«Раб! – бабахало за стеной. – Раб! Раб! Раб!»
Сейчас, проснувшись в этом адском грохоте с распухшей губой и заплывшим глазом, он уже не сомневался, что нет никакого розыгрыша и нет никаких актёров и, главное, нет никакой надежды избежать уготованной ему участи. Хватит себя обманывать.
«Раб!»
Старая панцирная кровать застонала, когда Славка встал на неё, чтобы выглянуть наружу.
Даже одного глаза было достаточно, чтобы увиденное поразило.
Ночное небо, не темнеющее в это время года до обычной своей глухой черноты, полыхало от края до края. Огромные огненные шары вспучивались в вышине, соединялись в невероятные букеты, разлетались стремительными иглами, искрились, меняли цвет, разбивались на ослепительные осколки и гасли, чтобы уступить место всё новым и новым вспышкам.
А под этой феерией огней, как царская корона, украшенная драгоценными камнями, сверкал великолепный Дворец. Стены его подсвечивались лучами скрытых где-то у основания строения ламп. Сочно горела на бирюзе позолота. В высоких окнах плескался мягкий янтарный свет и двигались призрачные тени. Чуть в стороне среди чёрных почти человеческих силуэтов можжевельника сказочным шатром сияла беседка-ротонда. Фонтан тоже преобразился и расцвел волшебным цветком – каждая струя переливалась своим цветом, словно вместо воды из фонтана били струи сладких напитков. Меж высоких стоек уличных фонарей протянулись тонкие гирлянды с тысячью звёздно-мерцающих лампочек. Людей видно не было, но то и дело, в перерывах между разрывами, можно было различить отдельные выкрики и смех.
И вместе с тем, как оглушительно рвалась ткань ночного неба, рвалась на крохотные лоскуты и Славкина душа.
«Раб! Раб! Раб!»
Как только салют закончился, в дворцовом парке настоящий оркестр заиграл «Вальс-фантазию» Глинки.
Потом Славка долго неподвижно сидел на кровати, вслушиваясь в себя, пытаясь понять: что значит быть рабом. Как это – полностью принадлежать кому-то? Как вещь… И хотя, на первый взгляд, всё в этом вопросе было предельно ясно, итоговый результат никак не укладывался в голове.
Ему вспомнился школьный преподаватель обществознания Степан Вальтерович Носов. Невысокий, плотный, широколицый, с густой чёрной бородой, делающей его похожим на древнегреческого философа. Он и говорил как философ – медленно, веско, будто высекал всё сказанное в граните: «Гражданин – есть физическое лицо, принадлежащее к населению какого-либо государства и пользующееся всеми правами, обеспеченными законами сего государства, а также исполняющее все обязанности, установленные законами сего государства».
Славка попытался по тому же принципу вывести для себя определение понятия «раб».
«Раб – есть физическое лицо, – мысленно проговаривал он. – Лицо… Принадлежащее к населению какого-либо государства. А при чём тут государство? И население тут при чём? Принадлежащее господину… Господину. Господину… Как вещь».
Он запнулся. Слово «господин» пугало. В нём виделась огромная сила, но сила не открытая, как, например, в слове «богатырь», а тайная, словно бы припрятанная в складках длинного бархатного плаща. Тайная и зловещая.
Какое-то время спустя у него всё-таки вышло что-то, напоминающее «толк» – пояснительный текст, который в школьных учебниках обводят в красную рамочку: «Раб – есть физическое лицо, принадлежащее господину, не обладающее никакими правами и беспрекословно исполняющее все обязанности, установленные для него господином».
Он несколько раз проговорил про себя выведенную формулу. Легче не стало. А главное, не стало яснее, что его ждёт дальше. Какие именно обязанности установит для него его госпожа? Но это не тот вопрос, который долго останется без ответа. И это пугало.
Он не хотел спать, но снова лёг на кровать и какое-то время спустя отключился.
Как вещь.
1.6 Сомов
Оглушённый и опустошённый он мчался через город, до боли в скулах сдавливая зубами рвущийся наружу ужас.
