Журнал 64

5

Ноябрь 2010 года

Карл лениво переводил взгляд с рабочей папки на столе на висевший на стене телевизор, но пока не решил, чем заняться в первую очередь. В новостях на TV-2 министр иностранных дел ковыляла на своих шпильках, пытаясь выглядеть представительно, в то время как журналисты подобострастно кивали и склонялись под ее свирепым взглядом. На столе лежала папка, пробуждающая воспоминания о смерти дяди в 1978 году.

Выбор между чумой и холерой.

Мёрк почесал за ухом и закрыл глаза. Что за напряженный день! А так хочется хоть когда-нибудь расслабиться…

Метровая полка с новыми делами, причем за два из них уже принялась Роза. Больше всего ее заинтересовало дело о Рите Нильсен, хозяйке публичного дома, пропавшей в Копенгагене. Уже одно это не предвещало ничего хорошего. Не говоря об Асаде, сидящем в другом конце коридора и сморкающемся каждые пять секунд, так что бактерии из его каморки целыми полчищами устремлялись наружу. Он едва стоял на ногах и тем не менее около полутора часов назад сумел припереть к стенке закоренелого преступника настолько действенными угрозами, что тот ретировался сломя голову с полными ужаса глазами. Как это у него получилось? Даже Анкер, прежний напарник Карла, способный вызывать у людей мурашки, был младенцем по сравнению с Асадом.

И вот еще то проклятое дело давно минувших дней… Зачем двоюродный братец Ронни в тайском баре вякал о том, что смерть его отца не была несчастным случаем, если Карл точно знал – это самый что ни на есть несчастный случай? И зачем Ронни сказал, что убил отца, если это полная чушь? Ведь они с Карлом стояли бок о бок и пялились на две пары копенгагенских сисек, следовавших по Йоррингвайен, когда все произошло, так что Ронни никак не мог быть убийцей. А теперь Бак с полной убежденностью рассказывал, будто Ронни назвал Карла соучастником…

Мёрк покачал головой, выключил телевизор, транслирующий пустоголовую, самодовольную и вспыльчивую даму – министра иностранных дел, – и взял телефонную трубку.

Это действие вылилось в четыре бесполезных звонка по четырем разным номерам. Один из звонков был посвящен сводке из Народного регистра и, как и остальные три звонка, тоже ни к чему не привел. Ронни обладал удивительной способностью постоянно где-то пропадать.

Пускай тогда Лиза разыщет этого несчастного, в какой бы дыре он ни находился.

Прошло еще полминуты, прежде чем Карл с раздражением положил трубку и поднялся с места, чувствуя, как ему все это осточертело. С какой стати секретари наверху не отвечают на телефонные звонки?

Поднимаясь на третий этаж, он повстречался с несколькими сотрудниками с покрасневшими носами и кислыми минами. Черт возьми, как разбушевался грипп!.. Мёрк проходил мимо, заслоняя лицо рукой. «Прочь, прочь, гриппозный дьявол», – бормотал он про себя, сдержанно кивая чихающим и кашляющим коллегам. У них были такие блестящие глаза и такие истерзанные выражения на лицах, словно мир для них вот-вот рухнет.

Наверху, в отделе по расследованию убийств, напротив, было тихо, как в могиле. Как будто все убийцы, на которых сотрудники отделения когда-либо надевали наручники, теперь объединились, дабы отомстить стражам порядка применением бактериологического оружия. Они что, все вымерли?

По крайней мере, за стойкой не оказалось ни сексапильной кокетливой Лизы, ни, что еще более странно, фру Сёренсен, этой кислой каланчи, поднимавшейся со своего места исключительно ради посещения туалета.

– Куда все провалились? – заорал Мёрк, так что задребезжали переплетные машины.

– Господи, Карл, заткнись, – прохрипел какой-то голос из-за открытой двери в середине коридора.

Карл просунул голову в неряшливый кабинет с грудами бумаг и нагромождениями старой мебели, по сравнению с которым его собственный офис в подвале можно было считать люксовой каютой на круизном лайнере, кивнул голове, торчащей из-за вороха бумаг, и успел задать вопрос, прежде чем Терье Плуг поднял на него свою простуженную физиономию.

