– А ты не христианин?! – в свою очередь поинтересовалась она у своего спутника. Тот в ответ только развел руками в стороны.
– Мы признаем Иисуса, как величайшего подвижника и пророка, рожденного от Господа нашего, в отличие от нас – созданных Им.
– Но ты не крестишься.
– Почему не крещусь?! Крещусь, так же как и христиане. Правда, не по каждому поводу, а строго со смыслом.
– Каким?! – спросила она и тут же добавила. – Я знаю, что ангелы, тем более ангелы высокого ранга не крестятся. Я спрашивала отца несколько раз об этом, пытаясь выяснить, почему так происходит, но он всякий раз уходил от ответа. И вот сейчас спрашиваю у тебя, от чего так? Может в этом есть какой-нибудь признак высокомерия к Иисусу из-за того, что он младше вас по возрасту и вам просто неловко осенять себя крестом, символом которого он является?
– Ты ошибаешься, Ирия, – мягко возразил он девушке, – У нас нет к нему никакого чувства высокомерия, а у меня тем более, ведь я был лично близко знаком с ним, будучи в теле Андрея Первозванного. Но ты, одновременно и права, у нас нет к нему чувства преклонения, ибо мы считаем его одним из нас, нашим братом, а отношения между братьями характеризуются братской любовью и уважением, но отнюдь не фетишизацией. А что касается Креста в качестве символа веры, то у нас с христианами имеется хоть и не фатальный, но существенный отличительный взгляд на него. Христиане, в особенности западные, придают символу креста смысл страданий, понесенных Иисусом за грехи людские, которые он принял на себя. Неспроста, на канонически признанном изображении его распятия он буквально провисает на кресте. Мученичество принятое им на кресте является главной и отличительной чертой христианства западного толка. Восточные христиане, и российские в том числе, придают символу креста не столько смысл его страданий, но прежде всего стойкости своих убеждений, даже перед лицом собственной гибели. Именно поэтому, на изображениях распятия, принятых за каноническое в восточной ветви христианства, он не висит в бессильной немочи, а как бы парит, широко раскинув руки, охватив ими всех и каждого из уверовавших в него.
– Ух, ты, как красиво! А я как-то даже и не задумывалась над этим! – воскликнула она с неподдельным восхищением, глядя на Захарию. А он тем временем продолжал ее просвещение.
– Мы же ангелы придаем кресту совсем иное значение, поэтому налагая на себя крестное знамение, которым мы, кстати, начали пользоваться задолго до первых христиан, помним его первоначальный и истинный смысл. А смысл вот такой.
Для большей наглядности, Захария, сложил пальцы правой руки щепоткой, попутно объясняя каждый свой жест:
– Собирая пальцы в троеперстие мы, как бы складываем воедино и концентрируем в одной точке все три основные составляющие идеального человека: ежечасный труд во благо окружающих, чистоту помыслов и стремление к всестороннему развитию.
С этими словами он поднес щепоть ко лбу, продолжая объяснять суть по ходу действий.
– Сконцентрировав все составляющие в одну точку, обозначающую духовную собранность в едином порыве мы приставляем троеперстие ко лбу, символизирующему разум, интеллект.
Приставив щепоть ко лбу, он резким движением вниз, не разжимая пальцев, провел линию до точки на животе чуть выше пупка, поясняя:
– Ото лба проводим линию к животу, где расположен кишечник. Линия непрерывная и обозначает неразрывную связь и в тоже время безусловное верховенство разума над плотью, как отличительной черты человека от животного.
Затем, таким же резким движением, вновь не размыкая пальцы правой руки, приставил их к правому плечу и провел линию к левому:
– Правое плечо в данном контексте подразумевает любое правое дело, правоту сознания. Левое плечо – сердце. Линия от правого до левого плеча обозначает дорогу. Таким образом, это действие обозначает, что любой праведный (правый) путь лежит только через сердце. Иными словами крестное знамение означает: верши свои дела с умом, пренебрегая суетливой плотью, но помни, что дело твое будет правым лишь только тогда, когда пройдет через сердце. Усекла? – улыбнулся широко он ей.
