Излагал он складно. Но я решил прервать его лаконичное красноречие:
– А вас, кашинских, кто заставлял писаться за пидора? Или, может быть, вы решили собрать из братвы секцию добровольных помощников краснопёрых?
За столом повисла грозовая тишина. Краем глаза я заметил, что больше всех напрягся Жора. Его можно было понять: наезд был страшный и предъява недетская. Либо дальше будет аргументация, либо за такое можно и ответить. Воробью было положено говорить в этой ситуации, он и сказал:
– Георгий Николаевич объяснил, конечно, что Вы вор авторитетный, но, может быть, Вы в силу возраста действительно слегка путаетесь? Такие предъявы надо обосновывать. И что за пидор, за которого мы пишемся?
– Да Роберт Иванович ваш.
– С чего бы это вдруг он пидор? Ну, автоматчик – да. Так оно и не возбраняется. Он же не шапку одевает, а тему рулит. К тому же, дядька он вполне заслуженный, полковник, два Ордена Мужества.
– Да что ты говоришь?! – я выходил на пик куража. – А ну-ка, Георгий Николаевич, достань свою тыкалку и забей в поисковик вот это.
Я протянул Ташкенту клочок бумаги с названием статьи. Жора начал стучать пальцем по дисплею. Статья загрузилась. Надо признать, что моя идея вистовать стоя была наредкость удачна. Обычное благодушно-придурковатое выражение с физиономии Сороки, как ветром, сдуло. Лицо у него стало угрожающе страшным. Становилось понятным, что мой наезд на кашинских – это так, цветочки. Читал Георгий Николаевич долго, минут пять. После этого сделал несколько борцовских движений, разминающих шею, и, ели сдерживая ярость, обратился к Воробью:
– Ну, и как это понимать, Владик? Вы что здесь творите?
Воробей понял, происходит что-то из ряда вон. Но старался сохранить своё дипломатическое спокойствие. Он взял у Ташкента смартфон и стал читать газетную статью дремучего 2000-го года. А повествовала статья о позорном скандале, разразившемся в Управлении внутренних дел по Зеленоградскому административному округу. Новый начальник Управления из молодых да ранних полковников, не пробыв в должности и полгода, закрутил масштабную и впечатляющую мошенническую схему, которая давала баснословные прибыли. И росло бы и крепло благосостояние простого российского милиционера, меньше чем за десять лет всеми правдами и неправдами выросшего из простого опера на земле до начальника целого округа Москвы, если бы не одно «но». Заключалось оно в том, что юное дарование от быстрого карьерного роста совсем попутало берега и решило бомбануть не кого-нибудь, а целый «Мегафон». А это, согласитесь, некоторое головокружение от успехов. Естественно, компетентные сотрудники Федеральной службы безопасности были шокированы такой наглостью и быстренько соорудили на молодого полковника уголовное дело по четвёртой части сто пятьдесят девятой статьи. И наверняка зло бы было наказано, если бы главный герой репортажа не был настоящим игроком. Почувствовав излишнее внимание к себе со стороны старших братьев, он ушёл в бега за границу, в ближнее зарубежье. Его, конечно, объявили в Федеральный Розыск, но было поздно, хризантемы отцвели.
Звали юное дарование Роберт Иванович Писаренко. В статье присутствовала его фотография в полковничьем милицейском кителе. Выглядел он, безусловно, на двадцать лет моложе, чем сейчас, но спутать эту надменную и откормленную рожу было невозможно. Орденов Мужества на кителе, правда, не было, зато присутствовали ведомственные эмведешные медали «За доблесть в службе», «За боевое содружество» и за выслугу лет.
Воробей читал статью на смартфоне, а Пушок заглядывал ему через плечо. Когда они подошли к концу и рассмотрели фото Писаренко со всех ракурсов, на Воробья было жалко смотреть, а Пушок, будучи простым парнягой, сказал:
– Ну, Юрий Владимирович, я думал, что Вы – уважаемый человек, а Вы – просто красавчик.
Да, у меня сегодня был бенефис.
Жора Ташкентский обратился к Воробью:
– Что будем делать-то, Владик?
Владику надо отдать должное, он пытался сохранять спокойствие:
– Вы позволите мне позвонить?
