Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

22 января 1935 года я родила моего первенца – Александра. Роды были тяжёлые, длительные, тянулись почти сутки. Но зато когда мне впервые принесли кормить крохотного, беспомощного младенца, я была счастлива. На ручке у него был браслетик с надписью: «Мень Елена Семёновна. Мальчик».

На десятый день я выписалась из родильного дома. За мной приехали Володя, мама и Верочка. С появлением моего первого сыночка у нас началась новая жизнь. Центром нашей семьи стал Алик.

В начале лета мы переехали на дачу в Томилино. Однажды к нам приехала Тоня и спросила, не хотела бы я крестить Алика. Я сказала, что очень хочу крестить его, но не знаю, как это сделать. Тоня вызвалась помочь мне в этом. Потом она спросила, не хотела бы и я креститься. Тут вдруг на меня напал какой-то страх, и я отказалась. «Значит, будем крестить одного Алика», – сказала Тоня. Она ещё немного побеседовала со мной и отправилась домой. Я пошла её провожать. На обратном пути сильный порыв мыслей и чувств охватил меня. С девятилетнего возраста я собиралась креститься. И вот прошло восемнадцать лет, и, когда передо мной этот вопрос встал вплотную, я испугалась, смалодушничала и отказалась. Почему? Как это могло произойти? Тут же я села писать Тоне покаянное письмо и, конечно, сказала, что с радостью приму крещение.

Через некоторое время Тоня снова ко мне приехала. Она показала моё письмо своему старцу (архимандрит Серафим. – Ю.П.), и он сказал, что как только мой муж уедет в отпуск, я могу сразу с Аликом и с Тоней к нему приехать. Володя 2 сентября должен был быть уже на Кавказе. На этот день я и назначила Тоне приехать в Москву, к Верочке, и сама с Аликом приехала туда из Томилина. Бабушка моя в этот день была особенно нежна со мной и долго меня обнимала и целовала перед отъездом. А Тоня в это время потихоньку мне говорит: «Прощайся, прощайся с бабушкой – другая приедешь». Эти слова болезненно прозвучали в моём сердце. Верочка ужасно волновалась, не зная, куда я еду с ребёнком, хотя о цели нашей поездки я ей говорила. Тоня предлагала ей ехать с нами, но Верочка не решалась. Я взяла с собой сумку с пелёнками. Тоня купила по дороге две рыбки и пять булочек, и мы поехали на Северный вокзал. Сколько я ни спрашивала у Тони, куда мы едем, она не отвечала. И лишь выйдя из вагона, я поняла, что мы в Загорске. Я там была с экскурсией в 29-м году. Тоня взяла Алика на руки, а я взяла сумки. Тут меня охватило сильное волнение. Я знала, что иду к Тониному старцу, и знала, зачем иду. Я волновалась всё больше и больше. Сумки с пелёнками и булочками стали непомерно тяжёлыми. Тоня быстро шла с Аликом на руках. (Она потом мне призналась, что боялась, как бы я не передумала и не вернулась.)

Алик был спокоен и как бы предчувствовал всю значительность того, что должно было совершиться, хотя ему было только семь с половиной месяцев. Я стала задыхаться и умоляла Тоню остановиться. Но она всё летела вперед. Наконец я села на какую-то скамейку в полном изнеможении. Тоня села рядом со мной. «Ну, расскажи мне хоть, как он выглядит внешне», – сказала я. Ведь мне не приходилось даже беседовать со священниками. Тоня сказала, что у него седые волосы и голубые глаза. «Глаза эти как бы видят тебя насквозь», – добавила она.

Тут мы встали и пошли и вскоре дошли до его дома. Тоня позвонила, и нам открыла дверь женщина средних лет, очень приветливая, в монашеском одеянии. Она ввела нас в комнату, чистенькую, светлую, всю увешанную иконами. Там, по-видимому, нас ждали. Но самого батюшки не было, и он долго не появлялся. Я поняла, что он молится прежде чем нас принять. Наконец он вышел к нам. Тоня с Аликом подошла к нему под благословение, и я вслед за ними. Я по незнанию положила левую руку на правую. Батюшка это сразу заметил и переставил руки. Затем предложил: «Садитесь». Если бы он этого не сказал, я бы грохнулась на пол от волнения и напряжения. Некоторое время мы сидели молча. Наконец батюшка спросил меня: «Знаете ли вы русскую литературу?» Я удивилась этому вопросу, но, вспомнив «Братьев Карамазовых» и старца Зосиму, поняла, почему он меня об этом спросил. Задал мне ещё несколько житейских вопросов. Потом мы сели ужинать. Пища была постной, и батюшка подчеркнул, что это имеет непосредственное отношение к нашему крещению. Затем Алика взяла на руки женщина, которая открыла дверь. Алик был тих и спокоен, как бы понимая всю серьёзность происходящего. Батюшка увёл меня в другую комнату и просил рассказать всю мою жизнь. Я ему всё рассказала, как умела. Потом нас уложили спать. Алик спал крепко, а я не спала всю ночь и, как умела, молилась.