– Да-да, – быстро закивала она в ответ. – Я и не подозревала, что столько глубинной мудрости может содержать в себе этот простой жест! И почему мне раньше никто ничего подобного не говорил?!
В ее глазах плавало восхищение и любовь к этому, так неожиданно и все-таки в тайне ожидаемому в девичьих мечтах, красивому и сильному ангелу.
– Видимо сама не слишком сильно интересовалась этим. А спрашивать у своего отца о таких вещах более настойчиво, видимо, не стала. Да и он сам, судя по всему, был не слишком расположен теоретизировать на эту тему, хоть и является ангелом довольно высокого посвящения, – все также мягко улыбаясь, ответил он Ирии.
– А можно еще вопрос? – заторопилась она, опасаясь, что в ближайшее время не получится раскрутить его на подобную откровенность.
Он, молча, кивнул, любуясь румяным личиком своей, он теперь уже почти не сомневался в этом, девушки.
– Почему у ангелов, я это не раз замечала, но не решалась спросить, не принято ходить в церковь во время богослужения? С чем это может быть связано?
– А-а-а, – протянул он и делая как бы отмахивающийся жест, – тут все просто. Гораздо проще, чем ты. Наверное, уже себе вообразила. Все дело в том, что в церковных росписях, в качестве слуг Божьих, так или иначе, но всегда присутствуют ангелы, причем, как правило, не в обезличенном виде, а в вполне конкретном образе. Местные иконописцы, в отличие от земных собратьев по ремеслу имеют возможность точно передать легко узнаваемые черты лица того или иного ангела. Вот и представь, каково какому-нибудь ангелу, вроде нашего Гавриила молиться и бить поклоны, глядя на собственное изображение?!
– Представляю! – искренне и весело засмеялась Ирия.
– Да, если присмотреться хорошенько, то это касается не только ангелов, но и практически всех тех, кого признали и там и тут святыми и блаженными. Конечно, многим из них неловко смотреть на иконы и образа со своим изображением.
– Понимаю, – согласилась она, – этика не позволяет «обращенным» выпячивать свои прежние заслуги в том мире. Да и перед кем кичиться?! Перед такими же? Слушай, а давай зайдем в храм?! Сегодня вроде не праздник, народу много быть не должно.
– Раз госпожа моего сердца хочет этого, то у меня не имеется никаких твердых доводов, чтобы не подчиниться этому желанию, – слегка напыщенно возвестил он.
– Я запомню эти твои слова, – хитро прищурившись, промурлыкала она сытой и довольной кошкой.
– Какие именно? – спохватился он, в шутку приставляя руки к сердцу, неумело изображая испуг.
– Насчет госпожи сердца или я ослышалась?!
– Да нет, не ослышалась, – уже более серьезным тоном подтвердил он и, взяв ее под руку, повел к ступеням храма, чинно вышагивая, словно уже вел невесту к алтарю. – Кстати, не забудь отключить комтор, а то будет крайне неловко, если он невзначай начнет звонить посреди богослуженья. Нас выкинут из храма, даже, невзирая на наши чины.