– Сафону, что ль? – Жора реально выходил из себя. – Звони, только тут, чтобы мы всё слышали.
Вот тут-то наш дипломат и превратился в бабу-истеричку, хотя понять его, конечно, можно:
– Сафон, ты чего меня под такой пиздорез подставляешь? Какой пиздорез? А ты приезжай сюда по-быстрому, тебе всё объяснят.
Обстановка накалилась до придела, что совершенно не входило в мои планы.
– Слышь, Воробей, остынь. Никто тебя мочить не собирается. Через сколько Сафон подъедет?
– В пределах десяти минут будет, – кажется, мой примирительный тон Воробья слегка успокоил.
– Вот и давайте, бродяги, покурим за эти десять минут и выпьем по коньячку за Воровской Ход, – мне нравилось изображать старого доброго дядюшку. – Перестрелять друг друга мы ещё успеем.
А вот это я сказал зря. Жорик был не большим любителем играть втёмную, и моя последняя фраза его совсем озадачила.
– Какие-то возражения, Георгий Николаевич?
– Да что ты, Юрий Владимирович, коньячку, так коньячку.
Сафон не заставил себя долго ждать. Был он похож на реального упыря: одутловатое лицо, огромные залысины и мерзкий высокий голосок. Он не понимал ещё, что происходит, но по его подходу ко мне становилось понятно, почему он держит город ещё с конца 90-х. Он поздравкался со всеми, а мне поклонился чуть не по-лакейски:
– Здравствуйте, Юра Преображенский. Такая честь для меня видеть Вас в моём городе! Такой человек нас рассудить приехал! – и как бы невзначай, – А мне тут недобрые люди нашептали, что Вы уже второй день нашу Маринку-картинку из «Бургера» окучиваете…
Ах ты, сука! Я судорожно прогнал, как бы в этой ситуации повёл себя Лёха Адвокат. Лицо у меня отяжелело и сделалось каменным. Я ответил без эмоций и без выражения:
– А я именно поэтому в ваш город и приехал. Это ж племяшка моя родная. И для справки некоторым. Узнаю, что кто-то её (как ты сказал?) окучивает, сам на перо посажу.
– Ну что Вы, что Вы так разволновались, – не унимался Сафон, – родные такого уважаемого человека для нас – святое. Так что же тут случилось, уважаемые? Зачем вы молодого моего так напугали?
Инициативу перехватил Сорока. И правильно. Тема-то его.
– Ты баклань поменьше. На, вот, посмотри. Что на это скажешь?
Соображал Сафон быстро, ему хватило двух минут.
– Нечего мне сказать. Просрали мы тему. Тема теперь обратно бежецких. Оправдываться не буду. Воробей я вроде стрелянный, так меня во блуду ввести…
И вот тут я почувствовал, что бенефис подходит к концу и пора выходить на поклоны к публике.
– Э, нет, бродяги, так дело не пойдёт! Мы с Георгием Николаевичем уедем, а ваш товарищеский футбольный матч, в котором уже счёт хоккейный, в баскетбол перерастёт?
– А что ты, Юрий Владимирович, предлагаешь? – Жора всё переваривал развитие событий и уже ничему не удивлялся.
– Вот смотри, Сафон, этот мусор-фармазон тебе какую доляну посулил?
– 25 %, уважаемый.
– По понятиям было бы так. Себе берёшь 30 %, бежецким – тоже 30 %. Грузы сопровождаете вместе и без войны. Заводчанам – тоже 30 %. Они прогнулись до 20-ти, значит и 30 им будет за глаза. 10 % вместе с Бурятом будете на общее отсылать. Вот такие мир и дружба.
Сафон пригорюнился серьёзнейшим образом. Печалька его мне была вполне понятна. Наконец, он выдавил из себя:
– А что же мне с мусором делать?
– Что тебе с мусором делать?! – я остервенел. – Ты скольких бежецких положил?
– Девятерых.
– А блуда чья?
– Моя блуда.
– Кто за пидора вписался?
– Юрий Владимирович! Но я же не знал!
– Плохо, что не знал. А по понятиям тут вариантов только два: или ты валишь его, или тебя надо валить.
– Ну, как его валить-то?! Это же не пацан бежецкий, это глава городской администрации.
– Стволы вы откуда берёте?