Она не могла умереть! Только не она! В ней было столько жизни, что хватило бы и на десять человек. Достаточно было просто недолго побыть с ней рядом, чтобы очиститься от тяжести любых невзгод, всем и всё простить, всех полюбить, даже своих врагов.
И её тоже все любили! Все, кто хорошо знал её, и даже те, кто был знаком с ней мимолётно. Она была главным Чудом в его жизни, осязаемым доказательством существования Бога, потому что ничем иным, как вмешательством высших сил, нельзя объяснить то, что из всех, кто соприкасался с её чудесным даром, она выбрала именно его! Она была…
Была?!! Нет!! Она есть! Есть!..
Он резко бросил машину к обочине.
Пока он не добрался до моста, ещё не поставлена страшная точка. Пока он своими глазами не увидел… Но что? Что он может там увидеть? Её машину? Бурцев сказал, машину ещё не достали и она пуста. Нет! Пока он не увидит её тела, он не поверит в её смерть. Зачем тогда ему ехать туда?
Он закрыл глаза.
И снова она была рядом с ним. Её лицо, её улыбка. Она что-то говорила ему, что-то ласково-успокаивающее. Он замер, вслушиваясь, но не расслышал ни слова. И всё же стало спокойнее, давящий ужас отступил, и он разрыдался, припав головой к рулю.
На улице заморосило. Мелкие капли в несколько секунд задрапировали лобовое стекло крохотными точками. Деревья, дома и редкие проезжающие машины лишились своей основательности и потекли на неподвижные дворники. И только её улыбку начавшийся дождь растворить был не в силах, её улыбка не принадлежала этому в одночасье осиротевшему миру.
Она редко пользовалась своей машиной, предпочитая ездить с ним. Сидела рядом, тараторила без умолку обо всём на свете и много курила.
Это пристрастие, по мнению Сомова, было её единственным маленьким недостатком. Сам он не курил и не жаловал курящих. Всё время, что они были вместе, он не оставлял попыток убедить её отказаться от сигарет.
Он открыл бардачок и достал серую сигаретную пачку с золотым двуглавым орлом. Ту самую, которую она положила туда шесть месяцев назад, сказав, что больше не притронется к сигаретам никогда. Но потом всё-таки дала себе шанс и поправилась: «По крайней мере, пока наш ребёнок не закончит школу».
Пачка оказалась едва початой. Белые донца фильтров плотно прижаты друг к другу, как капсюли в неотстрелянной обойме. Почему он так и не выкинул её?
Сомов подцепил сигарету, вытащил, несколько раз сдавил, разминая хрусткий уже рассохшийся табак. Нашёл в бардачке зажигалку (ЕЁ зажигалку) и прикурил. Закашлялся, но упорно, сквозь кашель, продолжал втягивать в себя горький саднящий горло дым. После нескольких затяжек голова закружилась, сознание стало зыбким, тело обмякло, руки бессильно соскользнули с руля на колени. А он всё продолжал заполнять протестующие лёгкие дымом, не вынимая сигареты из губ, не обращая внимания ни на осыпавшийся на колени пепел, ни на текущие по щекам слёзы.
И всё исчезло: город, мысли, эмоции. Осталось только ощущение бесконечного падения. Поначалу успокаивающее и плавное, оно вдруг стало стремительным и неуправляемым. Оно стало ЕЁ падением с моста. Сквозь серое забрызганное лобовое стекло он вдруг ясно увидел несущуюся на него чёрную поверхность Невы, и новая волна панического ужаса накрыла его с головой.
Он с трудом распахнул дверь и его тут же вырвало.
**
Участок моста был ограждён дрожащей на ветру оранжевой лентой. Далеко внизу кипело мутное варево Петровского фарватера. Над небольшим серым корабликом, приплясывающим на волнах у пилонов, парила пара чаек. Ярко-жёлтый фронтальный погрузчик стоял посреди проезжей части, как забытая кем-то в песочнице игрушка.
– Водолазная бригада уже здесь. Вон их «эрвэкашка» болтается. Ищут. Но передали, течение сильное…
Слова поручика Ахмерова едва доходили до сознания.
Ищут.
