Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

– Намёк поняли, всё, закругляемся, – заверил Толян.

– И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?

– А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.

– То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, – беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. – Ладно, сколько вам чаю?

– На всех, девушка.

– То мать, то девушка. Вы уже определитесь, – проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.

3

Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…

Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.

Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…

Вилли не спешит. Здесь не Байкал, однако, по привычке, почти профессиональной, на ремешке через плечо висела камера. Взявшись за холодные поручни, он высунул вихрастую голову. Глянул вправо, влево. Напротив вагона две замызганные мокрые собачонки злобно делили брошенный людьми объедок. Снимать на камеру тут, конечно, нечего. Какая-то очередная «дыра». Так отозвался об этой станции один из русских пассажиров в соседнем купе, оставляя под подушкой свою «мыльницу». Ею он наснимал вчера много кадров о «священном море». Больше, надо понимать, никаких достопримечательностей не ожидается.

– А сколько будем стоять? – спросила одна тётка-пассажирка другую.

– Объявили, что стоянка двадцать минут.

– Ещё успеете затариться! Свежак! – счастливо улыбаясь, успокоил их высокий костлявый дядька в майке и заношенном, закатанном до колен, трико. В тапочках на босу ногу он спешил, тяжело дыша с похмелья, к своему вагону. Обеими руками почти с нежностью прижимал к себе матерчатую сумку, доверху заполненную жестяными баночками с пивом.

Ступив на кованые ступени подножки, Вилли спрыгнул на перрон. Ступил в сторону, угодив в склизкую мазутную лужицу. Откуда она здесь взялась?..

…Пожилой мужчина, примостившись на бетонном выступе у основания металлического ограждения, рассматривал немногочисленных пассажиров. Видимо, многие в поезде ещё смотрели утренние сны, да и погода не располагала. Гляди, и снова заморосит. На фанерном ящичке, который он оставлял на хранение в дежурном отделении линейной милиции, разложены овощи с огорода. Никто не подходит. Точнее, некому. Наверное, в поезде проснулись только самые страждующие пассажиры.. Тянется очередь у киоска. Страну захлестнул пивной бум. После великой засухи россияне ненасытно утоляют жажду. Теперь наступила мода на диковинные для русского человека чипсы и фисташки. Варёная картошка и свежие огурцы под пиво не годятся.

Вилли медленно двигался вдоль вагона, стараясь не смотреть в сторону киоска. Там бойко шла оживлённая распродажа. Будто напоминая о себе, тянула ремешком плечо видеокамера. тяжестью увесистая камера. Надо что-нибудь снять.

Крупный план – здание вокзала с названием сибирской станции. Дальний план – перрон с разноцветными фигурками пассажиров. Вагоны с надписью «Москва-Владивосток». Невдалеке железнодорожный виадук. Снять бы с его высоты общим планом, да времени до отправления совсем мало остаётся. Если бы пораньше выйти и сразу подняться по ступенькам на виадук. А теперь не успеть. Жаль.

В объектив попался старик. Он продаёт что-то. Вилли взял крупным планом. В бумажных, из газет, кульках отварной картофель, рядом горкой наложены огурцы, пучки зелёного лука. На лацкане пиджака выцветшие наградные колодки. На голове тёплая кепка.

«Вот уж кому делать нечего с утра пораньше. Глянь-ка, кино снимает. И за пивом не торопится. И одет не по-русски. Короткие штаны, рубашка вся в карманчиках. Длинный козырёк. Какой-то иностранец, но точно, это не русский», – подумал пожилой мужчина, увидев странного молодого человека с голыми до колен ногами. Подошла знакомая проводница и за нею подтянулись две женщины-пассажирки.

– Здрасти, дед!

– Доброе утро!

– Картошечки возьму, огурцов и луку. Напарница проснётся, хоть позавтракаем по-человечески домашним.

Рассчитавшись, проводница медленно направилась к своему вагону, старательно обходя лужи.

