Отвечая Мызе, в дальних, почти совсем срезанных кустах, над болотистым берегом, перекрывая гомон чужих солдат неподалеку и редкие автоматные очереди из-за реки, хлопнуло пустым погремушечным «пымм-мм» и последняя ракета из «Метиса», подброшенная зарядом, рванула к нацистскому танку, раскручиваясь на спиральной седой струе дыма.
Вихревой полет оперенной смерти наблюдал, наверное, экипаж застрявшего танка, пехота, бродившая вокруг своей машины в тумане дымзавесы, штаб группы и команда не до конца расправившейся с ракетчиком-капитаном азовской БМП с противоположного берега.
Зорину, сознание которого после промедола совершенно прояснилось, и голова будто остекленела, показалось, что ракета летит не быстрее брошенной палки, и что танк успеет починить гусеницу и уехать с места, и тогда – все напрасно… Когда же огненная шпага прожгла бортовой экран танка вместе с полыхнувшей камуфляжной сеткой и распустилась оранжевым вытянутым бутоном над подброшенными вверх крышками башенных люков и над речным руслом раскатился грохот взрыва – Виктор облегченно вздохнул и помахал рукой едва видимой на том берегу желтой в разводах азовской БМП, передавая свой последний привет. Он откатился в сторону от станины ПТУРа с пустым тубусом, немного прополз на локтях к реке, чтоб не видеть свою оторванную ногу с вывернутой стопой в блестящем влагой ботинке, валяющуюся неподалеку в раскисшей борозде, лег на спину, глядел в серое небо, искал ту самую птицу, которая своим настырным полетом к зениту заставила его немного еще пожить.
Т-80 с белой буквой выскочил на речной берег из-за бугра на полном газу, без остановки выстрелил на ходу через реку по чужой бронемашине, снаряд умчался с перелетом в затрещавший лесной бурелом, БМП, не рассчитывая удержать натиск танка, пошла на скорости на разворот, подставляя борта и корму, стремясь нырнуть за опушку перелеска, в разные стороны с берега рассыпаясь, побежали солдаты.
– Коробка!! Мишаня, «Джавелин» там, назад!! – орал в рацию Савельев, выбежав уже вместе с Мызой и Константином к реке, мимо горящего вражеского танка, мимо вопящих чужих раненых, но наши танкисты будто не слыхали – прибавив оборотов воющей турбине, с разгону мчались по понтонам через реку, поднимая вихри коричневой стылой воды. Остановить летящий вперед в атакующем порыве экипаж было уже нельзя, танкисты поливали из курсового пулемета замешкавшихся азовцев, у самого леса настигли БМП и ударом многотонного тела своего танка свалили в обрывистый овраг, так, что плоская башенка ушла в жижу, подмяв ажурную хищную пушку.
Савельева обогнал СОБРовец Костя с открытым ртом, короткими очередями, нелепо, из-под мышки поливающий кусты на том берегу, бухал ногами по воде, поднимая веера брызг, следом хрипящий Мыза бежал, разъезжаясь на мокром понтоне ногами, аккуратно добавлял пуль в шевелящиеся колтуны ивы. Георгий помедлил на своем, высоком берегу, выбравшись из клубов чадного дыма, на пригорке уселся на задницу, пристроив цевье винтовки в сгибе локтя, торопясь, искал в оптику вражьих ПТУРщиков. Они там, ждут Аронова, ждут наш геройский свистящий танк, у них граммофонная труба «Джавелина» и один шанс. Но им просто – выстрелил и забыл, не то, что давеча Зорину – сопровождать ракету «Метиса» до самой цели, глядя в заляпанный визир, подкручивая маховики наводки. А может, не успели нациков еще научить паны и пендосы, и они не смогут нажать нужную кнопку, сбегут, и поживет еще наш экипаж?
Ничего подобного, успели обучить, и никуда не сбежали – недаром на шевронах у них свастика, им назад нельзя, СС ведь тоже в плен не особо сдавались. Далеко, однако, убежали – метров сто от переправы, вверх по течению, копошатся, но одному пришлось встать – труба ракетомета на плече, примеряется в борт разделавшемуся с БМП русскому танку.
