XVIII
– Ну, что, дорогой Александр Всеволодович, завтра, значит, и разрубим этот гордиев узелок? – Григорий Михайлович, прижав плечом к уху телефонную трубку, одной рукой устало тёр переносицу, а второй продолжал перелистывать представленное ему для ознакомления досье на следователя прокуратуры Междуреченского района Наконечного. – Да-а, жалко парня… хороший ведь в общем и целом следователь, и неплохим прокурором мог бы стать. Хотя, допускаю – в чём-то он, возможно, и прав…
– Но, Григорий Михайлович, вы гораздо лучше меня понимаете, что честь
области важнее какой-то там возможной мелкой правоты отдельно взятого сотрудника невысокого ранга, да ещё и непредсказуемого, обратите внимание, в своих поступках…
– Так-то оно так. Но, может, всё-таки вы, мудрые и опытные, убелённые сединами, в больших чинах и званиях наставники, общими совместными усилиями cумеете переубедить этого «невысокого ранга», отговорить от этой необъявленной войны с нами, пусть и утопической, обречённой на провал, но затеянной и уже начатой всерьёз, и далеко не втихую? Лично я, как коммунист, склонен бороться до конца за судьбу каждого советского человека, даже оступившегося. Тем более, если это мой собрат по такому сложному и благородному роду деятельности, как служба закону.
– Вы, Григорий Михайлович, как всегда правы, и своей убеждённостью вдохновляете на конструктивные подходы. Попробуем, для начала, вразумить этого заблудшего далеко не агнца в узком кругу. Коллегию в полном составе сразу назначать, с вашего позволения, не будем. Соберёмся пока, не считая самого Наконечного и его непосредственного руководителя прокурора Коровкина, вчетвером – я, начальник следственного управления Василий Викторович, затем специально отозванный для этого из длительной командировки прокурор-криминалист Иван Юрьевич, и, наконец, – Борис Борисович Степчук, мой помощник по кадрам и контролю – правая рука по чрезвычайным вопросам. Давно хочу вас с ним познакомить. Москвич. В силу определённых личных качеств и связей в высоких кругах далеко пойдёт, и во многих отношениях может быть весьма полезным. Как сейчас, так и в будущем.
– Давайте-ка, Всеволодыч, сосредоточимся лучше не на абстрактной будущей, cкорее не столько действительной, сколько желательной полезности ваших знакомых (Стюдневу и в кошмарном сне вряд ли могло присниться, насколько подробно на самом деле его собеседник осведомлён о делах облпрокуратуры через того же Степчука), а на более животрепещущей конкретике – дне завтрашнем. На Наконечного сразу сильно не напирайте, не стращайте, а наоборот подбодрите, подхвалите, попробуйте положительно повлиять на его самооценку. Между делом пообещайте подновить материально-техническую базу. Она хоть и мизерная у следователя, но, всё равно ему будет приятно.
– Постараемся, Григорий Михайлович.
– Да уж старайтесь, родные мои. Конечно, будь он партийным, можно было бы сразу убить всех зайцев, сняв проблему одним махом. Например, предложить немедля отправиться на повышение – занять должность районного прокурора вместо уходящего на днях на пенсию одного моего старого приятеля. В другую, правда, область, но это ещё лучше – быстрей позабыли бы мы этого Наконечного как чуждое инородное тело, неприятный и совершенно ненужный эпизод в нашей слаженной работе. Но, что тут говорить… ежели б да кабы…
– Вариант с психиатрией, если уж совсем упрётся как баран, не запрещаете?
– Сначала ревизора, его дружка, отпустите, умники! И, вообще, с такой практикой поосторожней давайте. Я никаких советов в этом направлении не давал. Ясно?
– Ясно, Григорий Михайлович, чай, не маленькие… Тем более, что распоряжения о выписке ревизора уже даны.
