Трещинка. Для тех, кто любит магический реализм

5

Сочинитель не мог не улыбнуться, увидев, как вошедший в комнату Олег снял очки и галантно раскланялся с китаянкой, а затем в приветственном жесте протянул свою крепкую сухую ладонь сказочнику.

– Рад, рад приветствовать тебя, Олег, – ответил автор, вспоминая, в каком отчаянном положении он оставил своего героя несколько лет назад, бросив его магией слова в самую сердцевину постперестроечного ада – в сложное переплетение обстоятельств: в грех, болезнь, преступления, в тюрьму, – дав ему только надежду на исцеление животворящим словом христианского благовестия. И, как теперь видел сочинитель, Бойцов воспользовался спасительной нитью и выкарабкался из той зловонной ямы, которая погребла под собою миллионы юных человеческих душ. Имя той ямы была «наркомания».

– Взаимно, – ответил Бойцов, присаживаясь на стул и поглядывая на пустые упаковки из-под лекарств, лежавшие в бронзовой пепельнице. – До меня дошли нелепые слухи о вашей смерти, – сказал Олег. – Но я не поверил им, зная ваш волевой характер. Вы будете биться за жизнь до последнего, не так ли? Тело победить можно, дух – никогда. На улыбающееся лицо никогда не опустится кулак. Так говорили шаолиньские монахи, а они не были глупцами. На вашем лице я вижу улыбку. Не истерический смех и не слезы, а улыбку спокойной радости. На такую улыбку не посмеет опуститься кулак смерти. Поверьте.

Сочинитель улыбнулся шире, отметив про себя миссионерский дар бывшего наркомана Бойцова и не упустив из виду также и то, что Олег немного рисовался этим даром, словно подчеркивая устойчивое положение своей победы над прошлым, которое, как известно, умеет ждать своего часа. Ибо устойчивое положение победы над своей страстью – это уже путь к святости.

«Пожалуй, я знаю, с чего начну», – решил сказочник, задумчиво поглядывая на гостя. – «Нужно аккуратно сбить спесь с этого благородного воина эпохи римского владычества над Иудеей и дать ему возможность споткнуться на ровном месте, чтобы в следующий раз он не упал на тяжелом подъеме».

– Олег, я позвал тебя для того, чтобы обратиться за помощью.

– Ко мне? И за помощью? Что ж, я сделаю все, что смогу. Вы же знаете, господин сочинитель, что ради вас я готов сразиться с самим чертом.

«Именно это я и хочу попросить», – подумал сказочник, а вслух заметил:

– Ты достаточно повоевал с собственной тенью, Олег. Теперь мне хотелось бы, чтобы ты поборолся с чужой. Я собираюсь создать магический театр, в котором тебе отведена трудная роль воина, не побоявшегося сразиться с драконом. Сможешь ли ты, Олег, не удивляться и не роптать на судьбу, если она у тебя отнимет то, что ты с таким трудом заработал, но сделает это только для того, чтобы потом еще больше тебе дать?

– Смогу. Потому как на земле нет ничего нашего. Все – от Бога.

Олег немного подумал, затем прибавил:

– Конечно, я не Иов – праведник и вряд ли смогу, сидя на навозной куче и стирая с себя гноище, воздавать хвалу Господу. И святой Георгий – Победоносец находится на недосягаемой от меня высоте, но говорят, что господь целует даже наши намерения, и в этом смысле вы можете на меня положиться.

– Что ж, спасибо за откровенность, Олег. Думаю, что в ночь, когда с образов сойдут все маски, ты мало изменишься, Олег Бойцов. Ибо в тебе живет дух воина.

Олег привстал и галантно поклонился. В это мгновение раздался телефонный звонок, и Бойцов вытащил из кармана серебристую складную мыльницу сотового.

