Czytaj książkę: «Путь в Обитель Бога»

Глава 1

Мне страсть как не хотелось сворачивать с Большой тропы на вулканические поля Ниора, засыпанные разнокалиберными кусками шлака. Ходить там тяжело, а камни такие иззубренные и острые, что способны через несколько тысяч шагов превратить обувь в лохмотья. И ступни ног заодно. Однако никто в здравом уме не пойдёт по тропе под нависшими над ней ветвями дерева, которого не было здесь ещё неделю назад.

– Думаешь, это она самая? – спросил я Тотигая.

Он не ответил, лишь качнул тяжёлой головой, а клыкастая пасть растянулась в подобии ухмылки: «Ну конечно. Кто бы сомневался».

– Мне просто не хочется сворачивать в поля, – пояснил я, хотя и без того всё было понятно.

Тотигай понимающе фыркнул. Ему тоже не хотелось туда сворачивать. Лапы у керберов будут покрепче любых ботинок, но зато их нельзя заменить на новые.

– Никуда не денешься, Элф, – сказал он и встряхнулся – точь-в-точь как собака, вышедшая из воды. Только стряхивал он не воду, а пыль. – Видишь, где она проросла? Там совсем нет места из-за тех глыб сбоку. Можно пробиться, но есть риск, что она нас там здорово прижмёт.

– Ладно, – сказал я, привязывая к ботинкам камнеступы и заранее натягивая краги.

Слева от тропы возвышался почти отвесный горный склон, а в сторону от него тянулась приземистая скалистая гряда, заканчивающаяся в лавовом поле, шагах в семистах. Разгребатели, когда прокладывали тропу, пробили гряду, но теперь в проходе торчало это подозрительное дерево, и придётся карабкаться через скалы, потому что обходить их слишком долго.

– Вон там, – сказал Тотигай. – Невысоко – всего три твоих роста. Легко перелезешь.

Я тоже заметил это место, поправил лямки рюкзака и уже приготовился идти, когда с той стороны гряды послышался тяжёлый дробный топот.

– Кого там несёт нелёгкая? – буркнул Тотигай, крадясь к трём большим валунам, образовывавшим неплохое укрытие у самой тропы. – Спрячься, Элф! Чего ты там торчишь столбом?

– Лошадь, – сказал я. – Нет, две. Нукуманские. Надо предупредить этих обормотов. Неужто сами не видят? Хоть бы на рысь перешли.

Я уже поднял винтовку дулом в небо, намереваясь выстрелить, но Тотигай подскочил ко мне, ухватил зубами за полу жилета и потащил к валунам.

– Кретин, – сказал он, когда мы возле них оказались. – А если это пегасы? Или яйцеголовые?

– Глухая тетеря, – ругнулся я в ответ. – Какие пегасы? Нукуманские лошади, говорю тебе!

– На нукуманских лошадях могут ездить не только нукуманы, – резонно заметил Тотигай. – И заботиться надо в первую очередь о собственной шкуре.

Пришлось стиснуть зубы и признать его правоту. За грядой мог оказаться кто угодно, в том числе и пегасы. Не такой уж хороший у меня слух.

Перестук копыт быстро приближался. Я скинул краги, чтобы при необходимости стрелять со всеми удобствами. Кто бы там ни скакал, они очень спешили, иначе были бы осторожнее. По мехрану так не ездят. Если это нукуманы, то скоро им крупно не повезёт, – по крайней мере одному. А ещё не повезёт Тотигаю, которого я убью за то, что он не дал мне их предупредить.

Дерево стояло неподвижно, как ему и полагалось. С виду – совсем обычное. Ну, то есть обычное додхарское: голый перекрученный ствол, покрытый толстыми кривыми жилами, точно рука – вздутыми венами. Ветки без листьев… Шишковатые почки на их концах. Возле горы не было такого толстого слоя лавы, как повсюду на равнине, и там вполне могло что-нибудь пробиться к поверхности, потому что зародыши многих здешних растений представляют собой настоящие горнопроходческие комбайны в миниатюре. Да только мы с Тотигаем не верили, что это простое дерево.

А невидимые нам пока всадники верили. Они выскочили под него из-за гряды почти одновременно.

