– Перехожу непосредственно к могилке. Борис Годунов был не только мудрым правителем, но и прекрасным шахматистом. Вы знаете, что именно благодаря своему умению играть в шахматы он был приближен в своё время к себе Иваном Грозным? А сильные шахматисты всегда просчитывают партию на много-много ходов вперёд. И Борис не исключение. Он даже сумел просчитать свою внезапную смерть. Естественно, человек, проживший жизнь полную нечеловеческих нагрузок, тревог и лишений, прекрасно понимал, смерть может прийти нежданно-негаданно. Он прекрасно готовил своего приемника. По свидетельству иностранцев, которых при дворе Бориса было множество, его сын Фёдор унаследовал от отца не только добрый нрав, человеколюбие и прозорливость. Он ещё был прекрасно образован. Английский посол сэр Томас Смит отзывается о нём, как о самом образованном европейском наследнике престола. Но Борис Фёдорович прекрасно понимал, – всему этому грош цена, если мальчик останется один. И конец тогда и всем его начинаниям, и сыну. Если не будет рядом взрослого, властного и волевого человека, способного справиться с мятежными боярами.
Поэтому отвоевание Прибалтийских земель и образование вассального Ливонского королевства – миттельшпиль сложной партии, задуманной Годуновым. Полагаю, больше ему был интересен эндшпиль, когда король Ливонии, муж его любимой дочери, становится регентом при его не вошедшем в возраст сыне. И тогда становится понятно, почему на эту роль был избран принц Густав. Человек, обязанный царю Борису буквально всем, безусловно, должен быть предан и благодарен и ему, и его наследнику. Именно поэтому Борис Фёдорович так долго, почти два года, терпел все безобразия, которые устраивал в Москве потерявший берега от неожиданно свалившегося на него счастья не вполне законнорожденный сын Эрика XIV. Просто в голове у царя не укладывалось, как человек широко образованный (а образование Годунов ценил необыкновенно высоко), учёный с европейским именем, к тому же прошедший суровую школу жизни, может вести себя настолько непотребно и неблагодарно.
– Всё совершенно правильно, Серёж, – сказал я уже с нетерпением. – Но причём тут наша могила? Убей Бог – не пойму!
– А Вы представьте себе, – в глазах Сергея загорелся огонёк одержимости, – что, прибыв в Москву в конце 1599-го года, принц Густав ведёт себя по-другому. Не куролесит и безобразничает. Не притаскивает Екатерину-Бритту с её выводком и не выставляет их напоказ всему московскому люду. Предположим, он продолжает заниматься своей наукой, принимает православие перед браком с царевной Ксенией и пытается вникнуть в ту роль, которую уготовил ему Борис Годунов. И вместе с этим, получает определённый авторитет у аристократии Московии. Отчасти, за счёт статуса царского зятя, отчасти, за счёт собственного поведения, адекватного этому статусу.
– Кстати, Вы описываете вполне вероятную виртуальность. Он же был необыкновенный умница, наш Густав Эрикссон. Человек, росший в полной нищете, стал учёным с европейским именем. Неужели он не мог понять, что от него требуется в сложившейся ситуации и как ему себя надлежит вести? Мог, конечно! Но вечная проклятая нищета. Она действительно сыграла с ним злую шутку. От медных труб у него попросту снесло крышу. Впрочем, Серёж, это всё вероятности и виртуальности. То, что могло бы быть, и то, чего не было на самом деле. И с этим ничего уже не поделать.
– А Вы уверены?
– В чём? В том, что ничего не поделать? Друг мой, Вы в своём уме?
– Вы ведь просили конкретно объяснить, зачем мне понадобилась эта могила?
– Совершенно верно! И вот уже битых два часа пытаюсь дождаться ответа.
– Ну, так слушайте. Итак, Вы едете в Кашин и пытаетесь с максимальной точностью определить место захоронения. Я могу рассчитывать, что к своей задаче Вы отнесётесь вполне добросовестно?
– Можете в этом не сомневаться.