Ирия тут же поспешила выполнить полуприказ своего сведущего в таких делах друга. Изнутри храм оказался больше чем снаружи. Хоть день и был воскресным, но отнюдь не праздничным, поэтому в храме действительно было не очень много прихожан. Захария со своей подругой не стали близко приближаться к алтарю, заняв место среди молящихся, где-то посередине. Обедню служил один из патриархов. В этом не было ничего удивительного. Русская православная церковь среди признанных святых и приравненных к ним, что на Земле, что в Раю, имела несколько патриархов в своем составе, удостоившихся Рая за свою праведную жизнь, либо принявших мученический венец. Как это не покажется странно на первый взгляд, но теократия в Раю не получила большого распространения, заняв собой довольно ограниченную нишу в структуре общества. Не получила свою жесткую иерархическую структуру и русская православная церковь. Церковными делами занимался Собор, состоящий из всех служителей храмов и монастырей, некое подобие съезда народных депутатов, собиравшихся на совещания раз в год. Исполнительной властью был Синод, избираемый на ротационной основе, каждые пять лет в алфавитном порядке. При наличии в живых сразу нескольких патриархов, наверное, это было правильным решением, ибо жесткая вертикаль церковной власти с единоначалием одного из них, грозило бы церкви большими потрясениями и неустройствами.
Захария сразу узнал этого патриарха еще издалека, по фигуре. Патриарха звали – Гермоген . Фигура выделяла старца на фоне остальных служителей. Высокая и не по-стариковски прямая, она не только выгодно отличала его от остальных служителей храма, но как бы и символизировала собой могучую непреклонность в деле защиты веры и своей паствы и напоминала лишний раз о муках претерпеваемых ее хозяином в былые времена и в былом пространстве. Голос патриарха был под стать его мощной фигуре, громкий, глубокий и отчетливый, он волнами перетекал внутри церковного пространства и падал сверху, отражаясь от купола, уходящего ввысь. Обедня уже подходила к концу, поэтому патриарх сразу обратил внимание на появившихся с опозданием прихожан. Ревностные прихожане старались не опаздывать на молебен, особенно воскресный. Он сначала нахмурился от того, что ему пришлось лицезреть. По всей видимости, непокрытая головным убором голова Ирии, а также ее платье с голыми чуть ли не до колен ногами, никак не вязались с храмовой обстановкой и явно противоречили канонам церкви. (Прим. автора. Странно, что Ирия, называя себя христианкой, не знала об ограничениях, связанных с одеянием). Вглядевшись в «опоздавших» более внимательным взором, особенно в того рослого, что был в белых брюках и майке, патриарх развитым чувством понял, что это далеко не простые прихожане. Когда церковный хор, привычно начал петь «славу», патриарх незаметным жестом подозвал к себе одного их прислуживающих и что-то шепнул ему коротко на ухо.
Захария, привычный за тысячи лет к церковной обстановке стоял неподвижным столбом, уперев взгляд в одну ему видимую точку пространства. Казалось, он весь погрузился в свои думы, не замечая окружающей обстановки. Его спутница, напротив, не столько молилась, сколько озиралась по сторонам, с любопытством разглядывая фрески на стенах, что впрочем, не мешало ей время от времени накладывать на себя крест. Незаметно к ним сзади подошел служка, тот самый, которому Гермоген что-то наставительно шептал только что. Обращаясь к Захарии, он тихим шепотом попросил его со своей спутницей задержаться после окончания обедни для беседы с «преосвященным», как он назвал Гермогена. Захария на такое приглашение лишь утвердительно кивнул, его спутница тоже никак не выразила своего несогласия. Когда, последние, из причастившихся, покинули храм, Гермоген подошел к Захарии с Ирией. Подойдя к ним почти вплотную, патриарх окончательно узнал Захарию. Он склонился перед ним в поясном поклоне и поцеловал, слегка упирающуюся в смущении руку ангела, при этом прося:
– Благослови отче, раба Божьего Гермогена!
– Благославляю тебя честной муж, – чинно ответил ему Захария, крестя другой рукой склоненное чело патриарха. Ирия открыв в изумлении рот и распахнув глаза, молча, наблюдала эту, непривычную ей сцену. Однако, несмотря на внешнюю абсурдность происходящего, на самом деле все было достаточно логичным. Ангел, который в свое время составлял одно целое с самим Андреем Первозванным – считающимся первооснователем христианства на Руси, в сложной иерархии почетных церковных званий, стоял на куда более высокой ступени, чем один из патриархов, хоть и признанный, в свое время, святым мучеником.
