Я с опаской полез в рюкзак. Что за ерунда? Бог, пьющий дешёвый коньяк? Или всё-таки тоже склеивший ласты удивительный Мастер Лукьянов решил меня гениально разыграть?
Кем бы он ни был, мой собеседник смачно выпил грамм сто из горла и протянул бутылку мне. Я хлебнул, и тут меня осенило:
– А знаешь что, Господи? У меня есть предложение. Ты наверное замечал, как я люблю эту землю, странствовать по ней, храмы Твои смотреть. Вот и преврати меня в белого журавля. Буду летать из конца в конец и всей этой красотой любоваться. По-моему, достаточно скромное желание, как ты считаешь?
После коньяка Вседержитель ещё и закурил, что вполне вязалось с Андрюхиным образом.
– Кстати, твоя любовь к Руси и то, что тебе Мои дома нравится изучать, – одно из смягчающих обстоятельств. В целом, предложение хорошее. Но не получится. Видишь ли, после смерти превратиться в журавля – большая честь. Это ещё надо заслужить.
– А как?
– Очень сложно. Это надо рубиться одному с сотней батыров под стенами Козельска. Или защищать Лавру от литвинов и поляков, понимая, что помощь ниоткуда не придёт. Или повести от ручья Стонец последний эскадрон кирасир против двух драгунских бригад. Или под Ржевом поднять всё, что осталось от роты, в третью за день фронтальную атаку.
– Но я же тоже воевал, Господи… – тихо сказал я, а сам в душе порадовался за Михаэля-Андреаса, нашего самого скромного, самого недооценённого и самого оболганного полководца. Значит, он летает над Русью журавлём, ведь это же он повёл кирасир от ручья Стонец.
Бог с раздражением отбросил окурок:
– Себя-то самого не смеши! Войну нашёл. Всем известно, со времён Печорина все лишние люди, герои нашего времени, всегда воевали на Кавказе. Не, не пойдёт, – Он забрал у меня бутылку, выпил ещё и надолго задумался. Мне даже стало Его жаль:
– Да не переживай ты так! Отправляй меня спокойно в эту свою Зону размышлений. Знаешь, по сравнению с моей жизнью, мне там будет хорошо, спокойно и комфортно.
– Нет. Туда ты не поедешь. Мой косяк – Мне и отвечать. Это же Я тебе устроил такую жизнь, в сравнении с которой хорошо, спокойно и комфортно даже в Зоне размышлений. А ведь так здорово всё начиналось! Ребёнок ты был такой добрый и способный…
Вседержитель выпил ещё коньяка и закурил.
– О! Эврика! Нашёл! – закричал Он, я аж встрепенулся от неожиданности. – Знаю, что с тобой делать! А отправлю-ка я тебя в лето 1983 года.
Мать растила меня одна, и каждое лето снимала дачу в деревне Новоалександрово неподалёку от яхт-клуба ДСО «Труд», где она когда-то занималась парусным спортом. Тогда это было совершенно дикое место на полуострове, вдающемся в Клязьминское водохранилище. Когда лето выдавалось тёплым, из воды можно было не вылезать, тем более что была она чистой-чистой, почти питьевой. Но главным было не это. К югу от деревни, через поле, на котором растили кукурузу, начинался волшебный лес, тянувшийся на много километров. Тогда он казался мне огромной и бескрайней страной. Был он на удивление разнообразным, чего там только не было. И ручьи, и болота, и сосновые боры, и дубовые рощи, и березняки, и еловый бурелом, и огромные лесные поляны. Зверей в этом лесу было видимо-невидимо. Ни разу не случалось, чтобы я не встретил лося, или стадо косуль, или семейку кабанов. Лисы приходили в деревню воровать кур, и им приходилось делить сферы влияния с хорьками. Зайцы разоряли огороды, а ежи и белки встречались на каждом шагу. Грибы в этом лесу росли с конца мая и до самого снега в немыслимых количествах. Нежити я там никогда не встречал, но мне всегда казалось, что должна быть у этого леса хозяйка, добрая волшебница, заботящаяся и присматривающая за всем этим великолепием.