– Я получаю от Вас данные. Дальше под благовидным предлогом производится эксгумация…
– Серёж, да Вы что?! Какая к чертям собачьим эксгумация?! Четыреста лет с лишним прошло! Всё, конечно, зависит от свойств почвы… Но, в самом лучшем случае, Вы откопаете череп, истончённый до состояния картона. Неловкие действия при откапывании, и от картонных остатков костей ничего не останется. А в нормальном раскладе, там и остатков костей не будет – всё давно перегнило и смешалось с почвой.
– Вас это, Юр, не должно волновать. Нас устроит и почва. Главное, чтобы именно в этой почве сгнили его кости.
То ли я много выпил коньяка, то ли мне потихоньку становилось не по себе.
– Кого это «нас», Серёж?
– Вы же хотели, чтобы я объяснил всё честно и откровенно?
– Безусловно!
– Хорошо. Я представляю могущественную организацию. Очень могущественную, с многовековой историей и владеющую древними знаниями.
– Аненербе или отдел ФСБ по изучению непознанного? – я пробовал шутить, но мне было уже не до шуток. Самое страшное, что этот парень говорил на полном серьёзе, и не было ни одного признака, указывающего на то, что он врёт или блефует.
– Не стройте, Юр, из себя шута, Вам не идёт.
– Нет, мне всё-таки интересно, вы масоны или розенкрейцеры?
– Как же Вы любите задавать вопросы! Бывают ситуации, когда это до добра не доводит. Уж кто-кто, а человек Вашей профессии это должен знать хорошо. Розенкрейцеры… Смешно! Скорее, друг мой, колдуны.
Так блефовать невозможно. Так врать невозможно. Ёжкин кот и пресвятые ёжики! Это куда ж меня занесло, с чем я столкнулся?
– И что же многоуважаемые колдуны собираются делать с землёй из могилы, в которой истлел принц Густав? – нет лучше защитной реакции, чем юмор, вот я и пытался шутить. Сергей подхватил предложенный мной тон разговора:
– А многоуважаемые колдуны проведут с этой землёй древний магический ритуал и воскресят нашего принца. Проведут с ним воспитательную беседу. Надерут ему, понимаете ли, задницу и на пальцах объяснят, как надо и как не надо себя вести по прибытии в Москву. А потом отправят его в август 1599-го в Новгород. Вот и всё. Вместо вредоносной династии Романовых на Московском престоле воцарится династия Годуновых. Мудрые и гуманные правители, опережающие свою эпоху лет этак на сто пятьдесят. И не будет разгрома Смутного времени, петровских реформ и Великой Октябрьской революции. Россия будет развиваться в правильном направлении и семимильными шагами, формируя вокруг себя новый, светлый и счастливый мир. Мир, в котором будет духовность и не будет диктата общества потребления. Правда, нашего мира уже не будет. Весь этот кошмар, в котором мы живём, сначала превратится в истлевший лоскут, а потом исчезнет, как утренний туман. И, честно говоря, Юр, мне его не жалко. А Вам?
У меня как шаровая молния в голове разорвалась! Господи! На всякого мудреца довольно простоты. Купился, как есть купился! Сыщик хренов. Всё смотрел, блефует он или нет? А не врёт ли? А то ведь уведёт у меня из-под носа за бесценок философский камень или элексир бессмертия! Он меня убедил полностью своим недюжинным умом и познаниями в том, что и меня крайне интересует. И не смог я взглянуть непредвзято и увидеть, что целых четыре часа беседую с сумасшедшим.
Жил себе, жил человек. Работал себе в этом Министерстве. Ворочал, поди, нехилые коррупционные схемы. А как иначе? Если он не умеет их проворачивать, зачем нужен такой начальник департамента? В нашей современной России законы жизни жёсткие. Живёт себе в полном достатке и припеваючи. Вот только хобби он выбрал нехорошее. Не в том смысле, что глубоко изучать отечественную историю – не хорошо. А в том, что слишком сильно его зацепило. Покопаешься и придёшь к выводу: и то не так, и это не этак; всё неправильно и могло бы быть совсем по-другому; этот – исчадье ада, а этот – подонок, а тот – ничтожество. И стал задумываться, как бы всю эту жуть и несправедливость исправить. А очень трудно одновременно брать взятки и распиливать бюджет и думать, как исправить наш такой неправильный, но так закономерно сложившийся мир. Тут уж вступаешь в драматическое противоречие с самим собой. Вот кукушечка и отъехала. Причём, отъехала на славу, по полной программе. Так сразу и не скажешь, потому что сам по себе он человек симпатичный, умница, познания у него просто академические, и с логическими построениями – мудрецы позавидуют. Но сумасшедший.