Тут и началось!.. Крона дерева вздрогнула, ствол согнулся, ветки потянулись вниз и накрыли первую лошадь и её всадника. Мнимые почки раскрылись зубастыми пастями. Рядом со мной Тотигай завыл приглушённо и страшно: ни один кербер не может спокойно смотреть, как гидра хватает и пожирает добычу. Второй всадник слишком резко осадил коня, и тот рухнул на землю, но я успел хорошо разглядеть и самого седока, и его вытянутую яйцеобразную голову на тонкой длинной шее.

– Стреляй, Элф, стреляй в него! – завопил кербер, припадая к земле. Ещё немного – и он сам бросился бы туда несмотря на глубокую нелюбовь к гидрам. – Стреляй, он может вывернуться!

Дела ибогалов и так были плохи, а при нашем участии обещали стать ещё хуже. Ни тот, ни другой так и не успели перебросить из-за спины разрядники. Первый всадник болтался в воздухе вместе с конём, который издавал такие вопли, каких никто не ожидал бы услышать от лошади. Яйцеголовый на земле выхватил меч и отчаянно рубил тянувшиеся к нему ветки-щупальца, но его левая нога оказалась придавленной, и он имел слишком мало места для размаха. Гидра вцепилась в голову и шею его коня, таща бедную животину вверх. Я быстро выстрелил три раза подряд – дважды промазал, один раз попал, и успел увидеть, как разлетелась кровавыми осколками несуразная, вдвое больше человеческой, голова ибогала.

– Мразь, мразь!.. – рычал Тотигай, и непонятно было, к кому это относится – к гидре или яйцеголовым.

Гидра меж тем сграбастала второго коня, и я истратил ещё несколько пуль, чтобы пристрелить обоих животных, хотя кое-кто назвал бы мой поступок бесполезной тратой боеприпасов. Но я, хоть и не кербер, тоже не мог смотреть на это спокойно.

На гибель первого ибогала – мог, и смотрел, и уж точно не стал бы расходовать на него патроны. Надо отдать ему должное: сопротивлялся он яростно, до последнего, и молча. Стиснутый со всех сторон, яйцеголовый ухитрился освободить одну руку, оставляя в многочисленных маленьких пастях куски собственного мяса, выдернул из ножен на поясе кинжал и уже отсёк десяток голов, которые теперь валялись внизу, продолжая судорожно сжимать и разжимать челюсти. Обезглавленные щупальца истекали чёрной жижей, бестолково извивались, тычась ибогалу в грудь и лицо, а он продолжал рубить и резать, пока гидра не обездвижила его совершенно, оторвав от коня и распяв в воздухе. И только тогда из его горла вырвался жалобный тонкий крик – первый и последний.

– Пошли, – сказал я, вешая винтовку на шею и доставая меч. – Пошли, слышишь? – Мне пришлось ухватить Тотигая за шкирку и крепко потрясти, прежде чем он опомнился. – Путь свободен.

Кербер вздохнул, его вздувшиеся от напряжения мышцы расслабились, и он затрусил рядом, стараясь меня не слишком перегонять. Сначала бежал справа; потом, когда мы приблизились к проходу в гряде, перешёл мне дорогу и занял место слева – поближе к горе и подальше от гидры. Впрочем, нам обоим всё равно пришлось идти прямо под копытами одного из коней. Сверху неслось тошнотворное чавканье и капала кровь. Выпущенные боевые когти Тотигая нервно скребли голую скалу тропы. Несколько голов гидры оторвались от своей трапезы, потянулись было к нам, но, должно быть, решили, что добычи хватит и так, и вернулись обратно, а особо любопытные я тут же снёс мечом.

– А лошади-то всё же были нукуманские, – заметил я, отходя на безопасное расстояние и сваливая с плеч рюкзак.

– Нукуманские, – согласился Тотигай, расправляя и снова складывая перепончатые крылья. – Интересно, где ибогалы их взяли. И откуда взялись сами.

– Они ехали с той стороны. Мы идём в ту сторону. Может, и узнаем.

