Видение погасло, сильная рука держала мой затылок, лёгкие задышали, восстановился ритм сердца, я открыл глаза. У кресла, передо мной, стояла Марфа, придерживая голову, гладила волосы. Тут же спросила:
– Ты её не видел? Не видел… Господь забрал её. Ей там хорошо, поверь и оставь её, Саша. И ты волен поступать, как считаешь нужным. Вот и всё, твоя жизнь продолжается.
Марфа ещё какое-то время сидела со мной: я просто не мог встать и идти на улицу. Спросил:
– Мы пойдём в затон?
– Нет, Саша. Ты свободен, у тебя должна быть своя жизнь…
– Хорошо. Ты приедешь в столицу? Приезжай вместе с дочкой. Я устрою вас в пансионате, там за Любой будет полный уход, а ты пойдёшь к лучшим хирургам. Тогда, как мальчишка, я ничего не мог, поэтому и молчал так долго. Сейчас я могу вылечить тебя, Марфуша. Было бы твоё желание…
***
Дядя Вася лежал в реанимации городской больницы. Стены обшарпаны, углы прогнили, таких сквозняков я не ощущал даже на улице в осеннюю пору. Завотделением, совсем молодой выпускник ординатуры, сыпал терминами. Я понял: дела друга дедушки Коли плохи, дни его сочтены. Спросил:
– У вас всё есть для его лечения?
– О чём вы? Нам бы ночь продержаться да день…
– Короче, вам ни лекарств, ни денег не надо? Тогда куда его можно срочно определить? – спросил я так нагло и настойчиво, что врач остолбенел. Заговорил:
– Ну, если вот такие лекарства достать сейчас… Вы понимаете, у него инсульт. А потом – тихая подготовка и сама операция, тогда я точно вытащу его.
– Сколько вам надо на всё про всё? – я уже пошёл ва-банк.
– Точнее скажу, проконсультировавшись с друзьями в частной клинике. Его туда придётся переводить. Но, думаю, миллиона два-три, не меньше…
– Хорошо, вот мои координаты, – я передал визитку, – я буду здесь ещё день-два. Торопитесь: после вашего звонка я лично привезу деньги без расписки и документов. Спешите, спасайте человека, счётчик включен!
Глава – 11.
Обратно ехал в общем вагоне, пил со студентами археологического факультета, возвращавшимися с раскопок волжских городищ, мерзкую водку, разбавленную пепси-колой, ел домашние пироги с капустой, холодную куру и яйца вкрутую – всё это деревенские жители надавали им в дорогу. Девчонки плакали, вспоминая бабуль и дедуль, у которых в избах и на сеновалах спали, столовались и которым помогали в саду и на огородах. Одна тихая, белокурая девочка, сидевшая рядом со мной, везла бельевую корзину, в ней разместилась кошка с четырьмя котятами. Каждый час смотрела на них, подкладывала мамаше кусочки сыра или яичка, говорила, как будто сама с собой:
– Вот хотела взять одну кошечку, так привыкла к ней, а она перед самым отъездом родила четверых котят. А хозяйка, такая старая бабуля, не заметила вовремя, не предупредила. Вот и везу выводок. Ничего, раздам родственникам, это чистые деревенские кошки, лучше всяких пород…
Приятно было слушать её неторопливую речь, я прислонил голову к холодному стеклу, думал, вспоминал эти дни поездки. Дядя Вася – не безнадёжен, в частной клинике инсультов консультирует главный специалист облбольницы, крупный породистый мужик лет шестидесяти, доктор наук, который встретился со мной на пять минут и без фанаберии и различий в возрасте высказался:
– Никуда больного везти не надо, у нас не хуже, чем в столице, тише и спокойнее. О лекарствах не беспокойтесь, были бы деньги. С операцией – вообще не спешите: только время, уход, опыт и система в реабилитации. Всё это у нас есть. А в его возрасте – лёгких инсультов не бывает. Хотя сейчас и молодёжь, как гнилая солома, сгорает за считанные дни. Деньги (часть я уже передал наличными) переведите в фонд клиники, моих подмастерьев не слушайте, жадны, но как жить при таких зарплатах? А так и нам спокойнее, и вы без отвращения будете нас вспоминать. Вот мои координаты (передал визитку), звоните и спасибо, за Василия Степаныча, я его помню, как умнейшего директора завода и борца за рабочего человека. Стыд и срам: лучшие кадры теряем ни за понюшку табака…
– А вы почему такой грустный? – снова услышал тихий голос, такой грудной и тёплый, что невольно вздрогнул, посмотрел на соседку, на её светло-зелёные глаза, курносый носик и тонкие волосы, собранные в пучок на макушке головы. На вид ей было не больше 17-18 лет, хотя все её соседки выглядели зрелыми, с развитыми телесами, женщинами. Что-то было в них полевое-таёжно-простоватое, казалось, сейчас возьмут в руки гитару и понесётся: "А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…" Но, на самом деле, никуда они уже не едут и на фильмы с Юрием Визбором смотрят, как на экспонаты зоологического музея с птеродактилями и динозаврами. С ранней осени по весну сидят в конторах, музеях и мастерских столицы, на лето выезжают на раскопки, называя это полевой археологией.