– Поведай, отче, что привело тебя в наш храм?
– Дела мирские, сын мой, – в тон ему ответил Захария и повторил, – дела мирские. Вот познакомься, моя спутница – Ирия, будущий воин ангельского спецназа.
Гермоген с улыбкой протянул руку Ирии, а та с круглыми как у галчонка глазами не зная, что ей делать – то ли целовать протянутую руку, то ли просто пожать, после секундного замешательства все же коснулась ее своими губами, чем опять вызвала улыбку умиления на устах старца.
– Прошу вас, не откажите и окажите мне честь своим присутствием, – сказал он и сделал приглашающий жест в один из церковных притворов. Крошечный притвор являл собой маленькую и низенькую комнатку, куда с трудом уместились две лавочки со столиком между ними. Здесь обычно отдыхают священники в перерывах во время длительных богослужений.
Сели. Патриарх по одну сторону – Захария со своей девушкой по другую. Заботливые служки тут же внесли поднос с просфорами и небольшими рюмками с налитым в них кагором. Гермоген, повертел носом бывалого человека, учуяв от гостей неслабый запашок от уже выпитого, но ничего не сказал.
– Не откажите в причастии, отче, – все так же смиренно попросил он Захарию.
Тот без тени смущения и на полном серьезе, взяв в одну руку просфору а в другую сосуд с кагором произнес низким негромким голосом:
– Примите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов, – и с этими словами поднес к губам священника просфору. А после того, как тот откусил от нее малую толику, продолжил, поднося уже кагор. – Пийте от нея вси, сия есть кровь Моя нового завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов.
Не дожидаясь особого приглашения, сам взял в руки другую рюмку с просфорой уже для себя и, увидев, что Ирия повторяет за ним все движения, тихонько толкнул ее ногу под столом, опасаясь, что та сейчас полезет чокаться. Но Ирия была умной семидесяти шести летней девочкой, поэтому не упала в грязь лицом и сохранила на нем постное выражение. Выпив и пожевав немного пресного церковного хлеба, Гермоген счел для себя выполненным ритуал гостеприимства, а потому ласково и ненавязчиво начал свои расспросы:
– Я во время богослужения приметил, отче, великую заботу, омрачавшую твой лик. Не поведаешь ли мне, недостойному, свои печали и заботы, дабы я грешный смог разделить их с тобой?
– Ты прав, сыне, неложные заботы тяготят разум мой, метущийся в страхе и сомнении в среде таких же мечущихся подобно мне.
– Прости мя грешного, отче, но поведай мне о них и я, быть может, смогу принести пользу?
– Да! – Захарии надоело изображать из себя средневекового церковного служителя, и отбросив всю напускную этимологию с ее архаизмами перешел на вполне современный светский язык. – Для вас как служителя церкви наверняка уже давно доходят разговоры о тотальном падении притока новых колонистов. Вот я и пытаюсь разобраться в сути происходящего. А разобравшись и сделав соответствующие выводы представить их, – тут он поднял глаза кверху, вскинув голову, – для рассмотрения и принятия дальнейшего решения.
– По грехам нашим, – начал было патриарх, но осекся под строгим взглядом ангела и продолжил уже в общепринятой манере, так как был не только священнослужителем, но и доктором теологических и философских наук. – Ведаю. Сам многажды думал, и с братией толковали об этом. Спорили. Но к единому мнению так и не пришли. Откуда ноги у проблемы растут вроде понятно. Тут тебе и падение нравов из-за духовного раскрепощения, и слишком сильное упование на науку, как инструмент решения проблем, и отсутствие концепции развития общества, и общее повышение благосостояния в обществе, ибо сытый мало заботится о духовном…
– Голодному тоже об этом мало заботы, – перебил его Захария.
– Все так, – согласился патриарх, – а все же голодный голодного лучше поймет, чем сытый.