– И запомните, товарищ старший советник юстиции, партия спросит строго за кадровые промахи, которые могут подвести область в ответственный момент. Ну, а если ещё чего напартачите… значит – так и не приелась дорогому Всеволодычу приставка «и.о.» к фактически беспрерывно столько лет занимаемой должности. Так вот, любезный, есть у вас шанс либо перейти в разряд полноценных руководителей без всяких вряд ли тешащих самолюбие приставок, либо… лишиться вместе с приставкой и всего остального. Продолжать?
– Завтра к вечеру, где-нибудь к девятнадцати ноль-ноль я доложу вам обстановку. Обещаю…
– Не обещаниями трудновыполнимыми разбрасываться следовало бы в вашем положении, а дело делать. Спокойной ночи!
Григорий Михайлович тяжко вздохнул, откинулся назад, утонув в мягком,
изысканно-болотного цвета велюровом кресле роскошного по советским меркам югославского гостиного гарнитура. Налил коньку. Но не пилось что-то сегодня… Машинально вынул из пачки дорогую импортную сигарету с золотистым ободком на длинном фильтре, медленно размял, но до рта так и не донёс – курить не тянуло, как ни странно, тоже. А то ведь по полторы пачки в день «высмаливал», особенно много выкуривая в моменты напряжённой работы мысли. И спать не хотелось, как не хотелось вообще ничего сейчас. Ничего! Совсем. Странное чувство… Такое происходило с удачливым жизнелюбом Григорием Михайловичем едва ли не впервые.
Да-а-а… Кто мог подумать тогда, тридцать с хвостиком годочков назад, во что всё обернётся… Неуёмная страсть к удовольствиям, неумение и нежелание себе в них отказывать, да ещё в ядовитой смеси с чересчур, по юношеской глупости, повышенным самомнением без всяких наивно-моральных и прочих барьеров. Единственный в своей многочисленной, спокон веку ничем не выдающейся родне пробившийся к высшему образованию, да не к какому-нибудь, а – к престижному юридическому… Герой, идрит твою за ногу!..
Ну и… как тут было тебе, молодому, темпераментному, несомненно с большим будущим парню, не порадоваться от души своему новому положению «самого, самого», реально достигшего того, что до сих пор никому не только в родне, но и во всём околородственном кругу даже близко не было доступно по изначальной малограмотности и упрощённой социальной ориентированности?! Как было удержаться от того, чтобы не использовать в своё удовольствие на полную катушку того уважительного, граничившего с восторгом отношения к тебе со стороны не только взрослых односельчан и друзей-парубков38, но, главное, и самое приятное – со стороны девчат? Особенно – безумно нравившихся тебе своей грациозной непосредственностью коренных скотоводок-алтаек, так похожих на тех полудиких краснокожих красавиц индианок, которых несколько веков назад, коварно спаивая «огненной водой» и безжалостно сводя на нет плюс к тому ещё огнём и мечом «аборигенное» мужское население, самыми разными способами – где относительно по-доброму, где обманом да хитростью соблазняли и совращали, а где и прямой грубой силой покоряли «бледнолицые» захватчики-освоители природно богатейшей, как сегодняшний Горный Алтай, открытой Колумбом Америки…
Какое, Гришка, тебе, без вина пьянеющему от столь возбуждающей исторически-этнографической параллели, ни с чем не сравнимое удовольствие в приезды домой на каникулы доставляло, приумножая и приумножая счёт твоим так называемым победам, лишение одной за другой девичей невинности совсем ещё юных наивушек-старшеклассниц! А семейные молодухи, пусть и напоенные перед соитием чаще всего до одурения водкой, чем были хуже? Наоборот даже, острота ощущений там случалась и повыше. Особенно, когда так же напоенные тобой до бесчувствия их мужья валялись на расстоянии взмаха кнутом, абсолютно не способные помешать происходящему в этот момент на их супружеском ложе.
Даже родного брата не пощадил ты, Гриня, не обошёл стороной в своей неудержной азартной погоне за наслаждениями подобного рода. Но… кто ж виноват, что братишка твой младшой Иванка – русско-украинских ваших корней, а так неосмотрительно женился на дочери алтайских гор? То есть – на девице из самобытнейшего, неразгаданного по-настоящему до сих пор народа, многих прекрасных представительниц коего ты так самозабвенно любил тогда. Да и, если честно, в меру твоих сил и возможностей, продолжаешь любить до сих пор, хотя и давным-давно в плане постоянного местожительства с теми живописными краями распрощался.
