II
25 июня 2020 года, г. Москва, р-н. Ясенево, здание 2-го Главного Управления Генерального штаба ВС РФ.
В просторном вестибюле уже толпилась кучка генералов, что были записаны в первую партию. И хотя время процедур у каждого было строго индивидуально, пришла вся партия, видимо из неискоренимого чувства природного любопытства русского человека. Вторая партия в это же самое время должна была собраться на Лубянке для прохождения аналогичной процедуры. У многих из них в руках были папки. «Ага, – подумал Афанасьев, – не иначе, как декларации». Среди генералов Афанасьев сразу углядел фигуру, неловко топтавшегося в сторонке, а потому, чувствовавшего себя парией, Булдакова. Поздоровавшись со всеми за руку, Верховный не обошел рукопожатием и его, чем вызвал немалое удивление в глазах Начальника Тыла. Но то, как судорожно он ответил на рукопожатие Афанасьева, говорило о его крайней степени растроганности. По нетерпеливым возгласам Афанасьев сразу понял, что все ждали именно его приезда. Вперед выступил сам Николай Павлович Тучков, сходу заявивший:
– Прошу вас, Валерий Василич, не удивляться тому обстоятельству, что встречу я вам и всем остальным назначил именно здесь – в ведомстве Игоря Олеговича, а не у себя на Лубянке. Просто я посчитал для себя неприличным проводить подобные операции в своих стенах, раз уж я оказался инициатором всей этой затеи. Так скажем, для чистоты эксперимента.
– Да, ладно вам, Николай Палыч, я все прекрасно понимаю, и поверьте, высоко оцениваю ваш такт, – рассыпался в комплиментах Глава Высшего Военного Совета. – Куда прикажете идти?
– Игорь Олегыч! – позвал эфэсбэшник Костюченкова, затерявшегося в толпе генералов. – Первая партия лабораторных мышей для дальнейшей сепарации представлена в полном составе, а именно в количестве десяти особей. Ведите в свою разделочную.
По толпе прошелестел нервный смешок. Всем было не очень комфортно в этих хоть и прозрачных, но холодных стенах. Костюченков, одетый сегодня в гражданское, застенчиво улыбаясь, приблизился к Афанасьеву. Затем встав рядом, обернулся к стоящим и уже притихшим генералам:
– Товарищи! Сейчас мы все поднимемся на второй этаж, пройдем по коридору направо до следующего холла, а оттуда через стеклянную дверь проследуем в наблюдательную комнату, где и будем, в качестве свидетелей следить за опросом своих коллег. Целлофановые пакеты и пузырьки с нашатырем нам выдадут на месте.
– А зачем это нам нашатырь и пакеты? – с испугом вопросил кто-то неестественно тонким от волнения голоском.
– Пригодится, – веско произнес моряк в штатском, а затем добавил, – на всякий случай.
– Ну, что ж, как говорил Данте: «Веди нас, Вергилий!»[33], – не стал тянуть резину Афанасьев и первым двинулся к лестничному пролету.
Широко шагая по лестнице вверх, Афанасьев краем глаза заметил, как его соратники, чуть замешкавшись поначалу, гуськом потянулись за своим шефом. В холле второго этажа их уже поджидала женщина средних лет в белом халате, что говорило о некоей ее причастности к медицине. Женщина не вызвала никаких эмоций у окружающих, так как халат ее был слишком длинен, а под ним виднелись джинсы, да и половину ее лица скрывали очки с громадными дымчатыми стеклами в пол лица, что делали ее похожей на большую стрекозу. Комната наблюдения, куда их привели, была на редкость скудно обставлена мебелью. Кроме пары десятков обычных офисных стульев в ней ничего более не наблюдалось. Зато был громадный черный экран, почти во всю стену, назначение которого Афанасьев тут же угадал:
– Одностороннее окно в соседнее помещение? – спросил он у Костюченкова, кивая в сторону блестящей черной поверхности экрана.