– Скажи, где все? Здесь буйствует эпидемия гриппа?

Ответ оказался красноречивее некуда. Пять отборнейших чихов, сопровождающихся покашливанием и раздутием ноздрей.

– Ладно! – крикнул Карл и отступил назад.

– Ларс Бьерн – в зале для брифингов с одной из групп, а Маркус – на выезде, – донеслось до него сквозь шмыганье носом. – Раз уж ты пришел, Карл, скажу тебе, что у нас появился новый след в деле о строительном пистолете. Я как раз собирался тебе позвонить.

– Слушаю.

Карл задумался. Столько времени прошло с тех пор, как их с Анкером и Харди подстрелили в ветхой лачуге на Амагере? Неужели он так никогда и не сможет избавиться от мыслей об этом?

– Деревянный барак, где вас подловили после того, как вы обнаружили тело Георга Мэдсена со строительным пистолетом в башке, снесли сегодня утром, – сухо поведал Плуг.

– Отлично, давно пора было.

Карл сунул руки в карманы. Ладони были мокрыми.

– С ним как следует поработали бульдозерами, так что верхний слой почвы был тщательно прочесан.

– Допустим. И что там обнаружили? – спросил Мёрк.

Он уже с трудом слушал. Чертова переделка.

– Деревянный ящик, сколоченный гвоздями «Паслод», а внутри мешок с частями тела в очень разном состоянии. Они нашли ящик около часа назад и оповестили полицию. Техники и Маркус уже на месте.

Черт возьми. Теперь их с Харди в ближайшее время точно не оставят в покое.

– Практически нет никаких сомнений в том, что убийство Георга Мэдсена и еще двух парней в Сорё, также убитых гвоздезабивателем, каким-то образом связано с телом, обнаруженным в ящике, – сказал Терье Плуг, вытирая влажные уголки глаз носовым платком, который надлежало бы сжечь под надзором специалистов.

– А на чем строится это предположение?

– На том, что в череп трупа был вбит довольно длинный гвоздь.

Карл кивнул. С другими жертвами было то же. Разумный вывод.

– Я хочу попросить тебя поехать на место находки через полчаса.

– Меня? Что мне там делать? Это больше не мое дело.

Судя по выражению лица Терье Плуга, Карл с таким же успехом мог сказать, что отныне он будет носить исключительно розовые свитера из верблюжьей шерсти и заниматься только теми делами, где фигурируют трехногие далматинцы.

– У Маркуса на этот счет имеется иная точка зрения, – коротко сказал Плуг.

Естественно, это было и его дело, о чем ему ежедневно напоминал заметный шрам на виске. Метка Каина, свидетельствовавшая о трусости и охватившей его нерешительности в самый ответственный момент жизни.

Карл блуждал взглядом по стенам кабинета Плуга, увешанным фотографиями улик с мест преступлений. Их было достаточно, чтобы наполнить среднего размера коробку для переезда.

– Хорошо, – наконец согласился Карл. – Но я поеду туда сам, – добавил он на октаву ниже обычного своего тембра.

Уж по крайней мере, не сидеть же в этом насквозь гриппозном отделении. Так что лучше уйти.

– Что ты здесь забыл? – раздался из-за стойки голос фру Сёренсен, когда несколько мгновений спустя Карл проходил мимо секретарского отдела, вспоминая события того самого трагического дня: смерть Анкера и серьезное ранение Харди, приведшее к инвалидности.

Ее голос прозвучал мягко и даже почти дружелюбно – это не предвещало ничего хорошего, так что Карл медленно повернул голову в ее сторону, прочистил горло и приготовился дать отпор.

Она стояла всего в нескольких метрах, но как будто расплывалась в его глазах.

И отнюдь не потому, что оделась как-то иначе, чем обычно. Фру Сёренсен по-прежнему была похожа на невзыскательную и недалекую обывательницу. У нее были пересушенные черные и теперь довольно короткие волосы. Глаза дамы блестели, как лакированные туфли на придворном балу, однако хуже всего, что на ее щеках расплылись два небольших красных пятна. Они не только свидетельствовали об отличном кровообращении, но и предупреждали, что женщина больна.