Ребёнком я рос нелюдимым, со сверстниками общался мало, зато много читал и целыми днями пропадал в своём волшебном лесу. Я наблюдал за его жизнью и сам становился его частью.
Этого леса давно нет в живых. Находился он всего в одиннадцати километрах от МКАДа. И в середине 90-х тупенькие, но хваткие, недолюди, растащившие свою Родину, которая тогда извивалась в предсмертных конвульсиях, и обобравшие до нитки ближнего своего, вырубили его под чистую и понастроили дорогих коттеджей. Особняки протянулись от посёлка Северный до села Троицкое. Теперь никакой природы там нет, только метастазы раковой опухоли Москвы.
Тем временем Всемогущий реально радовался столь удачно найденному решению:
– Отправлю тебя в лето 1983-го, и будешь ты целыми днями купаться в водохранилище, читать свои книги и бродить по волшебному лесу, к которому ты относишься, как к самому дорогому тебе человеку. В семь пятнадцать будешь встречать автобус, на котором с работы будет возвращаться мать. И никто там тебя не обидит. Ты будешь думать, что впереди долгая, интересная и счастливая жизнь. А вся боль, которой у тебя в жизни действительно было многовато (мой косяк, признаю), пройдёт и забудется. И, знаешь, что Я ещё для тебя сделаю?
– Бесконечен Ты, Господи, в милосердии Своём.
– Помнишь, пять лет назад под Микулиным в глухом лесу ты встретил колдунью, которая живёт там с XIV века?
– Помню, Господи, такие встречи не забываются.
– Она – нежить, конечно, но зла, отродясь, никому не делала и очень любит свой дремучий лес и всех живущих в нём зверюшек. Ты ей понравился тогда. Кстати, она ведь может превращаться не только в столетнюю старуху и в двадцатилетнюю девицу. Придётся Мне с ней договориться: пусть превращается в тринадцатилетнюю девчонку, перебирается хотя бы на время в твой волшебный лес и дружит с тобой.
Я взял у Бога бутылку, отхлебнул, набрался наглости и обнял его за плечо:
– Не по заслугам мне всё это, Господи. Не знаю даже, как Тебя благодарить за великое милосердие Твоё.
– Давай-ка без этих голубых пасторалей, – опасливо сказал Спаситель, окончательно напомнив мне Андрюху Лукьянова. – О! И самое главное забыл! Там в этом лете 1983-го с тобой будут все твои коты, которых ты так любил.
– И Кусь-Кусечка?
– И он, когда придёт его время.
Тут уж я не выдержал и заплакал:
– Спасибо тебе, Господи!
– Ладно, чего уж там. Я ведь тоже виноват перед тобой. Как ты там Меня называл? Сценарист хромой судьбы?
– Я тебя ни в чём не виню, Господи. Это была моя жизнь, и я её прожил.
– Ну, тогда вот тебе билет на автобус, – Он протянул мне самый обычный автобусный билет. – Давай на посошок, и попрощаемся.
Мы допили коньяк.
– Прости меня, Господи!
– Я тебя давно простил, – Вседержитель пожал мне руку и…
……….
…И я снова оказался в здании автовокзала. В руке у меня был билет на автобус. Пунктом назначения значилась деревня Новоалександрово. Время обозначено не было, насколько я мог понять, время здесь вообще не существовало. А маршрут был всё тот же, что и во времена моего детства, – тридцать третий. Только шёл он теперь не от платформы «Долгопрудный», а с этого автовокзала, на котором все мы рано или поздно оказываемся.
Пока я рассматривал билет, ко мне подошёл Михаил Архангел, и тоже на него посмотрел.
– Отличный маршрут, браток. Хорошо, что всё так сложилось. Я за тебя переживал.
– Спасибо на добром слове, – ответил я. – А не подскажешь, брат, где перрон, с которого идёт тридцать третий?
– А ты выходи из автовокзала налево и всё иди и иди. Там увидишь.
– Ещё раз спасибо. Ну, бывай, – и я маршевым шагом зашагал к выходу.