– Прошу прощения, – извинился он перед сказочником и Госпожой Янь и поднес трубку к уху. – Да, я слушаю, – проговорил он. – Нет, Нелли Николаевна, все в порядке. Следующая программа состоится по графику. Кто будет из бывших наркоманов? Я думаю навестить реабилитантов из Троицкого скита… да, в котором я год отбывал послушание… Да, посмотрю, поговорю. Да, знаю, что банкир Золин и ваш супруг Сергей Иванович оплатили телемарафон «Против СПИДа». Все организую как надо. Да. С праздником вас. С каким? Как же? Сегодня Троица. Что? Березовые веники. Хм… Да, в народе такое поверье. После Троицы можно ломать. Но Троица – это другое. Ага… Ну, всего доброго. До свидания.

Олег на мгновение задумался, захлопнул крышку телефона, опустил его в карман и проговорил, смущенно улыбаясь:

– У Шпигель только одна ассоциация с Троицей: по народному поверью, с берез можно срезать ветки для банного веника. Да… Так чем я могу вам помочь? – спросил он.

– Ничему не удивляйся и не хули Творца.

– И все?

– Этого уже немало… Госпожа Янь, – обратился сочинитель к застывшей в почтительном ожидании китайской красавице. – Принесите, пожалуйста, бутылку минеральной воды, она стоит в холодильнике. «Ессентуки» под номером тринадцать. На дорожку нашему гостю хочется немного освежиться.

Госпожа Янь покорно исполнила волю хозяина. Бойцов с улыбкой смотрел на ее гибкий стан.

– Голову даю на отсечение, что эта красавица много лет занималась китайской гимнастикой «ушу», – произнес он со знанием дела. Олег принял из рук китаянки бокал с прохладной минеральной водой и выпил ее залпом, так и не разобрав вкуса. – Немного серой отдает, – поморщился он. – А так, в целом, ничего. Чувствуется, что лечебная. Какой вы говорите номер? Тринадцатый? Никогда раньше не слышал.

Бойцов снова галантно раскланялся с сочинителем и Госпожой Янь, пожелал сказочнику не падать духом, напомнив, что дух победить нельзя, и вышел на улицу, преисполненный радости от крепкого тренированного тела.

А сочинитель, между тем, уже выводил гусиным пером волшебные строки…

Не успел Бойцов пройти мимо дома Макара Ивановича, как «лечебные» Ессентуки начали действовать: в животе у боксера вдруг заурчало, вспенилось, щупальца боли сцепили кишечник. Кажется, еще мгновение – и белоснежный итальянский костюм Бойцова, в котором он выступал на телевидении, был бы подпорчен самым подлым образом. Нельзя было медлить ни секунды. Бойцов быстро осмотрелся – никого поблизости не было, старик находился в доме, – и, не долго думая, ловко перескочил через деревянный забор Чуркина и сиганул в ближайшие кусты лопуха. Там он ненадолго притаился, как партизан, и вскоре с облегчением поднялся, застегивая ремешок на штанах. И вдруг увидел на огороде среди капусты и кабачков три огромных разлапистых куста кроваво – красного махрового мака, – явление немыслимое по нынешним временам! Олег смотрел на кусты с удивлением и не шевелился, точно взгляд его был примагничен чудесной картинкой. «Откуда они могли тут взяться?» – подумал он с ностальгической грустью разглядывая гонимую ныне опиумосодержащую культуру. – «В наше-то время и такие соблазнительные головки величиною с кулак?!»