– Рада тебя видеть, – произнесла фру Сёренсен.

Весьма неожиданно, будь она неладна!

Карл промычал что-то. А кто бы посмел отреагировать как-то иначе?

– Вы не знаете, где Лиза? Она тоже болеет? – осторожно спросил Карл, готовый к ее язвительной усмешке.

– Она в комнате для брифингов, стенографирует, но чуть позже ей нужно будет спуститься в архив. Передать ей, чтобы заскочила к тебе?

Карл сглотнул. Она сказала «заскочила»? Неужели он слышал, как волчица Ильза, то есть фру Сёренсен, употребила слово «заскочить»?

После недолгого замешательства он криво улыбнулся и уверенно направился к лестнице.

* * *

– Да, шеф, – прошмыгал Асад. – О чем ты хотел со мной побеседовать?

Мёрк зажмурился:

– Все очень просто, Асад. Ты должен мне рассказать, что в точности произошло в задней комнате на Эскильдсгэде.

– Что произошло? Просто чувак наконец-то вынул затычки из ушей.

– Понятно, Асад, но почему? Кем и чем ты ему угрожал? Вряд ли прибалтийца-уголовника можно напугать сказками Андерсена, верно?

– Ну… они тоже бывают довольно страшными. Вот, например, там, где было про яблоко с ядом…

Карл вздохнул:

– «Белоснежку» написал не Андерсен, ясно? Кого ты пригрозил на него натравить?

На мгновение Асад стушевался. Затем сделал глубокий вдох и посмотрел Карлу прямо в глаза:

– Я лишь сказал ему, что у меня есть его водительское удостоверение и я могу отправить документ по факсу тем, с кем я работал раньше. Я сказал, что он должен отправиться домой, к своей семье, и вместе с ними убраться подальше, ибо если к моменту визита моих знакомых в доме еще кто-либо останется или он сам еще не покинет Данию, то дом будет подорван.

– Подорван? Думаю, нам не стоит больше никому про это рассказывать, ясно? – Карл специально выдержал паузу, но Асад даже не моргнул. – И тот человек поверил тебе? – продолжал Мёрк. – Но почему? Кому ты хотел послать факс и кого так испугался литовец?

Асад вытащил из кармана сложенный лист бумаги. «Линас Версловас», – было написано наверху. Затем размещалась довольно схожая с оригиналом, но совсем не лестная фотография, некоторые краткие сведения и какая-то абракадабра на незнакомом Карлу языке.

– Я добыл информацию о нем, прежде чем мы отправились «на беседу», – пояснил Асад, нарисовав в воздухе жестом знак кавычек. – От друзей, живущих в Вильнюсе. Они могут отправиться в полицейский архив в любой момент.

Карл нахмурился:

– Ты утверждаешь, что получил сведения от работников литовских спецслужб?

Асад тряхнул головой, так что с кончика носа упала капля.

– И эти люди зачитали тебе перевод по телефону?

С носа Асада слетела очередная капля.

– Ага. Вероятно, речь шла не об особо приятных делах, могу предположить. А потом, значит, ты пригрозил этому Линасу Версловасу тем, что тайная полиция, или как там ее называют, подвергнет репрессиям его семью? У него действительно имелись основания в это поверить?

Асад пожал плечами.

Карл протянул руку через стол и подвинул к себе пластиковую папку:

– Твое дело из управления по делам иммигрантов лежит у меня ровно с того дня, как ты здесь появился, Асад. И вот наконец у меня дошли руки до его подробного изучения.

Мёрк почувствовал, как тяжелый взгляд пары черных глаз уставился ему в макушку.

– Насколько я вижу, Асад, все сведения о твоем прошлом до мельчайших деталей совпадают с тем, что ты мне уже рассказывал. – Он поднял взгляд на помощника.

– Да, и что, Карл?

