Воины Андеграунда

– Мама, он художник. Картины рисует, потом продаёт. Деньги есть всегда.

– Что деньги, если счастья нет? Да и какие деньги! Месяц рисует, копейки получает. Устроился бы в ЖЭК, и то больше выходило бы… Чай погреть или поужинаешь? Свекольник варила вчера, как раз настоялся.

– Не знаю. Кусок в горло не лезет.

– Значит, поужинаешь, – решила Антонина Ивановна. – И я с тобой за компанию похлебаю… А нюни нечего разводить. Если и потерялся, то и шут с ним. Таких муженьков пруд пруди. По проспекту пройдешь, с-десяток лодырей встретится.

Ворча, мама упорхнула на кухню, а Аля прошла из коридора в зал. Посмотрелась в зеркало, сморщилась, заметив мешки под глазами, и последовала за матерью.

Крохотная кухня, напоминающая клетку для канареек, поражала уютом и чистотой. Нигде не пылинки, плита и раковина вымыты до блеска, посуда разложена по полке в правильном порядке, старенький «Стинол» урчит в углу, а хозяйка, подвязавшись фартуком, колдует ножом, создавая из продуктов нарезки, салаты и украшения. После смерти мужа Антонина Ивановна сделала в квартире ремонт, но кухню, любимую обитель, не тронула. Всё осталось со времен конца восьмидесятых и начала девяностых: счастливые и одновременно страшные годы, забравшие папу в ужасной войне за передел города. Бандиты не щадили никого: своих, чужих, правых, неправых. Стреляли, резали, насиловали, воровали. Каждая группировка доказывала крутость, пугая мирных жителей. В один из зимних вечеров, когда отец возвращался с работы, случилась перестрелка, и одна из пуль срикошетила. Папа умер быстро, до приезда скорой помощи…

Поели с мамой свекольник и поставили чайник. Антонина Ивановна заварила зелёного чая с мятой, достала клубничное варенье и булочки и угощала дочку. Аля, полчаса назад заявившая, что неголодна, уплетала за обе щёки и причмокивала. Мама скрывала улыбку под серьёзностью, но не удержалась, поцеловала дочь в макушку и рассмеялась.

– Ты никогда не жаловалась на отсутствие аппетита, – сказала она.

– У меня в последние дни маковой росинки во рту не было. Вино, кофе, да чай. Честно, я забыла, когда нормально ела, чтобы с завтраком, обедом и ужином. На работе некогда, дома тоскливо. Со Светкой в кафе сидели, да на нервах про еду позабыли.

– К маме чаще в гости заходи, я-то тебя покормить не забуду.

Они обнялись и повторили чаю. За окном солнце пряталось за дома, оповещая об окончании дня.

Прошла неделя без Николая. Неделя, полная слёз, страданий и походов в милицию. После того, как они подали заявление, опера нашли неподалеку от «Калинки» носовой платочек с изображением кисти и холста. Этот платочек Аля шила сама, узнала и сообщила, что он принадлежит мужу. На нём не обнаружили следов крови, однако девушка почувствовала плохую энергию, исходящую от улики. Кто-то чужой брал платок в руки или дотрагивался.

Неужели Коля попал в лапы похитителей, подумала она и ужаснулась догадке. Вспомнился разговор о странных исчезновениях подозрительных личностей, однако не верилось, что мужа могли отнести к рангу бомжей, убийц и насильников. Этого не могло быть. Николай хороший человек.

– В городе действует организация похитителей, – сказала девушка лейтенанту, который вёл дело художника. – Неужели вы не замечаете, что по улицам стало безопасно ходить?

– Да бросьте вы, Алевтина Сергеевна! – засмеялся лейтенант. – Какая ещё организация? Бандиты никуда не подевались! Стол от уголовных дел ломится!

– Я не знаю, что за организация. – Аля на секунду задумалась. – И кто за этим стоит. Они воруют бандитов, алкоголиков, наркоманов, насильников. Может мой Коля у них в заложниках находится?

– Если они воруют бандитов, то прекрасно. Полиции нужна помощь! А вообще, Алевтина Сергеевна, давайте закроем эту тему. Что за цирк, ей-богу! У вас фантазия не на шутку разыгралась, на телевидение идите, сюжеты сочиняйте.