Две женщины-пассажирки взялись торговаться, недовольные, по их мнению, ценами. Особенно на лук, который «сам по себе растёт на грядке», за ним не надо такого ухода, как за картошкой и огурцами. Не надо сажать, полоть, окучивать и копать.

– Ну, тогда берите лук так, – ответил им Василий, в душе опасаясь, что покупательницы из вредности не купят ничего, а до следующего пассажирского поезда придётся ещё полдня ждать.

– Нам даром не надо, – недовольно буркнула одна из них.

На перроне раздался визг. Собачонка из вагона кинулась, наверное, с переполненной в собачьей душе радостью к двум местным четвероногим бродяжкам. А за нею поспешила и дама в шуршащем халате, которая, проснувшись, сообразила, что Лизоньку срочно надо хорошенько выгулять, пользуясь большой стоянкой.

– Куда? А ну назад! Не приближайся к ним, они тебя заразят!

Местные бродяжки радость соплеменницы-пассажирки поняли по-своему и дружно атаковали чужачку громким тявканьем, оскалив засаленные неухоженные мордочки, отчаянно защищая свой халявный завтрак.

Дама, запыхавшись, поймала непослушную беглянку. Прижав её к груди, принялась ругать четвероногих хозяек грязного перрона:

– А ну, пошли вон, пока я вас не потоптала! Развели тут, понимаете, целую псарню! Приличным людям шагу не ступить! И животным приличным тоже! – Последние фразы, видимо, прозвучали в адрес местного железнодорожного начальства, поскольку дама с откровенным недружелюбием посмотрела на серое обшарпанное здание вокзала.

К Василию подошёл дежурный милиционер. С интересом оглянулся на возмущённую дамочку, покрутил пальцем у виска и спросил:

– Дядь Вась, огурчик одолжи?

– Бери, какой понравится. Опять карамельками закусываете?

– Не говори, – согласился милиционер, выбирая огурчик. – Когда ящик занесёшь, с нами дёрнешь? Мы оставим.

– Да нет, спасибо, – отказался Василий. – Не оставляйте. Возьми и лучку.

– Как тёть Ань?

– Прихворнула маленько.

– Бывает… Ладно, дядь Вась, пацаны ждут, – милиционер направился в сторону «дежурки». – У деда свежая картошка и зелень, помогите расторговаться! – на ходу громко обратился он по-свойски к пассажирам, спешащим с пивом от заветного киоска к своим вагонам.

И, действительно, многие поняли, что одним пивом да фисташками сыт не будешь. Так что в оставшиеся минуты до отправления поезда все припасы у Василия мигом раскупили.

– Сдачи, дед, не надо, – отмахивались мужики, глядя на орденские колодки, – убери свою мелочь!

«Внимание!!! С первого пути отправляется скорый поезд „Москва-Владивосток“! Будьте осторожны!» – известил пассажиров громкоговорящий металлический голос из динамика вокзала.

– Хлебнёшь? – мужчина, который вчера вернулся из вагона-ресторана с крашеной девахой, оторвал ото рта баночку с пивом, протёр дырку ладонью и протянул Вилли, когда все вошли в вагон и мимо окошек медленно поплыли станционные постройки. – Видел тебя вчера. Подругу-то где потерял?

– Какую подругу?

– Ладно, проехали. Шарабан-то болит?

– Это как?

– Опохмелись, полегчает.

– Спасибо! У нас не принято опохмеляться. Мне бы кофе…

– Ну, как знаешь, – мужчина поднёс баночку к своим губам и жадно сделал два глотка. – Чашечку кофе, ванну, – пробормотал он и направился в своё купе.

Вилли медленно приходил в себя, но голова раскалывалась. Рядом оказался дядя Лёха. Отвернув край матраса, присел сбоку. Участливо посмотрел на парня, спросил:

– Что? Худо?

Вилли мотнул головой и стал нашаривать взади себя на сетчатой полочке аккуратно сложенное вафельное полотенце, намереваясь сходить в туалет и смочить лицо холодной водой.