– Не уверен, что мне хочется узнавать, – сказал Тотигай, садясь на землю и почёсывая за ухом задней лапой. Ни дать ни взять – собака. Только ростом с телёнка, голова большая, лобастая, да ещё крылья эти…

– Хочешь или не хочешь, а вдруг придётся, – ответил я, отвязывая от ботинок камнеступы. – Здесь до самой Арки только одна дорога.

Кербер оглянулся на гидру. Потом выразительно посмотрел на меня:

– Мы ведь не станем оставлять у тропы эту гадину?

– Конечно нет. Хотя на ближайшую неделю она безопасна. Именно на столько ей хватит ибогалов и коней.

Я вытащил из бокового кармана рюкзака самодельную мину и направился обратно к проходу в гряде. Тотигай шёл за мной попятам. Гидра почуяла недоброе, трупы в её щупальцах затряслись, но она только подтянула их поближе к стволу, не пытаясь на нас напасть.

– Вот потому-то ты и сдохнешь сегодня, – пробормотал я. – Не можешь оторваться от жратвы даже для защиты жизни.

– Да что ты ей толкуешь, она же ничего не понимает, – сказал кербер. – Тупая скотина.

– Сейчас поймёт.

Я поставил таймер на пять минут, присел у основания ствола и засунул мину между каменных плит, которые гидра выворотила из скалы, вылезая на поверхность. Сверху послышалось шипение, и самое толстое щупальце всё же прервало пирушку ради того, чтобы меня схватить. Оно всё поросло щупальцами потоньше, и на конце каждого отростка торчала головка с четырёхстворчатой пастью, отличавшаяся от других только размером. Тотигай подпрыгнул и полоснул по этому шевелящемуся месиву когтями. Чёрная жижа так и брызнула во все стороны, гидра тут же переключила внимание на кербера, и я благополучно выбрался из зоны её досягаемости, отрубив попутно ещё несколько голов.

Добравшись до рюкзака, я уселся на небольшой валун рядом и подождал, пока сработает взрыватель. Мина гулко бухнула, с горы в проход посыпались камни, но недостаточно много, чтобы его перегородить. Гидра завалилась на бок, жутко зашипела, потом всё стихло. Только и видно было, как извиваются и вздрагивают её жилистые руки-ветви да дёргаются перепонки между ними.

Отыскав несколько пучков жёсткой травы, сиротливо прозябавших в этом царстве песка и камней, я тщательно вытер меч и счистил чёрные кляксы с одежды. Тотигай долго валялся по земле, вставал, отряхивался и опять валялся.

– Не мучайся, тебе всё равно снова туда идти, – сказал я. – Твоя очередь.

Кербер взглянул на меня неприязненно.

– Почему, интересно, когда доходит до грязной работы, очередь всё время моя?

– Потому, что ты к этому делу привычный. И ещё потому, что ты проспорил мне вчера, когда мы заключили пари на счёт…

– Ладно, помню, – проворчал Тотигай, направляясь к гряде.

На месте гибели гидры уже не наблюдалось никакого шевеления, но он всё равно приблизился к проходу с крайней осторожностью. Я свернул самокрутку и закурил, внимательно оглядывая окрестности. Засыпанная вулканическим шлаком равнина простиралась вправо от тропы так далеко, как видел глаз. Слева были горы, поросшие редким кустарником и драконьей травой. Впереди, где начиналась Старая территория, маячила светлая полоска – только с такого расстояния и можно увидеть Границу. Сверху, сквозь вечную серую дымку, светило огромное красное солнце Додхара. В небе чисто – никакая летучая пакость нам оттуда не угрожала. Вроде спокойно всё…

Пока курил, вспомнилась Лика. Вот сижу я здесь, отдыхаю, – а она сейчас там, на Земле, далеко, за этой самой Границей Соприкосновения, и наверняка чем-то занята. Бобел утром ушёл в Харчевню, чтобы завтра встретить нас, и сегодня Лика управляется на ферме одна…

Тотигай вернулся, таща в зубах два кинжала и меч с извилистым лезвием.

– Второй меч не знаю где, – сказал он, отфыркиваясь и отплёвываясь. – Наверно, в самом низу. Сволочь ты всё-таки, Элф. Пошёл бы сам и принёс всё за один раз.

– Галеты нашёл?

– Нет у них ни одной. Наверно, сами всё сожрали… Ну, Элф, сходи сам, а?