– Какая фантазия? – оскорбилась девушка. – У меня муж пропал, а я вам ниточку даю, чтобы клубок распутать! Что вы такой твердолобый?!

На «твердолобого» лейтенант обиделся и выставил девушку за дверь.

– Теперь он и пальцем не пошевелит, – сказала Света, сидевшая на стуле у кабинета. – Зря ты нагрубила, нужно контролировать себя.

– Бывают же! – Аля плюхнулась рядом и заплакала. – Что теперь делать, Светик? Кто будет искать Николая? Они же сидят и ничего не делают. Может надо денег заплатить, а? Глядишь, зашевелятся. За бесплатно-то неохота.

– Ещё не всё потеряно, подруга. Наймём частного сыщика, я видела в газете объявление детективного агентства. Эти точно откопают… И как я раньше не догадалась! Тратим время попусту! Поехали домой, надо успокоиться…

Успокоиться удалось не сразу. У Али случилась истерика, и Света по-отечески обнимала девушку, в течение часа слушая всхлипы и рыдания, отпаивала её чаем и валерьянкой, да так и уснула на чужой кровати. Аля лежала рядом и размышляла. Почему забрали его, думала она, изучая ровный потолок. Почему? Он не пьяница, а выпивает, как творческая личность – «с устатку». Пусть часто, но вряд ли это даёт повод приравнять человека к рангу «алкоголика» или «тунеядца». Николай Трушкин не идеален, но разве существуют идеальные люди? Есть в Волжске [да даже и в России) мужчина или женщина, которые не обманывают, не грубят, не матерятся, не напиваются и не имеют за душой грехов? Люди – не роботы, они расслабляются, снимают стрессы в компаниях, пьют «горькую» и закусывают шашлыками, дымят крепкими сигаретами и дерутся, отводят душу в рукопашной, мирятся. Все грешны. Чтобы быть чистым, надо, как Обломов, не вставать с дивана, да и то велика вероятность, что в гости наведается работник ЖЭКа или переписчик населения, лежак придётся покинуть, дабы выдворить нежданного гостя за дверь и спустить его с лестницы. Как ни крути, каждого легко записать в злодеи. Выпил рюмку – сел в тюрьму.

Отчаявшись дождаться от полиции каких-либо действий, подруги наняли частного детектива. Капитан в отставке с многоговорящей фамилией Рябой, подходящей для уголовника, но не для пожилого мужчины интеллигентного вида, скучал без дела и за розыск пропавших мужей взялся с рвением наивного первоклассника. Опросил завсегдатаев кабака «Калинка» и старушек из ближайших дворов, осмотрел скверы, парки и подъезды, где собирались любители принять на грудь, однако зацепок не было. Колю и Витю на фотографиях не узнавали или не хотели узнавать. Особенно подозрительно себя вел бородатый алкаш, пойманный у винного магазина: мялся, отнекивался, хотя на лице читалось, что люди на фото ему знакомы. Рябой поднажал, насел на бородача, вытягивая информацию, но тот испугался, поднял крик, и из магазина вывалились дружки-приятели. Капитан заметил тюремные наколки, решил не связываться и ретировался.

Узнав от Али, что Николай в день пропажи продавал картину коллекционеру Дмитрию Малинину, Рябой созвонился с подозреваемым и попросил о встрече. К удивлению капитана, тот согласился, рассказал, что Трушкин приходил утром, принёс портрет рыжеволосой девушки и пообещал через месяц-другой наведаться. В завершении хозяин особняка показал записи с камер, где отчётливо видна фигура удаляющегося по улице художника. Сомнений в непричастности Малинина к исчезновению Николая не осталось: похищать полезного дурачка, продающего качественные полотна за копейки, коллекционеру было не с руки.

Выйдя на улицу, Рябой сделал перекур, затушил окурок об урну и пошёл по следам художника. Маршрут пролегал по улице, и, никуда не сворачивая, капитан причалил к кабаку «Калинка». Хмыкнул, недовольно цокнул, достал из кармана потёртый блокнотик и что-то записал.