Над переполненным перроном до Зоны размышлений небо бороздили лиловые тучи, постоянно сверкали молнии, и лил проливной дождь. Но стоило пройти метров двадцать в указанном охранником направлении, как надо мной разлилась чистая и прозрачная синева, едва покрытая белыми пушистыми облачками и залитая золотым солнечным светом. Я проходил мимо отведённого для курения места и решил остановиться. А вдруг там курить уже нельзя?
Не успел я закурить, как ко мне подошёл высокий, статный и солидный мужчина со слегка полноватым лицом и аккуратной комсомольской причёской. Мужики с такой внешностью обычно нравятся бабам до безумия. Он поздоровался со мной:
– Здравствуй, Юр! Ты узнаёшь меня?
– Как не узнать, Сергей Андреевич. Искренне сочувствую, что Вы тоже здесь оказались.
Это был третий по счёту из тех, кого я застал, начальник отдела «Ховрино», где я начинал службу. Перед ним отделом руководил старый заслуженный опер, просто хороший человек и большой друг Алика Гумматова, Михаил Сергеевич. Потом Михаила Сергеевича буквально снесло, чтобы получить его должность, юное дарование, столь неудачно столкнувшееся со мной на бежецкой делюге. А когда любезнейший мой Роберт Иванович оставил наш отдел, чтобы занять должность начальника окружного уголовного розыска, пришёл Сергей Андреевич.
Был он персонажем сугубо положительным и должности своей вполне соответствовал, несмотря на относительную молодость. В своё время он получил очень хорошее гуманитарное образование, но работать по нему не стал, а пошёл по комсомольской линии. И наверняка вырос бы из него крупный комсомольский вожак, да грянули 90-е, и это стало неактуально. И пошёл тогда Сергей Андреевич работать в милицию, причём в милицию общественной безопасности, чтобы быть поближе к народу. Учился новому он исключительно быстро и уже спустя несколько лет стал молодым и подающим большие надежды руководителем.
У Сергея Андреевича был хороший вкус и чувство меры, человеком он был вежливым, обходительным и уравновешенным. Возможно, именно поэтому он и недолюбливал сотрудников криминальной милиции, где работали одни сплошь неврастеники.
К судьбоносным коллизиям, происходившим в стране и поставившим с ног на голову миллионы жизней, в том числе и его собственную, Сергей Андреевич относился спокойно. Он был реалистом и принимал действительность, как она есть. Не из тех он был людей, что с голыми руками бросаются под танки.
Став начальником отдела, он вполне сносно организовал работу. Ну, разве что был небольшой перекос в предпочтении участковым инспекторам в сравнении с сотрудниками уголовного розыска. Но и тут нового начальника можно было понять: участковыми работали солидные люди, смотрящие на жизнь трезво и без иллюзий, а в уголовном розыске – пьяницы, психопаты и идеалисты.
И сам Сергей Андреевич смотрел на жизнь трезво и без иллюзий. У него были две дочери, одна из которых была обездвиженным инвалидом. И он прекрасно понимал, что мы живём в такую эпоху, когда никто, кроме него, о его дочерях не позаботится, и никто им не даст ничего, если он им ничего не даст. В это же время на территории отдела проживало весьма значительное количество спившихся и деградировавших людей, у которых не было ни близких, ни дальних родственников. В случае исчезновения этих деградантов, кому должны были достаться принадлежащие им квартиры? Государству, вовсе не собиравшемуся заботиться о дочерях нашего нового шефа? Но это же несправедливо! А с любой несправедливостью Сергей Андреевич привык бороться ещё со времён своей бурной комсомольской молодости.
И вот теперь этот человек стоял рядом со мной на площадке для курения небесного автовокзала. Сергей Андреевич был не из тех людей, что любят рассусоливать, его и ценило руководство за то, что он был человеком дела. К делу он сразу и перешёл:
– Я краем уха слышал, Юр, что ты получил билет в лето 1983-го в какую-то деревню Новоалександрово?
– Точно так, Сергей Андреевич. А Вас куда определили?
– Меня – как народ, как всех нормальных людей, в Зону размышлений.
– Что ж, сочувствую, – ответил я с некоторым сожалением. По моим представлениям для таких, как Сергей Андреевич, была создана Зона размышлений особого режима.