– Ничего другого тут нет. В том числе и информации о том, чем ты занимался, прежде чем приехал в Данию. Ни сведений о том, чем ты заслужил право на пребывание в этой стране, ни о том, по чьему распоряжению столь быстро было удовлетворено твое ходатайство о предоставлении убежища. Как нет и дат рождения твоей жены и ваших детей, и вообще ничего о твоей гражданской жизни. Одни имена, – этим все ограничивается. Здесь содержится довольно нетипичный и неполный набор сведений. Можно даже подумать, что кто-то покопался в бумагах и кое-что подкорректировал.

Асад вновь пожал плечами. Очевидно, это движение плечами имело множество смыслов.

– Теперь ты утверждаешь, что у тебя имеются друзья в литовских спецслужбах, готовые по первому твоему звонку оказать тебе помощь, прибегнув к угрозам и раскрытию конфиденциальной информации. Знаешь что, Асад…

Помощник снова пожал плечами, однако на этот раз его взгляд стал более настороженным.

– Это означает, что ты способен делать то, чего не может даже начальник полицейской разведки.

Опять движение плечами.

– Вполне возможно, Карл. Но что ты хочешь этим сказать?

– Что я хочу сказать? – Мёрк выпрямился и швырнул папку на стол. – А вот что: кто за тобой стоит, будь он сто раз неладен? Вот что мне очень хотелось бы знать и о чем я не имею возможности прочитать здесь!

– Карл, послушай, разве нам тут с тобой плохо работается? Зачем тогда копаться в прошлом?

– Потому что сегодня ты сам преступил все возможные границы.

– И что?

– Черт тебя побери… Почему ты не можешь просто-напросто рассказать мне, что работал на сирийские спецслужбы и наворотил столько всякого дерьма в прошлом, что они перережут тебе глотку, если ты вернешься домой? Рассказать, что здесь ты сотрудничал с внутренней или внешней разведкой или с кем-то из других бандитов и что им не пришло в голову ничего лучше, кроме как предоставить тебе возможность работать в нашем подвале за сущие гроши? Почему не рассказать это все мне?

– Конечно, Карл, я бы с удовольствием, если бы все это было правдой. Но ты почти во всем ошибся. Да, я когда-то работал на Данию, и именно поэтому я тут, и по той же самой причине не могу ничего рассказать. Возможно, когда-нибудь смогу.

– Значит, у тебя друзья в Литве… А где еще, можешь открыть? Не исключено, что это послужит на пользу дела в следующий раз, если я буду в курсе, правда?

– Обязательно открою, когда будет нужно. Но до определенной ступени.

Карл опустил плечи:

– Это называется – до определенной степени. – Он попытался улыбнуться своему простуженному ассистенту. – Но впредь не надо делать того, что ты сделал сегодня, сначала не дав мне намека, договорились?

– Не дав чего?

– Не подмигнув мне. Сначала предупреди меня, а потом уже действуй, ясно?

Тот выставил нижнюю губу вперед и кивнул.

– И еще. Можешь наконец сказать мне, чем ты занимаешься в управлении в такую рань? Мне не полагается знать? И почему мне нельзя навестить тебя на Конгевайен? А почему я стал свидетелем твоей разборки с человеком, который, по-видимому, тоже приехал с Ближнего Востока? Почему вы с Самиром Гази из Редовре каждый раз впиваетесь друг другу в глотку, стоит вам увидеться?

– Извини, не могу сказать.

Асад произнес это так, что Карла задело. Прозвучало оскорбительно. Словно отказ товарища от протянутой руки. Словно недвусмысленное указание на то, что, несмотря на дружбу, Карл для него на втором плане. Карл совершенно не был в курсе, где пребывает Асад после того, как покидает ворота управления. Мёрк был по горло сыт этой его конфиденциальностью.

– Даже не предполагала, что обнаружу, как вы тут вдвоем мило сидите и беседуете, – донесся знакомый голос из коридора.

Остановившись на пороге, Лиза соблазнительно улыбнулась и подмигнула коллегам. Как не вовремя…

Карл взглянул на собеседника. Тот принял расслабленную позу и сменил выражение лица на восхищенное.

– Ох, бедняжка. – Лиза сделала несколько шагов вперед и нежно погладила Асада по иссиня-черной щеке. – Ты тоже простудился? У тебя так слезятся глаза… А ты заставляешь его работать, Карл. Неужели не видишь, насколько парень беспомощен? – Она повернулась к Карлу с укоризной в синем взоре. – Плуг просил тебе передать, что они ждут тебя на Амагере.