Вообще, с сумасшедшими мне в последнее время везёт. Одна Алёна, которую я катал по замкам крестоносцев, чего стоит. А мой друг Рамаз, которому по статусу друзей не положено, но который не только чтит память друга, но ещё и считает нужным поддерживать его близких на плаву? Сумасшедший. А Борис Моисеевич Натанзон, полагающий, что в сложившейся ситуации ещё можно отжать какие-то деньги? Сумасшедший. А отец Геннадий, живущий в Затерянном Мире с динозаврами и, тем не менее, считающий, что жить надо по совести и по слову Божию, а не так, как принято? Все мы сумасшедшие. И я в первую очередь – со своим постоянным желанием заработать и вырваться из нищеты. А что самое главное с сумасшедшими? С сумасшедшими самое главное – не спорить. Хотя бы потому, что я всё время на сумасшедших зарабатываю. Поэтому:
– Да, Серёж, мне его тоже не жаль. Нисколько. Он настолько плох, что лучше бы его и не было.
– Скажите, Юр, сколько Вам понадобиться времени в Кашине, чтобы всё добросовестно сделать и составить мне план-схему?
– Ну, смотрите, Серёж: сегодня у нас пятница. В Кашин я поеду в понедельник с утра. На всё про всё – мне четыре дня за глаза хватит. Поэтому в пятницу во вторую половину дня (давайте часиков в пять) – я у Вас с результатом.
– А не слишком быстро, успеете?
– Раз сказал, успею, не переживайте.
– Ну что, тогда на посошок?
Мы допили чудесный армянский коньяк, и я встал.
– Честно говоря, Юр, даже не ожидал, что доведётся познакомиться с таким умным и знающим человеком.
– Мне тоже, Серёжа, было необыкновенно приятно с Вами пообщаться.
– Надеюсь, объяснять, что вся наша беседа должна оставаться строго между нами, не надо?
– Совершенно не имеет смысла. До встречи в следующую пятницу.
ГЛАВА 14. СТРАШИЛКИ И УЖАСТИКИ.
Домой я возвращался с очень странным ощущением. То ли давно не пил, и полбутылки коньяка подействовали на меня угнетающе, то ли концовка разговора с Сергеем. И вроде бы всё проанализировал, и разложил по полочкам, и даже вердикт вынес: «Сумасшедший». Но наше потаённое «Я» частенько не слушает аргументы разума. Вот и у меня внутри нарастало чувство тревоги и приближающейся беды, и я ничего не мог с этим поделать.
На Преображенке я зашёл в магазин и взял две бутылки красного сухого. Жена уже вернулась с работы.
– Ах, какой амбре! – жизнерадостно констатировала она, выходя в прихожую из кухни.
Коньячным перегаром от меня разило изрядно. Я угрюмо поставил на комод две бутылки вина:
– Жена, нам нужно серьёзно поговорить.
Говорить с Лануськой серьёзно сложно. Да и юмор у неё весьма своеобразный.
– Ты уходишь к другой и оставляешь нам с Тимошкой квартиру? Господи! Неужели дождалась?!
Я пропустил её слова мимо ушей и, молча, снял куртку.
– Да что у тебя с лицом? Случилось что-то?
Я выложил довольно-таки толстую пачку пятитысячных купюр. Лануська уже давненько такого не видела:
– Ого! Похоже, у нас сегодня праздник. Сколько здесь?
– 250 тысяч. Только, боюсь, как бы они нам поперёк горла не встали.
Моя умница поняла, что происходит нечто экстраординарное.