Молчать и так нагло рассматривать девочку было уже неприлично, и я сказал:
– Прощался с городом детства и юности. Грустно, всё прошло, как с белых яблонь дым…
Она подумала минуту и сказала:
– А помните, у Геннадия Шпаликова:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу —
Кто меня вернёт? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! —
Будет мама молодая
И отец живой.
Она так просто и искренне читала, что хотелось плакать: будто это было не с людьми военного поколения, а будто это я встречался и не встретился с дедом Колей, бабушкой Таней, с Катей, будто всё несбывшееся вернулось ко мне, заполнило не только мою грудь, но и всего меня… Я прикрыл ладонью глаза, незаметно вытер слезы, умные, мужские, ровно на одну слезинку, откашлялся, сказал:
– Не знал, к стыду, этих стихов, таких честных, искренних, что плакать хочется… – посмотрел на девушку, – меня Саша зовут. А вас?
– Ната… Наташа Березина, студентка второго, боже, уже третьего курса! Возвращаемся с раскопок…
– Кофе хотите? – спросил я, приподнялся с сиденья, чтобы увидеть, работает ли буфетик в углу вагона, – сейчас я принесу. Капучино? С ватрушкой или пирожное?
– С ватрушкой… Представляю, какие они здесь чёрствые. Нет, лучше песочное пирожное.
– А вы сладкоежка! – и не дожидаясь возражений, пошёл к буфету.
Пили кофе в бумажных стаканчиках, ели вафельные трубочки, поскольку не было пирожных, Наташа рассказывала о себе, подружках, об университете. Оказывается, сегодня её никто не сможет встретить и что она будет делать с корзиной, просто не знает, поскольку рюкзак тяжеленный, а отец с мамой в Штатах, именно сейчас там проходит конференция, а они оба врачи и не просто вирусологи, а довольно известные учёные.
– Тогда понятно, почему у вас тяга к экспедициям, – сказал, улыбаясь, я, – у вас бродяжничество – в роду, родители тоже, небось, по Африкам лазили?
– Сейчас, конечно, нет… А так я все школьные годы провела с дедом и бабушкой…
– Как и я, – сказал и почувствовал, как хорошо и легко мне с этой девушкой. Невольно получилось, но разговорился и я, вспоминал школу, друзей, Катю, живую и здоровую, об учёбе на юриста – международника, даже о фонде и его первых шагах. В окне вагона замелькали платформы с дачниками, с корзинами, огромными сумками и баулами. Я поспешил:
– Скоро подъезжаем, у меня, Ната, заказана машина, предлагаю вам раскошелиться: я довезу вас, котят и рюкзачище до дома…
– Насмешили. Последние деньги отдала на пепси, только проездной остался, правда, на все виды транспорта…
– Понял. Одалживаю вам на стоимость поездки, а вы – приглашаете меня на чашку чая. Или как там в учёной среде называется встреча по непредвиденным обстоятельствам?
– Саша, хватит ёрничать. Я спокойно доезжаю до дома на такси, так, выношу деньги и плачу за поездку. Без шума и пыли, как говорил популярный актёр…
– Убедительно. А я-то думал, что загнал вас в угол… Кстати, а если дома никого нет?