Да, в самом деле, уважаемый читатель, по нынешним временам было довольно рискованно иметь в огороде такие роскошные цветочки. Помимо угрозы набега наркоманов – сезонников можно было схлопотать и от милиционера. Любой излишне ретивый участковый инспектор в погоне за улучшением показателей в работе – «палки» – мог составить на восьмидесятилетнего Кулугура, и слыхом не слышавшего о пагубных свойствах мака, протокол административного правонарушения, а при желании возбудить уголовное дело по статье о незаконном выращивании (а, стало быть, и хранении) культур, содержащих активные наркотические вещества, в данном случае – опиум, причем – в особо крупных размерах. Во как! И поди потом докажи в суде, что в старые времена жена Макара Ивановича Глафира выпекала в домашней печи посыпанные этим маком удивительно ароматные и вкусные булочки. Что во всех деревнях округи в праздник первого Спаса православные не забывали поминать семь ветхозаветных мучеников Маккавеев, говоря: «Маккавей – мак вей». Что в этот день в церквах всегда освящали мак, который потом в головках хранили за иконами в течение года. Что на маковом молочке готовили постные соковые каши, а в Сочельник непременно вкушали маковое сочиво, что в молочко это обмакивали блины и калачи и называли это блюдо «макальником». Докажи потом маловерам, что в деревне Страхово, в этой, как сейчас бы выразился какой-нибудь острослов – журналист Печёнкин, «обители зла» испокон веку маковые зерна хранились в чулане рядом с чесноком, который, по мнению старух – знахарок, имеет свойство отгонять от дома злых духов, и давали пить из них отвар младенчикам, когда у тех болели животики или резались зубки. Что мак помогал старикам бороться с бессонницей, а женщинам легче переносить лунные циклы. Что роженицам ложками скармливали жареные маковые зерна, так как считалось (и не безосновательно), что в них содержится уйма полезных веществ, включая столь нужные для рожениц железо и магний. Наконец, объясни потом блюстителям нравственности то, что три кустика мака на огороде Чуркина выросли сами собой или, как говаривала супруга – покойница Глафира: «Ветром надуло». Докажи крючкотворам – законникам, что восьмидесятилетний старик Чуркин и не ведал того, что сей симпатичный цветок – однолеток на самом деле является символом мирового зла, ВРАЖИНОЙ, которого нужно уничтожать в зародыше, сатанинским отродьем, пленившим полмира.

Однако, оставим это славословие маковому кусту и забудем о всех вышеперечисленных свойствах маковых зернышек, ибо то, что случилось с Бойцовым по дороге домой, в автобусе, разом перечеркнуло вековой опыт знахарского искусства. Дело в том, что новоиспеченный христианский миссионер пал и случилось это после того, как он вступил в диалог со своими помыслами. А ведь еще древний аскет Иоанн Лествичник, а позже Игнатий Брянчанинов и Феофан Затворник предупреждали новоначальных об этой опасности, говоря, что любопытство может превратиться в грехопадение, если вовремя не закрыть клеть души.

Итак, чей-то вкрадчивый голос прошептал Бойцову, когда он сел в автобус, направлявшийся из Страхово в Растяпин: «Послушай, брат, чего ты так испугался? Тебе нужно вернуться в деревню и срезать мак. А то, не дай Боже, забредет в Страхово кто-нибудь из неопытных реабилитантов Троицкого скита, увидит эти три кустика и – о Боже! – возгорится желанием и совершит грех. Год послушания – коту под хвост! Ты не должен допустить этого, ты, человек волевой, решительный, с богатым прошлым. Упади сам для того, чтобы не дать упасть другому. Соверши подвиг самопожертвования. Избавь Троицкий скит от соблазна».

Увы, Олег недолго боролся с этим вкрадчивым голосом и, собственно, уступил ему еще до того, как тот стал приводить высокопарные аргументы.

Выйдя в Растяпине на рыночной площади, Бойцов направился к благочинному, отцу Николаю, для того, чтобы подстраховаться какой-нибудь правдоподобной легендой для вечерней вылазки за маком. Повод явился сам собой: для того, чтобы убедительнее выступить на очередном ток – шоу, необходимо было съездить в реабилитационный центр Троицкого скита, поговорить с бывшими наркоманами, монахами, с отцом Ферапонтом, который в скиту считался главной фигурой.

