сеточкой мелких морщин, больше всего их было возле глаз, отчего они казались выразительно большими и глубокими. Спину старик старался держать прямо, но при этом его голову постоянно тянуло вниз и казалось, что она постоянно опускается под тяжестью большой чалмы.

«Может, он под ней что-то спрятал, – размышлял сержант, – но вроде не похоже».

Старик смотрел на сержанта своими зелеными глазами уверенно, без опаски, как бы приглашая к серьезному разговору.

– Слушаю вас! – громким голосом произнес сержант, спустившись с высокого постамента КПП. Он был почти на голову выше афганца и смотрел на него сверху вниз, пытаясь прочитать в глазах старика ответ на вопрос, с чем же тот пожаловал.

– Слушай, дорогой е… тв… м…, – произнес глухим голосом афганец, коверкая слова и произнося их с сильным акцентом.

Сержант широко раскрыл глаза, его нижняя челюсть невольно опустилась. Никогда еще ему не приходилось слышать, чтобы кто-либо из афганцев, да и вообще, чтобы кто-то когда-то начинал знакомство с таких матерных слов. Ефимов опешил и как будто онемел.

– Ну, что ты п…р стоишь и смотришь на меня, как лупатая б…ь, – добавил афганец, повышая голос.

У сержанта от гнева начало багроветь лицо. Солдаты подтянулись поближе к афганцу, не понимая поведения своего командира.

– Ты что, старый козел, совсем одурел что-ли? – сумел выдавить из себя сержант.

– Зачем, дорогой, ты так разговариваешь, так ругаешься, я же к тебе по-доброму.

– Это я ругаюсь? – развел руками Ефимов. – Да это ты как сапожник материшься и еще требуешь от меня деликатности! Совсем обалдел что ли?

– Не злись, дорогой, я пришел с миром, хочу справедливости е… тв… м… Проводи меня б… к своему начальству.

– Это я б… что-ли?

– Ну, да. Ты настоящая б…, поэтому я и обращаюсь к тебе. Вижу, что ты чудило еще какой.

– Подожди, командир, – вмешался младший сержант Сергеев, видя, что сержант уже вознамерился схватить старика за шиворот и пинком отправить его в обратном направлении. – Что-то здесь не так. Ты же видишь, что он улыбается и пытается говорить с тобой с уважением.

Сергеев, два года проучившийся в Ленинграде на филологическом факультете, слыл в подразделении человеком образованным и эрудированным, поэтому к его мнению прислушивались все, в том числе командиры.

Он обратился к мулле:

– Вы, дорогой, кто такой будете?

– Я мулла пид… из кишлака Зирани. Ну, ты меня понял? – мулла вновь повернул голову в сторону сержанта.

– Что я должен понять? – недоумевал Ефимов.

– Я думаю, командир, что кто-то из наших научил его матерной лексике, вот он и лепит все слова куда попало, не зная их истинного значения. Усвоил мат и использует его в общении с советскими людьми.

Сергеев обратился к мулле:

– Я правильно говорю, старый п…р, что тебе нужно переговорить с кем-то из еб… наших командиров?

– Ну, конечно, дорогой п…о, – чуть пригнув голову и сдержанно улыбаясь, произнес афганец.

– Ну да, теперь понятно, – повеселел сержант. – А я уже готов был ему врезать по фейсу.

Солдаты дружно засмеялись.

– Это всегда можно сделать, главное не переборщить, – произнес Сергеев. – Я вначале подумал, что он богатый дуканщик^[33]. Только халат меня смутил – сразу же мысль возникла, что мулла. Видишь, не ошибся.

– Ну, ты, Витя, знаток! – произнес Ефимов, покачивая головой. – Молодец!

– Хочешь, еще раз проверим? – ответил Сергеев и снова обратился к мулле. – Ну, так что тебе нужно, старик?

– Ты что талдычиш как ишак? Камандыр ваш главный мне нужен е… т… м…!

– Ладно, отправим тебя к командиру, старый матерщинник, – весело ответил сержант Ефимов.

– Равшанов! – обратился он к солдату, – проводи земляка к замполиту Мамбетову. Пусть он с ним разбирается. Это, наверное, по его части будет.