Подлость это с твоей стороны, Гришутка? Может быть. Ну, а если подойти к данному вопросу философски? Всё в этом мире относительно… Ох, и умница же был старина Эйнштейн39! Хорошую, просто замечательную, гениальную придумал теорию. И если бы тебе, Григорий, удалось прожить тот отрезок времени ещё хоть разочек, то с ничуть не меньшей целеустремлённостью, и без малейших угрызнений совести взялся бы ты, руководствуясь этой теорией, опять за старое. Ну, брат… ну, сват… Не с родной же единоутробной сестрой ты переспал, в конце-то концов! А всего лишь с чужой женщиной, с которой Ванюшка развестись может в любой момент, после чего ни о какой родственности тут даже воспоминаний не останется. Так что… всё относительно… всё…
И, возвращаясь к фантазии на тему возможности прожить кусочек молодости ещё раз… за такую сказочную экскурсию в прошлое дал бы ты, Григорий Михайлович, немало. Тогда-то, конечно, всё бескорыстно было, на идейной, можно сказать, основе, по зову души и тела… а сейчас за пламенную любовь хорошей алтайки ты бы даже и приплатил не скупясь. Хотя, даже в бешенном сладострастном порыве отдал бы не всё, конечно. Уж никак не пожертвуешь ты, это однозначно, как минимум тремя вещами: твоим прекрасным, на зависть многим, благоустроенным домом с семьёй, неотделимой от него; твоей серьёзной и ответственной, выгодной во всех отношениях и перспективной работой; и – тут уже любые разночтения просто исключены, – твоей высокочтимой советской социалистической Родиной, давшей тебе, как ни говори, и этот тёплый дом, и такое выгодное, в том числе в житейском плане образование, которое, в свою очередь помогло получить сытно кормящую работу, и всё, всё, всё… А остальное, за вычетом перечисленного, – да тьфу! Забирайте…
Да, чего это там по списывающей многие, даже крупномасштабные, человеческие грехи теории относительности Энштейна? А, вот… Всё это, конечно, хорошо. Но, только… жутковато как-то было в тот раз через определённый природой девятимесячный срок обнаружить вдруг, насколько разительно похож больше на тебя, рыжего и крупнолицего, чем на белокурого и курносого твоего брата Ивана – номинального отца новорожденного, младенец-карапуз Стёпка. Мать малыша будто посмеялась над своим совершённым по хмельному беспамятству грехом, допущенным ещё и благодаря такому же пьяно-дурманному беспамятству мужа, взяла да и не передала ребёнку ничего от своей внешности. А говорят, будто бы смуглая кровь в этом смысле побеждает при смешении… Как специально тебя, Григорий, подставить решила, сучка!
И откуда-то возникшее незваное отеческое чувство к формальному племяннику, росшему не идеальным, как хотелось бы, а скрытным, злобненьким, хитроватым и трусливым, так и не смог, несмотря ни на какие потуги, выкурить ты из сердца. И исподволь потом всю жизнь, вопреки нажитой с годами на ответственной государственной службе высокой прагматичности разума, покровительствовал ему во многом. В противоположность, надо сказать, отношению к другому мальцу, не менее похожему внешне на тебя, развратника, и рождённому почти в те же сроки другой, точно таким же теоретически будто бы по-энштейновски относительно, а практически, по человечески, чего уж кривить душой – прямо и конкретно «заподлянским» образом оплодотворённой тобой алтаечкой. Той самой, которая, глупенькая, вослед за женой твоего братца Ваньки, изо всех сил пыталась убедить себя и уверить других, что рожала от законного своего мужа Коляна.