Отец Николай Груздев как раз выходил из храма после праздничной службы, когда к нему подошел Бойцов просить благословения на поездку. Идея Бойцова понравилась благочинному. Без задней мысли он благословил его, даже сунул ему пятьсот рублей «командировочных», однако попросил при этом попутно исполнить чрезвычайно деликатное поручение. А именно – присмотреться к иеромонаху Ферапонту, о котором в последнее время в Растяпине ходили различные, в том числе весьма настораживающие слухи. К примеру, суровый монах недавно будто бы понудил кого-то из смиренных посетителей скита выбросить из квартиры телевизор, заявив, что «сие скопище бесов есть главный враг в добродетельной жизни семьи». Поговаривали, что, когда брошенный в костер новейший японский телеприемник начал чихать, хрипеть и разрываться, то стоящий поблизости отец Ферапонт со сладострастной улыбкой изрек, указуя на обуглившийся остов: «Видите, с какой злобой враги человеческие покидают свое жилище. Да будет так с каждым из них!» Ходили также слухи о том, что отец Ферапонт отказался освящать квартиру одних уважаемых растяпинцев будто бы только из-за того, что пол у них был выложен стык в стык дорогими плитами с подогревом, так что соединения образовывали кресты (что, однако, полагалось по государственному стандарту, ибо кто ж будет делать круглые плиты?). «Топтать святой христианский символ негоже!» – заявил отец Ферапонт, забыв прибавить, что при желании крестики можно сыскать на любом настиле, паласе, ковре и т. д. Так и пришлось доверчивым растяпинцам вскрывать пол, убирать плиты и настилать обычным листом спрессованных опилок. Ну, а диковинные плиты с подогревом, к слову сказать, отдали отцу Ферапонту, чтобы он пристроил их по своему усмотрению. Куда и как он их пристроил, молва умалчивала, однако вскоре в одной из растяпинских церквей появился новый пол с подогревом, выполненный из квадратных плит, образующих на стыке главный христианский символ – крест.

Да, дорогой читатель, личность иеромонаха Ферапонта была легендарной в Растяпинском благочинии. Значился за его героической персоной характерный случай, о котором было известно только в тесном кругу церковного причта. Пришла к нему однажды на исповедь староста одного из молитвенных домов Растяпина Галина, женщина добродетельная, строгих нравов, несчастная в семейной жизни, и спросила совета, как ей эту семейную жизнь поправить? Просверлив ее насквозь суровым взглядом, обличитель – монах приказал: «Немедленно убери от себя лысого Володьку». И ехидно прибавил: «Есть ведь такой?» Убитая горем Галина отправилась домой, гадая, кого же имел в виду прозорливый монах: ее ли лысеющего супруга, которого звали Владимиром Осиповичем, или каменного Владимира Ильича, стоявшего на школьном дворике напротив церкви, в которой она работала. Но так и не решилась перепуганная советом иеромонаха раба Божия Галина «убрать от себя» ни того, ни другого лысого Володьку. И неприятности в супружеской жизни, увы, продолжились.

Вот такие анекдоты слагались о «могучем старце Ферапонте», старожиле Троицкого скита, слухи о незаурядных способностях которого выходили далеко за пределы Нижегородской губернии.

Итак, обсудив с благочинным детали своей спецкомандировки, Бойцов отправился домой собираться в дорогу. Его жена Ольга кормила грудью семимесячного Егорку, когда Олег сообщил ей о своем внезапном отъезде.

– Сколько тебя не будет? – спросила она. – Как же твоя завтрашняя тренировка? Детишки?

– Успею, – ответил Олег, нежно обнимая жену и сына. – В крайнем случае позвоню Иванычу. Попрошу, чтобы он моих балбесов со взрослой группой потренировал. Им будет полезно.

– Олеженька, у нас деньги кончились, – пожаловалась супруга. – Занял бы у кого?

– Погоди. Приеду из скита, подойду к благочинному. Может быть, пожертвует в честь будущих заслуг. Никак не могу привыкнуть к церковному порядку спрашивать деньги. Не хорошо это. Унизительно. – Он вздохнул. – Странное дело, когда я не знал, что такое совесть, денег у меня было полно. Люди сами несли. Боялись. А теперь я хожу и клянчу копейки у благочинного. Неохотно прикармливает церковь блудных сыновей. Много денег уходит на проплату телеэфира. На зарплату ведущего остается шиш да маленько… Возьми пока на хлеб и молоко, – сказал Бойцов, протягивая жене пятисотенную купюру. – Знаю, что сейчас это не деньги. Потерпи немного. Все наладится с Божией помощью. А если не наладится, – сурово нахмурился он, – тоя сам налажу. С Божьей, конечно, помощью. На улыбающееся лицо никогда не опустится кулак, – задумчиво проговорил он. – Дух можно извести только нищетой. Что не сумеет сделать камень, то сумеет гнилая вода.

Ольга тяжело вздохнула и улыбнулась.

