Лайка

Доехав до Красноярска, я как-то само собой решил проводить Таню до ее деревни. Она же приняла такой мой шаг даже с радостью, хотя, между нами ничего такого за все это время не было – мы даже почти не разговаривали друг с другом в поезде. Также молча плыли на теплоходе до ее Сайгира. Когда же я вошел в ее дом, то ее родители и все остальные в поселке сразу решили, что я почти что ее муж, как минимум, жених. Меня даже в первый же вечер чуть не побили местные парни… Отец же Тани, как только мы появились, отвел меня в сторонку и спросил, когда будем свадьбу играть. Я и сказал, что чем быстрее, – как только паспорт ее дочери новый выдадут, – тем лучше, а то же нехорошие слухи пойдут. Папа Тани, Павел Терентьевич, старый сибирский охотник, в то время похрамывал: неудачно в темноте встал коленом на стакан. Вот же ирония судьбы – он тоже в своей деревне был единственный хороший печник. К слову сказать, Павел Терентьевич был от Бога на все руки мастер. Так как охотник почти весь год занят, то в год, как правило, брал только один заказ на конец лета. Так получилось, что печку в тот август надо было выложить именно у родителей того парня, который имел виды на Таню, и который и подговорил местную молодежь побить меня. Помню следующим утром пришел какой-то мужик и стал чуть ли не слезно упрашивать Павла Терентьевича выложить печку. Они, оказывается, уже разобрали ее, а тут отец Тани поранил колено. Павел Терентьевич виновато говорит ему, мол, как он выложит, если не может сгибать ногу, и к тому же если не вылечит колено, то не сможет пойти в тайгу на охоту. Я тогда подошел к ним и встрял в разговор, мол, если надо, то смогу выполнить заказ. Тот сосед посмотрел на меня свысока – они же думали, что я городской – и только махнул рукой на меня. Я тогда говорю, что работу сделаю бесплатно, но если им не понравится мое искусство, то заплачу им двойную цену работы плюс стоимость кирпича с доставкой. Суть да дело, а через месяц печку я выложил отменную – до сих пор стоит, кстати. А с тем бывшим женихом мы стали настоящими друзьями – это как раз тот Сашка Хандогин, про которого в самом начале я упомянул, – он потом женился на старшей сестре Тани, и таким образом мы даже стали родственниками, то есть свояками. Впрочем, я немного отвлекся в сторону. Так мы с Таней и стали мужем и женой. Мы даже впервые поцеловались только на свадьбе – вот как! – и живем до сих пор душа в душу. Для меня она все та же потерявшаяся в Москве неудачливая студентка, которую надо защищать от зла и нечисти… Впрочем об этом не надо говорить – можно сглазить. Отец же Тани сразу после свадьбы потащил меня помощником на охоту, так как колено у него все еще ныло, и он боялся не выдержать трехмесячной нагрузки в тайге. Я же сам карельский парень – горные реки не в диковинку. Ну и стрелять из ружья умел… Так вот и получил в наследство от тестя охотничий участок размером почти в тысячу квадратных километров, где и занимаюсь добычей соболя до сих пор. А тогда – на следующее лето – мы с Таней и при помощи всего Сайгира, жители которого очень обрадовались, что у них теперь есть молодой печник в поселке, построили просторный дом из отборной таежной лиственницы – деньги же были у меня, – и стали жить да поживать. С тех пор мы с ней ни разу никуда дальше Туруханска не выбирались – все в Сайгире…, ну, если не считать мои коммерческие походы для сдачи пушнины раз в два года в Красноярск.

Никита замолк. Чувствуя, что в груди снова стало давить, а в горле запершило, он судорожно выпил остатки холодного чая в кружке и задержал дыхание, пытаясь сбить подступающую волну кашля. Рассказывая о своей молодости, Никита на какое-то время забылся от своих тревожных мыслей, которые не давали покоя в последние недели из-за, продолжающегося ухудшаться, состояния здоровья. Чтобы отвлечь себя и, таким образом, продлить это чувство отрешенности от настоящего времени, он стал разглядывать кабинет доктора: стол из ламинированного ДСП, под которым с одной стороны стояла тумбочка, а с другой – компьютерный блок; на столе – громоздкий монитор с электроннолучевым кинескопом; старый деревянный шкаф со стеклянными дверцами, покрытый лаком; пластиковое окно без каких-либо занавесок или штор; на широком подоконнике – древний принтер без каких бы то ни было кабелей; на полу – довольно новый линолеум. Оглядев все вокруг, взгляд его остановился на часах, висевших рядом с дверью, словно бы он увидел их впервые, хотя за все время разговора они были в прямой его видимости. Прошло почти три часа, и стрелки на циферблате показывали без двадцати восемь.

– Однако, уже довольно поздно, – как бы уловив мысли своего пациента, заговорил Юрий Всеволодович. – Если вы не возражаете, я хотел бы вас осмотреть. Разденьтесь, пожалуйста, до трусов. Тут у меня довольно тепло, можно сказать, даже жарко – вы не находите? Главный врач, видимо зная хорошо свой коллектив, выделил мне этот кабинет, как бы тем самым подчеркивая мое особое положение, если можно так сказать. Сами понимаете, какой бы опытный ты ни был специалист, а на новом месте ты всегда новичок… Тут, видите, нет даже перевязочной. Здесь раньше вроде бы экономист сидел, а теперь вот я… Пол тут чистый, но можете расстелить под ноги вот эту газету…

Никита, начав медленно раздеваться, складывая при этом одежду на свой стул, пропустил мимо ушей слова доктора, не понимая смысла сказанного. Через несколько минут он встал по стойке «смирно» и вопросительно взглянул на Ерохина, мол, можно приступать.