– Продолжайте, прошу вас.
– Да, так вот. Если и дальше углубляться в причины, влияющие на кризис в обществе, то можно далеко зайти, вплоть до отрицания всего и вся. Пытаться искоренить причины? Это конечно неимоверная глупость. Все равно, что сердиться на молоток, служащий, как средством производства, так и средством пополнения словарного запаса матерных слов, в случае попадания по пальцу. Винить ли нам за это молоток?! – с этими словами он взял свою рюмку и одним залпом опрокинул в себя остатки ее содержимого. В общем, куда не кинь, везде находим укоренившуюся проблему. С причинами бороться – глупо, а с последствиями – невозможно, ибо поздно. Но мне, старику, почему-то верится, что резервы в общественном сознании все-таки имеются. Нужно только отыскать их и пробудить.
– А перед тем как попасть к вам имел продолжительную беседу со Львом Николаевичем Гумилевым.
– Знаю такого. Бывал у него на лекциях. Даже разговаривал несколько раз. Спорил. Умный муж. И его концептуальное видение развития этносов и суперэтносов мне знакомо.
– Но…
– Но он уповает на цикличность процессов, а я на неиссякаемый кладезь. Он уповает на жертвенность в период духовного расцвета нации. А мне кажется, что постоянно уповать на это весьма опрометчиво, ибо существует реальная опасность надорваться на этом пути, поставив для себя, слишком амбициозные задачи. А ведь общество, как мы знаем, в основной своей массе довольно инерциально и пассионарии составляют в нем крайне малую величину, хоть и обладают способностью в какой-то момент подстегнуть его. Но если лошадь перегружена, то хоть уговаривай ее, хоть бей смертным боем, но она с места не сдвинется.
Чувствуя, что старик невольно подводит его к какой-то очень простой, но чудесной мысли, Захария заерзал в нетерпении на своей скамье. Ирия молчала, переводя взор с одного собеседника на другого.
– Так-так, продолжайте, пожалуйста. Значит, вы с ним не согласны? Может быть, у вас есть какая-то своя рецептура пробуждения самосознания?
– Что касается стратегии, то я, безусловно, на его стороне. А вот насчет тактики я бы поспорил. Общество ослабло в своих нескончаемых болезнях. И требовать от него сейчас какой-то жертвенности и подвигов, все равно, что бить уставшую лошадь. С другой стороны, ждать пока общество само созреет для следующего рывка тоже опасно. Оно просто может до него не дожить, тихо скончавшись по дороге. Дилемма?
– Дилемма, – эхом повторил за ним Захария.
– Поэтому я считаю, что на данном этапе и требовать много с него нельзя и не требовать тоже невозможно. Значит надо не требовать, а ПРОСИТЬ, прежде всего. Причем просить того, чем поделиться ему было бы не в тягость. Если разложить, к примеру, русских, их менталитет, то чем, прежде всего, можно его охарактеризовать? Какие черты в русском народе наиболее превалируют? Каких черт у него в избытке и он в состоянии поделиться ими без ущерба для себя? Исключив, при этом, пресловутую жертвенность.
– Право же, затрудняюсь с ходу ответить на этот вопрос, – немного подумав, начал перечислять, невольно загибая пальцы. – Порыв, широта души, чувство прекрасного, природная смекалка, наконец. Нет. Сдаюсь. Разве что сострадание еще…
– Вот! – перебил его священник. – Именно! Вся беда современного общества заключается в том, что его техническое развитие движется по экспоненте, а антропологическое и социальное – в лучшем случае, переживает стадию «плато». Сострадание и милосердие, вот на что надо непременно упирать в общении с нашими предками! Нужно воззвать народ к этому чувству. Оно, как раз, и разбудит общество, проявив в нем лучшие его черты, и не вгонит в стрессовое состояние. Спрашивать, с подающего милостыню, надо по его физической способности. Для начала, я думаю, этого будет вполне достаточно.