– Позвоню маме сегодня. Она пенсию получила. Может быть, даст хоть тысячу пока. Егорке нужно питательную смесь покупать, новые подгузнички… Ох, Олежа, какое-то у меня дурное предчувствие. Не ехал бы ты никуда сегодня, – умоляюще взглянула она на мужа. – Какой-то холодок в груди. Как раньше.

– Глупости, – ответил Олег. – Что было раньше, уже никогда не будет.

…Поздно вечером, когда туманная мгла мягко опустилась на мохнатое цветущее левобережье Волги, Бойцов подъезжал на последнем автобусе к деревне Страхово. Был он одет в черную водолазку, скрывшую паутинку лагерных татуировок на шее и локтях, и в черные спортивные штаны – чтобы в темноте быть как можно менее заметным. Через плечо была перекинуты брезентовая сумочка, в которой находились предметы первой необходимости наркомана, выехавшего «на пленэр», то есть на летний садово – огородный промысел: пачка бритвенных лезвий, комок ваты, таблетки сухого спирта, одеколон, бутылка с водой, половник, ножницы, зажигалка и одноразовый шприц. На всякий случай Бойцов прихватил с собой удостоверение мастера спорта по боксу и пропуск на телевидение, – других приличных документов у него пока не было. Олег был человеком предусмотрительным и знал о том, что случайная проверка документов каким-нибудь скучающим постовым милиционером может обернуться для дважды судимого Бойцова крупной неприятностью, особенно если милиционер спровоцирует драку.

6

Сделав большой круг по лесу, Бойцов, хорошо ориентирующийся в этой местности и знающий каждую мелкую тропку, вышел на окраину деревни со стороны так называемых задов. В лесу с ним произошел казус, который несколько взбодрил молодого человека, заставил упругое сердце биться чаще, обострил все органы чувств. В густых лесных зарослях тропинки были почти не видны, и Олег пробирался к деревне, можно сказать, на ощупь. Неожиданно от него шарахнулось какое-то крупное существо – не то человек, не то зверь, – и, с треском ломая заросли березового молодняка, ринулось в сторону ситниковких болот. Волки в этих краях не водились, медведи тоже. Возможно, это был дикий кабан, решивший полакомиться груздями неподалеку от человеческого жилья. Но кем бы ни было это существо, оно звериным чутьем почуяло в ночном госте леса угрозу и бродившую по его жилам стихию хищника, и предпочло ретироваться к болотам. Хотя Бойцов и не испугался, однако его обдало жаром от столкновения с неизвестным существом, и к огородику соседа сказочника он подходил уже с обостренными чувствами. Слух, зрение, обоняние сделались на порядок тоньше. Он отчетливо различал сладковатый запах багульника с болот, слышал малейшие всполохи леса, издали увидел в домике сказочника слабоватый мерцающий свет лампадки. В лунном свете кустики мака казались щупальцами уснувшего дракона. Резким движением крепкой руки Бойцов вырвал из расшатанной штакетницы Кулугура одну из досок, скользнул в образовавшийся в заборе проем и замер.

Было тихо. Только из приоткрытого окна дачи сочинителя раздавался болезненно – слабый голос хозяина. Олег достал вату и лезвие и стал аккуратно собирать с кустиков млечный сок. Молочко брызгало из свежее – срезанных головок точно кровь живого существа и густо пахло. «Это благодаря полнолунию», – подумал Бойцов, испытывая радостный холодок в груди. – «Луна вытягивает из корешков все соки и бросает в головы… Мда, знали бы вы, господин сочинитель, какого дракона я сейчас обезглавливаю, – криво усмехнулся Олег, потихоньку пропитывая ватку опиумом. – Наверное, не обратились бы ко мне за помощью. А, впрочем, не бывает грехов непростительных. Бывают только нераскаянные. А я покаюсь, – убаюкивал свою совесть Бойцов. – Завтра или послезавтра пойду на исповедь».

Зашумел ветерок, и до Олега донеслась речь сказочника, который, очевидно. Разговаривал с китаянкой. Прислушавшись, Бойцов отчетливо различил следующие фразы, показавшиеся ему каким-то мефистофелевским плачем по Растяпину.