Он понимал, что означает это слово. Но в то же время отказывался применять его к своей Насте. Застывшим взглядом смотрел на пролом барьерного ограждения. Секция балки отошла в сторону и зависла над бездной шлагбаумом в никуда. Если бы всё произошло на пару десятков метров раньше, то губительное падение задержали бы мощные плети мостовых вант.
– Как?.. – вопрос застрял в горле комом. – Как всё случилось?
– Предварительно, водитель превысил скорость, не справился с управлением и врезался в ограждение. Конструкция не выдержала удара, стойки вырвало и…
– Почему?! – почти прокричал в лицо опешившему коллеге Сомов.
– Что?
– Почему конструкция не выдержала?!
– Не знаю, – растерялся Ахмеров.
– На мостовых сооружениях устанавливают ограждения с самым высоким уровнем удерживающих способностей! Почему не выдержала?! Как она могла не выдержать?
– Не знаю, – эхом повторил Ахмеров. – Им уже лет-то сколько? Да и демонтировали часть ограждений уже.
– Свидетелей установили?
– Так нет свидетелей. Весь участок уже вторую неделю как перекрыт на реконструкцию. Там на въезде знаков понатыкано, заграждения в три ряда… Видел же, когда сюда ехал? И как Анастасия Игоревна сюда вообще попала?..
– А рабочие?
– Все рабочие сейчас на мосту через Корабельный. Здесь никого не было…
– А камеры?
– Что камеры?
– Тут камер понатыкано по трассе не счесть. Вы их уже проверяли?
– Так они отключены все, Саш. Движения нет, чего им тут снимать?
Ахмеров пританцовывал, недовольно морщась при каждом порыве пропитанного влагой ветра. Ещё трое камерадов стояли поодаль, то и дело бросая на Сомова виновато-сочувствующие взгляды.
Сомов пошарил в кармане тужурки и достал сигаретную пачку.
Зажигалка на ветру гореть не хотела.
– Ты никак закурил? – Ахмеров чиркнул бензиновым «патроном» и поднёс стойкий к непогоде огонёк к сомовской сигарете. – Понимаю. Тут любой закурит.
– А я не понимаю, – прошептал Сомов, ощущая, как вновь начинает кружиться голова.
Он присел на корточки и закрыл глаза. Но в этот раз темнота осталась непроглядной и любимого образа не явила.
– Что, поплохело? – склонился над ним Ахмеров. – Хочешь, медбригаду вызову?
– Нет.
Сомов попытался встать, но ставшие ватными ноги не пустили и он едва не завалился на спину, в последний момент успев опереться рукой.
Ахмеров заботливо бросился помогать.
– Не надо, – огрызнулся Сомов и с трудом поднялся.
Рука оказалась испачкана чем-то влажным и… прозрачно-зелёным.
Он посмотрел туда, где только что касался рукой асфальта и заметил небольшое тёмное пятно. Снова присел на корточки, изучая. Несколько капель совсем недавно упали сюда. Всего несколько капель. Кап-кап… Сверху вниз, в одно и то же место. Кап-кап. Антифриз.
«Водитель превысил скорость, не справился с управлением…» – раздавался в голове голос Ахмерова.
– Вадик, а с чего ты взял, что скорость была высокой?
– Так это… Ограждение проломить, это как надо ехать? Сам же сказал, что на мостах усиленные ставят. Вон, несколько стоек вместе с фланцами вырвало, балку деформировало. Конечно, высокая была.
Сомов обернулся и задумчиво посмотрел на брошенный автопогрузчик. Потом встал и на нетвёрдых ногах направился к пролому, но Ахмеров догнал его и прихватил за плечо не пуская.
– Вадик, руку убери, – не оборачиваясь, процедил Сомов.
– Нет, Саш. Бурцев приказал за тобой приглядывать. А ты…
– Со мной всё в порядке.
– Не в порядке. Ты на ногах еле стоишь. Да и вообще, мало ли что человек в таком состоянии может сделать. Сиганёшь ещё вниз, а мне ответ держать. Извини…
– Я в порядке, – с нажимом повторил Сомов и попытался избавиться от захвата, но Ахмеров только крепче сжал кулак. – Не сигану.
– Нет. Извини.