– Да есть у нас тут один отставной прапорщик, много чего с собой понатащил.
– А «Шмель» у него есть?
– Какой такой шмель?
– Реактивный пехотный огнемёт, труба такая.
– А! Есть, целых три штуки.
– Обращаться с трубой кто-нибудь умеет?
– Прапор и умеет.
– Железнодорожный переезд от Кашина до Бежецка есть?
– Только под Сальково.
– Хорошо. Вытягиваешь его сюда на встречу, только чтобы темно уже было. Ставишь пацанов вместе с прапором и «Шмелём» под Сальково. Стреляет пусть с расстояния не больше двадцати метров. Если нормально попадёт, ментам на месте происшествия делать будет нечего. Или, может, рассмотрим второй вариант выхода из блуды?
– Не надо. Всё сделаем, комар носа не подточит.
Конечно, любезный мой читатель, после этой сцены ты можешь негодующе отбросить книгу со словами: «Зверь, не человек. Бандит и убийца. А туда же – в писатели». Но ты ведь совершенно не знаешь дражайшего Роберта Ивановича. Не знаешь, как охотился он за общаком одной азербайджанской разбойной группировки, члены которой жили у него на территории. Не ведаешь, как найдя этот общак, чтобы никто об этом не знал, завалил он двух своих товарищей по районному отделению уголовного розыска, хороших и правильных ребят. Не знаешь, как он делал свою головокружительную карьеру, подлостями и интригами убирая с дороги уважаемых и заслуженных руководителей. Невдомёк тебе, сколько процентов обвиняемых в убийствах в округе, уголовным розыском которого он руководил, отъезжали на срока от десяточки и выше, будучи к совершённым преступлениям абсолютно непричастными. А если бы ты, читатель, всё это знал, может быть скрежетнул бы ты зубами и сказал бы тихо: «Мочить!»
Жора Ташкентский был в восторге. Вистовать стоя – великое дело. И уж меньше всего от этой тухлой делюги ожидал он законных 10 % на общее. Как официально уполномоченное лицо спортивного общества «Трудовые резервы», он решил подытожить нашу сходку:
– Значит так. Мы все должны сказать спасибо Юре Преображенскому, как настоящему старому законнику. Всё по понятиям, всё по справедливости, всё по-братски. Так, Сафон?
– Всё по закону. А за свои косяки надо отвечать. Время мне – неделю. Нормально будет, Георгий Николаевич?
– Нормально. Я тебя за язык не тянул. Неделя. Ты, Пушок, что скажешь? Бежецкие довольны? Доляна не жмёт?
Простота хуже воровства. Пушок разразился радостным щенячьим тявканьем.
– И вот что я вам ещё скажу, – Сорока посерьёзнел. – После таких рамсов 10 % на общее – святое.
Возражений от участников товарищеского матча не последовало.
– Всё, тогда – расход по мастям, а нам с Юрий Владимирычем наедине перетереть нужно.
Дождавшись, пока Пушок, Сафон и Воробей свалили, Жора заказал бутылку коньяка. Он разлил по рюмкам и сказал очень серьёзно:
– Не знаю, чем ты там сейчас по жизни занимаешься, но, давай, бросай всё на хер, и будем работать на пару. Ты же реальный красава.
– Жор, не в обиду. Ты достойный пассажир, с тобой работать – удовольствие. Но мозги включи. Чудовищное совпадение. Будем считать, что несчастному Писаренко просто очень сильно не сфартило. А нам – наоборот. Вероятность такого расклада стремится к нулю.
– Да тут не в фарте дело, Юр. У тебя ж мозги работают – чтоб я так жил.
– Ты не путай дилетанта с профессионалом.
– Это кто это тут дилетант?
– Да в том то и дело, Жор, что дилетант – это я.
Сорокин расстроился.
– Жалко. Получается, рассчитаемся и разбежимся.
– Мне тоже жаль, – сказал я откровенно. – Получается – да.
Бутылка наша быстро опустошалась. Жора как будто что-то обдумывал. Наконец, он сказал:
– Смотри Юрок, доляна будет не скоро. Когда ещё увидимся – не известно. Поэтому, на этот раз не побрезгуй.
Он снял часы, тот самый «Ролекс», которые предлагал в 2009-м, и протянул мне.
