Сквозь седые хребты

Глава 5

Снега за ночь навалило сугробы. Тяжелыми пластами он пригибал хвойные лапы вековых лиственниц. Мутные снеговые тучи уплыли за сопки, и к полудню распогодилось. На отполированном ветрами чистом льду реки заплясали яркие блики солнечных зайчиков.

В затишье глухой таежной чащи рядом с сопкой желтеет недавно срубленное зимовье. По самые оконца занесено снегом. За последние сутки метелью намело снега на тесовую, из толстых плах, дверь. Последний раз люди здесь были с неделю назад, еще до непогоды. А срублено зимовье по весне. Не прошло и года. Таптагирыканы поставили деревянное жилище затем, чтобы оно считалось последней стоянкой перед выходом на «железку», до которой отсюда оставался дневной переход на оленях. Обычно аборигены обходились, перемещаясь по таежным дебрям, на стоянках берестяными чумами. Но в иных местах рубили зимовейки, научившись этому у русских охотников с юга.

На «железке» пришлые люди, перекопав окрестности, насыпали кучи земли. День-деньской колотили они железом о железо. Имелись среди тех людей другие, одетые в черные куртки с блестящими, как монетки, пуговками. Их можно пересчитать по пальцам. А тех, кто с лопатами, пилами да молотками, как мурашей, полно.

Здесь, где находилось зимовье, был тупик для людской цивилизации. Сюда никогда не протянутся стальные нити железной дороги, за которую с огромным усердием несколько зим назад взялись русские. Здесь царствовал мир аборигенов таежного края, к которым относились и таптагирыканы, немногочисленное вымирающее племя. Ему было уготовано исчезнуть, когда державная земля расколется великой бурей, называемой революция…

…Главным погонщиком сегодня сам Чохты. Старик. Всклокоченная бороденка. Потускневшие от преклонного возраста глаза, позволяющие, однако, бить из ружья белку с нескольких десятков саженей. Чохты – старейшина племени.

Основную часть пути он двигался пешком. Крепко держался рукой за небольшой сыромятный кусок, болтавшийся у ошейника головного оленя. Следом двигались остальные. Изредка на подъемах и спусках поскрипывали полозья нарт. В такт размеренному ходу животных позвякивали «ботала» – маленькие колокольчики, по звуку которых легко определить местонахождение оленьей упряжки.

Сейчас вереница насчитывала около полутора десятков нарт. Закутанные в дохи женщины. Спрятанные в глубине толстых мехов ребятишки. В кожаных мешках поклажа, состоящая в основном из вяленого мяса и мороженой рыбы, из которой делали строганину. На этот раз везли и мороженое мясо. Хотя обычно его с собою таптагирыканы не брали. Наедались от души, когда удавалось удачно поохотиться. Остальное вялили прямо в чуме, нарезая мясо длинными лентами. Мороженое мясо сейчас предназначалось людям в черной одежде с «железки». Чохты знал, что там совсем худо с едой. Последний раз они виделись с начальником русских строителей ранней осенью, когда морозы еще не сковали землю, и надо было ждать ледостава на реке. Осенью, когда Чохты привез на оленях много рыбы русским, он видел у инженера Алеши диковинную вещь на цепочке. Часы. Такие же Чохты видел раньше у закупщиков-промысловиков, которым орочены сдавали пушнину. Часы, должно быть, стоили шибко больших денег. Инженер Алеша пообещал при следующей встрече подарить такие же. Но часы Чохты ни к чему. Он безошибочно определял время по солнцу, по собственной фиолетовой тени на снегу.

Много прожитых зим на счету старого тунгуса, как зовут его знакомые русские. Много весен, буйных и теплых. Много жарких и знойных, дурманящих обилием трав и цветов, обильных надоедливыми паутами и комарьем, лет. Правда, дурман тот пьянящий с каждым новым приходом весны угасал.

Отчетливо помнит Чохты давние события. Значит, не совсем еще притупился его ум от сложенных вместе годов. Чохты помнит и сравнивает. Сравнивая, качает головой. Тихонько, чтобы не мешать другим, разговаривает с оленем или близкой птицей, опустившейся рядом на ветку дерева или валежину. Одного трудно понять старику, отчего люди в черной одежде не требуют с криками шкур и рогов, не поят мужчин племени огненной водой и сами остаются трезвыми и благоразумными? Мирно беседуют у костра? Почему безразличны они к женщинам племени? Не забыть Чохты щедрости начальника, что хотел даровать свои диковинные часы в металлическом корпусе с тонкой цепочкой. Вместо огненной воды заплатили Чохты за работу таким необходимым товаром, как порох, припасы, соль. Как здорово все это пригодилось позже, в начавшийся промысловый сезон!