Трое офицеров, будто очнувшись от спячки, встрепенулись и направились в их сторону. Их кажущиеся одинаковыми лица теперь выражали напряжённую сосредоточенность.
– Ладно, я всё понял, – Сомов поднял руки. – Отпусти.
– Поезжай домой, Саш, – примирительно посоветовал Ахмеров, отпуская захват, но как бы невзначай заступая дорогу к пролому. – Ты всё посмотрел уже. Поезжай.
Те трое, оценив ситуацию, остановились на полпути и разом, как по команде, скорбно понурились, будто подошли исключительно только для того, чтобы более основательно выразить своё сочувствие.
– Да, – легко согласился Сомов, отступая. – Поеду. Ты тоже извини.
– Ну что ты! А мы как закончим или что-то новое проявится, я тут же тебе позвоню.
– Не проявится.
– Что?
– Пока.
Сомов развернулся и быстро зашагал к машине.
**
Настя в форме капитана МГБ: чёрный кожаный картуз с двуглавым «масонским» орлом, расстёгнутая кожаная тужурка на голое тело, тёмно-синие галифе и хромовые сапоги; в одной руке табельный пистолет «Молот», в другой чёрный базеляр выпускника Академии МГБ; на лице счастливая и немного лукавая улыбка. Форма ей велика, и оттого Настя выглядит в ней нелепо и до слёзной трогательности мило. И сексуально. Очень.
Он стоит рядом и тоже приодет. На нём длинное бежево-розовое платье с кринолином, на голове маленькая дурацкая шляпка с полувуалью; в руках застёгнутый тряпичный зонтик; в кружевном вырезе платья видна волосатая грудь.
Таким способом Настя отметила свою победу в споре на желание. Получилось смешно, крамольно и на удивление стильно. На обратной стороне фотокарточки её стремительным почерком было написано: «Капитан МГБ РИ Анастас Пяйвенен и его супруга Александра жар Сомова. Навеки вместе!»
Как же короток оказался их счастливый век! Каким же стремительным и страшным получился его итог!
Но итог ли?
Сомов засунул фотокарточку обратно между книг и начал расхаживать по комнате.
Итог ли это?
Когда он только ещё направлялся к месту аварии, он не верил в смерть Насти, был не готов сразу и бесповоротно принять случившееся, смириться с потерей. Он в тот момент уповал на то, что произошла какая-то ошибка. Но там, на мосту, его неверие приобрело более весомое основание – крохотное свежее пятно антифриза на асфальте. Это пятно ни в коей мере не свидетельствовало, что Настя жива, но говорило о том, что это было не ДТП – её машина какое-то время стояла на мосту. И погрузчик тоже оказался там не случайно.
Но если это не ДТП, то как вообще понимать произошедшее?
Невозможно представить, что Настя поехала на закрытый для движения мост, остановилась на нём, пересела на погрузчик, проломила барьерное ограждение, села обратно в машину и съехала в пропасть. Этого никак не могло быть!
Что же тогда случилось на самом деле? Почему её тело не нашли? Была ли она вообще в машине?
Первоначальные растерянность и опустошённость сменились необходимостью срочно действовать, делать хоть что-то, чтобы остановить безумие, медленно подступающее, как пуансон гигантского пресса.
Он прошёл на кухню, вскипятил чайник, вылил кипяток в небольшую кастрюльку, высыпал туда пачку заварки, поставил кастрюлю на плиту, немного подождал, накрыл крышкой и выключил огонь. Принял душ, тщательно побрился второй раз за день, вернулся на кухню, через марлю процедил настоявшийся отвар, сливая мутно-бурую и густую, как жирное молоко, жидкость в чашку, выпил почти единым залпом, морщась от вяжущей горечи, оделся и отправился в Управление.
**
Увидев входящего в мониторинговую Сомова, дежурный руководитель ночной смены майор Шорохов не на шутку растерялся.
– Ты… ты как? – сдавленно спросил он.
– Телефон забыл, когда сдавал смену, – будничным тоном пояснил Сомов. – Я архивку гляну?
– К-какую архивку?
– По происшествию на мосту.
Глаза майора забегали.
– Ну, вообще-то, во внерабочее время и по личному делу…
Сомов медленно обернулся. Майор не выдержал тяжёлого взгляда и сдался:
– Ладно, смотри.