– Да, моя милая Госпожа, – печально говорил сочинитель. – Измельчали нынче люди, измельчал и бес. Сериальным и пошлым стал тот, кто некогда побуждал людей на безумные поступки. Все сузилось в человеке до величины звонкой монеты. Теперь юноши идут покорять возлюбленных не с помощью благородного рыцарства, а с помощью денег. Росинант давно уступил место кадилаку, а шпагу и меч легко заменил бумажник. Всё, всё измельчало в людях, даже страсть. Только страсть к деньгам выросла до величайших размеров и отравила все остальные страсти. Хорошую дорогу люди выстелили для злого гения. Когда он восстанет, они сами побегут за ним в ад, потому как не останется на земле ни одного своенравного, который не побоялся бы пойти против толпы. Да, моя китайская красавица, толпа безлика и страшна. Сколько истинных талантов были затоптаны ее башмаками. Толпа боится и ненавидит гения и делает все для того, чтобы обратить его в человека толпы. Как только гений смирится с этим, он становится одним из многих, но перестает быть самим собой. У своенравных один путь – отдать жизнь за право остаться индивидуальностью.

– Но больше всего печалюсь я о провинции, – продолжал сочинитель грустным голосом. – Бедный мой Растяпин! В кого превратился ты за последние несколько лет? Ты обратил взор на столицу и потерял целомудрие провинции. Ты захотел стать зажиточным городом, а стал бездушным тельцом на заклание. Ты решил устроить новый торговый порядок, чтобы не осрамиться перед Колосом Родосским – Нижним Новгородом, а потерял уклад, которым держался твой православный люд веками. Евангелие ты заменил торговыми отношениями, и даже церковь украсила себя ценниками и ярлыками. Ты не боишься Бога, бедный Растяпин, побойся хоть дьявола…

Больше Олег ничего не услышал из «плача Мефистофеля по Растяпину», так как в домике Кулугура раздался сильный старческий кашель, затем зажегся свет, и Бойцов спешно покинул место «сражения с драконом».

В лесу возле болот он нашел освещенную лунным светом мшистую поляну, запалил там таблетку сухого спирта, приготовил опиумный раствор, укололся и вскоре погрузился в наркотический сон. Бог Морфей принял Олега ласково, как своего старого знакомого, уютно расположился в каждой клеточке уставшего тела и стал плести замысловатую паутинку сна. Бойцову привиделось, будто Господь принял его покаянную молитву и превратил в воина из эпохи римского владычества над Иудеей. Что поначалу он, подобно Савлу, гнал безропотных христиан, понуждая их поклониться Цезарю, публично казнил их, но однажды получил знак откровения и сам вскоре принял мученическую кончину. Ангел Света трижды являлся Бойцову во сне, и все три раза обликом своим он походил на сказочника. Все три раза тот ему что-то говорил, и Олег никак не мог разобрать что, а под конец услышал от него мольбу о помощи. Это от ангела-то света! Иными словами бог Морфей плел и плел паутинку сна, а впоследствии оказалось, что в центре этой паутинки уже сидит в ожидании новой аппетитной жертвы огромный мохнатый паук.

Мягкий и нежный, как женщина, рассвет ласково пробудил Бойцова, лизнув его густым туманом по колючей щеке. Узкие, точно иглы, зрачки его стальных глаз хранили остатки наркотического опьянения. Выспавшийся на свежем воздухе боксер был бодр, хотя и выглядел из-за небритости и налипших на черную водолазку травинок несколько неряшливо. Заметив крохотного паучка на рукаве, который, очевидно, решил, что ночью изловил на болотах весьма крупного зверя и уже приготовился запеленать его в свою шелковую бечевку, Бойцов рассмеялся и осторожно перенес непутевого капельного хищника на траву. Потом поднялся и пошел в скит.