– Совершенно верно, – согласился тот. – Отсюда мы сможем наблюдать за всеми перипетиями, происходящими на том конце, не привлекая к себе внимания. При этом он что-то шепнул женщине-медику и та, подойдя к экрану, что-то там нажала, и он осветился, показывая соседнее помещение. С «полиграфом» Афанасьев был знаком не понаслышке, так как сам проходил через него, еще, когда только-только перевелся в Генштаб. Там все было по-простому: к запястью и к виску цепляли датчики на присоске, а человек в штатском долго и заунывно задавал вопросы из совершенно разных областей, на которые всего-навсего надо было давать односложные ответы в стиле «да» или «нет». Здесь же все было по-другому. Помещение больше всего походило на стоматологический кабинет, «навороченный» всяческой малопонятной постороннему глазу аппаратурой. В центре находилось нечто среднее между зубоврачебным и гинекологическим креслом. Гмм… Вокруг кресла суетились двое рослых и мускулистых мужчин в белых халатах, но с засученными рукавами, что невольно наводило на мысли об их мастерстве в области «заплечных дел». Сверху на кресло падали какие-то провода и яркий круг направленного на него света, оттенявший все вокруг. В углу стоял пульт, усеянный всевозможными кнопками и тумблерами. За пультом тоже сидели двое в цивильном одеянии, но лиц их было не разглядеть. Завершало убранство «пыточной камеры», как про себя окрестил Афанасьев эту комнату, странного вида люстра с разноцветными плафонами на шарнирах, какие бывают обычно на молодежных дискотеках. Генералы, с опаской косясь на увиденное в окошке «кресло» робко расселись на стулья, нервно подрагивая коленями. Врачиха, сопровождавшая их сюда, из-за своих очков, напоминавшая стрекозу, вышла вперед, заслоняя собой экран.
– Ну, – тоном строгого учителя, спрашивающего у нерадивых учеников о выполненном домашнем задании, – кто у нас тут самый храбрый? Давайте-ка по-быстрому, мальчики-зайчики, у нас всего один кабинет, а вас целая уйма. Боюсь, что и в два дня не уложимся. Так что, поторапливайтесь.
– Я готов, как и договаривались, быть вашим первым пациентом, – громко произнес Тучков. – Ведите.
– Хорошо, – согласилась дама не шевелясь, – выйдите отсюда и зайдите в соседнее помещение.
Афанасьев машинально отметил начало процедуры, глянув на циферблат своих часов. Время было ровно 7.00 утра. Тучков, молча, повиновался указанию «стрекозы» и уже через несколько секунд оказался на экране. А дальше началось то, от чего у Афанасьева, да и, кажется, у большинства из присутствующих поползли мурашки по спине размером со средней величины таракана. С замиранием сердца все увидели, как тот, в полной тишине, сначала передает в руки одного из сидящих за пультом свою папку, с которой он до сего момента не расставался, затем начинает зачем-то раздеваться до трусов, и неловко, явно непривычно, вскарабкивается в «кресло». Афанасьева передернуло от одной только мысли, что через некоторое время и его голое, белое, как у дохлой рыбы брюхо, тело с вислым животиком и волосатыми коленями станет предметом всеобщего обозрения. «Срочно надо заняться гимнастикой, хотя бы по утрам» – мелькнула некстати мысль. А экран продолжал показывать, как один из дюжих молодцов протягивает Тучкову мензурку с какой-то явно неприятной на вкус жидкостью, судя по выражению лица испытуемого. Потом началось вообще нечто ужасное. Кое-как умастившего свое атлетическое тело в «прокрустово ложе» кресла пыточных дел мастера живо зафиксировали в нем длинными эластичными ремнями, полностью лишая того какой либо свободы телодвижения, что наводило Афанасьева на грустные мысли о не такой уж и безобидной предстоящей процедуре, как давеча говорил сам врио ФСБ. «Стрекоза» подошла к экрану, покрутила и пощелкала там какими-то приспособлениями, и звук из соседней комнаты полился в уши наблюдателей, судорожно прижимавшими к себе свои «покаянные листы» в папках. Молодцы тем временем, не спеша и перекидываясь даже не словами, а какими-то междометиями, продолжали свое дело. Из-за спинки кресла достали некое подобие шапочки с множеством разноцветных проводов тянущихся