– Не то слово? – добавил к предыдущему вопросу дядя Лёха. – Может, примешь капель пять?

Вилли отрицательно покачал головой из стороны в сторону.

– Ну, ты смотри. Если что, мы на месте, – дядя Лёха встал, расправил угол постели, ещё раз глянул на парня. – Надумаешь, подходи…

– Гитлер капут? – спросил Толян.

– Вроде того, но ещё не капитуляция…

– Значит, жить будет. Слабоватая нация.

– Наливай.

– Может, пивка для начала?

– Северное сияние хочешь? Пивко оставим на потом. Кто знает, где ещё придется затариться.

– Скоро Амурская область. В Архаре пивзавод нехилый. Стопудово подкатят пивко свежее к поезду.

– Во-первых, до Архары еще нескоро. Во-вторых, не факт, что пивзавод твой там ещё работает. Всё кругом развалили. Целую страну кончили. Кстати, когда на вахту ехали, что-то я в Архаре, большая же станция, пива не видел?

– Так, ночью же проезжали?

– Точно ночью.

– А откуда про пивзавод знаешь?

– Приходилось раньше, после армии, гостить в Архаре у родни. Тётки там мои жили. Пиво разливное было классное.

– Ну, вспомнил, когда это было. Я так, Толян, понимаю, рынок наш российский теперь одним импортом завален. Вот, смотри, баночка наша? Не наша. Баварское пиво. Кстати, надо бы предложить немцу-то? Сродни ему этот напиток.

– Ему уже предлагали, отказался.

– Кто?

– Чудак, который вчера из ресторана чувиху привёл в наш вагон.

– А-а.

– Привёл, а сам храпака задал. Чудак, говорю же.

– В общем, прорвало этот импорт, – раскладывая купленные на перроне овощи, продолжал свою тему, будто его заклинило, дядя Лёха.

– И тебя, Лёха, прорвало. Вроде, с похмелья, а такой словесный понос, – Толян потряс полупустой бутылкой «Рояля».

– Наливай. Помаленьку только, – дядя Лёха при виде спирта закашлялся.

Толян, морщась, плеснул в стаканы со словами: – Закусь знатная. Такую зелень люблю с превеликим аппетитом. Кажись, перебрали вчера. Баба ещё эта.

– Вроде, ничего из себя.

– Разве что в голодный год…

– Видел, Толян, какая жизнь пошла? Фронтовик продаёт овощи, – хрустнув огурцом, сказал, как бы между прочим, но обращаясь к товарищу, дядя Лёха.

– И что? Значит, урожай хороший.

– Я не про то.

– А про что? – прожёвывая хлеб с зелёным лучком, удивился Толян.

– От хорошей жизни, что ли? В Германии ветераны тоже на перроне торгуют, чтобы к пенсии приварок был?

– А ты иди и спроси у этого немца молодого.

– Оно мне надо? В дебри лезть? Ещё политики не хватало…

– Тогда не базарь.

– Давай ещё по капельке?

– Давай.

– Мальчики, чаю не желаете? – заглянула в купе полная проводница.

– Желаем. И даже с превеликим аппетитом.

– Кто бы сомневался.

– Нам нравится ход ваших мыслей, – почему-то сумничал Толян.

– Покрепче? – уточнила она.

– Три в одном, то есть, два пакетика и сахар, – опять сумничал Толян.

– Вот это понимаю, – подмигнув товарищу, когда проводница ушла за чаем, дядя Лёха изобразил руками что-то округлое перед собой, чуть не смахнув свой стакан.

– Да уж, – облизнув губы, согласился Толян, макая огрызок огурца в соль, насыпанную на бумажку.

* * *

– Ну что, дядь Вась, всё распродал?

– Распродал, – махнул тот рукой, убирая в уголок пустой фанерный ящик, который он всегда оставлял в «дежурке». – Надо ближе к обеду выносить продукты к поездам, но сегодня хотел с утречка. Удачно и попутка попалась. После обеда дома другие дела.