Вечером в «Калинку» пожаловал коллега Рябого и напарник по детективному агентству старший лейтенант Лагутин. Одетый в мятые джинсы и потёртую футболку, небритый и болеющий с похмелья, он получил бы «Оскара» за блистательное исполнение роли «мужичка-алкаша». Лагутин подсел к двум молчаливым типам, вытащил на стол гору мелочи (обменял две сотни у водителя маршрутки], заказал пива и рыбки и до полуночи прохлаждался, изучая контингент. Поболтал с типами, поклевал носом, делая вид, что дремлет, но публика им не интересовалась, принимая за своего.

Получив на следующий день отчет коллеги, Рябой внимательно прочитал бумаги, побарабанил пальцами по столу и задумался. Чутье сыщика подсказывало, что «Калинка» причастна к похищению (или убийству) мужей клиенток, пусть косвенно, но замешана. Кто, что и как капитан не знал, но жаждал выяснить и отправил Лагутина на задание повторно, однако тот вернулся ни с чем.

Рябой поблагодарил напарника, налил в термос горячего чёрного кофе, загрузил себя в машину и поехал на дежурство. Запарковав «Ладу» в тенистых кустах, он вооружился биноклем ночного видения и спрятанный за слоями тонировки, наблюдал. Капитану вспомнился подозрительный бородач с дружками, и он надеялся увидеть его здесь. «Синяки» облюбовали «Калинку» за дешёвое (пусть и разбавленное) пиво, недорогую закуску и достойную пиццу и торчали в кабаке безвылазно. Вся их жизнь протекала за кружкой «Волжского» и корюшкой.

Заправившись кофе, Рябой ожидал. За долгие годы службы в милиции он привык сидеть в засаде и выработал к скуке иммунитет. Думал о семье, о дочке, и время летело незаметно. Вот и сейчас он предался размышлениям о кровинке, а сам не отрывал глаз от входа. Когда затеялась драка, капитан остановил мыслительный процесс и замер. Три выпивших мужика потолкались, накричались, а спустя десять минут в обнимку побрели по домам.

Не привыкнув сдаваться, Рябой поставил два поста. Сам засел у винного магазина, а Лагутин следил за «Калинкой». Созванивались раз в три часа, обсуждали и делились впечатлениями, однако утро известий не принесло. Детективы забрались в тупик.

Единственная улика – платочек Николая Трушкина – находилась в отделении полиции, и достать её не представлялось возможным. Рябой непременно отправил бы платок на экспертизу, а там глядишь – и зацепка! То, что следов крови на нем не обнаружили, ни о чём не говорило.

– Ты, Михалыч, цепляешься к платку, – сказал Лагутин Рябому. – Я не уверен, что наши спецы что-то отыщут. Лаборатория в полиции достойная.

– Достойная или недостойная – не в том дело. – Капитан курил, отвернувшись к окну. – Эти двое будто сквозь землю провалились! Никто их не видел, никто не слышал, хотя сто процентов, что они торчали в кабаке в день пропажи! Даже двести процентов! Чует моя чуйка! И на платке могли обнаружить капли «Волжского» пива! Это пойло варят специально для «Калинки», что уже говорит о многом.

– Ни о чём это не говорит, – ответил Лагутин. – Только о том, что мы ничего не накопали. А пиво можно и с собой вынести, наливают в бутылки.

– Будем продолжать слежку, – подытожил Рябой.

4

Ремонт подходил к концу. Лев Андреевич выражал довольство мастерами, хвалил Николая за вдохновение, потрясающее полотно в кабинете и рисунок Троянского коня в комнате охранников. Художник за две недели пребывания в городе Сильных не получил ни одного замечания, не брал ни капли в рот и зарекомендовал себя честным и порядочным человеком. Маляры брали с Николая пример и поддерживали во всех проектах. Надо нарисовать башню-рекордсмена из Эмиратов – помогут развести краски, подведут штрихи, выполнят черновую работу. Помогал и художник – обучал подбирать сочетания цветов, выровнять и забелить полоток – легко, отложил кисть в сторону, вооружился инструментами и забрался на стремянку. Поначалу ни Вася, ни Антон не понимали, почему их приятель предпочитает продолжать рисовать, когда рабочее время закончилось, но постепенно осознали, что лежать на кровати и бороться с чёрными мыслями, подступающими к голове, как только та касалась подушки, гораздо хуже, чем оставаться на месте и создавать. Отдохнуть удавалось и во время смены: если кто-то из троицы уставал, то присаживался и закрывал глаза. Десять-двадцать минут сна и возвращаешься в реальность бодрым огурчиком.