– Ну что ж, пойдём на кухню, открывай бутылки, поговорим.
Не успели всё разлить, а полжизни за кормою,
И ни с лупой, ни с ружьём не найти её следы.
Самый быстрый самолёт не поспеет за тобою,
А куда деваться мне – я люблю быть там, где ты. *28
Я разлил вино по фужерам и постарался как можно компактней, но, не упуская основных деталей, описать свой визит в Министерство сельского хозяйства. В основном я старался сократить историческую часть своего повествования. В отличие от моих экскурсантов, Лануська меня слушать не любит, её это не интересует. В охотку посмотреть на какие-нибудь исторические места и памятники архитектуры – это с ней случается. Но слушать о них во всех подробностях… Я давно это понял и стараюсь её не напрягать. А тут она, вдруг, начала задавать кучу уточняющих вопросов о главном герое моей эпопеи. О Густаве Эрикссоне, конечно, а не о начальнике департамента Минсельхоза. И мне пришлось рассказывать о нём практически всё, да ещё совершить целый экскурс в историю алхимии. К моему несказанному удивлению, пришлось растолковать Лануське, что это за источники XVI – XVII веков, повествующие о философском камне и элексире бессмертия, и насколько им можно доверять.
Рассказывая о финале разговора с Сергеем, я специально не стал ничего оценивать и делать выводы. Лануська задумалась. Есть у неё такая очаровательная черта – она морщит лоб и трёт свой носик. Любой другой женщине с такой внешностью это всё равно бы не помогло. Но природа, проектируя мою суженную, допустила существенную промашку и перерасход средств. При такой красоте мозги вообще не нужны, – лишнее. А Господь переборщил и поместил в эту прелестную головку мощный аналитический ум, которому любой мужик бы позавидовал.
Вроде глупо так стоять, да не к месту целоваться.
Белым голубем взлететь, только на небе темно.
Остаётся лишь одно – пить вино да любоваться.
Если б не было тебя, я б ушёл давным-давно. *28
Помолчав минуты две и допив свой фужер, моя Богиня Мудрости спросила:
– Сам-то ты как считаешь, что более вероятно – мотивы, связанные с алхимией, или древнее мистическое общество, члены которого владеют тайными знаниями?
– Ланка, ты смеёшься что ли? – я разлил вино по фужерам. – Алхимия ещё как-то допустима, на пределе тонкой грани реальности. Что касается всех этих колдунов, тебе это не напоминает дешёвый сценарий для проходного сериала по второму каналу?
– Более чем напоминает. Но ты же сказал, что он был абсолютно откровенен и правдив, и у тебя даже мысли о блефе не возникло.
– Поэтому я и сделал однозначный вывод – он сумасшедший. Очень преуспевающий, очень располагающий к себе, очень образованный и умный. Но сумасшедший.
– А чего же ты, муж, так испугался? Деньги прекрасные, просто подарок судьбы. А тебя что-то реально напугало. Давай попробуем разобраться.
– Хорошо, Ланка. Слушай. Я был бы абсолютно спокоен и сделал бы однозначные выводы, если бы мой жизненный опыт не говорил о существовании вещей, выходящих за границы общепринятых представлений о реальности.
– Ха! А я, Юрка, думала, что твои страшилки про инфернальное – сказки, которые ты специально придумывал для нас с Тимошкой.
– Были и сказки, – я включил на кухне вытяжку и закурил. – Но две ситуации действительно имели место быть.
– Первая – это, наверное, когда ты занимался экзорцизмом при помощи автомата «Кедр» в 1995-м?
– Точно.
Всё-таки она необыкновенная умница. Рассказчик я неплохой. С фантазией у меня тоже всё в порядке. Иногда, чтобы поразвлечь мою кошку с котёнком, я придумывал всякие страшилки и ужастики, щедро перемешивая фантастический сюжет с реальными жизненными событиями. Получалось красиво, Ланке с Тимошкой мои сказки безумно нравились, пугались они до поросячьего визга. А вот, поди ж ты, Ланка сумела точно выбрать из всех моих опусов то, что случилось на самом деле.