– Может, хлопнешь?

– Нет. Домой пора. Как раз автобус скоро.

– Тоже сейчас смену сдавать и по домам. А чаю стакан?

– Чаю можно, – глянув на именные часы, что вручали нынешней весной фронтовикам в связи с 50-летием Победы, согласился Василий.

Компания из трёх милиционеров – дежурная смена – потеснилась за маленьким облезлым деревянным столиком, который притулился в соседней крохотной комнатёнке «для приёма пищи».

Резко зазвонил телефон на пульте дежурного.

– Тс-с! – старший смены – лейтенант – взял трубку. Остальные – прапорщик и младший сержант – примолкли, пока тот докладывал начальству что-то по ситуации в прошедшую ночную смену. На старенькой электроплитке закипел чайник. Один из милиционеров выдернул из розетки перемотанную синей изолентой вилку.

– Дядь Вась, сахару нет. Вот конфетки, хлеб.

– Спасибо, ребята.

К столу от дежурного пульта вернулся лейтенант.

– Ориентировка поступила. Поездная кража. Надо передать по смене.

Со стороны обезьянника, который размерами метра полтора на полтора, раздался стук по железной решётке.

– Достал бузить! – не успев присесть за стол, крикнул недовольно лейтенант. – Что? Опять приспичило?

– Нет! – раздался из обезьянника хриплый голос. – Мужики, будьте людьми! Трубы горят!

– И что?

– Плесните глоток!

– Ты что там? Совсем оборзел?!

– Мужики!.. Поимейте жалость! Сами, что ли в таком состоянии не бываете?

– Совсем рамсы попутал?! – возмутились милиционеры.

Из обезьянника в коридорчике повторился стук, громко и настойчиво.

– Мужики! Помру, на вас тяжкий грех останется! – хрипло ругался задержанный. – Я же вас вчера спонсировал!! Причём со всей щедростью!! Имейте совесть!

– Ну, однако, совсем достал! – беззлобно выругался прапорщик и предложил, обращаясь к лейтенанту:

– Сергееич, может, плеснуть ему? Всё равно отпускать будем, пока смену не сдали.

– Цедни ему полстакана и пускай катится, – поморщился лейтенант.

4

Середина 1990 годов.

Германский город. Улицы. Кварталы. Большая квартира. Пожилой седой человек, сидя, в кожаном кресле, смотрит телевизор. Выпуск новостей на российскую тематику. В них опять сплошной негатив. Взрыв метана в шахте, сход вагонов грузового поезда на железной дороге, убийство крупного бизнесмена. Старый немец ощутил волнение. Племянник путешествует по России. На поезде дальнего следования он заехал в самую Сибирь. Сейчас находится за озером Байкал. Зазвонил телефон. Генрих взял трубку. Кто-то из знакомых тоже только что посмотрел по телевизору «русскую картинку» и теперь по-дружески укорял старого друга, что тот неосмотрительно отпустил племянника в поездку по непредсказуемой разными печальными событиями России. Тем более, что довольно неспокойная ситуация имеет место на Северном Кавказе. Генрих кивнул и положил трубку. Задумался, теребя пальцами седой висок. Он и сам прекрасно владеет информацией о том, что происходит сейчас в России. В какой-то степени успокаивало то, что где находится Северный Кавказ, а где Сибирь?.. Между ними расстояние в тысячи километров…

Сибирь… Благо, племянник вернётся до наступления холодов. Сибирь… Послевоенная мирная Сибирь. Лагерь военнопленных. Но о нём лучше не вспоминать. От воспоминаний начинает ныть правая нога. Почему правая? Всегда при подобных воспоминаниях непременно болит правая нога. В районе ступни. Какое чудо, что она осталась цела! Спасибо русскому врачу всё в том же лагере военнопленных в Сибири. Но обморожение ног он получил ещё под Сталинградом.