– Да нет, дружочек, это я тебе сочувствую. Видно, как был ты дураком-идеалистом, так и остался.
– Ну, не вижу в этом ничего плохого. А всё же, позвольте узнать, в чём причина-то сочувствия?
– Да ты пойми, – начал Сергей Андреевич немножко распаляясь, как и подобает настоящему комсомольскому вожаку, – здесь уже нет ничего, ни времени, ни событий. Так?
– Возможно.
– И всё, что у нас осталось, – это наша жизнь, какая бы она ни была, праведная ли, не праведная, всё равно.
– И что?
– А то. Поедешь ты в своё Новоалександрово, будешь с утра до вечера книжки читать и бродить по этому своему лесу. И очень скоро забудешь всё то, что было у тебя в земной жизни. И поступки свои забудешь. Кстати, а кто они такие, чтобы судить наши поступки и определять, что правильно, а что нет? Ты согласен со мной?
– Нет, Сергей Андреевич, не согласен.
– Ну и чёрт с тобой! Ты же очень быстро превратишься в ничто, в тринадцатилетнего ребёнка, в часть этого леса. И как будто не было тебя никогда, не было всей твоей жизни. А я буду каждый день с девяти утра до пяти дня наблюдать свою жизнь и навсегда останусь самим собой.
– Издалека заходите, Сергей Андреевич. Короче, к теме.
Ты никогда не замечал, любезный читатель, что люди, способные кого угодно перехитрить, иногда выглядят смешно?
– Я в своё время был несколько виноват перед тобой. Так вот, Юр, я готов исправить эту несправедливость. Давай мне свой билет, а сам, так уж и быть, можешь воспользоваться моим.
Я просто охренел от такой наглости. Но драться здесь было бы совсем неприлично, тем боле доставать Лёхину выкидуху, хоть и очень хотелось. Поэтому я постарался ответить как можно спокойней:
– А мне не нужно вспоминать свою жизнь. Во-первых, если я стану её вспоминать, вряд ли я стану добрее…А во-вторых, зачем мне это надо? Что у меня выстрадано? Ненависть? Гадливость? Неприятие? Нет, дружище, паршиво ты в людях разбираешься, если хотел меня так по-детски развести. Отвали-ка ты, а то могу огорчить до невозможности.
Видимо, последняя фраза была сказана убедительно – Сергея Андреевича как ветром сдуло. Чтобы успокоиться, я ещё раз закурил.
Я быстро отошёл и направился дальше искать свой перрон. Показалось, что я шёл бесконечно долго. Наконец, я увидел табличку «Деревня Новоалександрово». Не успел я подойти, как подъехал старенький ПАЗик, точно такой, как ходил туда из Долгопрудного. Я в нерешительности остановился.
– Ну, смелее, каторжанин! У тебя сегодня персональный водитель, – раздался с шофёрского сидения голос Лёхи Адвоката.
Я улыбнулся, радостно шагнул в автобус и …
ГЛАВА 20. ИСХОД.
…И открыл глаза. Я лежал в своей комнате на своей кровати. Протянув руку, я нашёл на обычном месте мобильный и посмотрел на часы. Десять сорок пять, суббота, 15-е мая. Боли не было никакой, что нисколько меня не удивило: после приступов она всегда исчезала, как змея, притаившаяся за камнем. Я вытащил из пачки сигарету и вышел на балкон. Солнце стояло уже высоко. Весна подумала, подумала и решила сразу после октябрьских дождей уступить место лету. От порядком промокшей земли поднимался расцвеченный лучами пар. Всё было, как обычно. Прямо под моим балконом начиналась долгая череда хрущёвских пятиэтажек, в двух километрах справа высились коробки «абэвэгэдэйки», а за ними торчала полоска Измайловского лесопарка.
Я вдыхал табачный дым и пытался понять, что же со мной произошло. Можно всё начать сначала, но ничего нельзя вернуть. Да и зачем? Всё приключившееся со мной было настолько осязаемым, зримым, а, главное, логичным и закономерным… Я никак не мог смириться, что вернулся обратно в свою жизнь, для меня она осталась в далёком прошлом. Все эти жалкие попытки заработать, ожидания Конца Света, не сложившаяся семейная жизнь, замысловатые повороты хромой судьбы… Словом, всё было уже позади. И – на тебе опять! Да, с этим «трамадолом» надо быть поаккуратнее. Любую боль можно перенести, а вот ещё одно такое пробуждение я точно не переживу.