……….
Была поздняя осень 1995-го года, заканчивался первый год моей службы оперуполномоченным в конторе с романтичным названием «Ховрино». Мне было двадцать пять, родился я, вырос и получил высшее образование в Советском Союзе и, соответственно, как и подавляющее большинство моих сверстников был атеистом и материалистом. В тот день у меня было обычное суточное дежурство. В конце упиравшейся в лес улицы Дыбенко в своей квартире от передоза умер двадцатилетний парень. На обычные трупы ездили участковые, но передоз приравнивался к криминалу, и на ту квартиру с группой немедленного реагирования поехал я. Со сменой мне в тот день повезло. Старшим дежурным был старый майор Витька Кочерёжкин, человек не глупый и не любивший доставать дежурных оперов всякой фигнёй. А в ГНР был основным такой же не молодой татарин, Ренат Алимов. Я всегда дежурил с Ренатом без напрягов. Доехали мы до этого адреса. Делов то! Осмотреть труп, убедиться, что это всего лишь передоз, изъять всё имеющее отношение к инъекции, посмотреть, не осталось ли героина, составить протокол осмотра трупа и всё. Ренат пошёл со мной на квартиру, помогать если что. Нам открыла дверь мать представившегося, женщина лет сорока пяти, с почерневшим от горя лицом. Сына она потеряла уже давно, два года назад, когда он плотно подсел на иглу и стал выносить из дома всё, что можно было продать. А сегодня эта потеря просто получила своё документальное оформление.
Мы вошли в девятиметровую комнату, где на диване лежал труп. Смерть наступила часов пять назад. А надо тебе сказать, дорогой читатель, что воздействие героина на организм волшебно. В частности, после смерти наркоман начинает разлагаться не как обычный человек, а уже часа через три. Картина маслом была так себе… И удовольствие всё это изымать и протоколировать тоже ниже среднего. Поэтому я сделал своё дело максимально быстро, Ренат от своей работы не отлынивал и всячески мне помогал. Уже через сорок минут, бросив матери дежурное «соболезнуем», мы двинулись обратно в отдел.
Я за первый год работы ещё не обзавёлся всем необходимым для моей должности запасом бесчувственности и цинизма. Поэтому сказал очереди из человек двадцати, стоявшей в мой кабинет с заявами: «Граждане! Перерыв тридцать минут, а лучше идите на хер!» и решил продышаться и выпить кофе с коньяком или коньяку без кофе. Но не успел я сделать ни того, ни другого, как позвонила дежурка, и Витька Кочерёжкин попросил спуститься к нему. Я, как порядочный, оторвался от своего сибаритства и пошёл на первый этаж. Там в аквариуме дежурки уже был Ренат Алимов. Майор был чем-то слегка обескуражен:
– Так, ребята. Вам нужно ещё раз съездить на адрес на Дыбенко, 29.
– А что мы там забыли, Вить? – спросил я раздражённо. – Белого там нет, инъекцию изъяли, труп описали.
– Давай не будем обсуждать. Я даю указание – вы едете, – и, обращаясь к Ренату, – В квартиру заходишь первым, Юрка за тобой. Двух алкоголиков, – Витька имел в виду доблестный личный состав ГНР, – с собой не берёшь от греха подальше.
– Да что случилось то, Вить? – Ренат тоже был недоволен. – Там что, на этом адресе, инопланетяне приземлились или там дочь Рушайло изнасиловали?
– Базарь поменьше. Езжайте.
Делать нечего, поехали. У подъезда дома нас встретила мать передознувшегося. В первый раз она показалась нам женщиной сдержанной, замкнутой и немногословной. Сейчас её невозможно было узнать. Вся косметика была размазана и растеклась по всему лицу, она орала, как умалишённая, и побежала к нам, размахивая руками. Из её обрывочных бредовых фраз мы поняли только: «Ребята, милые, помогите!»