Так вот, к этому второму мальчишке наоборот, какая-то неприязнь зародилась сразу. То ли уже перерасход отцовских чувств к «дитям любви» произошёл, то ли сразу начавшая раздражать круглосуточная крикливость с младенчества чрезмерно шустрого отпрыска в соседней половине двухквартирного дома вызвала раз и навсегда не лучшие эмоции и эпитеты в его адрес, то ли не по возрасту многословная его непрерывная говорливость в более поздней фазе развития повлекла болезненную резь в ушах твоих, или выходящая за рамки разумного своенравность характера, обнаружившаяся, уже когда он начал ходить и бегать, добила тебя, а может – просто идиотское имя, подаренное ему слабоинтеллектуальной мамочкой, не осилившей и восьмилетней школы – Корифей… чёрт знает…
Оба пацана, росшие по соседству бок о бок, чуть не с пелёнок жаждали играть в «папы-мамы» с одной и той же своей сверстницей и подругой по детскому саду, заметно более развитой и симпатичной, чем другие девочки, звонкоголосой, радикально-черноволосой, но при этом матово-белокожей, зеленоглазой Шуркой. Дарили ей воруемые друг у друга игрушки, конфеты, оказывали прочие, доступные их детской фантазии, знаки внимания. И, конкурируя, частенько жестоко, до крови и шишек, дрались между собой. Победителем в этих «боях местного значения» чаще всего выходил Корифей, что тебя, Григорий, неконтролируемо раздражало. Но не менее раздражало и другое: слухи, слухи, деревенская молва… Недостижимое простому человеческому пониманию явление! Ну, откуда, как кто-то мог знать, что именно происходило когда-то под одеялом при потушенном свете, да ещё в запертой изнутри избе?! Во всех подобных случаях ты, Григорий, даже в пылу страсти, был чуток и осторожен, как лесной зверь! Тем более что попадаться тебе никак нельзя было: из юридического института за аморалку отчисляют без сюсюканья. Если решался овладеть очередной «дамой сердца на разок», то либо в укромном месте на природе, либо, если «дама» замужняя и из дому отлучаться ей в обнимку с чужим мужиком, рискуя быть замеченной вездесущими соседками, никак не резон, стопроцентно валил ты сначала достаточной даже для бригады пьянчуг дозой водки её мужа, а затем – сверхдостаточной для попутной нейтрализации возможного непредсказуемого поведения порцией и её саму.
Вот, наряду с навязанной труднообъяснимым роком озабоченностью судьбой незадачливого в конкурентной борьбе за пока ещё по-детски малоосознанную, но возможно серьёзную в будущем любовь маленького Стёпки, совокупность способных ударить по послеинститутской карьере обстоятельств и подвигла тебя добиваться распределения не сюда домой, а – лучше в незнакомую местность, где никто о твоём прошлом понятия не имеет. А там… лучше не затягивая, переманить к себе семью брата и ещё за компанию, чтобы не скучно было обживаться среди чужих на новом месте – парочку других близких по общению молодых семейств. Естественно, женская «половинка» в которых – алтайка. О семье предмета стёпкиной любви Шурки – разговор особый. В целом без этой девчонки вся затея вообще не имела смысла. Но, очень уж самолюбивы и независимы в суждениях что мать её, что отец. И дочь сызмала всю в себя воспитывали. Здесь деликатный, более тонкий, чем с остальными, подход нужен.
И… пляши, Гриша, получилось! Распределил тебя институт не слишком далеко от Алтая, в неплохую по всем показателям область, с красивейшей природой и чудесным микроклиматом Междуреченский район, куда ты вскоре без труда переманил всех, кого надо было.
Но, не без досадных накладок, однако ж… Вместе с другими переезжаюшими потащилась, хотя её никто не звал, красивая тупица – мать Корифея, антагониста стёпкиного. Несмотря на всю внешнюю вашу похожесть, отцовские чувства к этому отнюдь не самому желанному плоду твоей необузданной похоти так до самого его повзросления и не засобирались занять достойное место в твоём сердце. И, надо отдать должное твоей человечности, внутренне в какой-то степени ты корил себя за это. Вернее – старался корить, хоть и без толку. Даже с результатом обратным – неприязнь росла и росла, угрожая перелиться в недостойную тебя, умного и солидного человека, ненависть.