– Не побрезгую, Жора. Спасибо. И память будет по тебе хорошая, – я взял котлы.
– Вот ещё что, подельничек. Сафон то гнида конченная, это ясен пень. Переживаю я, что он там за какую-то Маринку говорил?
– Реально племяшка моя, отвечаю. Так что вряд ли… Не по понятиям совсем.
– Да уж, на такое даже Сафон не пойдёт.
Мы допили коньяк.
– Ты долго ещё тут проторчишь? – спросил меня Сорокин.
– Нет. Два дня, не больше.
– Ну, значит, ещё увидимся. Хоп?
– Хоп!
ГЛАВА 17. НЮИ ДЕ НОЭЛЬ.
Была полночь. Я сидел у раскрытого окна своего раздолбанного номера и курил. И дольше века длился день. Сколько же всего произошло с тех пор, как четверть третьего в понедельник я сошёл с автобуса у железнодорожной станции. Этот странный городок пророс в меня корнями и присосался к душе, как паразит. Чем я здесь занимаюсь? Самое странное, что я выполняю свой заказ, причём как-то очень легко и с опережением графика.
Ясно, что Галка (ой, то есть Галина Сергеевна) растила умного и тонкого мальчика, который заслуживал явно большего, чем должность кадрового командира отделения в нашей армии. Уж он, наверное, при его увлечении местной историей, пролопатил личность Густава Эрикссона вдоль и поперёк, всё изучил и, действительно, нашёл его могилу. Умничка. И горько мне, что живём мы в таком мире, где у таких мальчишечек нет никаких перспектив. Ну что его ждёт? Послужит он лет пять командиром отделения, получит прапорщика. При его мозгах начальство его, конечно, заметит, направит в военное училище лейтенанта получать. Потом помотается он лет восемнадцать по гарнизонам и выйдет в отставку майором. И всё равно, это будет гораздо лучше беспросветной борьбы за выживание в его родном городке. А ещё, не дай Бог, уйдёт из армии и вернётся в свой Кашин ментом работать. Тогда – конец человеку.
Хочу я этого или не хочу, а надо будет завтра переговорить с девками, и с одной, и с другой, чтобы они выучили легенду, что я родной дядя Маринки. И не просто выучили, но и озвучили её как можно большему количеству своих знакомых. Тогда ко Львёнку ни одна синяя тварь не подойдёт на пушечный выстрел: можно конечно огорчить племянницу реального вора, но последствия могут быть фатальные. Иначе несчастной девочке придётся плохо. Вроде бы ничего прискорбного у Сафона не произошло, даже доляна прогнулась в обратную с 25 до 30 %. Но номер ему его шестнадцатый показали. Да и признаться в блуде – слишком сильный удар по авторитету. И хочет он или нет, а придётся ему теперь сливаться с Бурятом, – тема то общая. Да и дражайшего моего Роберта Ивановича завалить, – не пацана бежецкого прикопать в лесу.
Короче, Львёнка моего Р-р-ры Мяу надо спасать. И вообще, надо доделывать завтра все дела и сматываться отсюда. Что-то я не припомню, чтобы за не полных два дня я столько всего наворотил. И если вовремя не свинтить, придётся оставаться, слишком густую кашу я заварил.
Я вовсе не переживал за любезнейшего моего полковника Писаренко. И даже не думал о нём. В конце концов, если количество углей под котлом, в котором я буду вариться в аду, измерять количеством моих грехов, то лопатой больше, лопатой меньше – не имеет значения. А может быть, в данном случае мне что-то и скостят. Вот только не хочется совершить ничего, что потом сам себе не сможешь простить.
Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы
И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.
И тогда мне так ясно видны эти чёрные тонкие птицы,
Что летят из флакона на юг, из флакона «Нюи де Ноэль». *33
……….
Войдя в «Бургер», я сразу понял – сегодня Львёнок грустит. На всё кафе немыслимый в этой лесной глуши Хаулин Вульф вопил свою «Смокстейк Лайтнинг»:
Бейби, стоп йо трейн, лет ми газа райд, газа райд уиз йу.
Стоп йо трейн! Лет ми газа райд! Газа райд уиз йу! *34
Львёнок вышел из кухни и сел рядом со мной. Был он сонный, тёплый и какой-то очень домашний.