Мы с Ренатом переглянулись. Он передёрнул затвор ПМ, я снял с предохранителя пистолет-пулемёт «Кедр», которым нас снабжали на дежурство. И мы стали подниматься по лестнице, благо квартира была не высоко, на третьем этаже. Дверь была открыта нараспашку. В квартире было тихо, как в могиле, и темно. Ренат включил свет в коридоре, и мы вошли в комнату, где лежал труп. Вонь ещё усилилась со времени нашего первого визита. Но почему мать в таком состоянии, и почему так озадачен наш старший оперативный дежурный – совершенно непонятно. Труп парня мирно разлагался на диване в том же положении, в котором мы его оставили.
И вдруг труп зашевелился и встал на диване на четвереньки. То есть нет, не на четвереньки. Он стал похож на огромного варана, те же сгибы в конечностях. Голова закинулась далеко назад, как будто шея была сломана. На нас смотрели нечеловеческие и злые жёлтые глаза, а из пасти торчало что-то, напоминающее змеиное жало. Чудовище завыло, негромко, но угрожающе. Мы, не сговариваясь, открыли огонь. Ренат всадил в эту нежить целую обойму, я дал две хороших очереди. Результат был нулевой. Нас в одну секунду вынесло из квартиры. Опомнились мы только у подъезда, судорожно закуривая. Несчастная мать всё приставала к нам, но мы её не слышали и не понимали.
Первым в себя пришёл Ренат, который был старше меня лет на пятнадцать.
– Вот что я скажу Вам, женщина, – ели выдавил из себя татарин, – Вы нам больше не звоните. Не вздумайте. Садитесь на автобус и езжайте в Знаменскую церковь. Знаете, где она находится?
– Да, знаю, – похоже, женщина осознавала, что Ренат говорит дело.
– Церковь ещё должна быть открыта. Ищите батюшку, и пусть он разбирается. Это не наш профиль.
После этого Ренат кое-как запихнул меня в машину, и мы вернулись в отдел. В дежурке Ренат долго что-то шептал Кочерёжкину на ухо. Тот отобрал у меня автомат и даже не заставил писать рапорт о расходе боеприпасов. Зато позвонил Оруджалли Азиевичу Гумматову, зам по опер нашего отдела и моему учителю.
– Иди, Юрка, к Гумматову, – сочувственно направил меня майор.
А надо сказать тебе, дорогой мой читатель, у нашего Оруджалли Азиевича была одна забавная особенность. Когда он был в лёгком расположении духа или придуривался, то говорил со страшным азербайджанским акцентом, который мы, его опера, за спиной копировали и передразнивали. Зато в серьёзных ситуациях говорил он по-русски чисто, очень правильно и с совершенно московским выговором. Вот и сейчас вместо «Эй, оолам, чыто сылучылосы?» я услышал:
– Юр, я понимаю, что ты сейчас не в себе. И всё-таки попытайся мне объяснить, что произошло.
Я взял себя в руки и довольно связно обрисовал начальнику ситуацию.
– А ты в первый раз с чем-то подобным сталкиваешься?
Вот тут меня и прорвало. По-настоящему. Это была истерика.
Оруджалли меня не прерывал, подождал, пока я сам успокоюсь. Налил мне сто грамм коньяку и сказал:
– С дежурства я тебя снимаю. Надеюсь, все материалы в дежурке. А если нет, ничего, потом разберёмся. Андрюха Васильев сейчас тебя добросит до станции «Ховрино». Садишься на электричку и – домой. Чтоб никаких похождений. Два выходных тебе. Приходи в себя. Через два дня – на работе как штык. Вопросы есть?
Вопросов у меня не было. Первый день я пил в одну харю, второй день отсыпался, хотя снились мне кошмары. После этого случая я уже не был ни атеистом, ни материалистом.
……….
– А вторая правдивая история? – спросила Ланка. – Когда вы с Васькой Константиновым во время раскопок попали в «ведьмин дом», или когда ты в лесу под Микулино забрёл к колдунье?
– «Ведьмин дом», детка, – обычный фольклор чёрных копателей. А вот микулинская история действительно имела место. Причём, всё было именно так, как я рассказывал. Не прибавить, не убавить.