от нее куда-то вдаль. Шапочку аккуратно натянули на голову, зафиксировав ремешком на подбородке. Затем, все также не спеша, перешли к другим частям тела. Куча датчиков на присосках буквально опутали тело несчастного, теперь Валерий Васильевич уже в этом не сомневался, Николая Павловича, с ног до головы, не оставляя на нем ни сантиметра свободного пространства. Верховный впился глазами в лицо Тучкова, пытаясь отыскать на нем следы какого-нибудь дискомфорта, но лицо эфэсбэшника было хотя и спокойным, но не выдавало признаков неудовольствия. Напротив, оно постепенно разглаживалось и расслаблялось, приобретая черты умиротворенности и снисходительности к поступкам всех без исключения жителей Земли (видимо препарат из мензурки начинал свое действие). Закончив паучью деятельность по опутыванию своей жертвы проводами с датчиками, наследники Малюты Скуратова достали из карманов своих белых халатов и водрузили на свои лица темные очки с плотно прилегающими наглазниками. «А вот это уж совсем что-то новенькое» – поежился Верховный. Сидящие рядом с ним генералы, многие из которых прошли горнило не одной из необъявленных войн последнего десятилетия, кажется, даже забыли, как дышать, настолько тихо было в комнате. А тем временем люстра с разноцветными плафонами немного опустилась вниз и включила свои огни. Огни были красными, желтыми, зелеными и синими. Веселенькое разноцветье этих огоньков делало обстановку в комнате неестественно карнавальной. Огоньки в плафонах вяло перемигивались, так что это стало наводить дремотное состояние на всех, кто наблюдал за происходящим. Откуда-то послышались тихие звуки органной музыки. Это был, без всякого сомненья Бах, великий мастер органной музыки. Музыка тихо звучала, и медленно моргали огоньки в люстре. Афанасьев с детства был лишен музыкального слуха, но даже он уловил, что огни в плафонах гаснут и вновь зажигаются в такт органным звукам. Дикое сходство происходящего с дискотекой становилось все явственней. Казалось, что время и пространство сначала поменялись местами, а затем незаметно растворились друг в друге. Валерий Васильевич и сам не заметил, как потерял всякую связь с окружающим его миром. В себя его привел звук упавшей на пол папки одного из внезапно уснувших соседей. А музыка, меж тем, начинала звучать громче и огни в плафонах замелькали гораздо шустрее. Дождавшись, когда тело подопытного окончательно расслабится и впадет в некое подобие нирваны, с застывшей на размякшем лице глуповатой улыбочкой и только что не пускающим слюни, специалисты, сидящие за пультом, приступили к следующей фазе допроса. Основываясь видимо на том материале, что Тучков передал им вместе папкой, они довольно толково начали задавать вопросы по теме, касающейся возможной незаконной экономической и политической деятельности «пациента», на которые, впрочем, тот охотно давал исчерпывающие ответы, не убирая с лица идиотской улыбки, так раздражавшей Афанасьева в эти минуты. Время от времени, кто-то из молодцов в халатах покидал допрашиваемого и подходил к операторскому пульту. О чем-то шушукаясь с сидящими, он затем возвращался, что-то там подправлял в амуниции «подопытного кролика» и после этого вопросы стали носить все более конкретный и въедливый характер. К вопросам и ответам Афанасьев мало прислушивался. Его не интересовали вопросы «крышевания» бизнеса, финансовые пирамиды и сомнительного свойства сделки, проворачиваемые Тучковым. В конце концов, результаты допроса будут, как они вчера договорились на Совете, в открытом доступе для всех его членов, и он в любое время может ознакомиться с ними. Сейчас же его больше всего интересовало физическое и интеллектуальное состояние своего будущего коллеги. Он впился глазами в экран, пытаясь найти на лице Николая отпечатки физиологических и душевных страданий. Поглощенный этим нелицеприятным созерцанием он и не заметил, как сменилось музыкальное сопровождение допроса. Теперь это был уже не благородный Бах, а усиленный динамиками звук метронома, бьющий по вискам. Разноцветные огни при этом замелькали с неистовой скоростью, создавая почти