– Ну что ты надо мной издеваешься? Тебе кофе больше некуда попить сходить?
– Детка, милая, не переживай, я завтра уеду. А сейчас скажи-ка мне, кто-нибудь тебя обо мне спрашивал?
Глаза у Львёнка были испуганные:
– Да, вроде, нет. А должны были?
Я сделал как можно более серьёзное лицо:
– Ты вчера, наверное, подумала, я перед тобой понтовался, когда рассказывал о себе.
– Ну, почему же? Вон у тебя часики какие. Такие трудами праведными не заработаешь. Хотя Галка сказала, что ты учёный, историк из Москвы, ищешь тут могилу Густава Эрикссона.
Похоже, я совсем заврался.
– Послушай меня, детка. Могилу принца я действительно ищу. Но тебе вчера правду сказал. Я – вор, и есть у меня в вашем городке дела поважней. Кстати, об этом не обязательно знать Галине Сергеевне. Она чудесный человек, и я не хочу выглядеть в её глазах мразью.
– Ага! В её глазах ты мразью выглядеть не хочешь, а на меня тебе плевать.
– Девка, ты ополоумела, что ли? Я тебе в отцы гожусь.
Львёнок сделал умильную мордочку:
– Не-а! На отца не катишь. В лучшем случае на дядю.
– Побудь ты серьёзной две минуты! – взорвался я. – Мне приходится с Сафоном разбираться. Что он за тварь, ты себе представляешь. А ему уже сорока на хвосте принесла, что мы с тобой общаемся. Я завтра уезжаю и не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. По воровским законам близкие родственники вора – лица неприкосновенные. Поэтому ты, Маринка, будешь моей племянницей по отцовской линии. Отец ведь в Барнауле остался?
– Ага, на кладбище.
– Ты поняла меня, детка, тебе всё ясно?
– Всё, дядя. Одно мне только не ясно, как зовут то тебя?
– Дядя Юра меня зовут. Всем своим знакомым, встречным и поперечным, рассказывай, что приехал родной брат отца. Сто лет его не видела, с самого Барнаула. То ли сидел всё это время, то ли занят был. Говори, что человек при делах и явно в криминале. Ничего конкретного не болтай, но скажи – в Барнауле и в Новосибирске он в большом авторитете.
– И Галке всё это сказать?
– С Галиной Сергеевной я сам поговорю.
И тут Львёнок Р-р-ры Мяу решил побезобразничать, уж больно он был хулиганистый.
– Дядь Юр! А если я тебе родная племянница, – значит, я теперь могу у тебя и на коленках посидеть?
– Пожалуй, не стоит, дочка. Задница у тебя здорова, боюсь, раздавишь.
Львёнок состроил обиженную мордочку и пошёл на кухню делать мне кофе.
……….
К одиннадцати я подходил к музею. Галина Сергеевна уже ждала меня в скверике перед Входоиерусалимской церковью. Одета она сегодня была совершенно неофициально: обычные джинсы, чёрные свитерок и курточка. Интересно, она просто любит чёрный цвет, или это траур по мужу, вошедший в привычку? Если женщине слегка за сорок, внешность её зачастую зависит от того, насколько хорошо она выспалась. Сегодня она выглядела настоящей красавицей, и ей с трудом можно было дать тридцать пять. В этих ренуаровских глазах просто было утонуть. Да и вся она была под стать необыкновенно яркому и по-майски тёплому весеннему дню.
В характеристиках на руководителей оперативных служб иногда пишут: «В критических ситуациях реагирует быстро и правильно». Ко мне это явно не относится, и я не нашёл ничего умней, как поклониться и поцеловать ей руку.
– Ну, пойдёмте на Дмитровскую гору, – сказала Галина, взяв меня под руку. – Может быть, пока расскажете о своей научной работе, связанной с Густавом Эрикссоном?