Утром, на рассвете, совершилось таинство крещения. Крещение было совершено через погружение. И каждый раз, когда батюшка погружал меня, я чувствовала, что умираю. Тоня была нашей восприемницей. Накануне о. Серафим показал мне три креста. Один, большой, серебряный, с надписью «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», предназначался для Верочки, второй, поменьше, золотой, для меня и третий, серебряный, с синей эмалью и распятием, со словами «Спаси и сохрани» – для Алика. Но моя душа вся потянулась к кресту с Распятием Спасителя. И вдруг батюшка по ошибке надевает этот крест на меня. Он увидел в этом волю Божию и так и оставил. Алику достался золотой крест. Я очень обрадовалась, что мне достался тот крест, который я хотела. Вслед за этим батюшка начал меня исповедовать за всю жизнь. Вскоре началась литургия. Пели вполголоса, чтоб не было слышно на улице. Крёстная пела очень хорошо, с душой, хотя голос у неё был небольшой и несильный. Когда настал момент причащения, она поднесла Алика, а я подошла вслед за ней. В сердце у меня звучали слова: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нём». После окончания службы все подошли поздравить нас. Весь день я оставалась в белой вышитой крещальной рубахе (до полу и с широкими длинными рукавами), а сверху батюшка велел надеть белое маркизетовое платье без рукавов.

Интересно, что Владимир Григорьевич (муж Елены Семёновны, отец Алика. – Ю.П.), когда вернулся с Кавказа, привёз мне свой снимок на фоне пещеры Симона Кананита. Второго сентября, под день нашего крещения, он видел сон: идёт множество народа, а впереди несут как бы большое полотно, на котором изображён Христос.

Когда мы уезжали от батюшки, он истово благословил нас со словами: «Благословение Божие на вас». Ударение было на слово «Божие».

Летом мы жили в Тарасовке, на даче. Вдруг приезжает Тоня и говорит, что сейчас, временно, батюшка живёт у них в Болшеве и хочет нас видеть. Мы с Катей (одна из прихожанок катакомбной церкви. – Ю.П.) взяли маленькую тележку, посадили туда Алика и пошли пешком. Я была очень рада повидаться с батюшкой, особенно в Тонечкином доме. Алик с Катей были во дворе. Батюшка подвёл меня к окну и, указав на Алика, которому тогда было полтора года, сказал: «Он большим человеком будет». Позже он сказал мне: «В нём осуществятся все наши чаяния».

Я купила санки, чтобы на них возить дрова; Алик с Павликом были от них в восторге. Однажды Алик приходит ко мне с горящими глазами: «Мама, знаешь, что произошло? Мы с Павликом катались с горы на санках. Являются ребята и отнимают у нас санки. Я помолился, и вдруг появились большие ребята, отняли у мальчишек санки и отдали мне». Я была рада, что он на опыте почувствовал силу молитвы.

Когда Алику исполнилось четыре года, я отдала его в дошкольную французскую группу. Дети легко воспринимают иностранный язык в раннем детстве, а я особенно любила французский язык, поэтому отдала его именно во французскую группу. Маленький коллектив был менее утомителен для нервной системы, чем большой. Алик пробыл в этой группе два года. Руководила ею приятная, интеллигентная женщина, детей было всего шесть человек. Алик выяснил, что трое детей было верующих, а трое – неверующих.

Однажды Алик обратился к неверующей девочке: «Кто же, по-твоему, создал мир?» «Природа», – ответила девочка. «А что такое природа? Ёлки, курицы? Что же, они сами себя создали?» Девочка стала в тупик. «Нет, Бог сотворил всё, и Он управляет всем миром».