– Давай, давай, не стони. Тебе полезно.

Кербер опять смотался к проходу и принёс два разрядника, держа их за ремни. Я между тем успел обтереть травой предыдущие трофеи. Теперь принялся за разрядники.

Это оружие выглядело так, словно его вырастили на грядке. Гофрированный ствол с отверстиями по бокам, скульптурная рукоятка, защищённая подобием глухой гарды, как у абордажной сабли, гнутое цевьё, двойной зажим для предплечья вместо приклада – и весь корпус будто отлит целиком, да только это не литьё, а неизвестно что вообще. Попадают разрядники к людям редко. Ну, тем дороже и стоят. В два, а то и в три раза больше, чем хорошая снайперская винтовка. В пять раз больше, чем «калашников» или М-16. И ещё дороже стоили бы, но разрядников хватает только на сотню выстрелов. Правда, стреляют они как надо и могут прожечь в человеке дырку размером с чайное блюдце. Но сто выстрелов – это всего лишь сто выстрелов, да и то если штука заряжена до отказа. А как их заправлять, знают лишь ибогалы. У них это оружие недавно появилось, и наши ещё с ним не разобрались.

В третий раз Тотигай притащил от гряды лучевые трубки, напоминающие гибрид скипетра с кастетом, электробичи, похожие на тощих электрических угрей с петлями для кисти вместо голов, и два ошейника. Трубки я оставил – стреляют они недалеко, и энергии хватает ненадолго, зато их достаточно подержать на солнцепёке для подзарядки. А вот бичи выкинул. Работорговцы готовы неплохо платить за них, но я не люблю работорговцев и давно для себя решил, что поставлять им орудия труда не намерен.

Проигнорировав недовольный взгляд Тотигая, который подобных комплексов лишён, я осмотрел ошейники. Забавные штуки, хотя особой пользы от них никто не видел. Умники из Субайхи называют их «обруч-маска» и считают, что яйцеголовые используют ошейники для общения с вышестоящими, когда требуется скрывать лицо. Наверно, так и есть, ведь их носят не все ибогалы, а только чисторождённые второй ступени. Ошейник способен по желанию хозяина разворачиваться в конструкцию, напоминающую шлем, сросшийся с верхней частью рыцарских доспехов. Я в своё время немало помучил мозги, пытаясь определить, для чего ещё могут пригодиться такие кастрюли кроме маскарада, но ничего путного в голову так и не пришло. Для защиты они бесполезны, поскольку их пластинки, хотя и весьма искусно сочленены друг с другом, слишком тонки. А «доспехи» закрывают лишь плечи и верхнюю часть груди, оставляя спину целиком голой.

Нукуманы говорят, что с помощью шлемов ибогалы общаются меж собой телепатически. Ну, не знаю. Однажды на привале я эти штуки надевал на себя, пытался испускать мысли так и эдак, но не смог даже внушить валявшемуся рядом Тотигаю, чтоб он выплюнул кость, которую обгладывал.

Имхотеп объяснил мне потом, что для успеха задуманного надо напялить шлем на чисторожденного второй ступени, а самому быть чисторожденным первой. Тогда можно вбивать подчинённому в башку любые приказы, обязательные к исполнению, как и безмерное уважение к начальству. Иначе фокус не получится. А ибогальские начальники могут общаться меж собой на расстоянии без всяких приспособлений.

Во времена больших войн с яйцеголовыми существовала секта, главарь которой втирал людишкам, что ибогалы не станут трогать тех, кто наденет на себя ошейники. Что, мол, можно будет с ними договориться: надо лишь прочесть правильную молитву и начертать перед собой в воздухе символ Лилии Геагамы. Удивительно, сколько простофиль поверило ему. Сколотив капитал на торговле никому прежде не нужными безделками, главарь, ясное дело, свалил с концами. А после первого же набега яйцеголовых в те края, дураков там стало меньше ровно на число членов секты. Правда, не сразу: ибогалы посадили их на колья с перекладинами, чтобы острия не пропороли кишки слишком глубоко, и вороньё успело обклевать всех ещё заживо. Ибо полуразумному зверью не положено цеплять на себя знаки отличия чисторожденных, поминать имя Священной Лилии всуе, и тем паче чертить ее символы своими грязными лапами. Даже в воздухе.