– Гумилев предлагает для пробуждения общества использовать метод положительного шока.
– Как это? – встрепенулся Гермоген.
Захарии пришлось вкратце изложить предложение ученого о посылке межзвездной экспедиции на Землю, упомянув при этом, что было бы желательно, если бы он состоял из «русских» райанцев. Старик внимательно слушал его, не перебивая, оглаживая свою густую бороду. Потом немного покряхтел и выдал:
– Стало быть, он предлагает въехать в город на белом коне победителя, похваляясь перед сирыми и убогими, своими достижениями, сделанными, по сути своей, за их собственный счет?
– Ну, зачем же так обобщать? – явно смутившись, проговорил Захария, подспудно чувствуя правоту старого патриарха.
– А как же?! Без этого – никак, – развел руками тот и продолжил. – В общество, поголовно зараженное фатализмом, в котором всем, на все и на вся, наплевать, он собрался, в качестве стимулирующей морковки, представить технические достижения своей цивилизации и в довесок – практическое бессмертие. И какие, по-вашему, чувства в обществе он этим пробудит? Не знаете? А я вам скажу. Загибайте пальцы. Во-первых, лютую ненависть тех, кто никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет попасть в Рай по причине закоренелой греховности, ведь они то надеются успеть заскочить в последний вагон, отвалив перед смертью денег на храм или сиротский приют. Но мы-то с вами знаем, что здесь своя бухгалтерия и свое мерило поступков, хоть до конца и сами не понимаем механизма этого процесса. Во-вторых, черную зависть тех, кто узнает, что кто-то из тех на кого и подумать было нельзя, попали сюда, а им таким хорошим, как они сами о себе думают, войти в Рай является делом проблематичным. В-третьих, обида за то, что не прилетели раньше, а теперь воспользовавшись земными интеллектуальными ресурсами, явились в качестве мессии. И ведь им не объяснишь, что не могли сделать этого раньше. Их «железным» аргументом будет то, что ангелы де и раньше могли посещать Землю и никаких технических ухищрений для этого не требовалось. В-четвертых, общее недоумение от того, насколько незначителен процент, попавших в Рай, от общего населения планеты. Отсюда вытекает и пятый пункт. Видя насколько мало количество спасшихся большинство людей, не поверив в свои силы, просто махнут на это рукой, рассуждая про себя, что раз критерий попадания так высок, то и надрываться незачем, все равно усилия пропадут впустую. Конечно, будут и те, кого привлечет любопытство и жажда познаний новых технологий, но согласитесь, разве это чувство можно отнести к самоочистительным? Ну что, мало?
– Постойте, так я не понял, вы что, против посылки экспедиции?! – спросил ангел.
– Отнюдь! Обеими руками – за. Однако с некоторыми поправками. Я, конечно, понимаю уважаемого Льва Николаевича, уповающего исключительно на Россию, как локомотив земной пассионарности, но формировать экспедицию из одних только представителей нашего с вами сектора, извините, попахивает великодержавным шовинизмом. Это может рассорить Россию там – на Земле с ее соседями, и нас здесь. Экипаж, по крайней мере, первой экспедиции, должен быть интернациональным. В дальнейшем, если первая экспедиция увенчается успехом, можно будет уже подумать об индивидуальном воздействии на каждый из регионов, включая Россию. И второе. Не триумфаторами на белом коне, а сугубо младшими братьями должны прибыть на Землю члены экспедиции. Спаситель тоже ведь въезжал в Иерусалим не на триумфальной колеснице, а на ослице. Не кичливыми представителями, далеко продвинувшейся цивилизации, а просителями о помощи, во имя спасения двух миров. Они должны пробудить в людях чувство милосердия, ибо только оно может объединить и направить людей к истине. Тем более, что на начальном этапе от них не требуется никакого душевного и физического надрыва. Начать нужно с малого. Всякий путь к Богу начинается с малого. Накорми бездомного щенка, переведи старушку через дорогу, помогу немощному соседу и сходи в магазин за продуктами для него, пригрей сироту из детского дома, ибо так заповедовал нам Христос: «Открывай уста твои за безгласного и для защиты всех сирот». Нужно постараться сделать так, чтобы свершение хотя бы малых, но праведных поступков стало нормой бытия, вошло в жизненную привычку. И каждый раз при этом подчеркивать, что это не мы, а вы для нас являетесь старшими братьями. Что делает человека лучше? Отвечаю. Чувство сопричастности к великому, чувство своей крайней необходимости, чувство гордости (не путать с гордынею) за себя и свой народ. И ни в коем разе не надо ждать быстрого результата. Пассионарность надо взращивать, копить, холить и лелеять.