Что за эти люди с «железки»? Новые люди. Хорошие люди. Царь русский далеко. Бог высоко. Самые условия этим пришлым быть вольными в своих действиях… Эти пришлые – добрые люди.

Подергивая за сыромятину, что крепилась к ошейнику оленя, Чохты начал приостанавливать нарты.

– Шох, шох! – старик крепко сжимал сыромятину, чтобы остановить головного оленя. Тот, повинуясь, повел головой, шумно вдыхая влажным черным носом морозный воздух.

Чохты осмотрел упряжь. Скрипя настом, сзади подошел Тохтороты, глава первой семьи, что двигалась следом.

– Пошто встал? – спросил старейшину, шевеля толстыми, слегка вывернутыми губами. – Што? Развязалось? – Он смотрел, как Чохты неторопливо обошел оленя с другого бока. Вместе затянули покрепче ослабленную упряжь. Тохтороты вернулся к своим нартам и громко объявил остановку на отдых. Люди в обозе зашевелились. Женщины стали вытаптывать снег, подготавливая место для костров. Мужчины отогнали оленей в сторону густых зарослей ерника. Под защиту от ветра. Уставшие олени губами касались снега, слизывая холодную влагу. Животные разбивали копытами наст, добираясь до осенней прошлогодней травы.

Нащипав бересты и наложив валежника, женщины развели два больших жарких костра. Возле одного позже устроятся мужчины. У второго – женщины с ребятишками.

Заплакал младенец. Молодая смуглая таптагирыканка кормила ребенка грудью, загородившись от ветра пушистой кухлянкой. Запахло дымом. Костры разгорались. Снег вокруг них быстро таял. Вблизи жаркого пламени, жадно лизавшего сухие ломаные сучья, из-под растаявшего наста плешинами показалась пожухлая трава, желто-серая прошлогодняя хвоя. В большом закопченном казане закипала вода. Женщины бросили в нее мелкие кусочки сушеной чаги.

Чохты подошел к костру. Ткнул пальцем в казан. Поморщился. Женщины поняли. Старейшине не нравится, что чай из талого снега. Взяв ножи и кожаный мешок, две девушки отправились на поиски льда. Питье из пресного снега Чохты не любил, хотя многие из его племени давно привыкли к такому вкусу. Чохты мог обходиться вареным мясом без соли. Такое часто случалось в его длинной жизни. Но чай непременно должен быть из воды, взятой либо в реке, либо в озере, а еще лучше – в ключе. Девушки вернулись скоро. Они отыскали лед в сотне метров от табора. Накололи в перемерзшем ключе среди больших камней куски льда, сложили в мешок. Подойдя к костру, ссыпали из мешка в казан. В пламя полетели толстые ветки.

Мужчины уселись кружком вокруг второго костра. Достали трубки. Принялись набивать табаком. Табак на исходе. Мужчины старались не просыпать ни крупинки. О чем-то оживленно разговаривали вполголоса. Люди племени не терпели громких фраз, чтобы не тревожить спящую под покровом снега тайгу. Разве что во время праздников, когда начинались игрища, то есть, поединки в ловкости и стрельбе, да еще при проведении брачных обрядов все стойбище оживало, становилось столь громкоголосым и шумным, что близкий зверь замирал в глухой чаще, настороженно слушая непонятные звуки.

Чохты не спешил возвращаться к мужчинам. Он задержался рядом с Торочей. Своей молодой женой. Она сидела, подогнув под себя ноги, на разостланной козьей шкуре, пристально глядя на огонь. Рядом попыхивали трубками остальные женщины, которые оказались свободными от хлопот, связанных с приготовлением пищи.