– Нашел мне тоже земляка, – делая обиженный голос произнес солдат таджик. – Пожилой, а ругается матом, и мать оскорбляет матерно.

– Ты не обижайся на него, – сказал Сергеев. – Он же не специально так говорит. Лучше смотри, приведешь его к замполиту и пакетом там не щелкай^[34], мигом назад.

– Есть!

– Пошли, мулла! Иди вперед!

От КПП до штаба бригады было метров семьсот. Равшанов и мулла шли не разговаривая.

В штабе бригады уже был рабочий день. Весной и летом он начинался здесь очень рано, подъем был в пять утра. В семь, после построения, все расходились по рабочим местам. Зато днем, с двенадцати до четырех часов, жизнь в бригаде замирала. Жара стояла испепеляющая, поэтому все разбегались по деревянным баракам, спасаясь от раскаленного афганского солнца.

Перед штабом, куда подошли Равшанов и мулла, сновали солдаты. Из здания то выходили, то входили в него офицеры, вид у многих был какой-то озабоченный, у некоторых в руках были карты. Слева от центрального входа выстраивалось подразделение – усиленный взвод, направляющийся на боевые действия. Солдаты и офицеры укладывали рюкзаки, везде лежали цинки^[35] с патронами, дорожки пулеметных лент, сухие пайки, скатки с теплыми куртками, каски, бронежилеты.

Глухо урча моторами, плавно подкатили три БМП и остановились, раскачиваясь взад-вперед. Часть снаряжения стали укладывать на броню. Суеты не было, все были сосредоточены, каждый подгонял снаряжение под себя. Проходя мимо, мулла внимательно смотрел на приготовления военных.

– Давай, вперед! Заходи в штаб! – приказал мулле Равшанов. – Нечего здесь глаза пялить!

Дежурный офицер поинтересовался куда солдат ведет пожилого афганца.

– Я с КПП, товарищ капитан. Сержант Ефимов приказал отправить его к замполиту. Может быть, потому что он мулла, так сказать, служитель культа.

– Правильно, молодцы. Пусть политработники с ним разбираются. Веди в политотдел.

В политотделе Равшанов передал муллу молодому офицеру.

– Товарищ лейтенант, вы с ним поаккуратнее, а то он очень сильно матом ругается, не похож на муллу. Вообще, так мусульмане не разговаривают.

– Хорошо, спасибо. Мы с ним переговорим и узнаем, что он хочет сообщить, с чем пришел. Может, ценный товарищ! Вы свободны.

С чувством выполненного долга Равшанов прямиком отправился по направлению к столовой, чтобы на кухне взять чего-нибудь пожевать.

Молодой политработник, лейтенант Петренко, всего три недели как прибыл из Союза, но уже считал себя бывалым воином. Пока начальник политотдела бригады и другие офицеры были на завтраке, лейтенант решил проявить инициативу и самостоятельно допросить афганца.

Усадив муллу за стол напротив себя, он сурово спросил:

– Итак, гражданин, с чем пожаловали?

– Шта?

– Что вы хотели нам сообщить?

– Я, мать твою… разговаривать буду только с главным камандыром, а не с тобой, юнец. У меня, п… р, жалоба имеется, – мулла скрестил на груди руки, как бы показывая, что разговор окончен.

Лейтенант опешил от таких слов и несколько минут не знал, что ответить. Затем, насупившись, произнес:

– Ну, хорошо! Сейчас мой начальник придет от комбрига и будет с вами разговаривать. А пока подождите здесь.

Лейтенант подозвал вооруженного солдата и попросил его присматривать за невежливым посетителем.

Вскоре подошел подполковник Юсуф Джамалов, начальник политического отдела бригады. Он был невысокого роста, стройный и подтянутый, с черными как смоль волосами, тонкими усиками и пронизывающим взглядом темных глаз. Среди военнослужащих подполковник пользовался заслуженным авторитетом и уважением. Все в бригаде знали, что в начале ввода советских войск в Афганистан он служил в составе так называемого мусульманского батальона, который брал дворец Амина, и участвовал в этой легендарной операции.

Не успел Джамалов войти в штаб, как уже в дверях лейтенант Петренко доложил ему о неожиданном визитере.