– Кстати, может быть, если дед и бабуля уехали на дачу… Вот тогда я точно попала, как кур в ощип.
– Странно, а я считал, что кура попадает во щи. Объясните, Наташа?
– Есть устойчивые выражения. Что ж тут объяснять, Саша? Вы подвезёте меня или буду искать попутчицу?
– Да без проблем, простите, заигрался я… И может, по-студенчески, перейдём на "ты"?
– Хорошо, так проще, конечно. Корзина или рюкзак за вами?
– И то, и другое…
Подошёл длинный и тощий коллега Натальи, глянул на меня, спросил:
– Помощь нужна, Нат? Мы решили взять универсал, влезть ввосьмером и добираться до дома по маршруту… Ты с нами?
– Эдик, познакомься, это – Александр. Он живёт рядом со мной, его встретит машина, он заберёт кошку и котят, поможет мне с рюкзаком…
– Ну-ну, мать, смотри, тебе виднее… А вы – кто такой? – спросил с вызовом однокурсник Наты.
– Человек. Попутчик Наташи… Подробнее надо?
– Конечно! Мы же не знаем вас…
– Хорошо, вот моя визитка, – сказал я, доброжелательно.
– Хм, фонд… Программ… Ладно, доверим вам наше сокровище с бельевой корзиной. А ты, Ната, тут же отзвонись, как доедешь до дома.
***
А я домой не попал, хотя водителю сказал, чтобы тот отдыхал, ждал моего звонка. В Натальиной четырёхкомнатной квартире метров под двести витал дух ландыша, стояла старинная мебель послевоенных лет, а на антресоль надо было залезать с раскладной лестницы. Здесь жили дед и бабушка, долгое время, как я понял из рассказа, с ними проживали родители Натальи, потом родилась она, очень поздний и долгожданный ребёнок, а потом они получили собственную квартиру. Между делами Ната успела позвонить Эдику и успокоить его, поговорила с дедом, сказала, что приезжать тому не надо, завтра она собирается к ним на дачу, привезёт кошечку, о котятах, естественно, умолчала.
– Тебе, правда, не надо спешить? – спросила она, – тогда пьём не только чай, но и ужинаем. Я видела в твоих глазах такую тоску, что готова помочь, чем смогу. Мне тепло и хорошо с тобой, Саша… Я не шокирую тебя своим поведением? Располагайся, прими душ… А я пока накормлю кошачье семейство и приготовлю омлет.
Наталья переоделась в домашний халат, распустила волосы, зелёные глаза светились радостью, когда она порхала по знакомым с детства комнатам родного дома. В дальнем углу, над большим письменным столом с зелёным сукном, я увидел портрет боевого генерала с тремя звёздочками на погонах, с целым иконостасом орденов и медалей на груди. "Похоже, это её дед, боевой товарищ, ничего не скажешь… И куда же ты попал, дорогой мой? – подумал я о себе, – никак тебя приняли за бездомного и чтобы не ютиться, бедолаге, где попало, разрешили побыть в домашних условиях. Странно как-то всё это видеть. Ох, Ната-Ната, не живут уже сейчас так люди, светик ты мой, лучезарный, не живут. Уж, больно доверчивая ты…"
Помылся в душе, прилёг на диван с книгой и уснул, на удивление, так крепко, что даже не слышал, как Наталья накрыла меня тяжёлым пледом. Утром я проснулся от луча солнца, который прорвался сквозь бархатные портьеры, встал, посмотрел на спящих в корзине котят, подошёл к Натальиной широченной кровати. Она спала, подложив ладони под щёку, ноги подогнув к животу. Такая маленькая, тихая, домашняя вся была, что мне жалко стало её будить. Когда уже собрался уходить, она открыла глаза, посмотрела на меня, улыбнулась. Я сел на край кровати, хотел сказать, что уезжаю и что завтрака не надо, поем в офисе. И что позвоню ещё до обеда, заберу её прямо из дома. Но я ничего не сказал, а лишь снял одежду и буквально упал рядом с ней, такой тёплой, пахнущей ландышем. Я понял, что этот цветок – фирменный в этом доме…
Водителю я позвонил в девять утра, сказал, чтобы он пока был свободен, я его разыщу.