Он настроил программу, выставил время, занёс ПИН Насти в строку ПЦУ, оставалось запустить просмотр. Но что-то мешало. Возможно, сказывался страх своими глазами увидеть смерть самого близкого человека, пусть даже этот человек предстанет перед ним в виде крохотной красной стрелки, пусть даже их будет разделять не только пространство, но и время. И всё-таки это встреча. Циферки координат, стрелка-маркер – это лишь условность, которая никак не отменяет скрывающуюся за всем этим реальность. Там, на мониторе, это будет всё равно ОНА: родная, дышащая, думающая, с живым бьющимся сердцем – Настя.
Сомов помотал головой, стряхивая охватившее его оцепенение, и внёс в строку целеуказания ещё один номер – свой личный. После чего решительно нажал клавишу «пуск».
Два маркера разом загорелись на карте города: красный треугольник у Третьего Елагина моста – Настя, и чёрная звёздочка над зданием Управления МГБ РИ – он.
ГЛОСИМ обладает высокоточным позиционированием, и что бы ни утверждал начальник охраны посёлка «Елагин остров», в тот момент, когда Сомов выехал из Управления, Настя находилась именно в районе караулки, то есть в прямой видимости отставного полковника, если, конечно, он был на своём месте. Но даже если его не было, караульный у шлагбаума точно не мог ничего не заметить. И с этим Сомову ещё предстояло разобраться.
Спустя две минуты после начала движения чёрной звёздочки ожила и двинулась в свой роковой путь красная стрелка. Сомов внимательно проследил её путь до моста. Главное, что его интересовало и страшило одновременно, это последние секунды приёма сигнала.
Вот Настин маркер проскользнул на эстакаду Западного скоростного диаметра. Вот он добрался до первого мостового пролёта… Сомов поставил запись на паузу и изменил масштаб карты таким образом, чтобы в зоне наблюдения оказались сразу оба маркера. К тому моменту, когда красная стрелка находилась на мосту через Петровский фарватер, его собственный маркер преодолел приблизительно половину расстояния от Управления до въезда в посёлок «Елагин остров». Если бы он не оставил телефон на рабочем месте, то получил бы сообщение о случившемся с Настей раньше, чем успел подъехать к посту охраны. Не забудь он этот чёртов телефон, он был бы на мосту раньше, чем там появилась следственная группа и водолазы. Но что это меняет?
С огромным трудом он заставил себя снова запустить запись.
Красная стрелка ожила, миновала центральный пролёт моста, едва заметно сместилась к краю и… погасла.
Всё!
Сжав зубы, Сомов пересмотрел последние секунды ещё раз. И ещё.
Никаких остановок не было! Маркер прекратил подавать сигнал практически сразу же, как поравнялся с местом аварии. Это никак не вязалось с версией о том, что машина какое-то время перед падением простояла на мосту. Впрочем, факт мгновенного исчезновения сигнала не доказывал и обратного – кто-то мог просто сломать передатчик браслета в нужное время, а затем уже инсценировать ДТП. И в этом случае на первый план выходил именно этот «кто-то».
Сомов снова откатил запись, но в этот раз включил функцию «отображать все маркеры». Карта вспыхнула неисчислимым множеством разноцветных точек: дома, деревья, дороги – всё исчезло в этом мерцающем и переливающемся хаосе. Но участок моста оставался свободным от муравьиной мельтешни чужих маркеров. По серой полоске закрытой на реконструкцию автострады алой капелькой крови текла единственная метка – Настина. И более никаких других маркеров рядом. Текла-текла и пропала.
Кап…
Система, которая всё видит, всё про всех знает и никогда ничего не забывает, утверждала, что сударыня Анастасия жар Пяйвенен находилась в своей машине совершенно одна.
Сомов со стоном выдохнул и откинулся на спинку кресла.
Мог ли он ошибаться в своих подозрениях? Могло ли быть так, что Настя действительно поехала на этот проклятый мост и поехала одна? Могло ли так случиться, что её машина действительно смогла проломить усиленное мостовое ограждение и свалиться в воду? Мог ли от удара испортиться передатчик её браслета? И, в конце концов, могло ли её тело оказаться выброшенным из автомобиля?