6

Август 1987 года

Лишь дойдя до самого конца Корсгэде и сев на скамейку под каштанами перед дверью дома с видом на озеро Пеблинге, она ощутила себя полностью свободной от осуждающих взглядов жителей большого города и темницы собственного тела.

На городских улицах гуляли красивые и подтянутые люди – только что она в этом убедилась, – и именно теперь ей было сложно вписаться в их компанию. Особенно сегодня.

Прикрыв глаза, Нэте потрогала голень и осторожно потерла. Положив кончики пальцев на шишковатые наросты, мысленно обратилась к своей привычной мантре: «Я нормальная», «я совершенно нормальная», но сегодня эта фраза казалась бессмысленной, независимо от того, где сделать ударение. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз бормотала эти слова.

Нэте нагнулась вперед, сложила руки на коленях и прижалась лбом к рукам, при этом принялась делать движения ступнями, словно выбивая ими легкую барабанную дробь. Обычно это помогало справиться с омерзительной стреляющей болью.

Поход в универмаг «Дэллс» и возвращение на Пеблинге Доссеринг требовало усилий и причиняло боль. Болела сломанная берцовая кость из-за давления на ступню. С каждым шагом стреляло в голеностопном суставе, ведь нога стала короче. Неприятно отдавало в бедро, на которое приходилась дополнительная нагрузка.

Ей было очень больно, но не это самое страшное. Проходя по Нёррегэде, женщина смотрела прямо перед собой, стараясь не хромать, прекрасно зная, что это у нее не получится. Двумя годами ранее она была привлекательной и изящной, а теперь ощущала себя собственной тенью.

Однако тени прекрасно живут во тьме, думала она до этого момента. Большой город сглаживал недостатки лучше, нежели открытое пространство. Именно поэтому Нэте два года назад перебралась в Копенгаген. Подальше от стыда, скорби и пронизывающего холода, исходящего от местных жителей Лолланда.

Она переехала из Хавнгорда, чтобы позабыть обо всем, и тут случилось это.

Нэте сжала губы, когда мимо нее проходили две молодые женщины с детскими колясками. Их лица светились от счастья. Они радостно щебетали о чем-то.

Она отвела взгляд и уставилась сначала на одного из местных бродяг, наверняка внебрачного ребенка, а затем на плавающих в озере птиц.

Проклятая жизнь. Три четверти часа назад какие-то двадцать секунд в лифте универмага «Дэллс» буквально потрясли ее. Большего и не требовалось. Только двадцать секунд.

Нэте закрыла глаза и представила себе все вновь. Шаги в направлении лифта на пятом этаже. Нажатие кнопки. Облегчение, что не придется ждать более пары секунд, прежде чем откроются двери.

Но именно тот момент надолго запомнился ей.

Она вошла не в тот лифт. Если бы Нэте выбрала лифт в противоположном конце отдела, то могла бы продолжать свою прежнюю жизнь. Она попала бы под защиту авторитетов Нёрребро.

Женщина покачала головой. Теперь все изменилось. С тех самых роковых секунд существование Нэте Росен было прервано. Она оказалась мертва, изгнана, уничтожена. Теперь она вновь стала Нэте Германсен. Девушка со Спрогё красноречиво заявила о своем воскрешении.

Со всеми вытекающими последствиями.

Спустя восемь недель после несчастного случая ее выписали из больницы, не устраивая особой сцены прощания, и в течение нескольких месяцев Нэте в одиночестве жила в Хавнгорде. Адвокаты работали не покладая рук, так как наследство было приличное; иногда им даже удавалось заметить сидящих в засаде по канавам или в кустарнике фотографов. Когда в автомобильной аварии разбиваются видные представители датского бизнеса, необходимо продавать эту новость на первые полосы – а что может способствовать успеху продаж больше, нежели изображение вдовы на костылях, убитой горем? Однако Нэте задернула шторы и предоставила обществу возможность неистовствовать без ее участия. Она прекрасно знала, что думают люди. Дамочка, проделавшая путь от исследовательской лаборатории до постели шефа, по их мнению, не заслуживала милости. Окружение в течение долгого времени пресмыкалось перед ней исключительно из-за ее богатого мужа, не из-за чего больше.