Два года, как ушла в мир предков старая Анико – первая жена Чохты. На десять зим был старше Анико старик, однако, пережил ее и, спустя время, которое позволило как-то притупить чувство острой утраты Анико, он женился во второй раз. Тороча моложе мужа на тридцать зим. Старый Чохты понимал, что разница в тридцать зим – большая разница. С прошлой весны она стала его новой спутницей жизни. Он привел молодую жену из соседнего стойбища. Со старейшиной того рода Чохты знаком давно. Очень давно. Охотились вместе еще по молодости. Для таежных людей это многое значило, когда знали друг друга еще молодыми. Тогда они были резвы на ноги, имея сильное мускулистое тело и зоркий глаз. Безбоязненно выходили один на один с диким кабаном, имея в крепких руках только пальму – привязанный к длинной палке широкий острый нож. Трудно было в тайге. Шибко трудно. Не хватало припасов. Почти не имелось огнестрельного оружия. Пропитание добывали с помощью примитивного оружия – лука со стрелами. Много общих памятных эпизодов связывало Чохты с тем старейшиной. Это и решило исход в пользу старого друга. Перекочевав на стойбище Чохты, Тороча стала его женой. Когда это произошло, взрослые сыновья старика, дети старой покойной Анико, перестали разговаривать с отцом. А в середине лета, не дожидаясь осеннего сезона, после проливных дождей по большой воде уплыли из родного стойбища на оморочках вниз по течению Олекмы. Отцу заявили, что будут охотиться эту осень самостоятельно. Чохты не стал удерживать сыновей. Он все хорошо понимал. Выходя на берег реки, подолгу смотрел на быструю воду. Переводил взгляд на затянутые синей дымкой сопки по другому берегу. В уголках его старческих глаз блестели слезинки. Тороча видела одинокую, чуть ссутуленную спину мужа, не решаясь приблизиться. Она знала, в эти минуты ему легче побыть в одиночестве со своими мыслями…

Старик не стал задерживаться у костра. Тронул за плечо молодую жену. Та молча повела взглядом от пламени костра и опять уставилась на огонь. Чувствуя на себе взгляды остальных женщин, Чохты вернулся к мужчинам. Вынул трубку. Долго набивал ее табаком. Старик не злился на сыновей, на Торочу. Он понимал, что разница в тридцать зим – большая разница…

Глава 6

В жилом бараке путейцев жарко натоплены печи. По краям колченогого дощатого стола такие же длинные лавки. Люди лежат на нарах. После сытного мясного ужина тянет на сон.

– Спасибо нашим командирам, – поглаживая живот, благодарил Покровского и Северянина один из рабочих. – Ладненько они сговорились с тунгусами. А то совсем на пшенке да перловке отощали. Так и спина к животу прирасти может.

– Живот к спине, – поправил того сосед по нарам.

– Какая разница…

В такой вечерний час тема для неспешного, пока вовсе не разморит от тепла, разговора одна, какой сложится жизнь после окончания строительства железной дороги. У многих мечтой было поднакопить деньжат и податься обратно, домой, в теплые по сравнению с Забайкальем края. Кому – в Тверскую губернию, кому – в Костромскую.

– Зима, поди, лютой будет, если до крещенских морозов такая холодрыга уж стоит? – продолжал тот, что говорил благодарно об аборигенах. Заголив брюхо, пятерней почесывал дряблую кожу. Волосы длинные и жирные. Сосульками топорщатся на оттопыренных ушах. Взлохмаченный чубина лезет в глаза.

– Баньку бы щас, – вздохнул его сосед, которому тоже захотелось почесаться. Сильно зудилось меж лопаток. – Пополоскаться бы всласть. Да веничком. Хошь березовым, хошь дубовым поиграть по костям. Шкура-то скоро так задубеет, что ничем не распаришь.

– Ишо крепче ударят морозы на Крещенье, – не слушая соседа, повторял первый, который костлявый и с дряблой желтой кожей. – Он скосил глаза на затянутое толстым ледяным блином окошко барака.

– Оно бы лето, так можно и без бани. На кой она, если воды в речке течет сколь хошь. Намыливай башку и ныряй себе, – продолжал банную тему широкоплечий мужик, лежавший на спине. На его мускулистой покатой груди покоились руки-клешни. Мужик был мастак по зашивке железнодорожного полотна. Никто из бригады не мог угнаться за ним в сноровке ловко и без брака забивать костыли путейским молотком.

– Не скажи, – возразил ему кто-то с соседних нар, – речку с баней никак не сравнить. В речке что? В речке можно только пот сполоснуть в жаркий день. А в бане-то, милок, на коже поры раскрываются, и весь нечистый дух вместе с грязью скатывается.

– Чего? – не понял любитель купания в речной воде. – Какие ишо такие поры?

– Ну, ты присмотрись хорошенько на свою шкуру-то немытую, может, и разглядишь, что она вся в мелких-премелких дырочках. Они и есть поры…

Входная дверь вдруг отворилась, и из сеней в облаке морозного пара появились две фигуры.