Эти вопросы, как звонкие оплеухи, взрывались в голове Сомова, и после каждого такого шлепка он, оглушённый необходимостью быть до конца непредвзятым, отвечал себе: «Да».
Да, всё это могло произойти. Но…
Начальник кафедры криминалистики Академии МГБ профессор Виталий Фатеев, рассказывая курсантам о чувственно-рациональных методах познания, используемых в криминалистике, любил повторять: «Если вы чувствуете какой-то подвох, значит, он есть».
Функция «отображать все маркеры» имеет один существенный изъян – она не отображает маркеры «светлых», если предварительно не ввести в нужное поле специальный код. А ещё она не отображает «невидимок»…
Часть II. Невидимка
Сделав его между всеми мужами невидимым глазу,
Менее стал бы о нём сокрушаться я, если б он умер
(«Одиссея» Гомера)
2.1 Славка
– Вот это рожа! – расплылся в улыбке белобрысый, едва войдя в комнату. – Это Якут тебя?
«Спортсмен» вёл себя так, будто ничего не было: ни избиения, ни похищения, ни угроз.
Славка промолчал, рассудив, что если блондинчик тут такой же невольник, как и он, то правило «отвечай, когда спрашивают» на него не распространяется. А общаться с этим жизнерадостным придурком не было никакого желания.
– Якут, кто же ещё, – сам себе ответил блондинчик. – Ему только повод дай.
Вслед за белобрысым, бормоча очередную свою мантру, вошёл Борода. Увидев Славкино опухшее лицо, он замолк, тяжко вздохнул, проковылял к столу и с тихим стоном опустился на табурет.
– Ему только повод дай, – громче повторил блондинчик, отпирая холодильник выуженным из кармана шорт ключом.
– И что дальше? – спросил Славка у старика, гоняя чайной ложкой похожий на янтарь кусок сырца в стакане чая.
Полупрозрачный сахарный камешек позвякивал о стекло, но в размерах не уменьшался.
– Жить, – коротко ответил Борода, наливая в чашку кипяток из самовара.
– Работать, – уточнил блондинчик, присаживаясь за стол. – Сегодня на уборку пойдёте.
В одной руке он держал большой кусок варёной колбасы, а в другой – такой же немаленький кус сыра. Поочерёдно откусывая то от одного, то от другого, он весело поглядывал на Славку и то и дело смачно причмокивал, то ли еда доставляла ему такое удовольствие, то ли помятый Славкин вид.
– Раньше с нами жил паренёк, навроде тебя, – неожиданно заговорил Дядёк. – Никак не мог принять своей несвободы.
– Павлик! – закивал блондинчик. – Был такой дурачок, да весь вышел.
Дядёк так зыркнул, что сыр и колбаса в горле белобрысого встали липким комом. Он закашлялся, разбрызгивая слюну и крошки, зло посмотрел на старика и ушёл в уборную.
– И что с ним стало? – тихо спросил Славка.
Ответ он уже знал. Ответ этот крылся в гулком, как звон похоронного колокола, слове «был».
– Сбежал Павлик. Доставалось ему от Якута, да и неволи своей принять не смог, постоянно норов выказывал. Сбежал… До Зарубинских лесопилок добрался. Там его и заметили. Он наутёк. Охранники жар Зарубина, как поняли, что дикого спугнули, устроили на него охоту. Пашка от них в Коровинское болото… Слыхал про такое?
Был как-то Славка на краю Коровинской топи. Ни вода, ни суша – только мшистые кочки-островки на многие километры, неподвижная чёрная вода в мочажинах, да редкие стволы мёртвых деревьев торчат, как могильные кресты на давно заброшенном бескрайнем кладбище.
– Слыхал.
– Утоп наш Павлик, угодил в чарусу. Хотел, видать, в болотах от погони скрыться. Зарубинцы едва сами двоих не потеряли, пока тело доставали, чтобы награду получить.
Славка вдруг представил себя на месте беглеца. Живо представил, как наяву. Весь чужой страх – страх загнанного зверя – в себя впитал. Весь предсмертный ужас через себя пропустил, аж дыхание перехватило, и показалось, что даже слюна во рту приобрела вяжущий торфяной привкус.