Так ведь, и это ещё не всё, Григорий Михайлович. Другая, пожалуй более серьёзная уже даже не накладка, а, можно сказать, опасность поджидала тебя впереди. Шурка… да-да, именно она, яркая, как искорка, краса деревни. Когда эта девчушка – русско-алтайская полукровка с ослепительной с детства улыбкой начала подрастать, ты схватился за сердце. И так захотел оказаться на месте того, кому суждено когда-нибудь овладеть ею! Неважно, по любви-согласию, или… Нет, всё-таки, лучше без удручающих альтернатив. Но, тебе-то, уже пожилому в её представлениях человеку, это «по любви» вряд ли светит. Вот, и поменяться бы с тем же Стёпой судьбами! А что… Он, оказавшись на твоём месте, используя приобретённые таким образом ум, влияние и прочие возможности, помогает тебе, тем же образом помолодевшему, добиться любимой, и ты, – о, счастье! – становишься её законным супругом с вытекающими отсюда наслаждениями. Только, опять же этот Корифей Десяткин… Будет, бандюга, бить морду при каждом удобном случае уже не Стёпке, а тебе. Ну, нет уж, нет уж! Пусть всё остаётся, без всяких сказок, на своих местах. Разберёмся и так. Не плачьте, дядя с племянником, красивая как бестия, и ещё более гордая, чем её родители, да не менее норовистая, чем Корифей, эта штучка ещё бу-у-дет нашей!
Так ты думал, Григорий Михайлович… однако, долго не мог ничего поделать в пользу своего племяша. И вот, Бог, как говорят воры – не фраер. Он всё видит, и логично раскладывает по полочкам. Не всегда, правда, оговоримся сразу… а только, ежели дьявол-чёрт не слишком мешает. Естественно, когда Он, правильно воспользовавшись халатностью рогатого-хвостатого-копытастого исчадия, подвинтил вам со Стёпкой удобный случай, не использовать сей шанс было бы преступлением. И, вот ирония-то юристской судьбы, именно с помощью некоего тяжёлого преступления всё на тот момент и разрешилось.
То убийство, которое тебе, согласно занимаемой должности, пришлось расследовать, произошло донельзя кстати, как ни кощунственно это звучит. Конечно, чего уж там, дело было откровенно «шито белыми нитками». Но, без ложной скромности стоит заметить, шито квалифицированно, добротно. Оперуполномоченный уголовного розыска, помогавший по делу, то ли Комков, дай Бог памяти, то ли Кусков по фамилии, пыжился-тужился, правда, стараясь помешать, чуял, видимо, своим легавским нутром, что здесь не всё чисто, но удалось его, субчика, урезонить сразу, причём для начала относительно гуманно, без жёсткостей, без последствий для служебной анкеты. А вот в дальнейшем, когда не захотел, безумец, успокаиваться, пришлось организовать ему неприятности уже более ощутимые, попортить карьеру так, что не оправился потом до самой пенсии. И – поделом…
Всё тогда получилось, как надо. Пришлось, правда, немного повозиться и с главным камнем преткновения – объектом вашей совместной со Стёпушкой (ай, яй, яй, стыд-то какой!) сердечной страсти – Шуркой, но, замуж за твоего племяша-протеже она пошла как миленькая, сразу же после вынесения десятилетнего приговора её хахалю-неудачнику Червонцу. Если бы ещё эта строптивая знала, благодаря чьему, никому в народе не известному, содействию её хулиганистый дружок был дважды, один раз даже с отбыванием срока, судим до этого, – разговаривала бы с некоторыми представителями власти и их родственниками попочтительнее!