непреодолимую рябь в глазах и сильнейшее головокружение. Вместе с изменением музыкального и цветового сопровождения сменилось и поведение людей в белых халатах. Афанасьев никак не ожидал подобного поворота событий. Это были уже не люди, неспешно и размеренно делающие свою привычную, казалось бы, работу, это были какие-то изверги, потерявшие вмиг всякое подобие человечности. Мало того, что они деятельно стали вмешиваться в процесс допроса, так они вообще стали вести себя по-хамски. Они поочередно буквально выкрикивали вопросы в лицо бедного генерал-полковника, обвиняя его чуть ли не во всех смертных грехах. Вопросы сыпались как из Рога изобилия, причем один нелепее другого. И все это на полном серьезе. Его обвиняли в связях со всеми спецслужбами мира, в продаже государственных тайн и сдачи наших агентов за рубежом, о тайных личных счетах в иностранных банках и еще Бог знает о чем. Они уже не столько спрашивали, сколько безапелляционно утверждали, что их «пациент» продался сразу всем разведкам мира. Войдя в раж, один из молодчиков ухватил Тучкова за ухо, торчащее из под шапочки, и выворачивая его, как у провинившегося в чем либо мальчишки, начал орать ему в ухо прямые угрозы и оскорбления. Лицо пытаемого покрылось обильной испариной, он даже не всегда успевал отвечать на задаваемые вопросы, не то, что на оскорбления, а тело при этом яростно выгибалось в пароксизме не то невыносимой боли, не то наслаждения. «Господи! Неужели они ток пустили?! Это уже не наследники Малюты, а какие-то внуки доктора Менгеле[34]» – с ужасом подумал Верховный. В голову начинали закрадываться мысли о том, что если они так по-палачески относятся к врио директора всесильного ФСБ, то что же они сделают с ним? Тут, или придется брать на себя все вины Мира, или пасть смертью храбрых от сердечного приступа. Тело Тучкова продолжало биться и выворачиваться в диких конвульсиях, но молодцев это только раззадорило сильнее прежнего. Дело дошло до откровенного рукоприкладства. То один, то другой, то и дело отвешивали Николаю Павловичу увесистые затрещины. И тут Афанасьев, который сам был уже почти на грани обморока, услышал шум и какой-то посторонний и непривычный звук у себя за спиной. Он тут же обернулся. Среди оцепеневших от изумления генералов, лежал, видимо только что упавший со стула танкист Бибиков. Его обильно рвало. Проигнорировавший вчерашнее предупреждение Тучкова о крайней нежелательности набивать чрево съестным накануне процедуры он теперь бурно извергал из своего желудка остатки не переваренной до конца пищи. На помощь ему никто из зрителей не спешил. Те и сами находились в трансе, от увиденного на экране, проклиная в душе все и вся. Афанасьев уже сам хотел было броситься на помощь товарищу по несчастью, но тут двери распахнулись и в комнату вошли двое здоровенных амбала, ростом под потолок и, повинуясь повелительному жесту «стрекозы», бесцеремонно подхватили бравого танкиста под руки, уводя куда-то. Вслед за ними, словно она уже ждала у двери, в комнату вошла пожилая женщина-уборщица с ведром, наполненным какой-то ароматизированной жидкостью и шваброй. Бормоча себе под нос, какие-то нелицеприятные высказывания в адрес всех мужчин и Бибикова в частности, она быстро замыла место нечаянного «преступления» и убралась восвояси. С момента начала экзекуции, а иного эпитета Афанасьев никак не мог подобрать, как ни старался, прошло всего-навсего около часа. Верховный окинул взглядом сидящих. Многие выглядели не лучше танкиста, о чем свидетельствовал цвет их лиц. Некоторые так и вообще находились на грани обморока. Бодрячками выглядели только трое: хозяин всего этого торжества – Костюченков, спецназовец Лютиков, да десантник Сердополов. Ну да оно и понятно. Эти трое и не такое еще видали на своем веку, и с методами «экспресс-допроса» они были знакомы не понаслышке. Издевательства над главой ФСБ продолжались еще порядка двадцати минут. Афанасьев уже думал, что этот ужас не кончится никогда, и он сам сойдет с ума раньше несчастного «жандарма». Но неожиданно звук метронома, в последней стадии перешедший почти в барабанную