– Хорошо. Я подумаю над вашими словами, – сказал Захария.
Видя, что основная тема беседы в основном исчерпана, Ирия, доселе тихонько сидевшая и не проронившая ни одного словечка, решила, наконец, задать священнику вопрос, который видимо ее очень сильно интересовал:
– Скажите, ваше преосвященство, а почему Христос отказался возглавить Церковь, которую сам же и создал? Если не там, на Земле, то хотя бы здесь, ведь к этому нет никаких препятствий.
Гермоген, огладив свою широкую и лопатообразную бороду с ласковой грустью в глазах тихо ответил:
– Давно это было. Еще не при мне. Поэтому сам не слышал его ответ, но передаю слова тех, кто был рядом. Приступали к нему с этим вопросом мужи многие. На что он им отвечал: «Не поводырь я, ибо, так же как и вы грешен и обуян страстями, но всего лишь указующий путь праведный».
– Мне трудно это понять. Я многого не знаю. Но я знаю, что из-за отсутствия церковного единоначалия на Земле произошел раскол, который обернулся многими горестями людскими.
– Все так и одновременно не так. Западная ветвь христианства, установив церковное единоначалие, объявило Папу единственным и непогрешимым наместником Бога на земле, что является безусловным грехом перед богом и паствой, так как заранее объявляет его правым в любом деянии, а ведь человек слаб по своей натуре и нуждается в ежечасной поддержке и поправке. В то же время, Восточная, или как ее принято называть Ортодоксальная ее ветвь, следуя заветам Христа, сохранила, в качестве высшей церковной власти – Собор, ибо коллективное мнение гораздо точнее представляет мнение всего общества, нежели одно лицо. Кстати, единоначалие католической церкви никак не берегло ее саму от раскола. Примером того является протестантизм, «отвоевавший» у католиков едва ли не половину паствы. А вот польза от соборности безусловна и явна. И примером тому служит наш с вами Рай. С лишенной единоначалия католической церковью, нам гораздо проще наладить взаимоотношения на низовом уровне. За всю историю Рая, я не припомню, каких бы то ни было, трений и разногласий.
– Да, – почесала в задумчивости Ирия за ухом, – как-то я об этом не подумала. Спасибо.
Пора было уходить. Гости встали, встал и патриарх. Взаимно благословили друг друга, обменявшись на прощанье номерами комторов.
XXVI
Из храма вышли молча. И долго шли так по тихой аллее вдоль пруда. Ирия молчала о чем-то своем, а Захария боялся нарушить идиллию тишины. И все-таки Ирия первой нарушила молчание. Потершись затылком о плечо Захарии, она с усмешкой в голосе проговорила:
– Я, конечно, всякого ожидала от своего по-настоящему первого в жизни свидания с мужчиной. Однако никак не могла предположить, что банальная развлекательная прогулка, вместо ахов, охов и признаний о сокровенных мечтах, превратится в философские прения! – при этих словах она повернула к нему голову и, глядя прямо в глаза, вопросила, – тебе наверно скучно со мной? Я наверно выгляжу в твоих глазах очень глупо?