После этого до самых тупых дошло, что договориться с яйцеголовыми нельзя. Или мы их, или они нас. И еще долго никто не притрагивался к ошейникам.

Потом ничего, отошел народ, и сейчас товар сбыт находит. Фермеры пользуются тем, что ошейники в развёрнутом виде имитируют головы додхарских зверей, и обожают вывешивать их на своих полях, надевая на вкопанные в землю шесты. Вместо пугал. На психику воробьёв и сорок вид этих приспособлений действует просто губительно.

Ошейники – почти единственные вещички из обихода ибогалов, которые хоть немного смахивают на продукты нормального производства. Остальное сродни разрядникам – не поймёшь, как сделано. Умники говорят, что это всё плоды биотехнологий, по части которых яйцеголовые большие умельцы. Но чтоб я пропал, если смогу вообразить себе такие технологии. Хотя самих плодов навидался – дальше некуда.

Вот ибогальские кинжалы или мечи – лезвия и ручки из одного и того же материала, и каждый из них не похож на другой. Все разного размера и формы, клинки имеют разное число изгибов; стоит взяться за рукоять, и меч выскакивает из ножен, словно выброшенный пружиной; а когда вкладываешь обратно в ножны, нужно только кончиком попасть, и его всасывает туда сам по себе. Плащи у яйцеголовых как живые, липнут к телу, ветер их не раздувает, а если положить такую одёжку в холодное место, она всё равно остаётся тёплой, как будто её только что сняли. Хорошие плащи, среди людей они ценились бы высоко, но после Проникновения на Земле стало тепло до самых полюсов, а ради ночёвки под открытым небом никто в ибогальские тряпки заворачиваться не будет. Кто его знает, что это такое. Ещё оживёт ночью и задушит тебя, пока ты спишь. Только созерцатели их и отваживаются носить.

Из четвёртой ходки Тотигай вернулся с Книгой, положил её у моих ног и улыбнулся. Человека, незнакомого с керберами, от такой улыбочки мог бы хватить удар – сразу приходит на ум, что тобою собираются пообедать. Комплекция у керберов внушительная, бойцовая: зад узкий, грудь широченная, и весят до сотни килограммов. Когтищи как сабли. Клыки как у тигра. Но Тотигай и вправду улыбался. Очень ехидно, причём.

– Твой заход, – сказал он елейным тоном. – Лошадиную ногу отгрызать не стану. Увидишь, она сверху торчит, я раскопал.

– Да ты ведь уже нажрался на месте, – возразил я, пялясь на его находку и пытаясь себя убедить, что вижу не то, что вижу.

Тотигай презрительно фыркнул, отметая мой довод.

– Это просто лёгкий перекус между делом. А тебе? Собрался и дальше поститься?..

Конечно, если я сегодня хочу поужинать, то мяса нарезать придётся, но сейчас я во все глаза смотрел на Книгу.

– Почему не принёс её сразу? – спросил я слегка охрипшим голосом.

– Потому, что не сверху лежала, – ответил Тотигай. – И вообще, какие претензии? Шёл бы да ковырялся сам в этом дерьме.

Кербер, в общем-то, остался более-менее чистым, но передние лапы он вымазал изрядно. Я оставил его отскребаться, а сам отправился к мёртвой гидре. Высоко над грядой уже кружили двухголовые додхарские стервятники и наши земные грифы. Из всех земных птиц только грифы свободно летают над мехраном, и только они одни с удовольствием жрут местную падаль наравне с аборигенами здешних небес.

Конечно, я не стервятник. Но всё-таки мы, трофейщики, чем-то сродни грифам, не зря же и эмблемой нам служит гриф. И мы тоже способны питаться додхарской падалью, или даже заготавливать её впрок. Именно это я и собирался сделать.