Руководительница очень любила Алика. «Никогда я не встречала такого талантливого ребёнка, – сказала она однажды, – он всегда будет душой общества». Её предсказания сбылись. Я понимала, что это дар Божий, и не позволяла себе гордиться им.

Алик очень рано научился читать. Ещё до войны моя подруга Маруся (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.) показала ему буквы в акафисте, который мы читали каждую пятницу, и первой фразой, которую он прочёл, было его название: «Акафист Страстем Христовым».

В 1943 году Алику исполнилось восемь лет. Он к этому времени уже хорошо читал. Помню, с каким восторгом он говорил мне о том, как прекрасна «Песнь о Гайавате». Я записала детей в библиотеку и брала им интересные детские книжки, которые Алик читал Павлику вслух. Это помогало им не думать о пище.

В субботу, в воскресенье и в праздники мы с Верочкой и детьми ходили в церковь. Сначала мы все ходили к Иоанну Воину, а в дальнейшем дети одни ходили в церкви, которые им больше нравились. Павлик после второй смены, с ранцем за плечами, чаще всего ходил к Скорбящей Божией Матери. Алик ходил в разные церкви. Изредка ездили в Загорск, примерно раз в месяц приобщались. К нам приходили наши друзья, и мы старались приучать детей к церковному богослужению и вообще к жизни в Церкви. Мы все как бы погрузились в церковную жизнь, и это нам давало огромную радость. Детей я с раннего возраста приучала к праздничным песнопениям, они быстро выучили тропари всех двунадесятых праздников и рождественские ирмосы знали наизусть. Алик был очень устремлён к духовной жизни и с любой темы мог перейти на духовные темы. Павлик не отставал от него. Евангелие я читала им ежедневно.

Мариам Мень

У нас в семье рассказывали, каким дядя Александр был в детстве. Однажды, когда Алик был маленьким и у него был день рождения, ему подарили игрушечного слонёнка. Через какое-то время пришёл ещё один гость и вручил ему точно такого же слоника. Маленький Алик, получив на день рождения две одинаковые игрушки, и не подумал сказать что-то вроде «у меня уже есть такой». Он с радостью сказал: «Вот и второй слоник пришёл!»

Отцу Александру не впервые было удивлять больничный персонал. Однажды в детстве его положили в больницу с воспалением. Время было послевоенное, иммунитет ослаб. Его горло было завязано повязкой. Моя бабушка Лена (мать Александра и моего отца) отправилась проведать его. Приходит в больницу, идёт по коридору, видит: нет никого, тишина. Ни персонала не видно, ни пациентов. Странно, куда все подевались? Заходит в палату Алика и видит картину: полно народу, весь персонал с пациентами набились в эту палату. Сам Алик стоит на своей кровати, театрально завернувшись в больничную простыню. С завязанным горлом, в простыне, он что-то вдохновенно рассказывает и представляет своим слушателям, иллюстрируя не то Понтия Пилата, не то какого-то героя Античности, а «публика», позабыв обо всём, внимает его речам не дыша!

Он с детства умел очень интересно рассказывать. Всё, что он прочитал в книжках, он увлекательно рассказывал другим. И всю жизнь потом люди будут слушать его так, как тогда, в больничной палате.

Павел Мень

Мои первые яркие детские воспоминания: деревня, вечер, замёрзшее заснеженное озеро, оно мне кажется огромным, мы с Аликом, старшим братом, следим за воздушным боем: на фоне пылающего заката видно, как перестреливаются два маленьких самолётика. Наверное, не так высоко, потому что видно на одном из них, на крыльях, красные звёздочки, на другом – чёрная свастика. Мы видим – самолеты стреляют, мы болеем за звёздочки. Вдруг хвост у немецкого задымился, и он колом начинает падать. Мы, счастливые, бежим рассказать маме, что наш победил.

Мы уже переехали в маленький домик в Загорске. Мама ушла на рынок обменять что-то из нашей одежды или обуви на еду. Дело к вечеру, а её нет. Алик в тревоге, я хнычу. Тогда он решил сходить к знакомым, которые жили недалеко. Может быть, мама зашла к ним и задержалась. Но тогда Алик должен был оставить меня одного… А мне страшно, как я закрою наружную дверь изнутри, в сенях темно, как я закрою!