Как я уже не раз говорил тебе, любезный мой читатель, метла-то у меня метёт – мама не горюй. А тут ситуация усугублялась тем, что я заговаривал зубы женщине, к которой дышал крайне неровно. И уж выдал я по полной. Оказывается, я писал научную работу, анализирующую начальный период и причины Смутного времени. Анализ был глубокий, а вывод однозначный – к катастрофе Смуты привела целая совокупность субъективных и абсолютно случайных факторов. Я рассказывал Галине Сергеевне о годуновских реформах, за считанное десятилетие позволивших разорённой опричниной и надорвавшейся в Ливонской войне стране подняться на ноги и сделать гигантский шаг вперёд. О самом Борисе Годунове, мудром и гуманном правителе, опередившем своё время по крайней мере на сто пятьдесят лет. О кристаллизовавшемся в историческом континууме чуде, получившем название «годуновская архитектура» и венчающем древне-русскую архитектуру, как таковую. О планах Годунова по организации регулярной армии европейского типа и университета в Москве. О первой волне немецких переселенцев, перебравшихся в Московию по приглашению царя Бориса. О том, как он воспитал и подготовил к правлению своего сына Фёдора, какой замечательный это был мальчик, и какая мудрая, человечная и могущественная династия могла бы воцариться на Московском престоле.
Потом я рассказывал о цепи чудовищных случайностей, сопровождавших последние годы правления Бориса. Извержение вулкана Уайнапутина в Испанском Перу в 1600-м году привело к накоплению пепла в атмосфере Земли и вызвало малый ледниковый период. На Московии в 1601-м году вместо лета десять недель лили холодные осенние дожди, солнца не было совсем, а в первой декаде августа наступила зима и сковала льдом реки. Во время строительства Смоленской крепости уже 10-го августа кирпичи везли через Днепр на санях. Урожай погиб на корню. Год 1602-й выдался ещё более суровым. Зима так и не кончилась, снег с полей не сошёл и реки даже в разгар лета были покрыты льдом. Начался Великий Голод 1601 – 1603 годов. Из-за неурожаев помещики давали крестьянам вольную и выгоняли их, чтобы не кормить. Толпы холопов занимались разбоями на больших дорогах. Голодный люд устремился в Москву. Годунов щедро раздавал деньги и зерно из казны, но это не помогало. Хлеб дорожал, а деньги теряли цену. В одной только Москве за два года умерло от голода 127 тысяч человек. Начались болезни и эпидемия чумы. Повсеместно было людоедство. Голодающие поедали коровий навоз. А между тем, запасов хлеба в стране было больше, чем могли бы его съесть все жители в четыре года. У крупных вотчинников и в монастырях амбары были полны зерна, часть его уже погнила от многолетнего лежания, а они не хотели его продавать, дожидаясь настоящей цены, хотя цена на хлеб выросла уже в сто раз. Вот тогда и начались годуновские репрессии, направленные против обычных людоедов и людоедов, облечённых властью.
А тут ещё в Речи Посполитой явился самозванец. Кем был он на самом деле, никогда однозначно установить не удастся. Ясно только, что не был он ни валашским монахом, ни незаконным сыном Стефана Батория, ни беглым монахом Чудова монастыря Гришкой Отрепьевым из знатного рода Нелидовых. Все эти версии совершенно не выдерживают критики. Скорее всего, был он действительно царевичем, сыном одного из Московских царей. Иначе совершенно невозможно объяснить позицию магнатов Вишневецких, изощрённых интриганов и политиков. А самозванец был именно их креатурой. Владения князей Адама и Константина по своей территории были обширней Французского королевства, их собственное войско было больше Посполитого Рушения, богатства их были несметными. Но были князья Вишневецкие жёсткими прагматиками и денег на ветер не бросали, предпочитая играть только наверняка. К тому же, будучи православными по вероисповеданию, были они как никто осведомлены обо всём, происходящем в Московии. И если уж они поверили в царское происхождение Лжедмитрия, – значит, доказательства были неоспоримы, а вовсе не сводились к глупой, придуманной Романовыми сказочке о том, что самозванец притворился умирающим и сообщил священнику на исповеди, что он царевич Дмитрий, чем и ввёл в блуду недалёкого и легковерного Константина Вишневецкого. А вот кем был Лжедмитрий Первый на самом деле – чудесным образом спасённым царевичем Дмитрием Иоанновичем, незаконнорожденным сыном Ивана Грозного или одним из четырёх сыновей царя Симеона Бекбулатовича – историки будут спорить до скончания времён: слишком мало дошло до нас документов и фактов, и слишком они противоречивы.