Вот отмеряет последние песчинки бытия неотвратимая смерть, а мысль ещё жива. Как же это? Понимает Славка-Пашка, что всё кончено. Жизни счёт на секунды пошёл. Что самым последним в его мечущемся сознании промелькнуло? Ведь сожалел он, конечно, сожалел, что сбежал. Оплакивал душой и в крик оплакивал такой свой страшный исход. Да только поделать ничего уже нельзя было, цепок болотный зыбун.
Оцепенев от этого мимолётного, но яркого видения Славка сидел не шелохнувшись и расширенными глазами смотрел в чужую погибель, сам став похожим на мертвеца.
**
И снова череда коричневых и жёлтых пористых кирпичиков под ногами. А по краям ярко-зелёная неподвижная шерсть короткостриженого газона. Над головой шёлковый бело-голубой плат неба. Внутри – пустота.
Славка понуро шагал по шахматной доске и гадал: кто он в этой игре? Даже не пешка – клетка, которую топчут все остальные фигуры. Он сплюнул. Попал между бледно-жёлтым и коричневым кирпичиками, аккурат на границу. Вот его место. Нигде…
– Не делай так, – не оборачиваясь, посоветовал Дядёк. – Заметят гвардейцы, твоим же лицом оботрут. Это если вылизывать откажешься.
– А вы тут давно? – догнал старика Славка.
– Дольше всех.
– А всех, это кого?
– Всех, это всех.
Дед был явно не в духе, и Славка не стал донимать его расспросами. Но эти «все» прочно засели у него в голове. Кто они? И сколько их вообще?
Дальше шли молча.
«Шахматная» дорожка привела их к длинному строению, стоящему на самом берегу гавани. Старик приоткрыл одну створку ворот и протиснулся в темноту. Через несколько секунд внутри зажёгся свет.
– Принимай! – из проёма высунулась рука с большим чёрным рулоном. – Клади на землю пока.
Вскоре возле Славкиных ног образовалась кучка рабочего инвентаря и одежды: рулон больших мусорных мешков, две пары плотных резиновых перчаток, два оранжевых брезентовых фартука, уличная метла и широкий совок, веерные грабли, два дистанционных захвата для мусора с рукоятками, как у пистолета. Напоследок старик выкатил из сарая большой пластиковый контейнер на тележке.
– Работать будем в партере и рядом, – надевая фартук, объяснял Борода. – Весь мусор, что попадётся на глаза, складывай в мешок. Мешок потом вот в этот контейнер. А чего ты босиком?
Славка посмотрел на свои не слишком чистые ноги.
– Ботинки на воле остались.
– Сейчас.
Старик снова скрылся за воротами сарая, а когда вышел, в руках у него были лапти. И только когда Славка взял их, он понял, что плетёнки не настоящие, а обыкновенные резиновые калоши, искусно покрашенные под лапоточки.
**
Вблизи придворцовый парк поражал ещё больше – фигурные и многоуровневые цветочные клумбы, фонтаны и фонтанчики, небольшие уютные прудики, соединённые узкими канальчиками, бронзовые, мраморные и позолоченные статуи, строгие линии парковых дорожек под старинными фонарями, живые изгороди и пирамидальные туи, возвышающиеся как готовые к старту межконтинентальные ракеты.
В столь красивом месте Славке бывать ещё не доводилось, и трудно было представить, что вся эта красота кому-то принадлежит – не государству, не организации, а конкретному человеку или семье.
Дядёк выкатил тележку с контейнером к главному фонтану, расположенному в самом центре парка, и остановился.
– Твоя правая сторона от центральной аллеи, моя левая, – он ловко нацепил мусорный мешок на специальный обруч, не дающий мешку схлопнуться, и протянул Славке. – Хватай хваталку и вперёд! Ничего не пропускай, по клумбам не ходи и газоны старайся не топтать. Если чего-то ценное попадётся, отдельно складывай – на охрану сдадим. Упаси тебя Бог чего-то прикарманить! Если понадобятся грабли или что-то ещё, всё тут, в тележке, найдёшь. Всё ясно?