Немцы признавали советскую форму простой, практичной и удобной. При 30-градусном морозе лучше оказаться в телогрейке, чем в пиджачке от Нuqo Boss. Одежда вермахта удобна и практична для Европы, но только не для России. Одной из ошибок немцы считали подгонку сапог к ноге – это дало преимущество при маршах летом и кучей отмороженных пальцев зимой 1941—1942 годов. Широкие раструбы сапог – удобно летом, но попробуйте походить в них по глубокому снегу.

Что в советском обмундировании шокировало немцев? Экипированные под стать погодным условиям бойцы Красной армии лучше переносили тяготы первой военный зимы, подорвавшей боевой дух нацистов. Производившаяся в швейных мастерских модного дизайнера одежды Hugo Bossa военная форма нацистов была изготовлена из качественного сукна с использованием более сложного покроя, нежели обмундирование советских солдат, которое вызывало смех противника ровно до наступления первых серьёзных русских морозов. Недоумение немецких военнослужащих, в 1941 году переступивших границы СССР, вызвало весьма разношёрстное обмундирование советских солдат в рамках одного и того же рода войск. Зачастую на бойцах была форма, сшитая по неодинаковым выкройкам и из разных материалов, к тому же дополненная вещами из гражданского гардероба. Такая несвойственная для армии пестрота объяснялась спонтанным вторжением фашистов, в руках которых в результате неблагоприятного начала боевых действий оказались военные резервы вещевого имущества, сконцентрированные в приграничных районах. Неразбериха с экипировкой продолжалась до середины 1942 года, когда лёгкая промышленность наконец-то смогла наладить производство летних и зимних комплектов обмундирования для личного состава Красной Армии в условиях многомиллионной всеобщей мобилизации. Хорошо проявившая себя на полях сражения западного фронта шинель, оказалась бессильной против арктических, на взгляд немцев, морозов, которые охватили территорию СССР зимой 1941—1942 годов. В своих воспоминаниях об этих страшных днях обер-лейтенант одной из пехотной дивизии Маурер писал: «Я был просто взбешён. У нас не было ни рукавиц, ни зимних сапог, ни достаточно тёплой верхней одежды – ничего, что могло бы хоть как-то спасти от этого холода и позволило бы нам сражаться с врагом». С завистью смотря на советских солдат, немцы тоже желали стать хозяевами меховых рукавиц, ватной куртки и штанов, которые реально защищали тело от холода и не стесняли движений при атаках и разведке. Всего за период Великой Отечественной войны заводами страны были выпущены десятки миллионов ватников, гревших рядовых и сержантов в окопах на линии фронта. Фашистам за неимением подобного обмундирования приходилось приспосабливаться к местным климатическим условиям. Служивший в пехоте офицер Хаапе самостоятельно «подобрал себе целый гардероб», состоявший из тёплых носок, обмотанных фланелью и газетой, кальсон, двух сорочек с шерстяным жилетом, легкого мундира и широкого кожаного пальто, надеваемых поверх друг друга. Свою голову он защищал двумя шерстяными шапками, а на руки надевал две пары перчаток – вязаные и кожаные, стягивая рукава верхней одежды шнурком, чтобы туда не задувал ветер. Называя свой военный костюм скафандром, Хаапе, сетовал, что воевать в таком обмундировании было невозможно, единственной его функцией было уберечь тело от переохлаждения.

Войска вермахта, без проблем завоевавшие Европу в стильных маршевых сапогах из коровьей кожи, вряд ли предполагали, что могут задержаться на советской земле до наступления суровых морозов. На всякий случай, прихватив с собой комбинированную войлочно-кожаную зимнюю обувь, они не предполагали, что вскоре их заветной мечтой станут простые валенки. Этот предмет обмундирования достался советским солдатам ещё от императорской армии. Изготавливаемые из овечьей шерсти валенки спасали ноги от обморожения, обеспечивали их воздушной циркуляцией, помогали бороться с болями при ревматизме, способствовали скорому срастанию сломанных костей и даже защищали конечности от пуль и осколков разорвавшихся снарядов. Поговаривают, что недостаточное обеспечение валенками привело бойцов Красной Армии к поражению в советско-финской войне 1939—1940 годов. Согревавшие и лечившие воинов валенки, во время осенне-весенней распутицы, дополняемые резиновыми галошами, стали одним из символов победы, прославленную песню о которых Лидия Русланова исполняла не только в ходе фронтовых концертов, но и фоне Бранденбургских ворот в цветущем мае 1945 года.