Ну, раз уж жизнь продолжается, я поплёлся на кухню пить кофе. Ланка уже покормила Тимошку и священнодействовала над приготовлением обеда.
– Привет!
– Привет. Ты чего ворочался до четырёх утра, мне спать не давал?
Я жене никогда не рассказываю про свои болячки. Человеческой жалости от неё всё равно не получишь. Такое поколение. Им вдалбливали в голову, что жалость – это позорно и недостойно, что нельзя жаловаться и нельзя жалеть. В такие уж безжалостные времена это поколение выросло.
– Да что-то не спалось, – ответил я уклончиво и стал готовить кофе.
– А это что? – Ланка указала на открытую упаковку «трамадола».
– Это такое сильное обезболивающее, «трамадол» называется.
– Как это называется, я знаю, – ответила Ланка. – Коньяк тебе уже не катит, ты решил на наркоту подсесть?
– Да, милая. Будешь ты у меня, как Марина Влади.
– Да я уже пятнадцать лет, как Марина Влади. Только ты-то у меня – ни разу не Высоцкий.
После сегодняшних снов грань реальности была зыбка, как никогда. И меньше всего мне хотелось утренней перебранки. Вообще, утренние перебранки с женой мне всегда напоминали суточную норму расходования боеприпасов во время окопной войны.
– А знаешь что, Ланусь? Смотри, какая погода установилась! Давай-ка быстро соберёмся, возьмём Тимоху и пойдём, сходим на наш круг в Лосином острове.
– Идея неплохая. Но мне надо приготовить обед. Собираться я быстро не могу, мне нужно время. К тому же, я не люблю яркое солнце, ты знаешь. Давай пойдём часов в шесть?
Ланка действительно не любит яркий свет. Гулять она любит вечером, желательно, чтобы уже стемнело. Я же, наоборот, люблю утро и разгар дня и солнце обожаю. Закат смотрю с удовольствием, а вот вечерние променажи – не моё.
– Тимоха! – позвал я. – Иди сюда. Отшлёпай маму по её красивой попе и заставь её собираться. Я хочу, чтобы мы все вместе пошли в Лосиный остров.
– Шлёпай её сам, – откликнулся Тимоха из своей комнаты. – Я в «Майнкрафт» играю и гулять сейчас идти не хочу, тем более в Лосиный остров.
– Понятно, – констатировал я.
Пожалуй, мне лучше прогуляться одному. Раз уж приключившееся со мной ночью было сном, а Конец Света, широко афишированный Великим Орденом Могущественных Колдунов Министерства сельского хозяйства Российской Федерации, отменяется, надо как следует поразмыслить и немного разобраться в бардаке, царящем у меня в голове.
Я выпил кофе, по-военному быстро собрался и вышел из дома.
……….
В двадцати минутах езды на трамвае от моего дома вдаётся в город западная оконечность Лосиного острова. Ещё каких-то сто двадцать лет назад здесь на левом берегу Яузы стояли домики престижного дачного посёлка Богородское, о котором теперь напоминает только деревянная церковь Спаса Преображения. Московские купцы и предприниматели облюбовали это место для летнего отдыха не случайно. Примыкавший к уже тогда громадной Москве Лосиноостровский лес был форпостом нетронутой русской природы. Сейчас трудно поверить, но в те сравнительно недалёкие времена Яуза в этом течении была чистейшей и изобиловала рыбой. В ней тогда ещё водились осетры. Реку современная цивилизация убила давно и безвозвратно, а вот с природой у неё вышел какой-то необъяснимый сбой. Как бы человек в наше время не стремился уничтожить всё живое вокруг себя, этот кусочек дикой природы, замусоренный и вытаптываемый, всё ещё продолжает жить. И ничто его не берёт, ни проводка ЛЭП, ни прокладка Белокаменного шоссе, ни природоохранные мероприятия местной администрации, ни толпы биомассы, живущей по принципу «после нас – хоть потоп». Никогда не понимал оборота «звериная жестокость». Мой жизненный опыт говорит о том, что жестокость – исключительно человеческое качество и не применимо ни к животным, ни к нежити. Остаткам звериного народа пришлось приспосабливаться к толпам людей, ежедневно разоряющим их дом. До сих пор рано утром можно увидеть лося, пришедшего попить из мёртвой Яузы. В болотцах, которые раньше были дачными прудами, водятся ондатры и выдры. Живёт в этом месте и лисья семейка, как им удалось свыкнуться с вечным людским соседством – ума не приложу.