– Ну что ты?! Это наоборот я, кажется, становлюсь неумелым кавалером! Позвал девушку на свидание, а вместо этого таскаю за собой из кабака в церковь! Хорош маршрут?! – засмеялся он.
– Замечательный! А главное, что маршрут не тривиальный! – засмеялась она и еще тесней прижалась к нему.
Так они и шли, разговаривая и смеясь как дети, пока не вышли из парка. На противоположной стороне от парка, через дорогу располагался сад эндемичных растений Земли, семена которых в свое время оттуда доставили серафимы. Они уже собрались переходить дорогу по «зебре», когда с той стороны из ворот сада появилась целая толпа ребятишек во главе с высокой смуглой красивой девушкой в белом пуховом платке, накинутом на плечи. Они как раз собирались переходить на эту сторону. Чтобы не мешать детям, наши спутники решили обождать их на своей стороне. Ирия сразу узнала смуглую девушку и замахала ей рукой, крича:
– Станка! Станка!
Та тоже заметила спутников, хотя ей все время мешали дети, которых она тщетно старалась пересчитать, и замахала в ответ.
– Цыганка? – удивился Захария, внимательно разглядывая девушку, переходящую дорогу в окружении бойкой детворы.
– Да. А что? – тихим шепотом удивилась спутница.
– Да, ничего, так-то, – слегка растерялся он, от увиденного. – Просто не ожидал увидеть здесь цыганку, да еще и в окружении такой свиты.
– Глупости и предрассудки, – все таким же тихим шепотом пробормотала Ирия.
Тем временем шумная ватага перешла дорогу, и девушки смогли поздороваться, как следует.
– Привет, Ирия! – поздоровалась красавица-смуглянка, внимательным взглядом окидывая ее спутника.
– Привет, Стан! Ты откуда и куда с целым выводком?! Неужели все твои?! – весело поинтересовалась она.
– Нет, не мои, – легкая тень грусти пробежала по лицу цыганки и она больше для Захарии, чем для его спутницы пояснила, – водила старшую группу нашего детсада на экскурсию в сад эндемиков, теперь вот возвращаемся.
– Ваш садик и по воскресеньям работает? – улыбнулся Захария.
– Да. У многих ребятишек родители работают на беспрерывном производстве или по сменам, вот нам и приходится подстраиваться под их график.
– Ой, Станочка, прости, забыла тебя представить. Это Стана, моя подруга и сокурсница по вольным слушаньям, тоже будущий спецназовец, – представила она свою знакомую Захарии. – А это Захария, мой друг, мы вместе работаем.
– Очень приятно, – сказала Стана, протягивая руку Захарии.
– И мне очень приятно, – сказал он, пожимая небольшую, но крепкую и хваткую руку девушки.
Рукопожатие затянулось всего лишь на какое-то мгновенье, но Ирия четко уловила этот момент, и чтобы в дальнейшем не возникло никаких недоразумений, влезла с поправкой, расставляя все по местам:
– То, что мы вместе работаем, это так, для отмазки. А вообще-то он мой парень, – слегка нахмурившись, заявила она, беря Захарию под руку.
– Да уж вижу! – засмеялась подруга, тряхнув густой копной черных волос, и тут же бросилась вновь собирать в кучу, начавших было разбредаться в разные стороны малышей.
– Слушай, Стан, у меня к тебе очень важное дело…
– У меня тоже, – со смехом ответила она, ловя очередного проказника пытавшегося удрать, – помогите мне довести эту банду до детсада и я в вашем распоряжении.
– А он далеко отсюда? – беспокойно спросила Ирия.
– Уже нет, – указала та кивком головы на невысокую ограду, расположенную метрах в ста от них, на углу перекрестка.
– И кто это додумался строить детсад на самом углу перекрестка?! – мрачно вопросил Захария, явно вспоминая что-то нехорошее. Но ему никто не собирался отвечать на риторический вопрос.