И тогда Алик говорит: «Не бойся, просто молись по дороге!» И я возвращаюсь с молитвой и с чувством полной безопасности – страх исчез, задвинул щеколду, прошёл через холодные тёмные сени в нашу комнату, где светила под потолком тусклая лампочка. Это был первый урок молитвы, который я тогда, конечно же, не осознал. Но зёрнышко упало…

Нас, детей, в семье было двое. Верующей была только мама, Елена Семёновна. Ещё девятилетней девочкой она прочла Евангелие и уверовала. Только в двадцать восемь лет мама крестилась. Её вера была необыкновенной, живой. Наше окружение с детства – это люди катакомбной православной церкви, многие из которых прошли лагеря, ссылки. Мама, конечно, повлияла на Александра. Она учила, что «если к тебе кто-то приходит и просит что-то, знай, что это просит Христос».

Мы жили в трёхэтажном дореволюционном доме на Серпуховке, 38. Дом был из красного кирпича. Мы жили на втором этаже в четырёхкомнатной квартире, занимали комнату в двадцать квадратных метров. Папа как будто гордился, что у нас такая большая комната. В квартире жили ещё три семьи. За стенкой справа жил одинокий пожилой мужчина из бывшего купеческого сословия – Иван Иванович Кудин. До революции была известна его мануфактура – «Кудинские платки».

Однажды – я был ещё маленький – ему похвастал: «Я родился 1 декабря, в день смерти Кирова. А брат мой родился 22 января, на следующий день после смерти Ленина, как будто ему на смену…» Старик, по-волжски налегая на «о», мне ответил: «Довольно одного».

В 43-м году с продуктами было очень плохо. И мама, поскольку она работала и одновременно училась, оставляла нам еду, ну, естественно, поровну, и я быстро съедал своё, а потом жаловался, что я голодный, начинал ныть. Александр говорил: «Ну ладно, съешь мою порцию». Я съедал, мало думая об этом. А он всё время читал книги и, если видел, что я не могу найти себе какое-то занятие, читал мне вслух и со мной занимался. Сызмальства у нас были очень тёплые отношения, которые мы сохранили до самого конца. У нас не было никогда никаких конфликтов.

Папа не был практикующим иудеем, но старался соблюдать традиции. Мама рассказывала, когда родился Алик, на восьмой день, по еврейскому обычаю, мальчик должен быть посвящён в Завет Израиля с Богом через обрезание крайней плоти. По этому случаю из Киева приехал отец папы, наш дедушка Герш-Лейб. И однажды папа ему пожаловался: «Ты знаешь, Лена увлекается христианством». «Христианством? – ответил благочестивый иудей. – Надо бы почитать Евангелие. Я никогда не читал». И отец дал ему почитать Евангелие. Почитав, дедушка сказал буквально следующее: «Не волнуйся, сын. Иисус был настоящим евреем».

Уже в детстве мы были полностью воцерковлены. В девять лет я уже сам ездил в Загорск. Ходили мы и в московские храмы, которые Сталин после войны частично открыл.

В доме собирались мамины друзья из мечёвцев^[9] и из общины отца Серафима. Мы с Аликом и другими детьми ходили домой к Борису Васильеву (он был тайным священником), и его жена Татьяна Ивановна замечательно проводила с нами занятия по формам и смыслам православного богослужения. Её уроки для нас были настоящей воскресной школой.

По благословению схиигуменьи Марии Алик начал прислуживать в алтаре храма Рождества св. Иоанна Предтечи на Пресне. Настоятель храма отец Димитрий Делекторский знал отца Серафима. А после того как брата перевели учиться в Иркутск, матушка благословила меня прислуживать вместо него.

Мария Тепнина

Алику было около четырёх лет, когда он написал мне: «Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром». По этому можно судить, какая была обстановка дома, если маленький ребёнок мог воспроизвести полностью слова апостола Павла, осознать их значение и повторить. Такую атмосферу создавала Елена Семёновна у себя в доме, таким образом она его воспитывала.

Нина Трапани

С Леной Мень я познакомилась, когда её сыну Алику было полтора года. Это был миниатюрный мальчик, общительный и довольно разговорчивый.

Вскоре они приехали на Лосинку, где мы жили. Первый, на кого Алик обратил внимание, был белый котёнок, который по собственному почину водворился в мансарде. Алик ахнул и, указывая на котёнка, воскликнул: «Рыжий телёнок!» Не знаю, где он видел это существо, только всё живое ассоциировалось у него с этим телёнком. Все рассмеялись.