По причине большого религиозного праздника, которого с особенным трепетом каждый год ждут послушники и монахи Троицкого мужского монастыря – Троицу и Духов День, – в скиту никто не работал. Бывшие наркоманы – реабилитанты, которые еще не свыклись со скитским послушанием, более строгим, чем даже монастырское, по причине сурового поста и круглосуточного чтения Псалтири, травили себя табачком, без благословения, разумеется, отца Ферапонта, в вынесенной за территорию скита беседке. Тут же неподалеку на лесной опушке находился свинарник, принадлежащий подсобному хозяйству монастыря. Именно в нем, как блудный сын из евангельской притчи, Олег Бойцов отбывал после лагеря свое послушание: кормил скотинку, выпасывал, убирал отходы, а когда наступало время «Х» – закалывал, обжигал туши паяльной лампой, разделывал и отправлял мясо в монастырь.

В небольшой деревянной церкви, которую монахам подарил банкир Золин, шла торжественная служба в честь величайшего события – на пятидесятый день от Пасхи на учеников Христа сошел Дух Святой и так их преобразил, что людям со стороны, лишенным духовного зрения, показалось, будто апостольские мужи напились сладкого, то есть крепленого вина. Пятидесятница или Троица была для монастыря особым праздником, так как сама обитель некогда основалась в его честь; и некоторые послушники и монахи, приближенные к отцу Ферапонту, считали, что именно в этот день скитники должны получить с небес некие откровения, в частности по поводу появления на земле антихриста. Сам отец Ферапонт был убежден в том, что злой гений родится непременно в российской глубинке и постоянно внушал эту мысль менее опытной братии, ссылаясь на авторитет святителя Игнатия Брянчанинова, который будто бы еще два века назад это предсказал. Отец Ферапонт (а в миру – Гоша Картавый, в прошлом личность весьма темная, сколотивший состояние на торговле австралийской говядиной, которая на поверку оказалась мясом кенгуру, и спустивший свои миллионы в одном из игорных заведений Монте-Карло) вид имел грозный и устрашающий. Сухопарый, высокий как баскетболист, бледный, с черными, как смоль, волосами; с густыми бровями, сливающимися на переносице; с застывшем вихрем спутанной бороды и горящими ненавистью ко всему грешному миру глазами, разговаривал с мирянами так, будто каждого из них золотом одаривал. Скажет слово, поглядит на человечка свысока – и тому уж неловко становится в присутствии эдакой духовной громадины. А у некоторых слабодушных мирян даже коленки начинали подгибаться, словно сами собой, и в животе неприятно урчало, когда на них кидал свой испепеляющий взгляд Слуга Божий (с греч. Ферапонт озн. «божий слуга»). Некоторые из них, как под гипнозом, падали ниц и пытались облобызать ноги великого молитвенника и постника. Когда Бойцов отбывал в скиту послушание, отец Ферапонт еще не был таким громометателем. Бывал он, конечно, как и все люди, и раздражителен, и гневлив, и чертей уж тогда зрил духовными очами, однако ж в крайностях своих был умерен, попусту никого не обижал и с монастырской братией вел себя не так уж заносчиво. Да и было бы кому возноситься! Ведь в монастыре почти все знали о его далеко не праведном прошлом; поговаривали даже, что за торговлю кенгурятиной он чуть было не угодил под суд и откупился от правосудия деньгами. Перерождение отца Ферапонта в духоносного старца произошло весьма неожиданно и у всех на глазах. Приехал к нему однажды какой-то богатенький господин из Тамбова, очевидно знакомый Ферапонта по его прежней жизни, в малиновом пиджаке, с золотой цепью до пупа, у которого, кажется, было все, кроме способности по ночам любить жену, красавицу – фотомодель. И попросил он своего чудом преобразившегося друга Гошу Картавого помочь ему молитвенным словом обрести потерянную мужскую силу. Свою просьбу малиновый пиджачок подкрепил увесистым кожаным кейсом, набитым американскими долларами. Деньги отец Ферапонт с высокомерным презрением принял, потом проводил гостя в свою душную келью, велел толстосуму раздеться до нижнего белья (якобы весь костюм его был усеян маленькими бесятами) и принялся воспаленным голосом читать над взмокшим от пота бедолагой молитвы из чина изгнания злых духов старинного украинского митрополита Петра Могилы. Когда гость, дошедший до полуобморочного состояния от непривычной коленопреклоненной позы, от жары и нехватки кислорода, наконец взвыл, Ферапонт очевидно решил, что из него полезли бесы. Сорвав с себя увесистый наперсный крест, он принялся охаживать им очумевшего гостя, как веником в бане, по пухлой филейной части сибаритского тела. Чуть позже молодые монахи рассказывали, что своими глазами видели, как из кельи отца Ферапонта выскочил огромный, розовый, как свинья, бес и бросился прочь от сурового обличителя темной силы. Поговаривали, что сначала бес устремился к своей родной обители, то есть к свинарнику, желая, очевидно, вселиться в шкуру нечистоплотного животного; затем сломал изгородь в заборе и устремился в лес, к стоявшей недалеко от скита дорогой иномарке, которая увезла его на всех парах в неизвестном направлении. Об этом происшествии потом в скиту рассказывали трепетным шепотом, благоговейно поглядывая в сторону эпической фигуры иеромонаха и вспоминая, к случаю, евангельское событие вселения бесов в стадо свиней, и то, как с разрешения Архипастыря Иисуса Христа стадо это бросилось с высокой скалы в море и погибло в пучине вод.