– Хорошо, скажите ему пусть заходит в мой кабинет, – мягким голосом произнес замполит. – Разберемся, с чем он к нам прибыл. Он на русском говорит?

– Вроде бы да!

– Переводчик нужен?

– Я думаю нет, но он очень сильно матом ругается.

– Матом? Интересно! Посмотрим! Может быть, он имеет какие-то данные о наличии банд в нашей зоне ответственности?

Замполит бригады встретил муллу стоя, они пожали друг другу руки.

– Слушаю вас, уважаемый! Может, чаю хотите?

– Нет, спасиба, камандыр!

– Ну, что же привело вас к нам?

– Вот, вазми мое заявление!

– Давайте посмотрим!

Подполковник начал читал два листа убористого текста, где после каждых двух-трех слов были написаны матерные слова. Сначала он не мог ничего понять, но затем, не обращая внимание на мат, начал постепенно вникать в то, что было написано в заявлении. И чем дальше он читал, тем сильнее у него возникало желание расхохотаться, которое подполковник сдерживал с большим трудом. Наконец он опустил голову, сделал над собой усилие, чтобы убрать с лица проявляющиеся конвульсии мимических мышц, готовых оформиться в здоровый смех, и обратился к мулле:

– Вы посидите здесь немного, я сейчас подойду, доложу сразу же вышестоящему командованию по вашему вопросу. – И тут же скомандовал: – Петренко, побудь со служителем культа.

Замполит вышел из кабинета и направился к командиру бригады, который в это время проводил в своем просторном кабинете совещание с командирами батальонов.

Комбриг распекал начальника связи. Небольшого роста сутулый майор, разводя руками и глядя вниз, театрально покачивал головой. На лицах других офицеров виднелись улыбки. Полковник Жарков, такой же невысокий как майор, только более плотного телосложения, говорил с подчиненными назидательным тоном.

– Я, вот, не понимаю, товарищи офицеры, что здесь смешного? Вы посмотрите, начальник связи бригады просто измывается над всеми нами. А мы не даем его действиям соответствующую оценку. Ну что это такое! Каждый раз он придумывает нам какие-то непонятные позывные и все сваливает на вышестоящий штаб, якобы это они присылают ему такие названия. В прошлый раз мой позывной был кабак, командира первого батальона – фужер, второго – флакон, третьего – стакан. У командира десантно-штурмового батальона – прибор, командира артиллерийского батальона, нашего «бога войны», – лимон. Уже в течение месяца по бригаде, по громкоговорящей связи, от дежурных офицеров поступают вот такие команды: «Внимание! Фужеру взять флакон, стакан, прибор, лимон и зайти в кабак». Ну что это такое? Вся бригада веселится. И ничего смешного, подполковник Мальцев, я здесь не вижу! – комбриг возмущенно уставился на командира ДТТТБ^[36]. – Балаган какой-то. Ну ладно, месяц прошел, я подумал, что все теперь изменится. Однако начальник связи показывает мне сегодня новые позывные, которые якобы опять прислал нам вышестоящий штаб. И что я вижу? Сосуд, Бокал, Тара, Пузырь, Фляга, а у меня – Вертеп. Если все сложить, то получится почти тоже самое, что было прежде! Может быть, товарищ майор, это какой-то намек на факты пьянства, которые порой процветают в нашей бригаде, особенно после боевых, а?

– Что вы, товарищ полковник, как вы могли такое подумать? – воскликнул начальник связи, хотя в глазах у него бушевало веселье. Раздались смешки.

Увидев в дверях улыбающегося замполита, комбриг добавил:

– И вы, я смотрю, туда же, Юсуф Мурадович!

– Да нет, товарищ полковник, сдерживаясь от смеха заговорил замполит, я улыбаюсь по другому случаю. Думаю, всем сидящим в этом кабинете будет интересно узнать, что вытворяют наши подчиненные.

– Хорошо, тогда доложите нам и объясните, что за бумага у вас в руках.