Это место мы с Лануськой назвали в своё время «кругом». Можно было пройти полтора километра между Яузой и бывшими дачными прудами, потом развернуться у ветки железной дороги Ярославского направления и вернуться по тропинке, идущей по поросшим смешанным лесом холмам. От трудов праведных я не построил палат каменных. Поэтому, когда мы не уезжали отдыхать куда-нибудь далеко, наш «круг» вполне подходил, чтобы выгуливать на нём маленького человечка Тимошку. Всё на этом «кругу» было привычно и знакомо, и именно там я решил привести мои пошедшие в разнос мысли в порядок.
Дубовая аллея, ведущая на высокий взгорок, с которого хорошо видна вся пойма Яузы. Дубы здесь одеваются листьями аномально поздно, только к концу мая, зато и желтеть начинают не раньше Бабьего лета. Лет восемь назад папа-лис, который тогда был молодым и глупым, выкопал нору для своего семейства неподалёку от взгорка. И в то лето мы с Тимкой видели крохотных лисят, которых мама-лисичка прогуливала рядом с домом. Правда, потом она объяснила папе-лису, что устраивать нору в этом месте невозможно – совсем от людей нет спасения.
Итак, первое, что очевидно и неоспоримо. Я жив. Всё, что мне привиделось – не более чем наркотический сон.
Мостик через длинную протоку, соединяющую большие пруды. Эту живописную маленькую речушку издавна облюбовали ондатры. Когда приходит лето, и вода достаточно прогревается, их малышня устраивает здесь настоящие представления, носятся под водой, ещё не затянутой ряской, выпрыгивают из неё, как маленькие дельфинчики, и выпрашивают хлебушка у случайных зевак. Мы с Тимошкой в это время могли по два часа наблюдать за ними.
Страшный Суд. Наверное, он есть. Только не такой, как привиделся мне. Уж больно всё было субъективно. И Господь Бог подозрительно смахивал на Андрюху Лукьянова. И грехи разбирались только те, что были актуальны для меня. А вот если беспристрастно рассмотреть всё, что я натворил за свою жизнь, в том числе и то, что давно забылось и осталось в самых потаённых уголках подсознания, пришлось бы Господу специально для меня придумывать новую Зону. Назвать её можно, например, так: «Зона размышлений особого строгого режима».
Другой мостик через ту же протоку, только находящийся на двести метров дальше в глубину природного массива. У его оконечности, примыкающей к лесным холмам, папа-лис, повзрослев и набравшись опыта, обустроил свою постоянную резиденцию. Неподалёку от норы журчит родничок с чистой водой, и место здесь глухое и укромное, самое подходящее, чтобы растить лисят. Однажды в конце зимы мама-лисичка отпустила папу-лиса немного развлечься и покуролесить, и мы с Тимошкой, замерев, наблюдали, как он смешно отплясывал на февральском снегу.
Конец Света. Наш мир, безусловно, устроен гораздо сложней, чем утверждает диалектический материализм. Есть мир людей с их верой и безверием. И каждый человек – поле битвы сил добра и зла. Когда силы зла начинают одерживать верх, в мире людей появляются бесы. Есть мир нетронутой природы. Там живут звери и нежить. И тех и других совершенно не интересует, насколько они изучены человеком. Просто они не любят, когда в их мир вторгаются. И, конечно, есть мир, в котором времени уже не существует. Хотим мы этого или не хотим, но рано или поздно все в этом мире оказываемся. Я многое повидал в своей жизни. Знаю, насколько она сложная и многоуровневая. А вот признать, что существуют могущественные колдуны, способные оживить умершего четыре века назад человека, образумить его, вернуть на историческую развилку, и, тем самым, изменить всё течение времён, – ну, никак не могу. Уж больно это попахивает лукавым человеческим мудрствованием. А в мудрость человеческую я совсем не верю. Поэтому Конец Света выбрасываем из головы и живём дальше. Тем более что все обозначенные сроки прошли.