Не всем нравились переработки отряда маляров. Кое-кто из жителей смеялся над горемыками, выслуживающимися перед начальством, а некоторые подходили и высказывались в лицо, подначивая на драку. Василий однажды не выдержал, сгрёб в охапку шутника, но Антон, заметив замешательство среди стражников, вытащил друга из беды. Прибежавшие на шум «люди в белом» опоздали: толпа, жаждущая расправы, попряталась по койкам и замерла. Рубен прошёл вдоль рядов кроватей, но лезть на рожон не стал. Похрустел костяшками пальцев и удалился на пост.

Проблемы начались к концу недели. В городе появился новенький – Марат Лазарев, получивший кличку Мамонт. Огромный, напоминающий древнего исполина, двухметровый детина, скалился на смотрящих зевак и выражал негодование. Килограмм под сто пятьдесят, с мускулистыми руками и тяжёлой поступью, он оказался не робкого десятка и показал норов с первого дня. На ужине Мамонт возмутился мизерной порцией горохового супа и тушеной капусты и наехал на сидевшего рядом, решив поживиться за чужой счёт. Тот делиться не захотел, получил в ухо и повалился мешком на пол. Довольный Марат подвинул тарелки и расправился с добычей.

Через минуту Рубен с командой были в столовой. Мамонт улыбнулся вошедшим, махнул им рукой, словно закадычным друзьям и поднялся. Ужинавшие горожане замолкли, наблюдая за немой сценой. Марат провел рукой по горлу, показывая, что расправится с каждым, кто приблизится к нему. Градус напряжения нарастал, и Рубен, осознавая, что шансы опростоволоситься и попасть под бунт велики, отдал приказ вести бунтовщика в карцер. Двух стражников Мамонт смёл крепким хуком, трое следующих смогли его поймать, но держались из последних сил. По рации вызвали подмогу, и в сопровождении пятерых мужчин матерящегося и бунтующего гиганта свергли.

Происшествие случилось в первые дни пребывания Николая в городе, а из карцера Мамонта выпустили аккурат под окончание ремонта. Появившись под вечер, голодный и озлобленный Марат улёгся на койку. Пострадавшие отлеживались в больничке, а на нём не было ни синяка, ни ссадины. Гигант огляделся вокруг и попросил у соседа пожрать.

– Откуда возьму? За ужином всё съедается, да и не подкармливают, – забормотал он. – Может, маляров кормят, они постоянно на работе задерживаются допоздна. Выслуживаются перед начальством, а те, наверное, башляют.

– Маляры, говоришь. Сейчас узнаем… Где эти красавцы?

Николай дорисовывал шпиль башни, когда на стену упала тень. Василий удрал минуту назад в туалет, а Антон подбирал на складе краски, поэтому художник, заподозрив неладное, обернулся. В дверном проеме стоял гигант, натворивший дел в столовой и вертел на пальце верёвочку с шариком.

– Здорово, штукатур. Пожрать есть чего? – спросил он.

– Привет… Нету меня, да и ужин скоро. – Николай ощутил, как душа падает в пятки. – В городе запрещено хранить еду, все едят в столовой.

– Что-то ты, паря, темнишь. – В два прыжка Мамонт оказался рядом и схватил художника за горло. – Ты что, за бесплатно тут торчишь до поздней ночи, а? По-любому вам пожрать дают, или вы дураки полные?

– Бесплатно, – прохрипел Коля, задыхаясь. Перед глазами поплыли круги, и он вцепился в руку нападавшего, пробуя ослабить хватку. – Спа… сите…

Воздуха не хватало, глаза резало от боли, капилляры лопнули, а Мамонт продолжал давить.

– Я тебя спрашиваю последний раз. Где прячете еду?

Неужели всё, пронеслось в голове Николая. Смерть придет от рук здоровенного негодяя, одержимого наполнением желудка, и нет ни единой надежды на спасение. Вася по идее должен вернуться… Или Антон… Всё…

– Лазарев, отпустил Трушкина. – Рубен щёлкнул затвором и вошёл в комнату. – Считаю до трёх, потом нажимаю на курок. Раз, два…

– Как девочка за оружие хватаешься. – Мамонт разжал пальцы.