***
В офис к Бобо Константиновичу подъехал после обеда. Агриппина поднесла пальчик к губам, зажмурилась, сказала шёпотом:
– Спрашивал про тебя с самого утра, соединяла его с твоим водителем, тот успокоил, сказав, что ты в абсолютно приличном доме минобороны и что с утра он тебя заберёт. Но люди-то уже пообедали…
– Ну и что, – сказал я, улыбаясь, – я вообще мог приехать только сегодня…
– Зачем же ты меня предупредил вчера?
– За тем, Груша, что у меня должен быть умный референт, – и высунул язык, она захихикала, – куда начальника подевала?
– У него в пятнадцать небольшое совещание, обещал быть.
– Пойдём выпьем кофе…
– С удовольствием, мой молодой, необузданный шеф.
– С огнём играешь, – сказал я, развернулся вокруг своей оси и чуть не врезался в грудь Бобо, вошедшего в приёмную.
– С приездом, дорогой, – как ни в чём не бывало сказал родственник, – а я думал, к вечеру только будешь…
– Я уже утром был в городе, но закрутился…
– Проходи, у меня только десять минут до совещания, расскажи, как дедушкин друг?
Телеграфным стилем рассказал о бизнес-плане детского приюта, о том, что бумаги будут у нас на подписи через день-два…
– Молодец, вот за это хочу сказать спасибо! Мне звонил губернатор области, ему уже доложил, по – моему, архиепископ Тихон о ваших договорённостях по детскому приюту. Очень хорошая реакция: он ждёт нас с проектом реконструкции всей заправочной сети области, а это миллиардное вложение. Придётся нам с тобой снова ехать туда. А что школьный товарищ?
Передал разговор с главным медиком по инсультам, закончил его же словами: "…Только время, уход, опыт и система в реабилитации. У них всё это есть, а деньги переведём в фонд клиники".
Он вдруг вспомнил Кувшинову-Аранович, поморщился, сказав, наверное, поспешил с её кандидатурой: орёт о фонде на каждом углу. Да ещё и пьяная, правда, в кругу близких людей. У него была встреча с руководителем фракции депутатов в парламенте, тот прямо сказал, что такой рекламы, в принципе, не надо солидному фонду, а уж, тем более, связанному с соцподдержкой малоимущих.
– Вульгарно всё это выглядит и звучит в её устах, – добавил, презрительно передёрнув плечом, – ты бы ей хороший урок преподал с детским приютом. Извини, я погорячился с ней. В общем, подумай: если она, в принципе, тебе не нужна, не заморачивай голову, тихо сливай и концы в воду…
Раздался приятный голос Агриппины:
– Бобо Константинович, все в сборе, пятнадцать часов…
– Не уходи, потолкайся в буфете. Я скоро закончу, расскажу, что учудил мой младший братец, твой отец… Только не звони ему сейчас, сначала хочу посоветоваться с тобой.
Глава – 12.
"Мой дядя самых честных правил…" – почему-то вспомнил строки из классика, когда выслушал рассказ Бобо о моём отце. Только всё происходило с точностью до наоборот. Они, оказывается, в моё отсутствие встречались дважды: в первый раз отец заявил о том, что, мол, категорически отказывается работать в медиакомпании. Бобо, мягко, но настойчиво выпроводил его из кабинета с целью подумать ещё раз: это уже дело семейное, говорил он, надо нести ответственность по своим обязательствам. Тогда на другой день отец привёз, как он выразился, письменный отказ. Бобо дал мне почитать текст. Перескажу главное. Вступление весьма характерное: "Я – такой-то такой-то… В здравом уме и твёрдой памяти…" Далее отец на двух страницах расписал причины, по которым он не только не может, но и не хочет заниматься освоением медиапространства.