дробь, вдруг прервался, будто с размаху врезавшись в стену. Вслед за ним перестали мелькать огни во вращающихся плафонах. Вспыхнул обычный свет. Добрые молодцы в белых халатах из палачей сразу переквалифицировались в спокойных и даже в какой-то мере заботливых санитаров обычного сумасшедшего дома. Выпростав Тучкова из паутины проводов, они бережно, под локотки, подвели его на подгибающихся ногах к неприметной кушетке, примостившейся где-то в дальнем углу помещения для того, чтобы тот смог немного прийти в себя и попытаться самостоятельно одеться. Афанасьев понял, что пришел и его черед испить из этой чаши. Он встал со своего стула, и не глядя никому в глаза, не выпуская барсетку из рук, боясь оставить ее без присмотра, шаркающей стариковской походкой направился к выходу, чтобы через пару мгновений очутиться на экране и испытать на себе все прелести бытия диктаторской жизни. «Хосподи Исусе! – мысленно осенив себя крестным знаменьем, начал он молиться, с трудом подбирая нужные слова, – спаси и сохрани, мя, грешного!»
С Тучковым он встретился, когда тот все еще не до конца придя в себя, сидел на кушетке, вяло и слепо, шаря вокруг себя, в поисках своей одежды. Его все еще потряхивало. Афанасьев не стал интересоваться его самочувствием. Тут и так все было видно и понятно.
Следующие полтора часа были для Афанасьева самыми кошмарными в его жизни. Пыточных дел мастера вывернули его наизнанку, как старый чулок, из которого посыпался весь мусор, собранный за шестьдесят пять лет. Чего там только не было?! Там было всё. Нет, не так. Там было ВСЁ! Кроме уже заявленных им публично, незаконных финансовых операциях и «откатах» от коммерческих структур и протекционизма, с использованием служебного положения, там были и такие вещи, о которых он уже и забыл давным-давно. Медбратья не постеснялись вытащить на свет даже такие эпизоды его подростковой жизни, как подглядывание в женскую раздевалку, на уроках физкультуры в школе. Всё, все чего он стыдился и старательно прятал в закоулках памяти, наивно надеясь, что это никогда не станет достояние общественности, было вытряхнуто и выставлено напоказ. А он, как страдающий диареей не смог удержать это в себе, и взахлеб рассказывал, рассказывал, рассказывал. Он был в полном сознании, поэтому с крайним удивлением воспринял тот факт, что его мозг сумел сохранить в себе такие подробности как номера и даты фиктивных договоров, названия банков и даже счетов с неимоверным количеством цифр. Разумеется, как он и предполагал ранее, не обошлось и без рукоприкладства. «Добрые» санитары выворачивали ему мочки ушей, брызгая слюнями в лицо, и горланя нелепые обвинения, безжалостно били по щекам, всячески оскорбляли и чуть не плевались, что было особенно обидно и неприятно. Затуманенным сознанием он только сумел мысленно поблагодарить своего предшественника, сидевшего недавно в этом «прокрустовом ложе» за предупреждение о нежелательности приема пищи перед этой репетицией казни. Если бы он не послушался Тучкова, как самонадеянный Бибиков, его уже раз пять бы вытошнило. Однако, голодный желудок выдавал только болезненный спазмы и судорожные позывы к рвоте. Особой боли от издевательств не было. Была просто горькая обида на то, что с ним, прожившим на свете уже немало лет, кто-то может вот так просто и без решения суда обращаться как с закоренелым преступником. После окончания этого кошмара, все те же «санитары» (мать их, ети!) тут же переквалифицировались в заботливых и любящих наследников у ложа тяжелобольного дедушки-миллионера. Чуть ли не на руках отнесли его на кушетку, где даже попытались помочь одеться, так как в первые минуты, после окончания процедуры, он пребывал в полнейшей прострации, мало осознавая где и зачем находится. Немного отдышавшись и придя в себя, он кое-как надел на себя брюки и даже без посторонней помощи застегнул пуговицы на рубашке, что в его состоянии было почти подвигом. Туфли надевать не стал, не желая, чтобы обитатели этого узилища видели, как он корячится. Да и лишние минуты, проведенные им в этих застенках, были сейчас для него сродни дополнительным пыткам.