Художник съехал по стене, хватая ртом воздух, и жадно задышал. Старуха с косой отступила, и сознание прояснилось. Коля увидел могучего и жестокого Лазарева, Рубена с пистолетом в руках и испуганного Антона на заднем фоне. Горло болело, и во рту отдавало металлом, но как прекрасно было вдыхать воздух и жить, несмотря на униженное достоинство.

– Охранников в городе можно переодевать в Машек, – не отступал Мамонт. – Чуть что за пукалку хватаются и стайкой нападают. Ха! Девчонки! И ты баба, а не мужик! Слабо сразиться один на один, или тебе по инструкции не положено? Боишься, что к стенке прижму и кишки наружу выпущу?!

Рубен рассмеялся, и от выстрела Лазарева спасли только свидетели в лице Антона и Коли. Стражник убрал оружие в кобуру.

– После ужина диктатор уйдёт, и я в твоём распоряжении, – сказал он, и из голоса пропали нотки весёлости. – Бьёмся один на один без оружия. Если что-то натворишь во время еды, пристрелю лично, сделаю подарок.

– Ставлю на то, что упадёшь через минуту, – ответил Мамонт. – Обещаю вести себя культурно и не нарушать режим, товарищ начальник.

Лазарев прошёл к выходу, толкнул зазевавшегося Антона и скрылся. Рубен подмигнул Николаю и направился следом. Для кого-то из них вечер обещал печальные последствия, и в этот раз друзья не были уверены в победе охранника. Нереальной глыбой казался Мамонт, горой Эверест, которую не покорить без стальных кулаков, а Рубен напоминал малыша. Разница в весе и росте в любом виде спорта давала большое преимущество.

Антон помог художнику прийти в чувство, и кужину Коля отошёл. В медпункте его осмотрел врач, выдал лекарство, наказав прополаскивать горло два раза в день, и разрешил денёк отлежаться в больничке. Николай отказался и вернулся к ребятам.

После окончания смены, когда прозвенел звонок на отдых, работники собрались уходить, но Лев Андреевич, наведавшийся с проверкой, попросил Колю остаться. Тот пожал плечами и сел на предложенное кресло.

– Неважно выглядишь, – заметил диктатор. – Заболел?

– Ничего, пройдет. Всё нормально.

– Хотел тебе признаться, что доволен твоими результатами. За две недели ты проявил себя с самой лучшей стороны. Сила воли отменная! Многие ни дня без водки не могут выдержать. Мы наблюдаем за каждым… Я видел сегодняшний инцидент, Рубен не допустил бы промашки…

Художник удивился, но виду не подал.

– Так вот, хочу заключить пари. Следующая неделя без замечаний плюс готовый кабинет, и ты выходишь на свободу. Даю шанс.

– Честно, не верю. Каждый день доказываю вам, что моё появление здесь – ошибка. Чем я заслужил такое отношение? Я должен быть с женой, там! – Он показал пальцем вверх.

– Николай, мы же джентльмены. Моё слово здесь – закон.

– Как скажете. Я согласен. Глупо отказываться.

– Добро. – Они скрепили договор рукопожатием.

К ужину Город Сильных гудел, будто растормошенный осиный улей. Жители обсуждали предстоящую битву и предвкушали сражение. Рубена видели в прекрасном настроении, не переживал и Мамонт, раздающий подзатыльники и шутки. И тот, и другой берегли силы, а если и волновались, то ничем это не показывали. Марат сдержал обещание и во время принятия пищи ни к кому не приставал. Сидел, ел и разбрасывался остротами. День-другой, и на сторону гиганта перешла бы большая половина узников. Слабые, подавленные люди сдавались под влиянием силы. Он не был обычным человеком. Жестокий, хитрый, безбашенный и бессердечный; вокруг него образовалась бы армия подражателей и поклонников, а управлять глупцами Лазарев умел.