РККА приобрела горький опыт во время войны с Финляндией, немцы чуть позже – в первую зиму восточной кампании.

Но хлебнули холода и русские солдаты. К началу Великой Отечественной войны Красная Армия оказалась не готовой в плане снабжения частей достаточным количеством обмундирования. Поэтому данную проблему пришлось решать в сжатые сроки. В самом начале Великой Отечественной войны все вещевые склады, близкие к фронту, были уничтожены. Те, что в глубине страны, – Центральные склады внутренних округов, к счастью, сохранились. Но с учётом мобилизации и вливания в Красную армию громадных людских ресурсов, резкого увеличения армии с 4 миллионов в июне 41-го до 10 миллионов в октябре 41-го, никаких запасов, разумеется, не хватало. Поэтому неоценимую помощь оказал массовый сбор одежды, особенно тёплой одежды, чтобы обеспечить ею наши фронты в зиму 1941—42 года. Помощь тыла сыграла громадную роль. Начало было положено ещё в июле 41-го, когда по стране начался массовый сбор тёплых вещей для фронта. Однако большая часть этой помощи ушла во вновь сформированные части Красной Армии, воевавшие под Москвой. Большинство убитых зимой солдат на Ленинградском и на Карельском фронтах имели при себе различные тёплые вещи, присланные из тыла: подшлемники, варежки, носки.

Кампания по сбору тёплых вещей получила в тылу широкий размах. «Подарки Красной Армии, – указывал М. И. Калинин в 1942 году, – это огромное, буквально всенародное выражение любви к своей армии. В истории нигде и никогда не было столь огромного выражения любви народных масс к своим бойцам».

Валенки с тёплыми портянками, шапки-ушанки, варежки на меху. На ватники надевали полушубки. Под ушанку – шерстяные подшлемники. Но большинство солдат в зимнее время носили не ватники, а шинели. Полы у шинелей длинные. В походе или атаке это, конечно, минус: путается в ногах, приходится засовывать под ремень, чтобы не мешали бежать. А вот во время сна минус превращался в плюс: полами шинели очень удобно укрывать стынущие ноги.

За осень 41-го года было собрано 15 миллионов штук различных тёплых вещей: валенок, полушубков, овчин, шерстяных варежек, перчаток, меховых рукавиц. За счёт полученных от населения в 41-м году тёплых вещей и белья можно было одеть и обуть около двух миллионов воинов. С приближением холодов на фронты стало поступать тёплое обмундирование. Такой огромной материальной поддержки народа не знала ни одна армия мира. М. И. Калинин в январе 42-го отметил: «Это засвидетельствованный всем миром факт, что наша страна сумела одеть свою армию лучше, чем гитлеровцы. А это на весах войны имеет очень большое значение».

За годы войны из общего количества зимнего обмундирования, отпущенного на снабжение РККА, 15 миллионов комплектов состояли из вещей, бывших в носке, собранных, выстиранных и отремонтированных в войсковых, окружных мастерских НКО и гражданских организациях.

Вермахт сумел подготовиться к зиме 1942—43 годов значительно лучше, а униформа изготавливалась с немецкой аккуратностью и педантичностью, поэтому она была удобной и тёплой. Сапоги утеплённые. Или лучше назвать их «бурки» на кожаной подошве. С кожаными головками валенки. Удачно сшиты: тёплые и сырости не боятся. Русские солдаты иногда обливали отечественные валенки водой. На морозе вода превращалась в лёд и не пропускала влагу.