Когда в 2016-м я немножко пришёл в себя после своего жуткого дембеля и вдоволь набродился по Москве, я стал потихоньку выбираться из города, для начала в пределах Подмосковья. Мне давно хотелось взглянуть на древнерусский город Микулин, столицу Микулинского княжества. Вернее, на то, что осталось от давно минувших времён. Основал Микулин на левом берегу красивейшей лесной реки Шоши Тверской князь Михаил Александрович. Михаил превратил Тверь в суверенное государство и стал его первым Великим князем. Сестра Михаила Александровича была замужем за легендарным Великим Литовским князем Ольгердом. Шурины были верными союзниками, а отношения у Михаила с Московским князем Дмитрием Донским были, мягко говоря, так себе. И построил он поближе к Москве на берегу Шоши большой и хорошо укреплённый город с валами высотой пять метров и шестисот метров в окружности. Сын Михаила, Фёдор, превратил Микулинское княжество в независимое от Твери государство, небольшое, но очень воинственное и проводящее самостоятельную политику. За всё время своего существования, памятуя о династическом родстве, оно было верным союзником Великого княжества Литовского. Москва не желала терпеть такую мелкую, но вредную, занозу у себя в подбрюшье, поэтому микулинские, тверские, литвинские и московские рати с завидной регулярностью сшибались под стенами Микулина. Это может показаться невероятным, но земляные валы древнего города дошли до наших времён практически в первозданном виде, как хрестоматийное пособие для археологов.
История Микулина продолжилась и после смерти независимой Тверской земли. Один из последних прямых потомков воинственных и независимых Микулинских князей, князь Семён Иванович Телятевский-Пунков, был в эпоху Ивана Грозного боярином и крупным военачальником. А по совместительству, видимо, ещё и несусветным ворюгой. Где он конкретно поднял столько денег – история умалчивает. Остаются только предположения. В 1551 году он строил царскую крепость Свияжск и потом четыре года был там первым воеводой. А в 1558 и 1559 годах Большой полк Московского войска под его командованием опустошал владения Ливонского Ордена, где тоже очень даже можно было поживиться. В общем, денег он намыл немеряно. И лишней скромностью Семён Иванович, скорее всего, не отличался. Вернувшись в 1559 году в свою вотчину он, памятуя о своём прямом происхождении от Рюрика и о своих великих предках, отгрохал посреди Микулинского городища каменный собор Михаила Архангела, который если слегка и уступает в масштабах Успенскому собору Московского Кремля, то уж никак не уступает ему монументальностью и величественностью. А чтобы окончательно избежать обвинений в скромности, Семён Михайлович водрузил на центральную главу собора крест из чистого золота, украшенный драгоценными каменьями. Этим крестом теперь любуются англичане в Лондонском музее, куда он попал долгими и извилистыми путями после того, как его прихватизировали лисовчики в Смутное время.
В начале XIX веку одну из стен собора укрепили контрфорсами, в конце советского времени провели научную реставрацию и восстановили позакомарное покрытие. Но в целом собор Михаила Архангела в Микулино – феноменальный и редчайший пример крупного храма середины XVI века, дошедшего до нас практически в первозданном виде.
Сейчас Микулино представляет собой маленькое село на самой границе Московской области, утонувшее в непролазных сосновых лесах. Через него раз в четыре часа проходит автобус Москва – Старица. Вот на таком автобусе я туда и добрался. Моё самочувствие тогда ещё оставляло желать много лучшего, но два часа я лазил по крепостным валам и вусмерть перепугал пожилую женщину, продававшую в храме свечи, своими восторженными криками, сопровождавшими исследование древней церкви. Когда мой доскональный осмотр был завершён, я залез на выходящий к реке Шоше вал. Для июня было довольно-таки пасмурно. Над седой лесною страною плыли низкие облака. Загадочная Шоша петляла и исчезала в бескрайних сосновых дебрях. Изредка проглядывало солнце и превращало реку в переливающуюся серебром нить. До ближайшего автобуса из Старицы в Москву у меня оставалось два с половиной часа, и я решил прогуляться по левому берегу Шоши до руин гидроэлектростанции, которую мои землячки разбабашили осенью 41-го. По карте получалось километра три. Отличная прогулка.