III
Пошатываясь на плохо гнущихся ногах, одной рукой держась за стенку, а другой, держа туфли, он самостоятельно, часто хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, выбрался в коридор. В коридоре его уже поджидали, готовый к пыткам Рудов и Костюченков – хозяин этого милого заведеньица.
– Как ты, Валера?! – участливо бросился к нему Сергей Иванович.
– Как я вел себя? – игнорируя вопрос друга, выдавил он из себя через силу.
– На уровне. Мне бы так, – с ноткой зависти ответил «пруссак».
– Ща и тебе представится такой случай, – решил пошутить Афанасьев уже более твердым голосом.
– Да это я уже понял еще вчера, – в тон ему ответил Рудов. – Ты, это Валер, ты уж как-нибудь дождись меня? Ладно? Мне как-то спокойней будет.
– Ладно, – кивнул тот ему уже в спину, скрывающуюся за двойными стеклянными дверьми.
– Я, со своей стороны, тоже могу подтвердить, что держались вы молодцом. Причем, даже не имея специальной подготовки, – подольстился Костюченков, когда за Рудовым уже закрылись двери.
– А что, разве к этому безобразию можно еще даже как-то подготовиться?! – удивился Афанасьев.
– Готовиться можно ко всему. Выдержать все – уже вопрос, – назидательно резюмировал моряк.
– Скажите, Игорь Олегович, – уже начиная полностью приходить в себя, спросил Афанасьев, – а так ли уж необходим был весь этот балаган с оскорблениями и откровенным мордобитием?
– Без этого никак, – развел руками адмирал.
– Но какова подоплека всему этому?
– Все элементарно, – пародируя хриплые интонации голоса известного актера, взялся пояснять он Верховному. – Тут все завязано на психологии. Оскорбления и нелепейшие обвинения нужны для того чтобы заведомо вызвать чувство обиды за несправедливость, которое, по сути, должно во-первых, вытеснить все другие посторонние чувства. Во-вторых, рассеять внимание, дезориентируя в направлении истинных целей задаваемых вопросов. В-третьих, не дать времени на придумывание ложной версии ответа. Ну и еще там, уже по мелочи.
– Ага. А битье по лицу тоже из этой серии?
– Да. Но не только и даже не столько для этого. Дело в том, что тот препарат, который вы перед этим употребили, изготовлен с применением компонентов из линейки пентатала натрия и производит релаксирующее воздействие на весь организм, включая мышечные функции и функционал всего состава высшей нервной деятельности. Препарат весьма специфичен по своему содержанию. В качестве одного из трех компонентов его употребляют в Соединенных Штатах для подавления высшей нервной деятельности при исполнении казней путем инъекций. Так что, нанося вам удары, не спорю, довольно чувствительные, наши сотрудники, скажем так, спасали вам жизнь, не давая уснуть. Ибо этот сон мог быть для вас дорожкой в одну сторону.
– Это что же, значит, мне еще нужно и поблагодарить их за это!? – хмыкнул Афанасьев.
– Ну, по крайней мере – не держать обиды за проявление профессионализма.