Глава 2

Прежде чем двинуться от гряды дальше по тропе, мне пришлось перепаковать добычу, которую мы взяли в городе. Четыре автомата из своего рюкзака я связал попарно, добавил к ним ибогальские мечи (второй из которых я всё-таки нашёл) вместе с разрядниками и остальным ибогальским хламом, и приспособил Тотигаю на спину наподобие вьюков. Сбрую сделал самую простую, чтоб кербер мог в любой момент освободиться от неё и от груза, не запутавшись в ремнях: ему нужно было лишь дёрнуть зубами концы единственного узла. Тотигай долго стенал, ворчал, пугал меня химерами и драконами, которых он якобы не заметит вовремя, если станет тащить на себе вьюки. Я велел ему заткнуться и напомнил, что некоторые порядочные керберы во времена предыдущего Проникновения не только с радостью таскали по два лёгоньких тюка, но и возили на себе своих приятелей из людей. Тотигай возмущённо заявил, что это лживая пропаганда, призванная оправдать бессовестную эксплуатацию четвероногих; что предыдущее Проникновение было давно и про него у нас на Земле наврали ещё больше, чем у них на Додхаре; что людей на себе возила весьма тупая, крупногабаритная, ныне полностью вымершая порода керберов; что я ему не хозяин; что он – не ломовая лошадь; и что с нашей стороны глупо тащить на себе всё это дешёвое барахло, бросая Книгу, которая стоит в десять раз дороже, чем остальное вместе взятое.

Я действительно чуть было не оставил Книгу там, где мы её нашли. Так и подмывало отойти подальше от тропы и засунуть её где-нибудь между камней в мехране. Можете считать меня дураком, готовым зарыть обратно яму с кладом только потому, что на крышке сундука лежит скелет. Но у меня было предчувствие, что Книгу брать не стоит. Слишком уж опасная это вещь, чтобы таскать её при себе. В Утопии, лет пять назад, умники решили побаловаться с нею – с тех пор полиса больше не существует. И никто не выбрался оттуда, чтобы рассказать, что произошло. А лично для меня хуже всего в этой истории было то, что именно я помог умникам опознать в малоинтересной поначалу для них чужеродной диковине Ганум Зилар – Книгу Знаний, обладать которой может любой, но пользоваться – только достойный.

К сожалению, предания о Книге не уточняли детально, в чём именно должно состоять достоинство. Но в любом случае среди умников людей с нужными качествами не нашлось, и это, на мой взгляд, яснее прочего доказало, что они слишком воображают о себе. Утопия в самом буквальном смысле превратилась в пыль, и даже обычная трава на том месте снова стала расти лишь пару лет назад.

Хотя нормальных школ у людей теперь меньше, чем раньше было государств, кое-какое образование я получить сумел, до глубины души прочувствовав при этом, что знание – вещь тяжёлая. Часто неприятная. Но не настолько же?..

Оказалось, бывает всяко. А на самой Книге, как я мог теперь убедиться, не осталось и мелкой царапины.

Смотрел я на неё и думал. Конечно, это вовсе не книга никакая, только выглядит похоже. Весит она до чёрта, открыть её нельзя, сверху торчит вроде как рукоять меча или кинжала. Можно взяться рукой, размер подходящий, но я поостерёгся. И тем более не стал пробовать этот меч или кинжал из Книги вытаскивать. Может, в Утопии как раз с этого и началось.

В конце концов Книгу я всё же забрал. Поступи я по-другому, Тотигай, чего доброго, в ближайшую ночь отгрыз бы мне все выступающие части тела. Умники, любопытство которых после катастрофы возросло пропорционально потерям в численности, назначили за Книгу фантастическую премию. Однако я наотрез отказался бросить всё и двигать за премией прямо теперь же. Нет – сперва мы идём в Харчевню. Показываем Книгу Имхотепу. Слушаем внимательно, что он скажет. Потом – остальное.

Конечно, Имхотеп мог ничего важного не сказать. Или, что хуже, отказаться говорить. Или сказать такое, после чего Ганум Зилар и вправду придётся выкинуть. Но заострять на этом внимание в споре с Тотигаем не стоило.

Я сунул в рюкзак мясо, уложенное в толстый полиэтиленовый мешок, который специально для этой цели таскаю. Потом положил вещи, добытые в городе, подарки для Лики, подарки для Имхотепа, ну а Книгу приспособил сверху, чтобы в случае чего побыстрей до неё добраться и выкинуть. Только поможет ли? Если из-за сей вещички целый полис гакнулся, то не получится закинуть достаточно далеко.