– Вечер добрый! – стягивая шапку с головы, сказал Покровский. Рабочие заподымали лохматые головы. Некоторые стали опускать с нар ноги на пол, нашаривая обувь.

– Лежите-лежите. Отдыхайте, – махнул рукой Алексей Петрович. – Мы тут со старшим десятником на огонек решили к вам заглянуть. Дай, думаем, поглядим, о чем думу думати на сон грядущий.

– А мы, господин инженер, давеча только что о вас вспоминали.

– Добрым словом или как?

– Ясно дело, что добрым. Порадовали мясной кормежкой. Всегда бы так.

– Всегда, братцы, не получится, – рассмеялся Северянин. – Подфартило за счет наших старых знакомых.

– Тунгусов?

– Их самых. Только правильней их называть таптагирыканами. А еще тут неподалеку есть и кендагирыканы…

С приходом в столь поздний час начальства путейцы оживились. Куда и сон у многих девался, хотя кто-то все-таки уже храпел. Покровский и Северянин, расстегнув крючки полушубков, присели на лавку ближе к свету керосиновых ламп.

– Мы вот с Алексеем Петровичем решили такую штуку вам предложить, – начал издалека старший десятник. – Решили мы, значит, предложить вам построить баню. Настоящую. С каменкой и полком. Правда, сейчас, зимой, с вениками туговато, да ничего, найдете какой-либо выход, если хорошенько покумекаете.

– Вы, Куприян Федотыч, будто под дверью стояли, и наш разговор слушали, – удивились мужики.

– Какой разговор?

– Да все о том же, о чем и вы только что сказали, о бане.

– Ну? Что я говорил? – Северянин хитро глянул на Покровского. – В самый аккурат состоялся разговор о необходимости банного дела. Да и вообще смысл данного предприятия очень даже очевиден. Надо бы в порядок, мужики, себя привести. Пусть с бритьем дело муторное, но хотя бы постричься. Вшей бы не напарить…

Рабочие оживились. Загалдели, зашумели. Начали спорить, у кого в какой губернии, в какой конкретно деревне лучше бани рубятся и каким образом топятся.

– А что, братцы, чаю найдется? – громко спросил Северянин, выждав, когда страсти по поводу предстоящего строительства бани немного поутихли.

– Как же не найдется, Куприян Федотыч?! – уважительно отвечали хором мужики. – Эй, несите бачок с плиты. Она ишо горячая. Чего-чего, а чаги у нас всегда в достатке. Целебная вещь, Куприян Федотыч!

– Знаю, знаю, – усмехнулся Северянин и пригласил всех желающих к столу. Он аккуратно положил на середину большой бумажный кулек. Осторожно потряс его. Бумага развернулась, и высыпались белые кубики рафинада.

– Вот вам гостинец, братцы. Алексей Петрович ездил в Могочу в дистанцию. Привез в честь, так сказать, успешного завершения очередного отрезка пути на двадцать второй версте. Как говорит наш инженер, выходим на финишную прямую. Впереди тоннель. Монтировка в нем рельсошпальной решетки – дело чрезвычайно ответственное.

– Ничего. Сработаем. Лишь бы тоннельщики не подвели.

– Проходка сделана, кажись, на совесть. Только бы облицовщики не просчитались с качеством раствора при обделке нутра.

– Так, поди, не первый раз с раствором они знакомы. Так же, как и ты с путейским молотком.

– И то верно. Хотя тут молоток бери да колоти, а там гора над головой. Ее, грузонепомерную, так укрепить надобно, чтобы на долгие годы незыблемость каменной кровли обеспечить…

Откусывая от рафинада крохотные кусочки и смакуя сахаринки, мужики с превеликим удовольствием принялись чаевничать.

– Позвольте спросить, Алексей Петрович? – обратился к Покровскому самый смелый.

– Ну? – просто и по-свойски отозвался тот, отпивая из горячей кружки мелкими глоточками горячий отвар.

– Правда ли, что государь после окончания строительства землю пожалует всем, кто из крестьян?

– На сей предмет конкретно ничего не могу ответить, но жалованье по расчету обещается приличное. Казна не поскупится. Сможете, кто пожелает, и корову завести, и лошадь купить. Вы и сейчас не в обиде, верно? Хотя и деньги, бывает, задерживают. Однако многие умудряются и подэкономливать. Питаются из общего котлового довольствия, предпочитая в лавку не ходить. О спиртном же и речь не идет…

– Никак нет. Не в обиде, – согласно закивали бородами рабочие.