– Кстати, – отвлекся от темы Афанасьев, – где у вас тут можно перекусить пришлому человеку? Или у вас тут кормят только своих? А то я со вчерашнего дня хожу голодный. Того и гляди, что еще немного и упаду в голодный обморок.
– Столовая на первом этаже. Как спуститесь, так сразу налево по коридору и до конца.
– Спасибо. Да, вот еще что. Совсем забыл. Передайте Николаю Павловичу и Дмитрию Аркадьевичу, что к 16.00 собираемся в «малом» кабинете Министерства, будем беседовать с Юрьевым.
– Хорошо. Сейчас передам. Оба, где-то здесь обретаются.
– А вы когда пойдете?
– Я иду следующим – за Сергеем Иванычем, где-то через полтора часа примерно, так не желаете ли лицезреть мои откровения в качестве моральной компенсации?
– Да ну вас к бесу, Игорь Олегович, – отмахнулся от него Афанасьев, намереваясь пойти и срочно заткнуть глотку, вопящему от голода желудку, хоть чем-нибудь.
– Туфли! – крикнул ему вдогон Костюченков.
– Что?! – не понял Афанасьев, оборачиваясь к адмиралу.
– Я, говорю, туфли оденьте. Они у вас в руке.
– А-а-а, туфли! – неловко улыбаясь своей рассеянности, проговорил Верховный, ища глазами ближайшее креслице с откидным сиденьем, что стояли в коридоре. На первом этаже, куда он спустился, маячила фигура Коржика, хмурого от того, что надолго потерял из виду единственного гаранта ответно-встречного удара. Видя в каком состоянии пребывает шеф, он кинулся было к нему, но тот только отмахнулся и спросил:
– Андрей Ильич, поснидаешь со мной?
– Недавно завтракал, товарищ Верховный. Ступайте, я вас тут подожду.
В большой и светлой столовой, которую он без труда отыскал, народу почти не было. Поэтому отыскать свободный столик не составляло труда. Очереди на раздачу тоже не было. Привычно взяв поднос из стопки, сложенной на одном из столов, он подошел к окошку в стене. Возле окошка висело меню, написанное от руки и приклеенное скотчем. Слегка щурясь (в глазах еще немного двоилось), вчитался в написанное.
– У вас тут как, бесплатно кормят или по талонам, а то я что-то кассы не приметил? – спросил он у рослой блондинистой девицы предбальзаковского возраста, стоящей на раздаче.
– Да что мы, нехристи, что ли какие, что своему президенту тарелки супа не нальем за счет заведения?! – нисколько не смущаясь, ответила она, подбоченившись и сверкнув при этом своими крупными глазами. Обычная девица. Ничего особенного. Не уродина и не красавица, но вполне фигуристая. Такие обычно нравятся мужчинам предпенсионного возраста, когда с молоденькими уже страшновато, а с ровесницами еще рановато.
– Ой, как хорошо! – обрадовался Афанасьев, а то у меня и денег-то с собой нет.
– Ну, если уж даже у вас нет денег, то видать, действительно в стране худо идут дела, – опять смело проговорила девица, как будто ей было не привыкать вести беседы с первыми лицами государства. – Что брать будете?
– Суп молочный, если можно, то две порции. И котлеты с картошкой, тоже две. Хлеба еще и кофе.
Девица оценивающе оглядела его с ног до головы, словно просветила насквозь рентгеном. От ее взгляда он обеспокоился, и тоже начал оглядывать себя, думая, что забыл что-нибудь застегнуть ниже пояса. Да нет, вроде все в порядке.
– Не женаты, или уже в разводе? – бесцеремонно поинтересовалась она, уставляя просунутый им поднос тарелками.
– С чего это вы взяли? – обиженно поджимая губы, ответил он вопросом на вопрос.
– Дык, как же?! С утреца, а уже голодный, значит, дома не кормили. А раз не кормили, значит некому, – вывела та логическую цепочку. – У меня глаз наметанный, я ухоженного мужика завсегда отличу от брошенного.