Единственная досадная издержка в той благополучно провёрнутой истории – не довелось, увы, тебе, «дядя» Гриша, самому испытать счастье обладания аппетитными прелестями красотки Шурочки… Сопротивлялась на импровизированном, стилизованном под допрос ужине, аки зверюга. Так и не удалось совладать со стервозой бешеной. Даже, когда треснул её в сердцах по башке, лишив сознания, после чего оставалось только снять с неё штанишки, недвижимое вроде лицо чертовки выражало такую ненависть пополам с отвращением, что вся твоя мужская силушка куда только подевалась. Так до сих пор никто, в том числе и ты, уважаемый Григорий Михайлович, не может достоверно сказать, досталась ли Шурка всю жизнь молчавшему как рыба на эту тему Стёпке непорочной, или эту вожделенную честь всё-таки успел украсть негодник Десяткин.
Но, по всеобъективному-то суждению, единственная ли это издержка? Конечно, нет… Хоть и смог ты на том этапе всё же вбить в мозги дурёхе, что только от её лояльности к следствию зависит, выйдет ли когда-нибудь из тюрьмы живым-невредимым, или навсегда так там и загинет её милый дружок, достойная замена которому вот она – изнемогающий от пламенной любви и переполненный чувством уважения Степан Выхухолев, и дала она в конечном итоге нужные показания, которые помогли усадить Корифея надолго и прочно, но… как показывают последние междуреченские события, не удалось-таки планируемое «стерпится-слюбится». Гуляла-развратничала красавица писаная, оказывается, как последняя шлюшка-потаскушка, от бедняги Стёпки напропалую, практически в открытую. Можно сказать – демонстративно. И все десять лет таким странным иезуитским образом ждала… его, растреклятого Червонца.
Теперь, чтобы спасти Стёпку от неминучего, уже окончательного позора,
когда он в жутком, полувменяемом от обиды и гнева состоянии позвонил тебе и поклялся кончить сразу и её, и Червонца после того, что увидел собственными глазами, пришлось приказать ему не пороть горячку, взять себя в руки. Ну ладно, чёрт с ним, для снятия стресса можно поучить Шурку, как уважающий себя муж и должен от случая к случаю учить скверную жену. Но, не до смерти – прикрыть такое шансов очень мало. А вот, уча – внушить ей от дядь Гришиного имени, что если она не представит перед следственными органами свой совершённый этой ночью уже не просто грех, а сверхнаглый и циничный скотский разврат с Червонцем как насилие с его стороны, то на этот раз голубчику – точно смерть на тюремных нарах. Ведь схватить-арестовать человечка с такой богатой уголовной биографией повод найдётся всегда. А там – дело техники… В случае же шуркиного послушания – отделается, дескать, её «Корефан» «лёгким испугом» в виде очередной (ему не привыкать) отсидки всего-то в десяток, а если повезёт, и поменьше годков… Стёпа, как ни удивительно, с этой возложенной на него ответственной функцией справился.
Да только вот… экая незадача: помимо уже укрощённой шуркиной дури, ещё одно, неожиданное и досадное, гораздо более сложное, чем можно было предположить, препятствие вылезло. Следователь этот…
Ну, ничего, осилим. Где наша не пропадала!
Момент вот только, чёрт побери, не самый подходящий для всех этих передряг: предстоящее твоё повышение по партийной линии на фоне подготовки к вручению правительственных наград с твоей же, опять, фамилией во главе списка в связи с уже предрешённым в верхах чествованием области в числе наиболее успешных в борьбе с преступностью, прочие попутные блага… Если, конечно… Ох-хо-хо… Но, крепись, Григорий Михайлович, ты должен именно сейчас, в эту нелёгкую минуту своей жизни доказать, что недаром ешь свой, довольно вкусный, хлебушек с маслицем да икоркой, и являешься истинно правильным куратором правоохранительной системы такой административно-территориальной единицы страны, как крупная область, способным повести по верному пути, когда понадобится, и более сложные структуры государственной власти. Не подкачай, дружок, прояви мудрость и волю, и будешь признан надолго! Завтра – решающий день.