Он последними словами крыл мракобессовский капитализм и его алчное нутро, разнузданную рекламу, пошлую политику по пропаганде квасного патриотизма и оболваниванию народа. Никогда, ни при каких обстоятельствах, категорически заявлял он, настоящий художник, писатель, не вступит в сделку с "золотым тельцом". "А что, – подумал я, прочитав меморандум, – молодец отец. Это позиция! И я её уважаю. Ничего, батя, как-нибудь прорвёмся… Ты верно уловил двойное дно в нашем родственнике, очень верно. Скорее всего, мы нужны ему для подстраховки, для чистоты лица и на случай ЧП. Но, может быть, и отвести в тёплом семейном кругу душу, что немаловажно при его бизнесе: он, наверное, просто осатанел от этой погони за долларом. Короче, каждому человеку нужна отдушина… – заключил я свои размышления, – и Бобо – не исключение".
Когда-то он сказал, что объяснит мне, почему у него нет семьи, а все родственники по линии Константина Натановича – за границей. Но уже дважды при этом упоминал вскользь, что они – не наследники и что усыновлением он обязан только усыновителю, почившему в бозе… Ещё я вспомнил, что бабушка Таня упоминала о какой-то Светлане, известной лётчице, о которой деду Коле, ещё работая вместе, говорил Бобо, но она трагически погибла. Тогда я потратил свободные вечер-два, сверил все даты, нашёл чемпионку страны по высшему пилотажу, разбившуюся на сборах. Фамилия у неё была – Светлана Скворцова. Сделал вывод: это всё же – его гражданская, а, может быть, и нет, жена, видимо, детей у них не было, а он так любил её, что не захотел снова жениться… И вот теперь мы, фактически, остались втроём: он, я и мой батя – его брат по единокровному отцу.
Собственно, мне нечего было даже сказать Бобо Константиновичу, и он прекрасно понял, что я не просто разделяю позицию отца, но и поддерживаю его решение. Он не просил поговорить с ним, помня, как сын, Юрий Николаевич, показал себя во всей красе ещё десять лет назад, после смерти Караванова – старшего. Но тогда, наверное, была обида: с внуком нянчатся, как с писаной торбой, а родной сын – на подхвате. Хотя, в итоге, от денег не отказался, домик в два этажа с участком прикупил, частенько посматривал в сторону банковского счёта своего сына, то бишь меня. Чем не преминул воспользоваться Бобо в своей обвинительной речи:
– Ладно бы уж святой был: не брал, не участвовал, не состоял… А то все условия принял, регентством обременился, хотя сначала наотрез и даже с обидой отвергал это. И что? Сегодня – не хочет участвовать в семейном бизнесе. Я могу понять, но не принять, только одну позицию: туп-глуп, человечишко, как пробка, алкаш и дремуч во всём. Но он-то – писатель, книжки пишет и издаёт. И не хочет, фантастика, скажи кому – не поверят, стать членом совета директоров медиахолдинга. Да там туча алчущих заработать, а заодно – порулить, только приглядывай за ними, сами всё сделают. Нет, не боец, даже по мягким меркам Караванова-старшего – не боец. Или пофигист, причём инфантильный: финансы, чтоб капали, а "дядя" пусть отвечает за всё.
Довольно мягко я пытался вначале убедить Бобо в другом: не надо насиловать отца, принуждать, он – натура тонкая, противоречивая, взрывная… Пусть сам придёт к выводу, что ныне без денег книжки – не печатают, что за всё надо платить и, как это ни прискорбно, без рекламы – с места не сдвинешься. Потом как-то сам по себе разошёлся, подошёл к главному, о чём хотел сказать:
– Он – прекрасный отец, такого надо поискать, дорогой Бобо Константинович. Вы знаете нашу семейную беду. Я ему только за этот крест, который он нёс всю жизнь, поставил бы памятник. У меня останавливается сердце, когда вижу во сне, что происходило у нас в семье…
***
Это случилось в последний год жизни Кати, осенью, когда в воздухе висела хмарь, в реке – стальная вода, последние прогулочные пароходы ходили полупустые. Кафешки, пляжные зоны с биотуалетами, зелёный театр – всё было заколочено фанерой, скамейки сложены грудой, перевязаны канатами и накрыты мешковиной. Клёны стояли голые, дубы и кусты бузины ещё держали зелень, но скучная она стала, блеклая, даже капельки влаги не оживляли её. По аллее мы шли втроём: отец тогда работал в издательстве, Дашка ходила в садик, я – в школу. Первым побежал к школе я, но отец успел меня остановить, сказал только на понятным нам языке:
– Саша, присмотри за домом… Мама ещё не выздоровела, ей обязательно надо лежать… Обязательно.