Это ощущалось до сих пор. Даже кое-кому из сиделок не удавалось скрывать презрение; впрочем, таких она быстро заменяла.

За долгие месяцы рассказы о роковой аварии Андреаса Росена обросли изрядным количеством слухов и свидетельств очевидцев. Стало раскрываться прошлое Нэте, и, когда ее повезли в полицейский участок в Марибо, провинциальные жители стояли у окон и улыбались. К этому моменту все в городке уже были в курсе, что жители дома, расположенного напротив места аварии, заметили какую-то потасовку в салоне автомобиля непосредственно перед тем, как машина проломила бурелом и полетела в воду.

Но Нэте не сдалась и не призналась в грехе ни обществу, ни высшей инстанции. Лишь самой себе.

Нет-нет, ее не смогли застать врасплох, ибо она давным-давно научилась держаться, даже если вокруг бушевала буря.

И ей удалось избежать неприятностей.

Она медленно разделась, стоя у окна с видом на озеро, и спокойно опустилась на стул перед зеркалом в спальне. Шрам внизу живота теперь, когда лобковые волосы сильно поредели, стал более заметен. Почти невидимая глазу узенькая бледно-лиловая полоска, обозначившая границу между счастьем и падением, между жизнью и смертью. Шрам, оставшийся после стерилизации.

Нэте принялась тереть свой бесплодный обвисший живот, стиснув зубы. Она терла его до тех пор, пока кожа не покрылась потом, ноги не задрожали, а дыхание не усилилось и мысли не смешались.

Всего четыре часа назад она сидела на собственной кухне, держа в руках каталог из универмага, и влюбилась в розовый джемпер с пятой страницы.

«Каталог „Весна 1987“», – дразнила надпись. «Модный вязаный узор», – гласил заголовок на одной из следующих страниц. Она посмотрела на это розовое чудо взглядом, чуть затуманенным кофейными парами, и подумала, что такой джемпер с фигурной вязкой в комплекте с блузкой от «Пинетта» с подплечниками немного приободрит ее перед вступлением в новую жизнь. Ибо, несмотря на то что горе огромно, впереди еще много лет жизни, и Нэте все-таки хочет их прожить.

Именно поэтому около двух часов назад женщина очутилась в лифте с новой покупкой и ощущала большую радость. Ровно один час пятьдесят девять минут назад лифт остановился на четвертом этаже и вошел высокий мужчина, встав настолько близко к ней, что она даже ощутила его запах. Он не удостоил ее взглядом, но зато Нэте посмотрела на него. Она рассматривала его, затаив дыхание и беспомощно вжавшись в угол, с горевшими от гнева щеками и надеялась, что он не обернется и не увидит ее лица в зеркале.

Он явно был доволен миром и самим собой. У него все в шоколаде, как говорится. И настоящее, и будущее, даже несмотря на его довольно преклонный возраст.

Подонок.

Один час пятьдесят восемь минут и сорок секунд назад он вышел на третьем этаже, оставив в лифте задыхающуюся Нэте со сжатыми от бессилия кулаками. Время для нее исчезло. Она так и каталась в лифте вверх-вниз, не реагируя на встревоженные вопросы посетителей универмага. Успокоить сердцебиение и собраться с мыслями ей было ох как непросто.

Когда Нэте оказалась на улице, пакета у нее не было. Кому понадобится розовый джемпер и блузка там, куда она собиралась отправиться?

И вот теперь женщина сидела на пятом этаже в своей квартире, обнаженная, с опозоренной жизнью и запятнанной душой, и размышляла, кому и каким образом ей мстить.

На мгновение Нэте улыбнулась. Возможно, это не она так несчастна, вдруг пришло ей в голову. Возможно, сама судьба позволила нечистому встретиться ей на пути в почти счастливый момент ее жизни.

Такие мысли проносились у нее в голове в первые часы после того, как Курт Вад в очередной раз вторгся в ее жизнь.