Опять, скажешь, мое сердце, нельзя мне этого? Молод он, или стар, наемник или селянин, на своей земле стоящий и метящийся во вражий ему танк, есть ли разница? Никогда не наступит эра милосердия, обманывал старик-еврей Жеглова в коммунальной квартире. После той адской бойни Второй мировой все оружие мира надлежало перековать на могильные кресты про запас и сложить из них монумент для напоминания потомкам, однако – нет… Люди станут убивать себе подобных, насколько им хватит сил. Ну, и ты человек, Георгий, стало быть – стреляй в гранатометчика, он хочет испепелить твоих друзей. Савельев выцелил оператора подмышку, на выдохе, не затягивая, плавно выбрал спуск, зная, что попал еще до того, как увидел неловко упавшего набок солдата с громоздкой ракетной трубой.
Понтоны потихоньку всплывали обратно, подтопленные весом танка, который разобравшись с противниками, на миг остановился в низине на правом берегу, в командирском люке показалась фигурка в ушастом шлемофоне, махала рукой бегущему через реку Георгию. Мыза и Костя уже были рядом с остывающей многотонной братской «восьмидесяткой», там, где недавно еще кучковались для атаки фашисты, теперь рассеянные, раненые, уничтоженные. В рацию шипело, сержант Миша вызывал Савельева:
– Жора, прием… Остановись, прикрой с нашего берега. Я ребят на броню посажу, прокатимся до дороги, где вчера СОБРа колонну они размолотили, поглядим, далеко ли убежали гады. Полчаса займет, край…
– Понял, – Савельев остановился на мосту посреди реки, с трудом переводя дух в гудящей груди, – В бой не вступайте! Приказ…
Он потихоньку вернулся назад, поднялся на взгорок, обернулся, чтобы как раз успеть заметить – Т-80 взбирается на холмик, переваливает бугор с поворотом, уходя на шоссе, на запад. На секунду крошечные фигурки на броне подняли в приветствии руки, помахали ему и исчезли на фоне серого горизонта, будто никогда их в этом мире и не было.
К обеду день надумал погаснуть. Савельев только успел добраться до уничтоженной позиции капитана, прикрыл ветками его уже коченеющее тело, как тучи совершенно затянули сырое небо, прогнали прочь всякую робкую надежду и разродились совершенно настоящим, стылым ливнем. Чтобы Георгию не казалось, что это вот – в дополнение к мертвому Зорину со строгим грязным лицом – и все гадости на сегодня, ожила рация и спокойным голосом сержанта-танкиста Михаила сообщила:
– Командир, прием… На трассе вижу колонну техники. Идут к переправе. Коробок наблюдаю пять, транспорт, БМП. Остаюсь в лесополосе, прикрою отход… Как понял, прием? Задержу недолго, уводи детей, командир. Пацаны остались со мной. Ответь…
– Двигаюсь к вам, понял!
Савельев в который раз припустил мелкой рысью по раскисшему берегу, между делом слушая нарастающий грохот своего сердца изнутри в ребра, рация снова настойчиво шипела, теперь прерывающимся Мызиным сипом:
– Жора, Жора-а-а, прием, братик… Ты детей уведи, бегите, ну-у-у?.. Ради моих, ради ихней мамки. Успее-е-ем ищо с тобой гадов пострелять, уходи, лады? Прием, старый… Ну-у-у, договорились!..
Бой разгорелся за лесом, на трассе на правом берегу Северского Донца, рос, ширился разрывами, еле слышными пулеметными трелями, там, за голыми березовыми вершинами, разматываясь, поднимался черный дым. Кто-то уже горел, но бахали танковые орудия вразнобой и на все лады, значит, еще сражается заблудившийся танк 47-й дивизии …
Проснувшись, устав ждать победы от бестолковых машин и пехоты, заворчали недовольные гаубицы, выдохнули шуршащим дыханием, харкнули свистящими на излете из глубины дождевых туч фугасами по обновленным координатам. Разрывы подняли оба берега на дыбы, земляные вулканы вырастали неумолимо ползущей вперед полосой сплошного ада, лупили комьями по спине и затылку бегущего к привязанным уже близко с подступающей смертью, пленным азовцам, Савельева. Все бы ничего, но откуда-то вступила в истребительную музыкальную партию батарея «Градов», пославшая визжащий первый залп прямо в обнажившую илистое дно, изумленную, выплеснутую на берега реку. Пощады больше не будет. Надоела фашистам эта комедия – накрывают ракетами, чтоб места живого тут не осталось.
Савельев приметил березку, где с ночи привязал пленных азовцев, свернул к ним, припоминая, что до норки детей, вырытой в склоне оврага, еще километр ходу.
– Федор, давай руки, освобожу! Ну, быстрее, накрывают, видишь, ракетами лупят. И ты, малой, давай живо! Побежите вперед меня, без глупостей только. Выведу вас из-под огня!