– А мама придёт за мной в садик? – почему-то сразу начала канючить Дашка, – она уже давно не приходила за мной… Давно, целый год, вот.
– Я зайду за тобой, дочка, – сказал отец, – мы пойдём мимо кафе и всем купим мороженое.
Концовку разговора я не слышал, помчался, чтобы не опоздать на урок. После занятий, как всегда, проводил Катю, доехал на трамвае до дома, увидел маму на кровати в спальной комнате, отвернувшуюся к стене. Оттуда шёл неприятный запах, так что дверь я оставил приоткрытой. Только хотел посмотреть что-то к обеду на кухне, как пришёл папа, кивком головы показал на спальню. Я тихо ответил: "Спит…"
– Давай, по-быстрому, попьём чаю с бутербродами, – сказал он, – и сходим в магазины: нет картошки, мяса, овсянки… В общем, я получил зарплату, надо отовариться. Режь колбасу, грей чай… – он снял плащ, обул тапочки, пошёл в туалет. Я быстро сварганил "перекус", как учил дед Коля на рыбалке, попили чая, оделись, пошли на улицу. Дверь закрыли, за Дашей ещё рано идти, договорились, что сбегаю я, а отец будет готовить суп, котлеты и картофельное пюре.
Нас не было около часа, пришли довольные, нагруженные пакетами, всё сложили на кухне. Отец, ещё не раздеваясь, заглянул в спальную, вернулся, и я увидел его белое совершенно потерянное лицо. Он сказал: "А мамы – нет…"
Вторым его движением – стала большая комната, ящик письменного стола – приоткрыт, денег, которые он хранил в телефонном справочнике, не оказалось. "И-ди-от, – почти промычал он, – всё делаю на автомате… Половину зарплаты убрал, как всегда, в ящик". Он говорил это не мне, говорил как бы себе, ругаясь нехорошими словами, не матерными, конечно, но грубыми.
– Посмотри, сын, что она одела? – бросил он, не глядя на меня.
– Кажется, плащ, нет цветных резиновых сапожек, стояли прямо у двери…
– Пойдём вместе, ладно? Ты уже взрослый, вдвоём легче будет её найти… Господи, как хорошо, что Даша – мала, ничего не понимает и её нет дома. Я думаю, мама не могла за час далеко уйти. Если, конечно, её не увезли куда-нибудь…
На торце последнего многоэтажного дома на нашей улице висела вывеска: "Столовая-24", надо понимать, заведение работало круглосуточно. Рядом лепились киоски с фото, ксерокопированием, двойным раздвижным стеклом в приёмном окошке гордился "Ломбард". Мы прошли с отцом через все столики зала, заглянули за шторы кабинетов для каких-то особых посетителей, мамы нигде не было. Тогда он напрямую спросил барменшу:
– Вы не видели женщину, за тридцать, в плаще, выпившую? К вам она не приходила?
– Выпившую?! – женщина рассмеялась, – жалею, что налила ей водки… Её рвать начало. Идите к туалету, может, ещё не ушла, еле двигала ногами.
– У неё были деньги? – спросил отец, не надеясь получить ответ.
Так и вышло, барменша бросила:
– Тыщу зажимала в руке. А у нас водка, как в ресторане. Короче, я ей дала сдачу пятьсот рублей…
Отец, махнув рукой, буквально понёсся к туалетам, сказал мне:
– Постой у дверей, никого не пускай, я зайду туда…
Не выходил долго, я приоткрыл дверь, увидел, как он пытается вытащить маму, упавшую в узкий проход между туалетом и стеной. Потом был какой-то кошмар: мы еле выволокли тело, застегнув все пуговицы плаща, он обнял её и повёл к дверям. Здесь, в столовке, всегда обедали таксисты, отец договорился с одним из них и тот за тысячу рублей помог даже втащить маму в машину. Через подъезд дома, где, к счастью, никого не было, они буквально внесли безжизненное тело в квартиру, уложили на кровать.