XIX
– Ну, что, Владислав Игоревич, поизносился, говорите, ваш следственный портфельчик? – расплылся в доброжелательнейшей улыбке, едва начав совещание, и.о. прокурора области Стюднев. – Ну-ка, ну-ка, покажите, с какими устаревшими подручными средствами мучаются наши лучшие сотрудники! Сейчас Иван Юрьевич, как прокурор-криминалист, даст оценку, и – обновим в лучшем виде.
Наконечный чуть не подпрыгнул от неожиданности: какого угодно ждал он начала этого разговора «на ковре», специально организованного по его душу, но только не этого. «Лучшие сотрудники»… надо же! И, тем непредсказуемее (чутьё ре-едко обманывало его) возможная концовка. Посмотрим, посмотрим, дорогой Александр Всеволодович, что споёте вы следующим куплетом…
– Ну-у… если есть такая возможность, не откажусь, – смущённо пожал плечами Владислав Игоревич, и выставил из-под ног на стол обязательный для служебных выездов действительно старенький, изрядно потрёпанный, повидавший, судя по степени изношенности, на своём веку немало кожаный портфель. Делился этот обманчиво небольшой с виду, но внутри практично-вместительный «следственный портфельчик» на три отделения, первое из которых было битком набито бланками разных протоколов и прочими служебно-процессуальными бумагами, которые могут понадобиться следователю в любой момент; второе содержало отслужившую все сроки аптечку «скорой помощи», состоявшую из пары мало на что похожих «стерильных» бинтов в мятых затёртых обёртках непромокаемой бумаги, стеклянного пузырька с мелкими клочками кровоостанавливающей спецваты и нескольких ампул нашатыря в потемневшей от времени картонной коробочке; а в третьем, наиболее вместительном, покоился давно уже не используемый из-за своей полной практической бесполезности, но «положенный по штату» «джентльменский» набор предметов первой необходимости на случай непредвиденного автономно-оперативного осмотра места происшествия – сомнительной исправности фотоаппарат «Зоркий», устаревший комплект порошочков, кисточек и прозрачных плёночек для фиксации отпечатков пальцев, лупа без оправы, металлическая рулетка-трёхметровка и слабожужжащий при попытках «раскочегарить» его динамофонарик-жучок. Доставленное «на ковёр», но пока ещё не вынутое дело Десяткина было разделено на две части – подшитую и пронумерованную основную, официально-отчётную часть, и неофициальную с добываемыми полугласно фактами, показывать которую начальству было пока преждевременно, да и небезопасно для некоторых фигурантов по нему, и покоилось в разных отделениях портфеля. Начатое движение, чтобы выложить папку с «официальной» частью дела, Наконечный завершить не успел – был остановлен небрежным жестом Стюднева: дескать, о грустном потом, давайте лучше сначала пообщаемся немного, насколько позволяет плотный рабочий график, на душевно-человеческой ноте.
– В общем, так… – прокурор-криминалист почесал темя, – арсенал наш, действительно, того… этого… как бы помягче выразиться…
– А вы, Иван Юрьевич, в выражениях-то как раз и не стесняйтесь, говорите, как есть. Что думаете, то и высказывайте прямо, откровенно, без лишних околичностей дипломатических, – Александр Всеволодович Стюднев активно демонстрировал дружелюбную демократичность, – здесь все свои. Если тема того заслуживает, и материально-техническая база у нас в отдельных случаях и на самом деле никуда не годится, можете даже и «с перчиком». Простим, товарищи?
– Хорошо, докладываю. Итак, товарищ исполняющий обязанности прокурора области, товарищи члены коллегии областной прокуратуры, товарищи представители Междуреченской районной прокуратуры! Как прокурор-криминалист я безаппеляционно заявляю, что в техническом плане следственный портфель нашего коллеги товарища Наконечного, да и не его одного, если уж совсем, как вы, Александр Всеволодович, предлагаете, откровенно, подлежит безусловному списанию через бухгалтерию и замене на новый.
–Иван Юрьевич! Ну, вы прямо как на партийном пленуме, – продолжал добродушно улыбаться Стюднев. – Попроще, попроще!