Когда стрелка часов подобралась к девяти, рабочий день Льва Андреевича закончился. Диктатор оглядел мониторы, потёр виски и уставшие глаза, допил остывший кофе и стал собираться. Снял форму, переоделся в гражданскую одежду – джинсы и рубашку, попрощался с командой маляров, трудившихся над кабинетом, и в сопровождении охранника свернул к выходу из города. Возбуждённую толпу он не слышал, задумавшись о встрече с семьей, и исчез в туннеле, ведущем наружу. Через десять минут Лев Андреевич появился в заброшенном особняке на улице Вавилова, закрыл на ключ выход и покатил по городу на любимом авто.

Накал в Городе Сильных достиг предела. Стражники заняли вышки и держали наготове автоматы. Затея Рубена покрасоваться мускулами и поставить на место зарвавшегося гиганта не нравилась никому, но диктатор дал добро на проведение поединка. Мамонт не должен был выйти из карцера: его держали на хлебе и воде, а по логике вещей дебютный ужин в столовой грозил расстрелом, однако Лев Андреевич проявил снисходительность.

– Всем дается шанс, – сказал он. – Каждый житель попал сюда за проступки, свершенные в прошлой жизни. Здесь они начнут новую жизнь… Или умрут.

Под поединок выделили центр города. Сдвинули в сторону кровати, образовав ровный квадрат ринга. Узников загнали в отдельный угол под обзор охранников, а арену осветили яркими прожекторами.

Из толпы выбрался Марат, и жители разразились овацией. Под рёв он оголил торс, и многих восхитила мускулатура гиганта. Крепкие руки, стертые костяшки кулаков, кубики пресса, бычья шея: монстра словно создавали для боев без правил. Мамонт получился бы славным богатырём, однако выбрал неправедный путь. Все, кто попадал в Подземелье, паиньками не являлись.

Крики и улюлюканье сменила тишина. На ринг шёл Рубен. Без привычной формы стражника, босой и в трусах, обмазанный с ног до головы маслом, он излучал уверенность и знания.

Противники встали друг против друга.

– Скоро всё закончится, – сказал Мамонт. – Ты помнишь про минуту? Начинай отсчитывать! На шестидесяти ты ляжешь мёртвым на пол!

– Не трать секунды на разговоры. Начинаем!

Они закружили по рингу. Первым напал Марат, проведя несколько атак ногами и руками, но проворный Рубен нырнул и оказался позади. Мамонт рыкнул, развернулся и ударил. Кулак свистнул по воздуху, прочертив широкую дугу. Осознав, что рукопашной врага не взять, Марат попробовал нахрапом, получил знатный апперкот в челюсть, устоял и успел схватить Рубена в охапку, но выручило масло. Охранник выскользнул, врезал по почкам и уклонился от очередного выпада. Мамонт зверел и нападал, но ни один удар цели не достиг. Гигант уставал, а стражник двигался и изматывал Лазарева. Минуты проходили, силы терялись, и тело исполина покрывалось потом. Рубен же казался двужильным: юркий и быстрый он наматывал по рингу километры. Мамонт осознал ошибку, успокоился и снизил темп, уравняв упавшие шансы на победу. Однако и соперник поменял тактику, подключив к бою ноги и продолжая ускоряться. Рубен порхал и жалил Марата по болевым точкам, и уверенность постепенно сходила с лица гиганта. Никто в этом матче не ставил на стражника, но тот показывал отличную технику и тактику.

Узники смотрели на бой увлеченно, завороженными взглядами. Кровь бурлила в жилах, и адреналин наполнил затхлый воздух подземелья свежим кислородом, раскалил атмосферу до состояния извержения вулкана, и запуганные жители, получив помощь в виде исчадия ада, верили в победу Мамонта. Его боялись и уважали, он не испугался авторитета Рубена, огрызнулся и перевернул привычный распорядок дня с ног на голову. Горожане поддерживали Лазарева шёпотом, а когда бой выровнялся, без стеснения перешли на овации. Мамонт, услышав голоса, приободрился и попробовал достать противника ногами, но тот отпрянул, заблокировал удар, повалился в сторону, кувыркнулся, вскочил и врезал по челюсти. Марат пошатнулся, пропустил серию хуков и рухнул на пол. Тело задергалось в конвульсиях и затихло.