После случая изгнания бесов из тамбовского толстосума сначала по монастырю, а затем и по всей нижегородской губернии поползли слухи о том, что в Троицком скиту появился старец феноменальной духовной силы, изгоняющий бесов и обладающий даром пророчества. С той поры и сам отец Ферапонт чудесным образом начал преображаться: стал загадочнее, суровее и даже как будто чуть выше ростом.

Появление в скиту бывшего реабилитанта Бойцова, кажется, не вызвало ни у кого особого интереса. Олег вел себя уверенно, непринужденно, в соответствии с принятыми уставом скита правилами приличия. Прежде всего он встал напротив храма, поклонился до земли и, перекрестившись, поднялся по деревянным ступенькам в тесный притвор.

Пахнуло запахом ладана, растопленного воска и разгоряченных человеческих тел. В правом углу притвора, за столиком, заваленным помимо свечей различными иконками, ладанками, крестиками, цепочками и прочей мелкой церковной утварью, сидела рябая дебелая вдовица Фотиния, которой отец Ферапонт доверял небольшие торговые операции. Доверял, между прочим, и опеку над большой медной кружкой, запечатанной свинцовыми пломбами. Фотиния крайне ревностно исполняла все послушания, потому как в своем духовном наставнике видела настоящего воина Христова и была предана ему как собачка любимому хозяину. На остальных же людей, будь то мирянин, монах или священник, она смотрела с недоверием. Ее нелюбовь ко всему роду человеческому, исключая, конечно отца Ферапонта, подогревалась не только страстными проповедями последнего, в которых тот яростно осуждал все мирское. Произошел несколько лет назад в скиту пресквернейший случай. Была обворована церковная кружка с пожертвованиями. Вероятно, кто-то из бывших наркоманов залез ночью в церковь, и, пока Фотиния спала в притворе за перегородкой, вытряс из медной посудины добрую половину червонцев и пятаков. Боясь гнева отца Ферапонта, она ходила за ним по пятам несколько дней, испрашивая прощение, а когда суровый монах прикрикнул на нее однажды в церкви при всех, вдовица вдруг закатила глаза, залаяла, как собака, захрипела и стала кататься по полу, пока ее, наконец, не привели в чувство пощечинами и святой водой и не выпроводили под руки из церкви. «Кликуша, – обронил кто-то из монахов. – Очнется, сама укажет на вора». А вскоре из скита загадочным образом исчез один из реабилитантов, некто Сорин из Москвы, и иеромонах Ферапонт тут же объявил, что в тонком прозорливом сне видел, как бес с лицом Сорина убегал в сторону ситниковских болот, хватался за голову, пищал, корчился от боли, потому как голова его была усыпана горящими угольями стыда. Авторитет Ферапонта после этого происшествия укрепился, а преданность дебелой Фотинии к духовному наставнику выросла до фантастических размеров. Скажи он ей: «Отрекись от Христа и пойди за мной», – побежит как дворняжка. Прикажи он ей разделаться с грешником во имя грядущей славы на небесах – убьет, не моргнув глазом.