Денег, конечно, мы не нашли ни в карманах плаща, ни в брюках, ни в кофте мамы. Отец молчал, я тоже, зная, что помочь ничем не могу. Он будто размышлял:
– Я могу сам поставить капельницу, зарядить физраствор, но лучше я вызову нашего врача, пусть он сделает всё, как профессионал. Господи, как хорошо, что деньги я поделил пополам…
Когда я привёл из садика Дашу, отец был уже в норме, мама спала под капельницей. И он сразу получил от дочери нагоняй:
– А кто обещал мороженое купить? Кто, кто, дед пыхто?
– Маме стало хуже, пришлось капельницу ставить… Давай, доченька, отложим мороженое до завтра?
На удивление, Дашка быстро согласилась, только просилась зайти в спальню и посмотреть на маму. Лекарство, видимо, уже хорошо действовало, больная лежала на шёлковых подушках, волосы разметались по белому полотну, на щеках – румянец. Впечатление было такое, что человек спит, догоняет упущенное ночное время.
– Пойдёмте закончим ужин, – сказал отец, глядя на нас, – а мамочка через день-два точно выздоровеет. Я вам обещаю.
***
"И после таких жизненных испытаний Бобо хочет, чтобы мы с Дашкой предали отца?!" – думал я, но не распаляясь, пытаясь понять и его. И одно твёрдо знал: я спокойно отношусь к его деньгам, холдингам и прочим атрибутам богатства… Не захочет иметь с нами дело, не надо. Пусть остаётся просто Каравановым. Но надо признать: то, что он выдержал столько лет, не открылся настоящему отцу, не унизил мою бабу Таню, здесь он – молодец, ничего не скажешь. Хотя память деда Николая – для меня священна. Даже если он где-то по молодости и совершил ошибку. Я абсолютно был уверен, знай он о рождении сына, всё сделал бы, чтобы и ему, и его маме было хорошо: женился бы, усыновил мальчика, перевёз бы семью в город. Не сомневаюсь в этом ни на минуту.
Бобо смотрел на меня какими-то незнакомыми глазами. Он вроде бы осуждал меня за поддержку отца, но, с другой стороны, вполне сочувствовал моему состоянию. Мне он напоминал полковника, когда на последнем курсе вуза мы проходили сборы в военном училище. Тот знал, кто учится на таких факультетах и где, в ближайшее время, они будут представлять нашу страну за границей. Но он не смел выматерить нас, великовозрастных обалдуев, за то, что мы не знаем сермяжной жизни, что не можем сопротивляться преградам, требующим полного напряжения физических сил. Не было у нас, практически, ни у кого этих сил, так, сплошное школярство.
Вот и Бобо, похоже, прозревал в оценке истинных сил нашего рода. Он преклонялся перед авторитетом и силой Караванова-старшего, понимая, что тот мог стать большим человеком. И ни в пример многим нынешним политикам принёс бы пользу и народу, и государству. Но он понимал также, что политика – это карта, которая может и не лечь козырной мастью. Может, с Николаем Ивановичем так и случилось? Думаю, новоявленный сын расписывал роль в истории каждому из Каравановых. Вот есть миллиардер, слава богу, уже состоявшийся, Бобо Константинович. Вот есть писатель, который может стать душой и лицом нынешнего поколения, сострадателем, защитником униженных и оскорблённых. "Боже, как банально всё это выглядит, – думал я, размышляя о нашей дальнейшей судьбе, – а, может, он решит отпустить нас с миром, пусть живут в своё удовольствие, имея недвижимость, прислугу, гектары земли, свои конюшни, выезды в театры, салоны… Может, именно такая жизнь через год-два-пять лет превратит их в современных хозяев страны? Но он точно понимал и другое: воспитание советской учительницы бабы Тани – на века, только зарплата, только бюджет семьи, скромность во всём…"
***
Бобо ещё не раз сломает себе голову, размышляя о будущем Каравановых, но одно он уже знал точно: продолжатель рода – Александр Юрьевич – должен созреть для управления миром, для чего его надо окунать в политику. Значит, в ближайшее время, у него будут выборы в Парламент…
Глава – 13.