Толпа замолкла. Герой подземелья, гигант, воин Аякс пал от рук стражника и лежал поверженный. Рубен попросил полотенце, вытер от пота лицо и шею, повернулся к узникам и сказал, что повторит это с каждым, кто посмеет нарушить законы Города Сильных.

– Если кто-то желает проверить себя, милости прошу, – распылялся он. – Давайте, ребятки! Неужели нет желающих?! Сопляки!

Охранник швырнул полотенце на пол и удалился. Мамонта погрузили на носилки и унесли, и все разбрелись по кроватям. От былой уверенности не осталось и следа, козырные карты превратились в шестерки, а главный джокер остался у врагов.

История с Мамонтом постепенно забылась, хотя некоторые чесали языки в столовой, вспоминая двухметрового монстра, и жизненный ритм вернулся к прежней серости. За оставшиеся семь дней маляры привели кабинет в божеский вид: по центру красовалась картина Эмиратов, стены обрели деловой светло-коричневый цвет, потолок отштукатурили, а на полу выложили паркет. Коля работал с удвоенной энергией, помня о разговоре со Львом Андреевичем, и просыпался каждое утро с единственной мыслью: скорей бы увидеть Алевтину, упасть ей в ноги и попросить прощения за ужасные годы, которые он испортил пьянками и плохим поведением. Здесь, на дне художник научился ценить любовь, гармонию и спокойствие.

– Аля, люблю тебя, – шептал он, нанося кистью краску на поверхность. – Люблю тебя, слышишь…

Николаю сниласьжена. Алевтина Сергеевна Трушкина. Для него просто Аля. Рыжеволосая хрупкая девушка со стальным стержнем внутри. Обаятельная, большеглазая и неподражаемая, как океан во время заката.

Они сидели на зелёном лугу и целовались. Ветер колыхал траву и играл с волосами Али. Неподалеку лежала скатерть с угощениями, и возвышался мольберт с чистым листом. Небо над головой темнело, а горизонт бушевал оранжевыми красками. Муж и жена повернулись, обнялись и взирали на пейзаж.

– Пожалуй, я перенесу это на холст, – сказал художник. – Природа велика.

– Да, – согласилась девушка. – Ты такой романтик.

Николай улыбнулся и провёл рукой по щеке жены. Щека напоминала на ощупь персик, вкусный сочный фрукт с красным пятнышком на боку.

– Мы будем рисовать, Аля. Я буду творить, а ты – вдохновлять. Поможешь?

– Конечно, дорогой. – Девушка поднялась и протянула руку. – Я обязательно помогу. Вставай, Коля, нас ждут великие дела…

– Коля, вставай. – Василий тряс друга за плечо. – У нас тут ЧП произошло.

– Что случилось? – спросил художник. – Почему все шумят и бегают?

– Лев Андреевич ночью умер. Сердечный приступ. Он вчера остался поработать, документы накопились, а на пересмене его обнаружили мёртвым. Охранники проверили камеры, никто к нему не заходил и не беспокоил.

Николай вспомнил об обещании диктатора и проскрежетал зубами.

– Как же так, ребятки? Что теперь будет-то?

– А ничего не поменяется, – ответил Витёк с верхнего яруса. – Придёт сволочь наподобие Льва Андреевича и установит новые законы. Вряд ли кого отпустят, на это никто не надеется. Хуже бы не стало.

* * *

После обеда в Город Сильных пожаловал новый диктатор Алексей Юрьевич. Высокий и статный, длинноносый, чернобородый, он выстроил население на главной площади, где недавно пролилась кровь гиганта Мамонта, и произнёс речь, в которой пообещал навести порядок в подземном бедламе. Горожане слушали новичка в половину уха, не принимая слова за должное, переговаривались и поплатились. Диктатор замолчал, выделил виновников и отправил в карцер.

Новые порядки он начал применять с первого дня. Увеличил рабочий день на два с половиной часа, аннулировал выходные и бонусы за хорошее поведение, сократил время обеда, порции и число перерывов. Когда услышал робкие возгласы недовольства, сообщил, что прибавляет к сроку пребывания в городе девяносто дней. Всем. Каждому. Без разбора.