– А ссыльным, говорят, будет свобода дарована?

– Про тех сказать чего-либо пока невозможно, – ответил Покровский. – Смотря каким ссыльным. Преступники обязаны отбыть свое наказание по всей строгости.

– Это верно, верно, – опять согласились мужики. – Хотелось бы вот о чем поговорить, – произнес Покровский, отставляя кружку. – Здешние земли не освоены. Многие, вероятно, захотят остаться здесь на службу после ввода железной дороги в эксплуатацию?

– Куды на службу?

– Чудак человек! – рассмеялся Северянин и ответил за Алексея Петровича. – Кто же будет, по-вашему, магистраль в будущем обслуживать? Думаете, построим ее – и все, шабаш? Нет, братцы, вам ее строить, вам и обслуживать…

– Оно, конечно, дело заманчивое, – отозвался один из мужиков, знать, вербованный из какой-либо западной дальней губернии. Лапотник, как звали переселенцев местные забайкальские рабочие. – Остаться здесь можно, кабы не морозы.

– Что вам морозы? – удивился Северянин. – Да вы покуда пробиваете эту дорогу сквозь дебри и сопки, совсем привыкнете к морозам. Иль еще не привыкли? Подождите, вспомните мои слова. Пройдет время, и многих из вас обратно на запад в свою деревню калачом не заманишь. Кто молодой, тот женится. Кто по причине личной одинок, тоже здесь хозяйку сможет найти. Я уж не говорю о тех, кто с семьями сюда перебрался. Те, однозначно, осели в здешних краях навсегда. И еще, как говорится, пустят здесь корни. Сейчас, не спорю, тяжело. Скоро станет легче. Главное, одолеть «железку». Соединить два конца, которые стальными нитками сюда с востока и запада тянутся. Потом устроитесь, братцы, на путейские околотки да станции, а кто, глядишь, и на машиниста выучится, кто-то в кочегары на паровоз пойдет, кто еще куда.

– Эка, куда вы хватили, Куприян Федотыч, – пряча улыбку в седые усы, проговорил Ерофей, самый старший среди путейцев. Уж если ему очень даже по душе пришлись слова Северянина, то, что говорить о молодых, которые во все глаза смотрели на старшего десятника, на инженера Покровского, ожидая, о чем они еще им скажут-расскажут, какими благими пожеланиями согреют?

– Господин инженер, а насчет обвала в тоннеле можно спросить?

– Любопытный вы народ, – став серьезным, опять ответил за Покровского Северянин. – Откуда про то узнали?

– Сорока на хвосте весть принесла.

– Действительно, обвал был.

– И многих задавило?

– Не задавило, а завалило, – поправил Северянин.

– Откопали?

– Откопали, – ответил уже Покровский.

Повисла тишина. Кому-то, видимо, стало неловко за неуместный вопрос. Самый смелый и говорливый из мужиков виновато поежил плечами.

– Заболтали, однако, гостей-то, – прервал паузу Ерофей, – и про баню забыли.

– Ничего не забыли. На днях же и займемся. Ты, Ерофей, прикинь, кто из нас самый сметливый по части срубов.

– Правильно. Сами определите людей, – добавил к сказанному Северянин. – В ближайшее воскресенье и начинайте. Материал есть. Отсюда перебазируемся, оставим баню во благо другим.

В печах трещали мерзлые, только что принесенные с улицы и подброшенные на красные уголья дрова. Печи в бараке топились ночь напролет. За этим по графику следили дежурные истопники.

– Тесновато здесь, – заметил Покровский.

– У нас ничего. У соседей один на одном сидят, – пояснил Ерофей. – Опять же, просторный барак рубить – холоднее будет. Вон у арестантов все углы изнутри от инея белые.

– В тесноте, как говорится, да не в обиде, – подметил кто-то рядышком.

– Ничего, братцы, потерпеть надо. Все это временное явление. К тому же все мы здесь по своей воле, так?

– Так, так, – опять кивали бородами рабочие, устраивая после сладкого чаепития перекур. – Мы-то, ясное дело, по своему желанию. Причины, правда, разные, но силком никто сюда никого не тащил…

Барак освещался плошками и лампами. Рабочие берегли керосин, стараясь пользоваться самодельным освещением, делая фитильки, которые пропитывали жиром. Обычно спать ложились рано. Это сегодня вечер затянулся. Не каждый день заходят на огонек начальники.