– Дело в том, что ко мне пришел мулла из кишлака Зирани, рядом с которым располагается сторожевая застава № 27, от второго мотострелкового батальона. Старшим там замполит 6-й мотострелковой роты. Мулла написал заявление, в котором жалуется на этого офицера. Дело в том, что он устроил в кишлаке школу по изучению русского языка с местными жителями и одновременно от имени руководства нашей бригады занимается с населением партийно-политической работой. В зависимости от заслуг местных жителей перед советскими войсками он принимает их сначала в октябрята, затем, наиболее достойных, в пионеры, и далее – в комсомол, в кандидаты и даже в члены КПСС!

В комнате раздался дружный хохот.

– Ну и юмористы у тебя, Сергей Иванович, – обратился полковник к комбату второго батальона майору Шевченко.

Командир второго батальона спросил Джамалова:

– Хорошо, ну а в чем, товарищ подполковник, выражается жалоба этого муллы?

Замполит вновь улыбнулся.

– Мулла жалуется, что некоторые из его прихожан, среди которых есть даже женщины, уже являются членами КПСС, тогда как сам мулла все еще имеет билет комсомольца. Доверие и уважение среди местных дехкан к нему падает. Паства отворачивается.

– Не понял. Так что, этот офицер местным еще и удостоверения выдает? – возмутился комбриг.

– Ну да, у него на заставе служат два солдата с хорошим почерком. Они там все вместе и играют в преподавателей русского языка. Но главное – они не только проводят в кишлаке партийно-политические занятия, но еще организовали кишлачное Политбюро, вырезали печать и выдают сделанные на картоне удостоверения. Все надписи в документах делают на русском и на дари. В общем, ребята развлекаются как могут. И еще… в своей свободной образовательной деятельности этот офицер учит дехкан не только письменному русскому языку, но и сквернословию, поэтому в заявлении муллы через каждые два-три нормальных слова сплошной мат.

– Ничего себе! А где замполит этого батальона?

– Проверяет заставу № 35, – ответил командир второго мотострелкового батальона.

– Как же так получается, товарищи командиры, – лицо замполита стало серьезным. – Наши командиры застав месяцами несут службу вдали от бригады, и никто их, в сущности, не проверяет. Они предоставлены сами себе и просто дичают. Дуреют там от монотонности службы. По этому случаю мы, конечно же, проведем тщательную проверку. Но я думаю, товарищ полковник, что смотреть на эту проблему нам надо глубже, мы должны проводить регулярную ротацию командиров сторожевых застав. Их можно заменять не только офицерами из своих же подразделений, но и из штаба бригады тоже. Все эти офицеры обычно бывшие командиры, поэтому вполне справятся с обязанностями начальников сторожевых застав. Иначе мы будем иметь подобные случаи в бригаде и дальше. Как известно, у нас на Руси всегда хватало смекалистых людей, годных на выдумку.

– А как фамилия этого старшего лейтенанта? – спросил комбриг комбата второго мотострелкового батальона.

– Игрунов! – товарищ полковник.

– Да что же это такое? Опять комедия какая-то. Даже фамилия соответствует проделкам этого весельчака!

Офицеры засмеялись, заулыбался и начальник политотдела бригады. Когда смех стих, подполковник Джамалов обратился к комбригу:

– А что с муллой будем делать? Как отреагируем на его жалобу?

Комбриг задумался, в кабинете воцарилась тишина.

– Думаю, чтобы правильно, в том числе с политической точки зрения, отреагировать на жалобу этого муллы, и в то же время не уронить честь нашего советского офицерства, передайте ему, что так и быть, его примут в члены КПСС!

Стены штаба бригады сотряслись от хохота.

Св. праведный Иоанн Кронштадтский
Слово о блудном сыне

В нынешнем Евангелии изображается трогательная картина возвращения покаявшегося, блудного сына в дом отца и самой нежной отеческой любви к погибавшему и возвратившемуся сыну. Не только все прощено виновному, когда он искренно раскаялся и возвратился в отеческий дом, но и оказан ему особенный почет, – не как наемника принял отец промотавшегося сына, но, как возлюбленного сына, которому с избытком даны и сыновство, и лучшая одежда, и перстень общения, и обувь на ноги, как знак лучшей жизни по заповедям Божиим, и что всего удивительнее и трогательнее – отец велел привести откормленного теленка, заколоть и приготовить его, чтобы есть и веселиться, и сделать настоящее торжество по случаю возвращения блудного сына. Какова картина! Какова любовь отца к погибавшему и возвратившемуся сыну! Не удивителен поэтому поступок старшего, исправного сына, жившего всегда с отцом и во всем послушного ему, не удивителен, говорю, поступок доброго сына, по окончании полевых работ возвратившегося домой и нашедшего в нем столь нечаянное пение и ликование, как бы праздничное, по случаю возвращения промотавшегося младшего брата его, он осердился на отца, и не хотел войти, говоря ему: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего; но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими. Отец сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое. А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15: 25–32).