* * *

С приходом лета появлялся и кузен Таге. Несносный парень, с которым не могли справиться ни школа, ни улицы Аксена. «Слишком много мышц и слишком мало мозгов» – так говорил ее дядя, но Нэте любила, когда Таге приезжал. С ним было не скучно, долгие недели проносились, словно часы. Кормить кур она могла, но для всего остального была маловата. А Таге, кажется, нравилось пачкать пальцы в навозе, так что на это время свинарник и небольшой коровник становились его владениями. Только когда у них гостил Таге, она ложилась в постель, не ощущая боли в руках и ногах, и потому Нэте его любила.

Возможно, любила даже чересчур.

– Кто научил тебя этим глупостям? – ворчала учительница после школьных каникул.

Да, именно после летних каникул Нэте чаще всего попадало, ибо любимые слова Таге типа «трахаться», «дрючиться» и «ванька-встанька» казались слишком грубыми для чопорной учительницы.

Именно подобные слова да веснушчатая беспечность Таге подтолкнули на путь к Курту Ваду.

Ох, какие скользкие камешки…

* * *

Она поднялась с унитаза и принялась одеваться, а список тем временем уже формировался у нее в голове. От раздумий Нэте покраснела, у нее обозначились морщины на лбу.

Есть люди, которые не заслуживают права жить. Они смотрят только вперед и никогда не оглядываются. Она знала кое-кого из таких. Вопрос состоял лишь в том, как отомстить…

Нэте вышла в длинный коридор и направилась дальше – до самой последней комнаты, где стоял стол, унаследованный ею от отца.

Не менее тысячи раз она принимала за этим столом пищу, а рядом ел отец. Молчаливый, удрученный, уставший от жизни и от боли. Изредка он поднимал глаза и пытался улыбнуться ей, но даже это не придавало ему сил.

Если бы не дочь, он бы задолго до того, как все случилось, нашел себе веревку и повесился – настолько его замучили подагра, одиночество и пустота в мыслях.

Нэте погладила краешек старого стола, где всегда лежала его рука, а затем скользнула пальцами к середине, где с того самого дня, как она сюда переехала чуть менее двух лет назад, занял место коричневый конверт. Он был помят и истрепан от бесчисленного количества открываний и просмотров содержащихся в нем документов.

«Фрекен Нэте Германсен, лаборант, Технический колледж Орхуса, Хальмстадгэде, Орхус-Норд», – было написано на конверте. В почтовом отделении красным цветом подписали номер дома и индекс. Она не уставала благодарить за это служащих почты.

Женщина осторожно провела пальцем по марке и штампу с датой. Минуло почти семнадцать лет с тех пор, как оно упало в ее почтовый ящик. Целую жизнь назад.

Затем она открыла конверт, вынула и расправила письмо.

Дорогая Нэте,

помню, как ты с улыбкой махала нам на прощание из поезда на станции в Бредебро. Это было довольно сложно, но мне все-таки удалось приподнять завесу над всем, что происходило с тобой впоследствии.

Знай – все, что мне теперь известно о твоей жизни за минувшие шесть лет, порадовало меня настолько искренне, что я даже не могу описать это.

Теперь-то ты поняла, что ты нормальная, правда? Что с любыми сложностями можно справиться и что для тебя тоже есть место в мире. Да и какое! Я так горжусь тобой, милая Нэте! Аттестат с лучшими оценками. В Техническом колледже Обенро ты стала лучшей в классе подготовки лаборантов и вот теперь скоро получишь специальность лаборанта биологического направления в Орхусе – просто великолепно! Наверное, ты ума не приложишь, откуда мне все это известно. Сообщу забавную новость: АО «Интерлаб», компания, где ты работаешь с 1 января, была основана моим старым другом Кристофером Хале. Больше того, его сын Даниэль – мой крестник, так что мы регулярно видимся; последний раз встречались в первое воскресенье Адвента^[6], на наших ежегодных семейных посиделках, посвященных вырезанию рождественских сердец и лепке хвороста.