Но войска вермахта, втянутые в многомесячную Сталинградскую мясорубку, были экипированы по летнему варианту. С наступлением холодов они остались в лёгком обмундировании. И это становилось началом конца…

* * *

Морские коммуникации фашистской Германии проходили вдоль побережья Северной Норвегии. 2 декабря 1941 года на подходах к порту Хаммерфест подводная лодка «К-22» под командованием капитана второго ранга Виктора Котельникова потопила транспорт, на борту которого перевозилось 20 тысяч полушубков для егерей 19-го горнострелкового корпуса фашистов. А в следующем походе 13 января 1942 года торпедная атака двух транспортов так же увенчалась успехом, и опять Северное море приняло подарок в количестве 30 тысяч полушубков. Корпус егерей по милости «К-22» и его командира был вынужден дрожать от холода на голых сопках, обдуваемых северными холодными ветрами, так и не добравшись до тёплых домов Мурманска, о чём мечтал Гитлер. За «К-22» прочно утвердилось прозвище «специалиста по раздеванию немцев». Кстати, эта лодка одной из первых на Северном флоте удостоена звания гвардейской. Король Великобритании Георг VI наградил Котельникова орденом «За боевые заслуги».

5

Когда Василий вернулся из райцентра домой, на кухне пахло свежей квашнёй.

– Всё-таки не утерпела, поднялась? – с укором спросил, присаживаясь на скрипучий табурет, отодвинув его от стола.

– Все бока отлежала. Хворь, вроде, прошла. Стряпанного захотелось.

– С чем пирожки-то?

– С говяжьей печенью. Держала кусочек в морозильнике. Думала, может, кто из девок погостить приедет, – вздохнула Анна. Помолчав, добавила: – Но, видно, некогда им по гостям разъезжаться. Заработались в городе. Не до мамкиных пирожков.

– Ладно, мать. Чего по мелочам расстраиваться? Закрутились они там. Понятное дело. Город теперь все равно, что один большой колхоз. Проблем выше крыши. Держи вот, – Василий бережно разгладил мятые купюры и положил их на краешек кухонного стола.

– И на том спасибо! – бабка понесла деньги в комнату. Убрала в потёртый кожаный кошелёк. Его подарила младшая дочка Юля. Возвращалась с мужем из Приморья. Ездили по делам. Заехали к родителям. Отец приболел. По словам врача, который проводил обследование, вероятно, сдвинулся осколок в груди. А насчёт кошелька старшая дочь Лида позже пошутила, мол, было бы, что в нём держать.

– Ну, отец, ты скажешь, – усмехнулась бабка, вернувшись на кухню. – Тоже мне. Сравнил колхоз с городом.

– А что? Такие же в городе люди. Из одного теста, – подметил Василий, глядя на стряпню. – Тоже, поди, забот полон рот.

– Деревенские заботы не сравнить с городскими. Воду с дровами принеси, печи истопи, скотину накорми. А прежде надо сена накосить, тех же дров заготовить. Огород вспахать, засеять, убрать.

– Ну, ты, бабка, разошлась. Ладно. Кстати, о заботах. Может, печку растопить? – спросил Василий. – После дождя сырость. Газ-то кончился. На чём будешь жарить?

– На электроплитке. Ты лучше банькой займись… А насчёт городских условий я права. Вода там из крана льётся. Хочешь – холодная, хочешь – горячая. Батареи греют. Туалет тёплый…

– Как говорит молодёжь, мечтать не вредно. Стайку надо вычистить. Утром до автобуса не успел.

– Отдохнул бы сначала.

– На перроне насиделся.

– Первые пирожки спекутся, крикну чаевать.

– Ладно.

Василий ушёл на улицу. Раскатывая тесто, Анна вновь обращалась мыслями к младшей дочери.

«И чего мне Юлька сегодня на ум упала? Уж не случилось ли там чего? А чего случится? Живут хорошо. Всё у них есть. На моря каждый год катаются. Одно худо – деток бог не дал…»

Василий направился в коровью стайку, вычистить настил от накопившегося за ночь навоза. Задержался взглядом на куче чурок. Давно бы надо расколоть, да бабка сдерживает. Мол, успеется, потом приберутся дрова. Не больно завтра зима-то.