– Ничего я не брошенный, – уже начиная всерьез обижаться, пробормотал он, – просто супруга за городом, на даче отдыхает, – соврал он и покраснел, что не укрылось от ее внимательных глаз.
– Ну, да, конечно, – то ли поверила, то ли не поверила она. – А кофе не берите. Дрянь кофе – «ребуста». Лучше возьмите какао. Нате, вот, – поставила она сама стакан на его поднос.
– Спасибо, – снова буркнул он и поспешил восвояси с полным и тяжелым подносом. Выбрав свободный столик, начал лихорадочно сгружать на него содержимое подноса. Молочный суп и паровые котлеты это как раз то, что и было нужно сейчас его больному желудку, который от запаха еды уже лез на стену. В пять минут, обжигая рот и жмурясь от удовольствия, он опорожнил двойную порцию супа и уже примеривался к котлетам, алчно сглатывая невольную слюну, когда напротив него приземлился на манер Карлсона, то есть, не спрашивая разрешения на посадку, откуда ни возьмись, Тучков. Он уже успел привести себя в порядок и ведь не скажешь, что каких-то полтора часа назад он был похож на пациента психушки. По лицу Афанасьева было видно, что это соседство его нисколько не обрадовало, но Николаю Павловичу, судя по всему, на это было глубоко наплевать. Положив локти на стол, он начал без предисловий:
– Нашли Вдовенко.
– И где? – поинтересовался Афанасьев, не поднимая голову от тарелки.
– В морге.
– Застрелился что ли? – спросил Верховный с безразличием в голосе.
– Да нет.
– О-о-о! – отвлекся от котлеты, поднимая голову на собеседника Верховный – Это уже любопытно.
– Нашли его еще вчера утром в аэропорту Шереметьево-2, в «зеленой зоне». Хоть воздушное сообщение в связи с вирусной опасностью и ограниченно, чартерные рейсы кое-куда, все еще летали. Поэтому народу было не шибко много. Все государства сейчас спешат эвакуировать своих граждан на родину, вот и он видимо хотел выскользнуть под этой маркой. В кармане у него нашли дипломатический паспорт с визой на имя гражданина Ирландии – Найджела Шорта. Он еще не успел пройти регистрацию, когда была объявлена «Гроза», поэтому сидел в зале в ожидании прояснения обстановки. Опоздай вы с «Грозой» хотя бы на полчаса и он благополучно бы смылся. Внимания то сразу на него не обратили. Ну, сидит себе человек и сидит. Час сидит в одной позе, второй час сидит. Кто-то, из ожидающих своего рейса, взволнованный донельзя закрытием воздушного пространства возьми, да обратись к нему с каким-то вопросом. Он, естественно не ответил. Его за плечо тронули, он и повалился на бок. Администрация Шереметьево, как это и положено в подобных случаях, вызвала местную «скорую» и полицию, которые совместным актом засвидетельствовали смерть, направила тело в морг, и уведомило МИД, посольство Ирландии и нас, естественно.
– А что, разве морги и по воскресеньям работают? – удивился Валерий Васильевич, приканчивая первую из котлет с гарниром.
– Да. Все столичные морги вчера работали. Причем в авральном порядке. Именно по этой причине очередь на вскрытие до него дошла только к вечеру. Когда приступили, наконец, к вскрытию, то обнаружилось, что покойный был мастером по части перевоплощения, что немало удивило патологоанатомов, о чем они и поведали прибывшему сотруднику МИДа. Тут и завертелось. У сотрудника МИДа была с собой фотография настоящего Шорта, действительно работающего в посольстве Ирландии. И на первый взгляд отличить покойного от изображения на фото было весьма затруднительно. Но это было только до тех пор, пока грим не стали убирать с лица покойного. Вызвали районных криминалистов и сотрудников «убойного отдела», потому как дело приобретало скандальный оборот. А тут, как раз, и ориентировка на Вдовенко подоспела. Стало уже совсем весело.
– Что показало вскрытие? – спросил Афанасьев, отдуваясь, однако, с сожалением смотря на уже пустую тарелку.