Я поинтересовался у своего друга, чем он занимался в последнее время, и, представь, он только что пересмотрел невероятное количество заявок и показал мне ту, что выбрал. Да-да, можешь себе вообразить, с каким удивлением я обнаружил на ней твое имя. И прости бестактность, но я прочитал эту заявку с изложением твоего жизненного пути. И признаюсь честно, проронил слезу радости. Ну вот, Нэте, не смейся над старческой сентиментальностью, но просто знай, что мы с Марианной невероятно рады за тебя. Ты с уверенностью можешь выпрямить спину и прокричать всему миру ту короткую фразу, какую мы разучили вместе много лет назад: «Я совершенно нормальная!»

ПОМНИ об этом, девочка моя!

Мы желаем тебе удачи и счастья в твоем дальнейшем продвижении по жизни.

Искренне твои,

Марианна и Эрик Ханстхольм

Бредебро, 14 декабря 1970 года

Она трижды перечитала письмо и все три раза уделила особое внимание словам: «Теперь-то ты поняла, что ты нормальная».

– Я нормальная! – громко произнесла она после, представив себе смешливое лицо Эрика Ханстхольма.

Впервые она услышала эти слова в двадцать четыре года, а теперь ей пятьдесят. Столько лет прошло! Надо было созвониться с ним в свое время.

Нэте глубоко вздохнула, наклонила голову и вгляделась в наклонный почерк, прописные буквы и небольшие кляксы, которые оставляла ручка, когда он делал паузы в письме.

Затем вынула из конверта другую бумагу и какое-то время рассматривала ее со слезами на глазах. С тех пор она получила множество дипломов и прошла немало экзаменов, но этот был самым первым и самым главным в ее жизни. Его сделал Эрик Ханстхольм, спасибо ему!

«ДИПЛОМ», – гласил заголовок, написанный аккуратными печатными буквами, а ниже в четыре строчки на весь лист: «Того, кто в состоянии прочитать это, нельзя назвать неграмотным».

Вот и все содержание бумаги.

Нэте вытерла глаза и сжала губы. Как бездумно и эгоистично, что она так с ним и не связалась… Как бы сложилась ее жизнь, если бы не он и не его жена Марианна? А теперь уже слишком поздно. «Смерть после продолжительной болезни», – гласил некролог трехлетней давности.

«После продолжительной болезни», что бы это ни значило.

Она писала Марианне Ханстхольм, чтобы выразить соболезнование, но письма вернулись обратно. Возможно, ее тоже уже нет на свете, подумала тогда Нэте. И кто же теперь остался среди ее знакомых, помимо тех, кто разрушил ей жизнь?

Никого.

Нэте сложила письмо и диплом и сунула обратно в конверт. Затем подошла к подоконнику, взяла оловянную тарелку и опустила на нее коричневый конверт.

Когда она подожгла его и дым волнами заструился к оштукатуренному потолку, она впервые после аварии избавилась от чувства стыда.

Подождав, пока погаснут угольки, Нэте перетерла их в порошок. Отнесла тарелку к подоконнику в гостиную, на какое-то мгновение замерла перед растением с липкими волосками. Теперь оно пахло не так резко.

Затем высыпала пепел в цветочный горшок и повернулась к бюро.

На верхней полке этого занятного предмета интерьера лежала стопка конвертов с прилагающимися к ним листами разноцветной писчей бумаги. Разновидность подарков для хозяйки, столь же неизбежных, сколь неизбежны ароматические свечи. Она отсчитала шесть конвертов, после чего устроилась за письменным столом и написала на каждом по имени.

Курт Вад, Рита Нильсен, Гитта Чарльз, Таге Германсен, Вигго Могенсен и Филип Нёрвиг.

По одному имени на каждый из периодов, когда жизнь ее устремлялась в ложном направлении.

Будучи написанными, эти имена совсем не казались какими-то значительными. Они словно были ее подчиненными – людьми, которых можно стереть из своей жизни единственным росчерком пера. Однако в реальности дело обстояло совершенно не так. Имена эти абсолютно не были пустым звуком. И суть заключалась в первую очередь в том, что эти люди, если они еще живы, разгуливают на свободе точно так же, как Курт Вад. Даже если не углубляться в ее прошлое и всю ту мерзость, какую они сотворили с ее жизнью.