Расстались Покровский и Северянин с гостеприимным жилищем строителей поздно. На улице – полнолуние. Светло. Видны деревья вблизи поселка, черный кустарник. И звезды от лунного света в такой вечер мерцали слабее, чем в обычные морозные ясные ночи.

* * *

«В самом начале XIX века по данным переписи населения в Забайкалье насчитывалось 664 тысячи человек. Из них в сельском хозяйстве было занято 560 тысяч. В Чите проживало около одиннадцати тысяч жителей. На протяжении многих километров от Читы к востоку простиралась безлюдная местность. В горной промышленности, например, было занято несколько тысяч человек, прииски разбросаны по всей губернии. В обрабатывающей и пищевой промышленности насчитывалось 64 „карликовых“ предприятия, на которых трудился 241 человек. Они вырабатывали стекло, мыло, кирпич, свечи, кожи, пиво ежегодно на сумму до 100 тысяч рублей.

Подрядчики набирали для строительства Транссибирской магистрали людей в беднейших губерниях европейской России. Свозили завербованных в порты Черного моря. Медленно проходили пароходы длинный путь по морям и океанам до Владивостока.

На постройку железной дороги в Сибири двинулись из Смоленской, Витебской, Минской, Гродненской и других губерний крестьяне и рабочие, обнищавшие у себя на родине. Одновременно вербовщики, наобещав златые горы, рыбу, которая сама выходит на берег, земли непаханые и леса вековые, везли партии голодных и оборванных людей на Амур. За каждого доставленного на строительство рабочего вербовщики получали денежное вознаграждение. По Великому Сибирскому пути люди ехали без билетов за счет казны до Сретенска, а дальше – по Шилке и Амуру на пароходах „Урюм“, и „Василий Поярков“, „Адмирал Макаров“, „Дунай“. Пароходы принадлежали управлению строительства дороги. По рекам до контор строительных участков завербованных также везли бесплатно.

Выходцы с равнин Центральной России удивлялись красоте берегов рек Шилки и Амура, неожиданно быстрым подъемам и спадам воды, богатству станиц забайкальских и амурских казаков. Когда проходили мимо Горящих гор, изумлению не было границ – огромные обрывы подступали к самой воде Амура, из земли поднимались вверх столбы и целые стены дыма, ночью же горы дышали пламенем, освещая местность, как днем. Старожилы на пристанях рассказывали, что горит здесь подземный уголь с незапамятных времен. То утихает пожарище, то снова бушует с невиданной силой.

От речных пристаней цельной тайгой, по звериным тропам партии будущих строителей пробирались на участки работ пешком. Болотистыми марями и через каменные, скалистые нагромождения горных хребтов брели усталые путники.

На строительство Амурской железной дороги с пристаней на Шилке и Амуре непрерывно поступали рабочие, доставлялись продовольствие, металлические изделия, цемент, доски, шпалы. На пристанях, чуть поодаль от причалов, рабочие собирали и ставили на колеса железнодорожные платформы и крытые вагоны, вели клепку мостовых конструкций, а на баржах и плотах прибывали все новые и новые грузы. На станции Кокуй Забайкальской железной дороги на берегу реки Шилки раскинулись крупнейшие после Читы головные мастерские Амурской железной дороги. Работа в них шла круглые сутки. Рядом с мастерскими стояли жилища рабочих, а подальше – „кокуйские холерные бараки“, где проходили карантин несколько тысяч вербованных рабочих и переселенцев. Здесь же ожидали подхода пароходов и барж те, кто прошел фельдшерский контроль. Они были готовы отправиться вниз по реке к конторам строительных участков, чтобы приступить к долгожданной работе.

Зачастую пешком добирались вербованные до места назначения, высадившись с барж на пристанях, и в непроходимой тайге мастерили на скорую руку шалаши, землянки, ставили палатки, копали колодцы. Разумеется, большие многолюдные потоки переселенцев и вербованных текли с западных губерний в Забайкалье по теплу, по поздней весне и летним месяцам. С наступлением холодов этот процесс приостанавливался и замирал до окончания зимы, а с наступлением весенней распутицы вновь отправлялись в привычный путь вербовщики, поднаторевшие в своем деле, дабы спустя полтора-два месяца вернуться с очередной партией западников».