Рассказал я, конечно, Галине Сергеевне и о великолепной по красоте и замыслу шахматной партии царя Бориса, где принцу Густаву была уготовлена роль ферзя. А обделённый Шведским престолом бродяга не понял этого и уподобился тузу к одиннадцати.
В общем, заливался я соловьём, как мог, пока не пришли мы к валуну в берёзовой роще у руин Дмитровского монастыря. Я прервал свой рассказ, крайне довольный произведённым на Галину Сергеевну впечатлением.
– Теперь мне было бы очень любопытно послушать, как Илье удалось найти могилу нашего незадачливого героя.
– Вы не поверите, с чего всё началось, – улыбнулась Галина. – Все мальчишки любят искать пиратские сокровища. А пираты Карибского моря в наш городишечко по Кашинке почему-то не заплывали. Но однажды сыну попалась книга Слиозберга. Вот тут-то всё и началось.
Я от души рассмеялся:
– Это того сумасшедшего шведа, которому повсюду мерещатся сокровища? Бедный мальчишка! Прочитав эту книгу действительно можно свихнуться. До сих пор огромное количество взрослых людей копаются в подземельях Копорья, рискуя быть засыпанными, и ищут карету с королевским золотом, спрятанную шведами, когда крепость брали войска Шереметева. А напомните-ка мне, какие сокровища Слиозберг решил засунуть в могилу Густава Эрикссона?
– Шесть пудов золота и драгоценных камней, принадлежавших отцу Густава, Эрику XIV.
Минуты две мы, не останавливаясь, ржали, как маленькие счастливые дурачки.
– Вы представляете, Галь, как бедный Густав повсюду таскал с собой по Европе эти шесть пудов?
– Представляю! – я первый раз видел её по-настоящему весёлой. – И вот Илюша начал искать. Для начала он выяснил, где было расположено кладбище Дмитровской слободы, примыкавшей к монастырю. Это почти там же, где северо-восточная оконечность ограды Кашинского санатория, то есть в полутора километрах отсюда. Надо обладать очень живой фантазией, чтобы вообразить себе похоронную процессию во время февральских морозов, которая вместо того, чтобы похоронить иноверца в неосвящённой земле за стенами монастыря, несёт его полтора километра по снежной целине. К тому же существуют четыре достоверных свидетельства современников о том, что он был похоронен именно здесь в этой берёзовой роще. Вы не напомните мне, чьи это воспоминания?
Я был несколько удивлён:
– Я помню только три свидетельства: хронику Конрада Буссова, записки пастора Мартина Бера и письма посланника шведского короля Карла IX Петра Перссона де Ерлезунд. А какой же четвёртый источник?
– Вы забыли о Якобе Делагарди. В 1609 году он возглавлял пятитысячный шведский корпус, направленный Карлом IX на помощь Василию Шуйскому в его борьбе против Тушинского вора. В начале лета его шведы выбили из нашего Острога войска Лжедмитрия Второго, и он посетил могилу принца у Дмитровского монастыря, о чём писал своему королю.
– Как интересно! А я даже не знал, что Делагарди был в Кашине со своим корпусом. Итак, Илюша пришёл к окончательному выводу, что могила принца находится в этой роще. И как же он её искал?
– Вы не представляете, Юр, что здесь было до 15-го года. Всё заросло кустарником, настоящие джунгли, засыпанные мусором.
Я посмотрел вокруг. Сейчас это место представляло собой небольшой ухоженный парк, живописно окаймлявший руины соборов.
– Сначала они с приятелями вырубали и выкорчёвывали кусты, косили траву и убирали мусор. Потом искали впадины, которые могли бы быть признаками древнего захоронения. И неожиданно именно на этом месте наткнулись на валун. Только тогда он выглядел совсем по-другому.
Вот мы, кажется, и подходим к разгадке.
– А что значит «по-другому», Галь?
– Он здорово врос в землю за четыре века и торчал всего сантиметров на тридцать. Ребята его откопали. Хотели копать и дальше, но я запретила. Пришлось объяснить Илюшке, что Слиозберг – сумасшедший выдумщик.
– А как Вы считаете, есть основания полагать, что именно этот валун и лежал на могиле Густава, или здесь просто больше нет никаких других признаков захоронений?