– Ясно.
Славка взял мешок и захват и отправился на свою первую работу в качестве невольника.
На первый взгляд казалось, что в парке идеально чисто. Но это только на первый взгляд. Вот под кустом жасмина притаилась яркая обёртка от каких-то сладостей. Славка навёл челюсти захвата на цель и нажал «курок». А дальше – больше: фантики, золотые, серебристые и разноцветные ленты серпантина от гремевшего ночью салюта, стеклянные и пластиковые бутылки, битые и даже целые бокалы, окурки от сигарет и сигар, сломанный каблук от женской туфельки (его Славка на всякий случай отложил).
Старик скрылся где-то за живой изгородью на своём участке. Славка остался совсем один. Без надзирателей, без бригадиров – вроде как сам по себе. И оттого он очень скоро почувствовал себя почти свободным, будто он просто вышел на субботник в городском парке, как бывало когда-то. Когда-то очень давно. Но это ложное чувство свободы легко рассеивалось, стоило взглянуть на своё запястье с белой полоской незагорелой кожи.
В самом центре группы одноструйных фонтанчиков на мокрой мраморной плите он обнаружил сморщенный использованный презерватив. Подцепил его уголком захвата и, брезгливо морщась, отправил в зев мешка. Невольно представил себе, как презерватив мог тут оказаться и усмехнулся – хорошо погуляли господа!
Обшаривая взглядом окрестности, на границе света и плотной тени, отбрасываемой статуей обнажённого древнегреческого атлета, он заметил что-то белое, какой-то комочек. Аккуратно, стараясь не потоптать траву газона, подошёл и удивлённо замер над находкой. Это оказались женские кружевные трусики, украшенные крохотными стразами.
Погуляли так погуляли!
Выкидывать такое или на охрану отдавать, гадал Славка, не отводя взгляда от необычного «мусора». Поколебавшись, решил – ни то, ни то. Быстро нагнулся, схватил находку и сунул за пазуху рубахи.
– Отдай, что взял! – раздалось у него за спиной.
От неожиданности он вздрогнул и медленно обернулся, больше всего страшась увидеть за своей спиной «утопленницу».
Но то, что он увидел, поразило его куда больше.
Перед ним стояла высокая девушка в коротком, украшенном вышивкой, золотым галуном и кружевами сарафане из красного атласа. Блузка с пышными короткими рукавами была пошита из какой-то тонкой полупрозрачной ткани, а потому почти не скрывала ничем не стеснённой груди с тёмными окружиями крупных сосков. На стройных загорелых ногах – ярко-красные короткие сапожки.
Незнакомка с укоризной смотрела на него огромными карими глазами.
– Чего чужое хватаешь? – строго спросила она.
– Мусор собираю, – прохрипел Славка, внезапно севшим голосом.
– Это не мусор, – она подошла к нему на несколько шагов и протянула ладонь. – Отдай!
Славка с трудом оторвал взгляд от качнувшихся под блузой острых грудей и посмотрел на протянутую руку девушки. И будто очередной удар током – браслета не было! На всякий случай он бросил взгляд на другое запястье, но и там ничего не оказалось.
– Отдай! – повторила девушка.
Он выудил из-за пазухи добычу и протянул незнакомке. Она быстро схватила мягкий комочек и спрятала за спину.
Некоторое время они молча разглядывали друг друга.
Славка смотрел и словно истаивал изнутри потихоньку. Из него разом выдуло все мысли, все страхи, все сомнения – всё. Он умер, увяз, растворился и за несколько секунд пережил ещё множество различных душевных трансформаций.
Ему до головокружения нравилось всё, что он видел. Нравилась тонкая талия, длинные сильные ноги с шоколадными от загара коленками и гладкими тугими икрами. Нравилось её широкоскулое открытое лицо, густые слегка вьющиеся тёмно-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам. И длинная шея, и чуть широко поставленные большие выразительные тёмно-карие глаза с необычайно густыми ресницами. Нравился плавный изгиб широких бровей и узкий с едва приметной горбинкой нос. И немного вывернутые наружу губы, и тяжеловатый подбородок тоже нравился.