Это притча. Понятно, кто здесь разумеется под отцом – это Отец наш небесный. Два сына, верный и неверный, честный и бесчестный: под первым сыном разумеются добрые, святые Ангелы, всегда послушные воле Божией и живущие вечно в святости в доме Отца небесного; под младшим сыном разумеется заблудший и погибающий во грехах род человеческий.

Заблуждающиеся непрестанно, братия мои, познайте сердцем вашим безмерную любовь к нам Отца небесного, и бесчисленные лишения благодати Божией в удалении от Него, и вожделенные духовные блага в общении с Ним, и нимало не косните в вашей греховной жизни, но немедленно возвращайтесь к Отцу, слезите и плачьте о своих греховных наклонностях, как жалкие пленники, коим угрожает вечный, огненный плен в случае ожесточения и нераскаянности. А всякий грех, когда мы в нем не каемся сердечно, ожесточает и влечет к отчаянию. И сколько погибающих от неверия, ожесточения и нераскаянности!

В нынешнее лукавое время многие и каяться стыдятся, да еще и оправдывают себя во грехах, и греха за грех не считают, но тем строже будет их судить Праведный Судия. Покаяние есть величайший дар грешнику, верующему в Того, Кто Один имеет власть оправдывать кающагося нечестивца. А власть прощать грехи имеет только Один Иисус Христос, Агнец Божий, взявший на себя грехи мира (Ин. 1:29). Мне дана всяка власть на небеси и на земли. Власть имать сын человеческий на земли оставляти грехи (Мф. 28:18). Он выстрадал нам у Отца небесного власть прощать грехи и вводить в рай покаявшихся от всей души, как ввел Он благоразумного разбойника, уверовавшего и возгласившего: помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем (Лк. 23:42).

В этой притче достойны особенного внимания неоцененные благодатные дары, в коих выразил Свою отеческую любовь к покаявшемуся сыну Отец небесный; лучшая или первая одежда (которую человеки имели в начале, в состоянии невинности); перстень – знак вечного обручения покаявшегося со Христом; духовные сапоги, или способность исполнять удобно заповеди Божии. – Но особенно удивляет своим величием и безмерною благостью дарование грешнику в пищу и питие духовного Тельца, закланного за грехи мира – пречистого Тела и Крови Сына Божия; ибо это самое означает в притче – заклание лучшего, откормленного тельца, каковым в старом завете изображался Сын Божий, закланный в конце концов, по исполнении времени, за грехи мира, и давший нам в пищу и питие пречистое Тело и Кровь Свою. Это – такой дар милосердия Божия к грешнику, что ему доселе не перестают удивляться все небесные умы, все чиноначалия небесных воинств, и как бы ревнуют в своей святой ревности нашему блаженству, и радуются нашей радости по своей благости: ибо радость бывает у Ангелов и об одном грешнике кающемся, а не завидуют нам и не сердятся на Отца небесного, как осердился старший сын земной (в притче показано то, что бывает на земле, а не на небе). Этот духовный обед или пир Отца небесного означает Божественную литургию, на которой при пении и ликовании совершается Тайная Вечеря, приготовление животворящих Таин – и самое причащение Тела и Крови Иисуса Христа.

Подивитесь же безмерному человеколюбию Божию, старайтесь соответствовать ему по мере сил, сознавайте свои грехи, кайтесь покаянием нелицемерным, глубоким, плодотворным, причащайтесь со страхом и трепетом пречистого Тела и Крови Божественного Тельца, т. е. Христа, закланного на кресте, и – спасайтесь. Дай Бог всем нам чаще причащаться Христа здесь на земле, и вечно там, в невечернем дне Царствия Божия. Аминь.