А вот и самый большой на «круге» пруд. Сейчас он похож на небольшое лесное озеро. Несколько лет назад на нём обустроили смотровую площадку, чтобы было удобно наблюдать за его обитателями. Здесь я остановился и закурил. Это наше с Тимошкой излюбленное место. Кто здесь только не живёт. И обычные утки, и мандаринки, и несколько видов чаек, и маленькие и пугливые болотные курочки, и какие-то странные водоплавающие птицы, у которых самцы раскрашены ярче тропических попугаев. Самые главные обитатели этого лесного озера – семейка выдр. Особенно забавны эти плавающие кошки, когда выбираются на берег. Они мирно уживаются с обитающими тут же ондатрами, и даже вместе гоняют уток. А в самой недосягаемой для людей части пруда живут редкие для наших широт водные черепахи.
Любовь. Нет никакой любви. Во всяком случае, той, о которой мы говорили с Создателем на Страшном Суде. Существует любовь к Родине. Иногда она может быть надрывной, как у меня. Любовь к ближнему своему, и счастлив тот, кто понимает, что это такое. Любовь к своему делу, и я безумно завидую удивительному Мастеру Лукьянову. Как и у зверей, существует любовь к своим детям и к своим родителям. Ещё есть любовь к Богу, с этой любовью проще жить и легко умирать. А вот той любви, что приключилась у меня месяц назад, нет. Есть страсть. Но никакая страсть, даже самая сильная, не живёт дольше нескольких лет. А потом? А потом всё просто. Если люди подходят друг другу, страсть перерастает в устойчивую дружескую привязанность. А если не подходят? Тогда – окопная война, ежесуточная норма расходования боеприпасов, и – на Западном фронте без перемен.
Вот я и дошёл до Тимошкиной ивы. Она необыкновенно старая, развесистая, с необъятным стволом. Растёт посреди луга рядом с Яузой. Когда Тимка был совсем маленьким, он очень любил смотреть истории про Лунтика. А ива – словно из этого мультика. И когда мы с сынишкой доходили до старого дерева, малыш останавливался, как будто ждал, что сейчас из дупла вылетит лиловая лунная пчёлка.
Отношения с сыном. А ведь не согласен я с Господом Богом из моего сна. Может, конечно, наша фамилия и проклята с XVII века. Но её носители с полным правом могут считать эту страну своей. Они в ней не родились, они её выбрали, а это гораздо важней. Первый из предков, оказавшийся здесь, мог после страшной Тридцатилетней войны в Германии уплыть в Америку и основать целый род пиндосов. Или перебраться в Британию и стать недонемцем. Или остаться на службе в Литве и превратиться в пшека. А он избрал себе единственную Родину, которую стоит любить. Где до недавнего времени не работала поговорка «хомо хомини люпус эст». Где было принято даже заклятому врагу оказывать милосердие и сострадание. Удел Пресвятой Богородицы, единственная страна на свете, где учение Христа не было извращено и испоганено. Его потомки три с половиной века ложились за эту землю костьми, не слишком заботясь о собственном благосостоянии. Тем больше оснований сказать: «Это моя страна». А что касается «рефлексивного истерика», так уж лучше быть им, чем бесчувственным негодяем. Бедность в начале жизненного пути – тоже не беда. Всё зависит от системы ценностей. Если во главу угла ставить деньги, квартиры, дачи и машины, тогда, действительно, караул. Но, надеюсь, мой сын таким не вырастет. Слишком он на меня похож, как и все мужчины у нас в роду похожи друг на друга.