– Что, дядя Вася, уже вернулся? Скатал в город? – За штакетную ограду держался опухший лицом сосед Петруха. Роста маленького, телом худосочный мужичок. Относился к типу людей возраста непонятного. То ли человеку под тридцать, то ли уже все сорок. По обросшим щетиной впалым скулам давно скучает бритва.

– Скатал.

По натуре своей Петруха покладистый и смирный. Про таких говорят – безобидный, но за словом в карман не полезет. Когда надо было «включать опохмеляторы», он шёл к соседу дяде Васе. Тот, если имелось, не отказывал. Знал, что с выпитым стопариком у Петрухи не появится агрессивность, которая зачастую теперь наблюдалась у мужиков. Раньше, выпив, человек становился добрее. Сейчас наоборот. Каждая стопка прибавляла градус непонятной злости. Почему так? Из чего её теперь гонят? Водку-то?

– Нормалёк? Весь овощной товар разобрали?

– Весь.

– Значит, удачно поторговал? – издалека, как всегда, начинал Петруха.

– Чего хотел-то?

– Сам знаешь.

– Нет, не знаю, – притворился Василий.

– Веруха спирт привезла.

– Уже попробовал?

– Попробуешь у неё. Не даёт в долг, – Петруха выжидательно помолчал и добавил, – а мне бы только голову поправить…

– Чего это вдруг? Вроде, Верка никому не отказывает.

– Выходит, что мне отказывает.

– Почему?

– Обиделась. Я её позавчера матюкнул не по делу.

– Как же такого маху-то дал? На тебя это, вроде, непохоже. Не подумавши брякнул?

– Не подумавши, – согласился Петруха. – Спроси меня, дурака. С похмелья был. Не знаю теперь, с какой стороны к ней подрулить. Вредная эта Верка! А всё потому, что мужика нет. В смысле, постоянного. Вот я и ляпнул не по теме. Короче, придурок я самый натуральный.

– Да, действительно, не по теме ляпнул.

– Пытался сегодня подкатиться…

– И что Верка?

– Сказала, чтобы вон пошёл!

Сосед смурно поколупал пальцем ржавую шляпку гвоздика в почерневшей от времени штакетинке и несмело спросил: – Выручишь, дядя Вася?

– Нет, даже не проси, – решительно отрезал тот, будучи готов к такому вопросу.

– А может, это, дядя Вася? – мелькнула у соседа спасительная мысль. Он в надежде предложил вариант: – Может, сам попросишь у Верухи? Тебе она не откажет, а? А я потом с тобой рассчитаюсь.

– Да чем ты рассчитаешься?

– Да вон у тебя дрова лежат неколотые… Ты же знаешь, что я безотказный. Давеча, когда ты шибко разболелся…

– Ладно, тимуровец, проходи.

– Ага, – сосед посветлел лицом и юркнул в раскрытые ворота. – Но в дом не пойду, теть Аня усечёт. Может, лучше в баню?

– Иди. Сейчас принесу.

Сосед прошмыгнул по тропинке к баньке.

Василий обошёл поленницу и вынул в нужном месте заметное полено. Достал початую бутылку водки. По пути к баньке сорвал на парнике огурец и с грядки несколько пёрышек зелёного лука.

– Я всегда знал, что ты, дядя Вася, настоящий друг!

– Да, ладно тебе, – усмехнулся Василий, отвинчивая пробку.

– А у меня и стакашик имеется, – сосед, как фокусник, вынул, будто из воздуха, гранёную стопку. – А чего же сам? – участливо спросил Василия.

– Я не буду. Лечись.

– Для гостей, что ли, в поленнице замыкано?

– Вроде того.

– Ага! – хрустел Петруха свежим огурцом. Вкусно хрустел. То ли от водки, то ли от закуски.