Большой чёрный автомобиль остановился у ворот дачи, я попросил водителя погудеть несколько раз. Задняя дверца открылась, из салона буквально выпрыгнула Наталья, в джинсах, ярких кроссовках, лёгкой кофточке с крыльями на плечах, проскочила в приоткрытую калитку и побежала к дому, старинной постройке пятидесятых годов. Такие дачи выделяли большим работникам Совмина. Константин Георгиевич Березин, её дед, служил в своё время замначальника гражданской обороны страны, носил погоны генерал-полковника. А так как начальник был сугубо мирным человеком, зампредом Совмина, то генерал фактически руководил всем сложнейшим военным хозяйством.
В августе 91 года, когда, по его мнению, бездарные начальники не смогли исполнить волю народа, он демонстративно плюнул в сторону трусливого маршала из минобороны, но на службе остался: хозяйство после развала страны оставалось настолько большим и сложным, что он просто боялся, что может случиться непоправимое. И это при всём том, что еле сдерживал себя, видя пьяные куражи новых сопляков – генералов, массовый уход офицеров со службы, мизерное денежное содержание, попадавшее в семьи военнослужащих. После расстрела Парламента в 93-м, когда никто за это не понёс наказание, более того, многие службисты получили звания героев, Константин Георгиевич подал рапорт об увольнении. Ушёл молча, тихо, вскоре о нём все забыли. Как память о былом, ему досталась правительственная дача, которую он выкупил у государства. Совесть его была чиста, все так поступали: и пресс-секретарь президента, и зампредсовмина, и зампредверховного суда, ставшие его соседями на огороженной и охраняемой территории… Все эти подробности успела поведать мне за дорогу его внучка.
Бабушка вышла на крыльцо, увидела бегущую по тропинке Наташу, обомлела, почти вскрикнула:
– Светик мой! Как я рада тебя видеть! Ты разве не встретила деда? Он пошёл за тобой на станцию с собакой…
– Бабуля, расскажу всё потом… Дай мне ключи, надо открыть ворота, меня привезли на машине. С хозяйством сопутствующим… – о кошках она снова промолчала.
В это время я распахнул калитку, появился с рюкзаком и бельевой корзиной в руках, по тропинке, уложенной мелкой плиткой, направился к дому. У лестницы, ведущей на террасу, бабушка сумела получше разглядеть меня, но сделала это тактично, не как многие пенсионеры делают, сказала:
– Проходите, хозяин сейчас вернётся… Меня Наталья Савельевна зовут.
– А меня – Александр. Вот стал другом вашей Наты…
– И давно вы познакомились?
– Не очень, вместе ехали в поезде…
– Бабуля, я всё расскажу, – Наталья пытались развести нас по разным углам, – не приставай к человеку, если тебе не трудно, дай нам поесть. А хочешь, я помогу тебе с обедом, пока Саша умывается?
– Машину можно поставить на вашей территории? – спросил я, без наглости или нажима, – а если есть в посёлке кафе, водитель пообедает там и дождётся меня. Мы скоро уедем, ещё неотложные дела на работе объявились…
***
Сегодня старики ждали внучку, а тут вдруг я, как снег в июле, свалился им на головы. Жена Константина Георгиевича, миловидная женщина с мелкими морщинками на щеках и шее, с несколько поблекшими светло-карими глазами, с уложенной собственными руками причёской на голове, часто поглядывала с открытой террасы, окружающей дом с трёх сторон, высматривала мужа. Наталья принимала душ, её назвали так в честь бабушки, но чтобы как-то развести их, младшая в семье стала для всех – Ната. Водителя хозяйка дачи, конечно, никуда не отпустила, для машины отвела уголок на участке. Он, по нынешним меркам, был просто гигантским, соток в пятьдесят, наверное, если не больше. За домом высился настоящий сосновый вперемешку с елями лес, кое-где пробивались ярко-зелёные кусты вездесущей бузины, по всему забору – хозяйничала лещина, бордовая и такая нарядная, что я невольно спросил, как она здесь появилась.