На следующее лето Лена с семьёй поселилась на Лосинке. Хозяева сдали им, собственно, единственную комнату с выходом на террасу, а сами поселились на кухне. Дом стал оживлённым, что было очень кстати. Присутствие о. Иеракса (Бочарова) как-то скрадывалось в общем оживлении. Дочь Ивана Алексеевича, хозяина дома, Марьяна подружилась с Аликом. Она только начала говорить, но, когда Алик обрушил на неё целый каскад слов, сразу онемела и перестала говорить совсем. Это не мешало их играм, и постепенно Марьяна разговорилась. Странные возгласы раздавались подчас: «Ой, батюшки, что у тебя вышло?» «Ох, Господи помилуй!»

Летом Лена ждала второго ребёнка. Своё положение она переносила очень тяжело. Ей необходимо было выехать из Москвы, подышать свежим воздухом. Решили поселиться в Малом Ярославце: Лена с сыном и Вера, через некоторое время к ним присоединился о. Иеракс – для него сняли комнату в доме напротив. Я тоже провела там свой отпуск.

Окружающая природа очаровала нас. Местность была холмистая, перелески, открытые поляны, наши среднерусские, милые сердцу картины. Погода стояла хорошая, и мы целые дни проводили под открытым небом. Столовались все вместе. Алик сразу сообщил мне, что он «вовсе не Алик, а “чёрная пантера”».

– А ты кем хочешь быть? – спросил он меня.

У меня не хватило фантазии, и тогда он предложил:

– Ты хочешь быть цветочком? Нежный человечек…

Как-то вечером мы с Верочкой прогуливались под тёмным шатром звёздного неба и негромко разговаривали. Алика она держала на руках, и вдруг он недовольно заявил:

– Тише, Гулишенька, не шуми…

– Я не шумлю, – растерялась Вера.

– Не говори ничего. Ты видишь, какие маленькие звёздочки. Им хочется спать.

Так тонко этот мальчик воспринимал окружающий его мир. После этого я даже посвятила ему стихи:

 
Позднею ночью нам светит луна,
Сказочным светом природа полна.
Тише, о, тише… Не надо кричать:
Звёздочкам маленьким хочется спать.
Тихо деревья листочки повесили,
Словно вуалью тропинки завесили,
Ветер их нежно и сладко баюкает.
Дятел большой уже носом не стукает… —
 

и прочие, основанные на его высказываниях.

О. Иеракс захватил с собой богослужебные книги и, облюбовав одну светлую безлюдную полянку, совершал там доступные в этих условиях богослужения.

Мы брали с собой термос, кое-какую закуску и устраивали завтрак. Алик забирался ко мне на колени и свёртывался клубочком, как котёнок.

– Алик, ты мне делаешь больно, – взмолилась я.

– Ты потерпи немножко, – возразил он. – Мне так хорошо, как в гнёздышке. – И наконец изрёк: – Я сам не знаю, почему я так в тебя влюбился…

Подошёл праздник Успения Божией Матери. Мы все собрались на излюбленной полянке. Прочитали дивный канон «Да провождают невещественнии чинове небошественное в Сион Божественное тело Твое…»

О. Иеракс начал читать акафист. Молоденькие берёзки стояли вокруг, как свечи, лёгкий ветерок колыхал травинки. Вдруг на одном из деревьев зашелестела крона, и из кудрявой листвы высунулась любопытная мордочка рыженькой белочки и некоторое время рассматривала нас, потом она быстро спустилась на землю и застыла под деревом, как бы прислушиваясь к словам песнопения. Она довольно долго пребывала в таком положении, и мы затихли, боясь спугнуть доверчивого зверька. Потом снова взбежала на дерево и долго ещё качалась на ветвях.

Говорили, что после нашего отъезда, когда приехал отец Верочки, дядя Яша, как называли его, Алик безошибочно привёл его на нашу полянку и сказал: «Вот здесь мы все сидели, и нам было очень хорошо. Как жаль, что тебя не было с нами…» Алик очень любил дядю Яшу. Когда были назначены выборы в Верховный Совет и по их округу кандидатом выдвинули профессора Бурденко, он сказал матери: «Ну и голосуй за Бурденку, а я буду голосовать за дядю Яшу». Но он знал, что есть вещи, о которых и с дядей Яшей говорить нельзя.^[7]