Несправедливость задела, и народ забунтовал. Самодурство зацепило горожан, но недовольных успокоили. Били жителей, сажали в карцер за малейшую провинность, оставляли без еды и воды, стравливали между собой и унижали. Под горячую руку попал и Николай. Он возвращался после смены, огрызнулся на замечание стражника и получил по почкам. Не сдержавшись, художник размахнулся и отправил обидчика в нокдаун.

На крик сбежались охранники, вооруженные электрошокерами и резиновыми дубинками, отходили Колю и приговорили к заключению в карцер на две недели. Путь к спасению отдалился.

Карцер представлял собой крохотную комнатку, рассчитанную на трёх человек. Вещей или книг не было, удобств, кроме ведерка в углу, не имелось. Пустое тёмное помещение с холодными стенами и ледяным полом. Художника бросили на сырую, пахнущую затхлостью простынь и забыли про него. Провалявшись полдня в луже собственной крови, Николай замёрз, пришёл в сознание и походил, чтобы согреться. Голова раскалывалась, а горло кровоточило: видимо, задели рану, нанесенную Мамонтом. Сплюнув в ведро, Коля поискал глазами воду, но не обнаружил и сел на корточки. Опершись затылком о бетон, он глубоко вздохнул, обогащая мозг кислородом, закрыл глаза и задремал. Вечером принесли скромный ужин, состоящий из луковой похлебки (горячей!), куска чёрствого чёрного хлеба и стакана кипяченой воды с привкусом хлорки. Художник спрятал хлеб в карман, похлебал «супа» и ожил, возвращаясь к жизни.

На второй день полегчало: раны на лице и теле затянулись, горло успокоилось и не кровоточило. Воздух в комнате прогрелся, и единственным, что нагнетало обстановку, была непреодолимая скука. Вася, Антон и Витёк остались на свободе, и Коля сутками напролёт сидел, завернувшись в простыню, размышлял или разговаривал вслух, обсуждая план предстоящего побега, прошлую жизнь, испортившиеся отношения с женой, рухнувшие надежды художника и прочие вопросы, на которые не хватало свободных минут.

Спустя неделю, когда Николай привык к одиночеству и неторопливому течению времени, дверь карцера открылась, и к нему подселили соседа.

– Вдвоём веселее, девочки, – хихикая, сказал охранник, толкая новенького внутрь. – Можете ублажать друг друга круглые сутки.

Новенький не обратил внимания на колкости и сел напротив Николая. Пару минут они сидели в тишине, бросая косые взгляды. Никто не хотел нарушать молчание, но вернулся стражник, открыл окошко и продолжил измываться над обитателями карцера.

– Скройся, – ответил новенький.

– Не скучайте, крошки! – Шутник помахал ручкой и спрятался.

Художник не выдержал и рассмеялся. Семь дней без общения расшатали нервы, и он расслаблялся, снимая накопившиеся стресс и горечь.

– Давно ты здесь? – спросил Коля.

– Ты не поверишь. Гулял я вчера вечером с друзьями по центру, с девчонкой познакомился, до дома проводил, а дальше как отрезало… Очнулся в тоннеле, дверь с табличкой «Добро пожаловать», и с ходу попал в сильнейшую заварушку… То ли драка, то ли избиение, шум, гам, крики, и на меня с дубинками накинулись. Как говорится, из огня, да в полымя. Я защищался, но разве один в поле воин.

– Здорово начинаешь. Куда попал, догадываешься?

– Есть мысли. Тюрьма или колония, да и не важно. Наверху тоже не сахар было, дело повесить хотели. С сыном прокурора повздорил. Я – Саша.

– Николай, – представился художник. – Здесь тоже не сахар. Изначально сие место позиционировалось с перевоспитанием, а позднее, со смертью старого и с приходом нового диктатора, тут решили вспомнить СССР сталинских времен. Нагрубил или огрызнулся – бьют, работаешь безвылазно, кормят ерундой. Казарменные порядки сменились на репрессии, и если раньше мы терпели, имея реальные шансы на возвращение, то теперь об исправлении не думает никто… Власть видит в людях рабов, которых надо загноить, искоренить. Когда ты выйдешь из карцера, Саша, беги отсюда. Диктатор найдёт предлог, чтобы рабы не выбрались наружу. Мы либо умрём, либо вырвемся.