Даже после всех проделанных манипуляций по облегчению рюкзака, он потянул бы килограмм на пятьдесят. Рюкзак у меня, как и у всех трофейщиков, станковый, безразмерный, неубиваемый. Их специально для нас делают в Харчевне, в мастерской «Чёрная дыра». К мастерской название прилипло от первых выпущенных ею моделей. Это были просто очень большие, невероятной прочности вещмешки, в которые ты мог впихнуть целый супермаркет. Но когда доходило до того, чтоб вытащить что-нибудь обратно, особенно снизу, извлечь желаемое оказывалось не проще, чем из настоящей чёрной дыры. После рюкзаки стали делать более удобными – с карманчиками, застёжками, отделениями. Объём и прочность остались прежними. Никогда не угадаешь, с чем будешь возвращаться, – с железяками или с тряпками. Да и некоторые тряпки, если их предложить соответствующей клиентуре, могут принести не меньшую прибыль, чем оружие и боеприпасы.

Однако теперь моё внушительное заплечное вместилище оказалось переполненным, и немалую часть веса составляла конина. Но нам не везло в охоте с того дня, как мы вышли из города. Прямо наваждение! Мой НЗ кончился катастрофически быстро, чему не приходилось удивляться, принимая во внимание аппетит кербера. Упрёков я от него наслушался – дальше некуда. Мы что, не могли завернуть в Бродяжий лес, как обычно?.. Я что, переломился бы, захватив из Харчевни не десяток галет, а сотню?.. Сейчас Тотигай нажрался мяса, добытого для него гидрой, поэтому и не хотел тащить вьюки; но после такой голодовки, какая нас постигла, уже к ночи его желудок о себе заявит. Не говоря о моём собственном. Я, в отличие от кербера, сырую додхарскую конину есть не мог – придётся терпеть до большого привала. А нам ещё завтра целый день топать.

Часы я с собой не таскаю – лишний груз, – но чувство времени у меня будь здоров. Тронувшись от гряды, мы взяли обычный ритм: двадцать пять минут ходьбы – отдых пять минут. Ещё двадцать – отдых десять. Такой способ удобен, он позволяет делать короткие привалы раньше, чем всерьёз устанешь. При нормальных обстоятельствах. Но полцентнера поклажи на горбу вряд ли можно назвать нормой, и я почти обрадовался, когда в самом начале четвёртого перехода Тотигай подал едва слышный сигнал тревоги.

Присев, я быстро, но осторожно скинул рюкзак с плеч и снял винтовку с предохранителя. Кербер бросился на землю ещё раньше, тюки легли у него по бокам, и он просто выполз между ними вперёд.

Немного выждав, Тотигай медленно поднялся и двинулся на полусогнутых к торчавшей в сотне шагов скале, каждый раз тщательно выбирая место, куда поставить лапу. С полдороги возвратился и принялся обнюхивать тропу. Повернулся, пронзительно глянул на меня через плечо, и я сразу понял, что это именно сигнал для меня, поскольку керберы и так всегда знают, что происходит сзади, – оглядываться им не нужно. Я встал, опустил винтовку, и мы сошли с тропы, стараясь не слишком тревожить валяющиеся повсюду куски вулканического шлака. Когда приблизились к скале, из-за неё с шумом взлетели стервятники.

Там лежал труп кентавра, причём не целиком, а разрубленный на части. Рядом – седло с уздечкой и лук со стрелами. Измазанный кровью и пылью хвост валялся в стороне. Учитывая, какой трофей мы с Тотигаем заполучили у гряды, я ничуть не сомневался, что это не последний труп на нашем пути. А в конце, возможно, кто-нибудь обнаружит наши. Если от нас останется что-то такое, что можно обнаружить.

Тотигай медленно обошёл вокруг и сказал:

– Он сломал левую переднюю ногу. Видно, угодил копытом в трещину. Его пристрелили из разрядника, порубили и спрятали здесь. А когда возвращались на тропу, даже сдвинутые камни старались класть на место. Но некоторые из них лежат наоборот.

Я тоже по дороге к скале заметил несколько мелких камней, лежавших вверх светлой стороной.