– Конрад Буссов, Мартин Бер и Пётр Перссон говорят о местонахождении могилы, но никак её не описывают. А вот в письме Якоба Делагарди Карлу IX фигурирует именно этот камень. Поэтому никаких сомнений – это то самое место, где принц-бродяга обрёл вечный покой.
Чёрт возьми! Какая же она умница! Чистая победа и всё подтверждено фактами и источниками. Кто усомнится в свидетельстве славного шведского полководца, современника событий? Заказ выполнен, я даже могу план не рисовать.
– Галина Сергеевна! Вы не представляете, насколько Вы мне помогли, и как я Вам благодарен!
Мы стояли у могильного камня и смотрели на такое непутёвое и в то же время такое умное и страдальческое лицо принца Густава. Где-то высоко в небе раздалось то ли рыдание, то ли протяжное курлыканье. Я задрал голову. Метрах в двухстах над нами проплывал клин. Журавли возвращались на Родину.
Моя спутница пристально посмотрела мне в глаза и спросила:
– Юр, а зачем Вам всё-таки понадобился этот прекрасно разыгранный спектакль с поисками могилы Эрикссона?
Я, признаться, не был готов к такому развитию событий.
– Что Вы имеете в виду, Галь?
– Мы с Маринкой сегодня полночи о Вас проговорили. Вы совсем не похожи на учёного, а вот на авторитета – очень даже. Пока Лёшка сидел, я на многое насмотрелась. Знаю, что возглавляющие преступность люди сильно отличаются от обычных урок. И знаю, что такие люди, как Вы, и на зонах сидят совсем не так, как остальные заключённые. Например, могут позволить себе много читать. Вашими познаниями в истории Смутного времени я восхищаюсь – Вы можете дать сто очков вперёд профессионалу.
Она испытующе и как-то враждебно смотрела на меня.
– Впрочем, увлечение историей не делает Вас менее страшным персонажем. Но знаете, я Вас совершенно не боюсь.
– И правильно. Вы и не должны меня бояться.
– Ах так?! В таком случае, я Вас предупреждаю: не смейте приближаться к моей сестре! – она посмотрела на меня умоляюще. – Ну, будьте Вы хоть раз в жизни человеком. Неужели Вы при Вашем-то жизненном опыте не поняли, она же блаженная, не от мира сего. Такой хрустальный человечек, открытый и прозрачный. Вам доставит удовольствие его разбить и сломать?
У неё начиналась истерика. Она была похожа на загнанного в угол большой страшной собакой котёнка. Я схватил её за плечи и встряхнул.
– Галь, да всё не так! Всё совсем не так!
– Что не так?
Я отлично понимал, нельзя выставлять напоказ, что я чувствую. И правду говорить тоже нельзя. Только совладать с собой не мог, уж больно мне не хотелось выглядеть в её глазах упырём и мразью.
– Послушай, нам надо очень серьёзно поговорить, – сказал я, не выпуская её из своих рук.
– Мы перешли на «ты»? Ну что ж, давай поговорим. Здесь недалеко, на Ильинской горе, есть одно место, которое я очень люблю. Пойдём туда?
Мы поднялись на Ильинскую гору и дошли до Преображенской церкви. За ней начинался старинный яблоневый сад, тянувшийся до самого обрыва. Там стояла скамейка, с которой почти с высоты птичьего полёта открывался вид на излучину Кашинки и центр города.
Излуки разлук. Так случалось, ты бредишь дорогой.
Под боком трактир, а под Богом – февраль и апрель.
Но оттепель душит, тошнит и изводит капель.
Ты ищешь виновника, ты в предвкушении итога. *35
Мы уселись на эту скамейку. И я рассказал ей о себе. Да, собственно, всю свою жизнь рассказал, без лжи и без прикрас, ничего не скрывая и не утаивая. А заодно рассказал о том, каким ветром меня занесло в Кашин, и что я тут натворил всего за двое суток. Мне казалось, я говорил целую вечность, хотя на самом деле прошло чуть больше часа. Она слушала меня, как маленькие дети слушают сказки. И верила мне. Не потому, что я не врал, а потому что хотела верить. Всё-таки я самовлюблённый болван – так увлёкся своей сагой, что не сразу заметил, что у неё по щекам текут слёзы.