– Слушаюсь, Александр Всеволодович. Словом, и в самом деле, хоть мы и работаем по основным отчётным показателям результативнее, лучше многих, а всё же материально-техническая база следственного аппарата области, это факт, не соответствует… отстаёт. Но, я вот сейчас в командировке у наших столичных коллег погостил немного, в рабочем конечно смысле погостил, не в развлекательном. И, хочу сказать, вынес из этого безусловно полезного общения нечто всерьёз поколебавшее кое-какие привычно-рутинные наши, мои личные во всяком случае, представления. Или, вернее, отношение ко всему этому.
– «Наши-мои» у нас в социалистическом обществе, нацеленном на построение коммунизма – понятия если в чём-то и разделимые, то всего лишь условно, дражайший Иван Юрьевич, – лицо исполняющего обязанности прокурора области на миг приобрело строго-учительское выражение, но тут же опять навесило на себя благожелательную улыбку. – Так, что же такого интересного вынесли вы из «безусловно полезного» общения с коллегами из центра? Любопытно, любопытно.
– Да как вам сказать… Если уж речь зашла о коммунизме, при котором преступности как таковой не будет вообще… и если наше общество единодушно нацелено на его построение… значит, и новые следственно-криминалистические портфели, за их скорой ненужностью, нам перестали поставлять вполне, получается, целенаправленно. Вернее, я хотел сказать, обоснованно…
– То есть? – стюдневы густые брови возмущённо-вопросительно поползли к
самому верху лба. – Я не ослышался? Вы, батенька, говорите, да не заговаривайтесь! Что значит «целенаправленно»? Диверсию, что ли, со стороны наших вышестоящих инстанций предполагаете? И, при чём тут всенародное светлое будущее, для ради достижения которого нам с вами, вопреки некоторым ошибочным, как показал ход истории, волюнтаристским воззрениям, установкам
и обещаниям40, ещё работать и работать?
– Н-не знаю, как лучше объяснить ситуацию… но… ни одного не только абсолютно нового, но и просто укомплектованного как положено, то есть в штатном рабочем виде портфельчика в моём распоряжении нет уже давно. Можно, конечно, специально для следователя Наконечного подсобрать кое что… Фотоаппарат там новый приобрести, то, другое… Но, думаю, возвращаясь к рассказу о моей последней командировке, не об этом нам сейчас надо бы говорить. Ведь криминалистика как наука, теснейшим образом сопряжённая с нелёгкой повседневной следственно-розыскной практикой, заключается не только в чисто техническом уровне и навыках ловко и качественно снять отпечатки пальцев преступника на месте происшествия, или грамотно, во всех нужных ракурсах сфотографировать, простите, труп…
– Ну и ну-у… подзапустили мы, выходит, вопрос, – теперь уже Стюднев взялся почёсывать темя.
– Александр Всеволодович, позвольте ещё раз обратить ваше внимание, что не на технической стороне криминалистики следует, на мой взгляд, заострять разговор в настоящий момент. Да Бог с ними, портфелями этими! В крупных городах, и Москве в частности, следователи давно уже, с самого, наверное, рождения советской прокуратуры выезжают на место происшествия во главе хорошо укомплектованной, в первую очередь штатно, вооружённой в прямом смысле само собой, и, конечно, оснащённой по последнему слову техники оперативно-следственной группы. А не как у нас, в лучшем случае в компании с инспектором уголовного розыска или участковым да двумя понятыми. И каждый в такой полноценной оперативно-следственной группе-бригаде занимается своим делом. Судмедэксперт осматривает труп, если таковой есть, другие эксперты осматривают всё остальное вокруг, фиксируют все возможные следы преступления, снимают отпечатки, и не только пальцев, фотографируют, зарисовывают, и так далее. Оперативники опрашивают очевидцев или иных лиц, кого необходимо, принимают другие меры. А задача следователя – руководить процессом. И – думать, думать, думать! Повторяю: криминалистика – в первую очередь наука, и только потом техника… А мы зациклились на паршивом портфелишке, и теряем время в ущерб главному.