Сразу за селом был спуск к воде, в речке плескались местные ребятишки.
– Как водичка, пацаны?
– Холодная, дядь!
Метров через двести после импровизированного пляжа спряталось в соснах сельское кладбище. Я прошёл его минут за пять и оказался в самом настоящем первозданном лесу, где росли вековые сосны, а вся земля была устлана разными мхами. И всё было усыпано маслятами. Лес был живой и нетронутый. Заблудиться было невозможно, мой главный ориентир, река, поблескивала слева от меня. Идти по лесу – это вам не по шоссе, поэтому до руин электростанции я добрёл только через час. В лесу стояла тишина, лето уже вступило в свои полные права, птицы отпели. Я не большой поклонник технических сооружений, поэтому просто оценил пейзаж и уже собирался в обратный путь, когда неожиданно увидел в метрах ста от себя дом среди сосен. Обычная изба в лесу, без всяких коммуникаций и проводов, такие иногда строят себе нелюдимые лесники совсем где-нибудь в глубинке. Мне стало любопытно, и я зашагал к избушке. Когда я совсем подошёл, из избы вышла женщина:
– Лабас диенас! Кас Йус атведэ йи токйа нуотолинио виета?– поприветствовала она меня по-литовски.
– Лабас диенас! – ответил я, – Тикай эс лыетувиски дыезган сликты рунайу. Вар, ляуй лабак латвиски? (Только я по-литовски совсем плохо говорю. Может, давайте лучше по-латышски?)
– Ах, простите! Я сегодня такая рассеянная! Что Вас занесло в такую глушь?
Женщина меня совершенно поразила. Встретить даму бальзаковского возраста и сногосшибательной красоты – ничего особенного. Но встретить здесь? К тому же, в каждой местности свои типажи. И меньше всего она была похожа на деревенскую бабу, живущую на границе Московской и Тверской области. Точёное лицо с хищными аристократичными чертами, словно вырезанное из слоновой кости, стройная, словно девичья, фигура, несмотря на угадываемый возраст.
– Да вот, решил прогуляться по вашему волшебному лесу, – ответил я, закуривая сигарету.
Дама ответила совершенно непосредственно:
– А откуда Вы узнали, что это мой лес? Вы, наверное, приехали из Москвы нашу необыкновенную церковь посмотреть? Устали, тикриаусиай (наверное)? Хотите, я Вас кофейком угощу?
– Я бы с удовольствием, но у меня автобус на Москву через час пятнадцать.
– А Вы не торопитесь. Его не будет – он сломался. И следующего не будет – отменят. Только в восемь двадцать в Москву пойдёт. Так что заходите, отдохните. По Вам видно, что вы сегодня Йус паварготэ… как это? А, намотались!
Откуда такая осведомлённость об автобусах? И что это она всё с русского на литовский сбивается? И вообще, откуда она здесь взялась? Очень странная женщина. Я вовсе не собирался оставаться пить кофе, но почему-то согласился. Мы вошли в избу, и тут я был поражён окончательно. Нет, стены и пол были вполне себе для избы обыкновенные. Но всё было заставлено даже не антикварной, а совсем уж старинной мебелью из тёмного дерева. Я прикинул, могла ли такая мебель стоять в помещичьей усадьбе XIX века, и решил, что нет. Даже для XIX века она была бы слишком старомодна. Больше всего меня поразили зеркала. Их было много и они основательно почернели. По виду это уже не XIX, а какой-нибудь XVII век. Было несколько книжных шкафов, уставленных старинными фолиантами. Я бросил беглый взгляд на содержимое одного из них. А надо сказать тебе, любезный читатель, что я слегка разбираюсь в букинистике. У меня мурашки побежали по коже. Я даже приблизительно не мог представить себе стоимость содержимого этого шкафа. Книги были XVII и XVIII веков. Я был потрясён одним томом по алхимии. Если я ничего не путаю, лет пять назад такая книга ушла с аукциона «Сотбис» всего за четверть миллиона евро.