Георгий, стоя на промокших коленях рядом с втянувшим голову в плечи пожилым, тянулся к его связанным кистям, запоздало замечая в выцветших глазах с красными веками сожаление, понимая, что руки пленного только для виду обмотаны уже размочаленными веревками. Адский огневой вал продолжал размалывать пропитанную ливнем, готовую к уничтожению реальность, но Савельеву казалось, что полет снарядов на секунду замер, болванки остановили вращение и повисли в воздухе, мир затих, превращаясь в последний черно-белый фотоснимок. Узкое лезвие кинжала он почувствовал, когда игольный кончик, пройдя насквозь почку и диафрагму, продырявил легкое, на обратном пути выпуская воздух из грудной клетки под замызганное термобелье.
– Для чого, Кирило? – щурясь, спросил пожилой, принимая на расставленные руки оседающего Савельева, – Бег бы так…
– Вин ворог, дядько, – крикнул в ответ молодой азовец, пружинисто вскакивая на ноги, и убирая тонкое лезвие во вшитые в брючину ножны. Он подхватил винтовку Савельева, пригибаясь, побежал к реке, с полдороги остановился, гаркнул: – Ти йдешь, старий?! Кинь орка, нехай подыхае, – не дожидаясь ответа, махнул рукой, исчез за крутой береговой насыпью.
Симфония преисподней достигала апогея, гаубичные залпы стали беспрерывными, добавляли глубины и баса, но основную партию вели реактивные ракеты «Градов», выворачивающие тонкую материю бытия наизнанку, грубо, так что она трещала по швам. Старый азовец бережно подтянул Савельева под мышки повыше, пристроил рядом с собой спиной к стволу березы, аккуратно стирал ему рукавом кровавую пену с сухого, в черной щетине, приоткрытого рта. Савельеву становилось все труднее дышать, каждая новая порция влажного, весеннего воздуха с новой силой разрывала грудь, подпирала колотящееся, толчками выдавливающее кровь ему в рот сердце. Он пытался сказать Федору про детей, укрытых в овраге неподалеку, про наступающую колонну его соотечественников, запутанных чужими свастиками, просить его, чтоб увел этих малышей подальше и спрятал – ради милосердия, ради жизни, но слова не шли, лишь бились в голове бабочками, быстро теряющими силу.
– Ну, ты полежи, хлопец, отдохни маленько, – уговаривал его, закрывая лицо от летящих комочков поднятой взрывами земли, старик-азовец, – Куды нам с тобой ныне спешить? На-ко вот, смочи губы, вода с неба льет, – и он поил Георгия со своей заскорузлой, сложенной лодочкой, ладони дождевыми невесомыми каплями.
Внезапно, канонада оборвалась, рассыпавшись умолкающими, скачущими по полу изорванными бусами, будто стертая с просветлевшего неба парой стремительных птиц, павших сверху из-за облаков, с нарастающим свистом промчавшихся туда, куда ушел в последний заслон танк с буквой «зет», вместе с командиром Михаилом, толстым застенчивым мехводом Серегой, обстоятельным наводчиком Романом, ушел, увозя на броне веселого СОБРа Костю и изуродованного ненавистью слесаря с Луганщины Николая с позывным Мыза.
Савельев отчетливо вдруг понял, что он снова юн, он в доме своего детства, живы его родные, живы эти пацаны, ушедшие недавно в безнадежный бой, и даже капитан, укрытый им ветками на речном берегу неподалеку, тоже жив и не искалечен. Сквозь прикрытые веки ему чудилось, что через тучи пробилось солнце, теперь сияет ярко, и в небе, не умолкая, свистят стрижи, несутся быстрее ветра и где-то далеко звучат торжественные радостные трубы. Ему хотелось сказать это хотя бы старому Федору, баюкающему его на руках, но губы не говорили – только чуть шевелились, синея, приподнимая углы последней улыбкой.
– То не птицы, паря, – закрывая Савельеву глаза, щурился на проясневшее небо Федор, – То ангелы тебе явились, точно дело. Ну, спи, устал видать. А по мне – так тьма накрывает нас всех. Саранчу несет из Преисподней, и не будет тут ни правых, ни виноватых – все сгинут. Одна надежда – помилует нас Боженька, да и спасет. Вон ведь – небо-то – светится…
Солнце, действительно, сияло невероятно ярко мартовским славянским полднем. Штурмовики сделали круг над рассеянной колонной наступавшей с запада техники, прошли низко над дымами горящего железа, взмыли вверх, освобождая воздух плывущей позади гудящей вертолетной туче, следом за которой по земле полз металлический безжалостный змей.