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почём, -
Значит, нужные книги ты в детстве читал. *43
Моя любимая поляна с курганами. Когда мы с Лануськой только открыли для себя наш «круг», я недоумевал, откуда взялись типичные курганы скандинавского типа на берегу маленького притока Москва-реки. Даже хотел как-нибудь ночью, когда здесь нет народа, как следует в них покопаться. Только потом до меня дошло, что никакие это не курганы, а горки, которые насыпали дачники в начале XX века для пущей живописности, да чтобы со своими ребятишками кататься зимой на санках. Для маленького Тимошки это были огромные горы, на которые сначала надо было забраться, а потом с их высоты дивиться на окрестности.
Финансовый вопрос. Вот тут всё очень сложно. Денег, полученных от Сергея, хватит на полгода. А что потом? Понятно, что кризис всё усиливается, и скоро будет напоминать цунами. Не будет никакой торговли солдатиками и никаких экскурсий. Но не зря говорил Спаситель своим ученикам: «Будьте яко птицы небесные». Будет день, и будет пища.
Когда я разворачивался от железной дороги, весь бардак, который царил до этого у меня в голове, удалось разложить по полочкам. Я успокоился и дышал полной грудью. Сегодня только 15-е мая, а, значит, у меня впереди целый сезон странствий и открытий.
……….
Обратная дорога всегда отличалась от первой части пути. Она была лесной. Сначала я взобрался на поросшую соснами горку. На самой вершине росла старая сосна, в которой мама-белка устроила себе дупло и каждый март выводила бельчат. Если случайный зевака пялился на беличий домик, она начинала смешно угрожающе стрекотать и, казалось, вот-вот начнёт кидаться шишками.
С горки путь шёл в низину, где в маленьком пруду в июне цвели ирисы. За прудом шёл подъём на холмы, поросшие смешанным лесом. Ещё не так давно, когда Тимошка был маленьким, на этом мшистом подъёме росли лисички и моховики. Я прошёл немного вглубь леса и…
Сказать, что я остолбенел, значит, ничего не сказать. Метрах в восьми от меня на тропинке, по которой я шёл, стояла волчица, а за ней три маленьких волчонка. Обычный гуляющий по Лосиному острову человек мог бы принять их за бродячих собак. Похожий случай произошёл со мной и Тимошкой пять лет назад в Великом Новгороде. Мы бродили с ним на Славне и рассматривали церковь Илии Пророка и Петропавловский храм. В южном направлении город никогда с момента основания не расширялся – расширяться было некуда. Сразу за Фёдоровским ручьём аж до Спас-Нередиц тянутся непроходимые болота и леса. И вот из этих болот и лесов по пешеходному мостику выбежал на Славень молодой любопытный волчок и сразу оказался в центре города.
– Ой, папа, смотри какой смешной хаски! Он, наверное, хочет с нами поиграть!
– Это не хаски, сынок, вставай быстро мне за спину.
Но волк-подросток был совсем неагрессивным и действительно, хотел играть. Он минут пять бегал вокруг нас, смешно подпрыгивая, потом ему надоело, и он убежал обратно за Фёдоровский ручей.
Но одно дело встретить волков в Великом Новгороде, окружённом со всех сторон дремучими лесами, и совсем другое – в Лосином острове. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я даже глаза потёр от удивления. Мать-волчица наклонила свою умную морду и тихо и тоненько завыла, предупреждая, что к волчатам подходить не стоит. Я и не собирался. Минуты две мы стояли и смотрели друг на друга, потом я, не разворачиваясь, отошёл назад и спустился с холма. «Откуда здесь волки? Чушь какая-то!» – подумал я и пошёл в обратную дорогу вдоль границы леса.
Через три минуты я подошёл к спуску с холмов, который вёл к лесному озерцу. И здесь я увидел такое, что окончательно сбило меня с толку. На этом склоне густо разрослись кусты жасмина. Лет сто назад какой-нибудь дачник посадил их здесь для красоты, а они не только привились почти в лесу, но и заполонили собой весь склон. Цветение жасмина – это середина климатического лета. И, обычно, в первую декаду июля весь холм покрывался белым цветом, и от него исходило невообразимое благоухание. Запах цветов я почувствовал ещё издалека. А потом увидел весь усыпанный белым цветением склон, и всё это на фоне только-только развернувшихся берёзовых листьев.