– А что ты хочешь? – хмыкнул я. – Это же яйцеголовые. В чём-то они сильны, а вот сообразить, что камни тоже могут загореть на солнце… Хорошо если один из десятка знает про это. И не стоило заметать кровь хвостом кентавра там, где они рубили тушу: надо было присыпать пылью сверху. Всё равно на песке остались разводы. Только зря старались.

– Никаких свежих следов, кроме следов нукуманских коней, на тропе не было, – сказал Тотигай. – Ибогалы устроили засаду, но где-то впереди.

– Пойдём посмотрим?

– Ты уже знаешь, что мы там увидим.

Нам не пришлось далеко ходить. Через полтысячи шагов мы нашли прямо на тропе трупы двух нукуманов и ещё одного кентавра. Этот был под седлом и лежал там, где упал. В черепе зияла дыра, пробитая стрелой из нукуманского арбалета. Стрела прошла навылет. Сильные у шишкоголовых арбалеты…

– Зря ты тащил конину так далеко, – сказал Тотигай.

– Ещё не хватало мне жрать кентавра, – буркнул я. – Как-нибудь обойдусь.

– А я один раз пробовал, – похвалился кербер.

Чудище лежало завернув под себя одну руку. Вторая оставалась на виду и выглядела совсем как человеческая, только была покрыта жёстким конским волосом. Ну и торс тоже…

Торс обезьяний, угловатый, крепкий, с мощными грудными мышцами. Морда, конечно, отвратная. Пасть с выпирающими зубами, широкие ноздри. Длинная жилистая шея. Копна волос на голове, растрёпанная спереди, сзади собрана в пучок ремешком из кожи. Низкий скошенный лоб, глубоко посаженные глаза… Человеческие глаза. Нет, не смог бы я его съесть.

Я знал, что при жизни он мог ржать как жеребец и умел говорить по-нашему чище, чем Тотигай. Ибогалы специально учат кентавров земным языкам. Психологический приём, наверно. Я не впечатлительный, но во время схваток с ними жутко слышать, как они вопят по-китайски или матерятся на русском. Они же допрашивают пленных. Особенно любят женщин, и я ещё не слышал, чтобы хоть одна из них осталась живой после допроса.

Выглядят кентавры тошнотворно. Нукуманы со своими раскосыми глазищами, повёрнутыми на сорок пять градусов относительно линии горизонта, живыми косичками и безобразными шишками на голове, тоже далеко не красавцы, но нукуманы ведь другая раса, как и яйцеголовые. А вот эти…

Век бы не видать кентавров.

Тотигай понимающе посмотрел на меня и спросил:

– Трофеи же не станем брать? У нас и так полный воз.

– А что тут брать? Лук его, что ли? Секиру? Седло? Кому они нужны… У нукуманов ничего брать нельзя, потом хлопот не оберёшься.

Шишкоголовые хоронят своих вместе со всем, что принадлежало им при жизни, распространяя право собственности на покойников как на живых. Человек, берущий что-либо у мёртвого нукумана, просто-напросто ищет неприятностей на свою голову. Именно поэтому мы ничего и не взяли с убитых гидрой скакунов. Мясо не в счёт. Поди разбери, кто его съел. Сбруя – дело другое. Ведь можно было её спрятать рядом, в мехране. Но её потом никто не купит. Побоятся. Нукуман, увидев чужака в седле, принадлежавшем его тринадцатиюродному племяннику, даже посреди нашего поселения снесёт наглецу голову не задумываясь. И плевать ему, что потом люди сделают с ним самим. А в нукуманские края заехать со старыми клеймами на ихних причиндалах или совсем без оных – это уж точно верная смерть.

Мне и вовсе не с руки нарушать обычаи шишкоголовых. У меня полно друзей среди них, и вообще они отличные ребята. Тотигай не столь щепетилен, но, с другой стороны, из даров цивилизации ему ничего и не нужно, кроме ибогальских галет. Всё остальное добро, прежде чем обменять его на галеты, нужно тащить как минимум до Харчевни. Вьючить сами себя керберы не могут, а в зубах много не унесёшь. Да и бежать несколько дней подряд с раззявленной пастью по пустыне – это, согласитесь, занятие, от которого постарается увильнуть любое разумное существо.