– Вы политикой интересуетесь? Ну, я имею в виду, вы за новостями следите? – спросил тот, надевая очки.

– Можно сказать, что нет. – Улыбнулся скептически Никита, не понимая, по какому поводу задан вопрос. – Так иногда в тайге, когда готовлю добытые шкурки, в пол-уха иногда между делом слушаю по радио болтовню, но при этом, никак не анализируя и ничего не запоминая. В этом плане я плохой собеседник по этой тематике.

Ерохин подошел к раздетому своему пациенту и, как показалось Никите, словно его лайка Рекс, обнюхал его чуть ли не с ног до головы.

– А у меня вот слабость к политике, – вымолвил Юрий Всеволодович, закончив этот первый этап поверхностного осмотра.

Доктор подошел к своему столу и достал оттуда сложенный вчетверо миллиметровый листок бумаги стандартного формата. Затем, взяв правую руку Никиты, стал, прикладывая палец за пальцем к этому листку, внимательно осматривать их со всех сторон. То же самое после проделал и с пальцами левой руки. Попутно Ерохин стал пространно, словно заправский политолог, рассказывать своему пациенту о ситуации в мире и, в частности, в России и в странах ближнего зарубежья. Никита, послушно выполняя все просьбы врача при его осмотре, сперва не обращал внимания на эту политинформацию, но затем машинально стал прислушиваться, и в какой-то момент даже стало интересно: Юрий Всеволодович обладал недюжинным талантом на все, даже на мировую обстановку, глядеть глазами врача-онколога, и оттого его выводы и прогнозы выглядели очень интересно и парадоксально для восприятия.

Закончив осматривать Никиту, доктор сел на свое место, и, глядя куда-то в сторону окна, задумался. Было видно, что он хочет сказать что-то очень важное, но никак не может решиться.

– Юрий Всеволодович, – впервые Никита обратился к нему по имени и отчеству, – мне обязательно, как только пойдут дожди, нужно в тайгу на свой участок. И придется пробыть там до конца года… Я знаю, что лечащий врач не должен говорить пациенту всю правду, но, прошу вас, выскажите мне все, что вы думаете о моем состоянии – это очень важно.

Ерохин пристально посмотрел в глаза своему собеседнику, но потом, поджав губы, словно бы пытаясь удержать вырывающиеся слова, опустил взгляд.

– Если так, то, что же, – может, так даже лучше, – выдохнул он, не поднимая головы. – У вас начались метастазы… Забыл спросить, когда вы впервые почувствовали, что с вами что-то не так?

– Наверное, в мае, – почти сразу ответил Никита. – Мы тогда добывали уток. Я всегда был осмотрительным, а тут так случилось, что под веткой – это легкая такая лодка-долбленка – выскочил осенец, и я оказался в ледяной воде. Погода тогда была уже теплая, да и ветра не было, и я быстро вылез на сухое место, разделся, а ребята с миру по нитке одели меня в сухую одежду… Ночью немного поднялась температура. Потом все вроде бы прошло, но начались какие-то странности со здоровьем: то начинаю мерзнуть в жару, то жарко в холод… Хотя, вы знаете, зимой вроде все было нормально, но какая-то слабость чувствовалась постоянно…

Юрий Всеволодович задавал вопросы и, получая ответы, каждый раз покачивал головой, словно бы знал их заранее.

– Вы все-таки полны решимости идти в тайгу на три месяца? – спросил он, словно бы подытоживая свой разговор с пациентом. – А впрочем, я бы тоже так и поступил, но все же если что случиться с вами…

– Юрий Всеволодович, все действительно так плохо? – перебил его Никита. – И сколько мне осталось?..

Ерохин будто бы ждал этого вопроса – он спокойно посмотрел в глаза своему пациенту и так же спокойно ответил:

– Я думаю, что максимум год, но вы собираетесь в тайгу, и как поведет на морозе ваш организм – трудно сказать. Я чувствую заранее, что будет происходить с вами в ближайшие месяцы, но не могу правильно сформулировать и объяснить. Видите ли, лечить уже бесполезно, если уж мне быть откровенным до конца. Вы хотели, чтобы я честно все рассказал – вот я и говорю вам то, что вижу как врач-онколог…

Юрий Всеволодович наклонился и достал из своей тумбочки небольшую белую пластиковую баночку.

– Вот возьмите это с собой, – сказал он, ставя его перед Никитой. – Когда начнется нестерпимый приступ кашля – выпейте одну таблетку, но не чаще одного раза в три дня. Учтите, это очень важно! Иногда немного помогает спиртовая настойка мухомора, если взять из спектра народной медицины. И еще: как вернетесь из тайги, постарайтесь сразу показаться мне, договорились?

Прощаясь с Никитой, Юрий Всеволодович любезно предложил ему переночевать в его квартире, которая находилась поблизости от поликлиники. Никита поблагодарил доктора за заботу и объяснил, что он остановился у знакомых. Накануне вечером, узнав, что он собирается в Туруханск, к ним домой прибежала соседка Нина, чья дочка Галя год назад вышла замуж за парня из райцентра, и с наивной простотой попросила поговорить по-мужски со своим зятем из-за его постоянного пьянства. Якобы дочка слезно жаловалась, что тот стал даже иногда поднимать руку на нее. Соседка одна растила единственную дочь, и она была для матери абсолютным смыслом ее жизни. Что мог ответить Никита? Пришлось успокоить ее и обещать, что попробует поговорить. Сама дочка соседки устроилась работать санитаркой в роддом после переезда в Туруханск, и утром, прилетев на вертолете, Никита застал ее дома собирающейся на работу. Галя искренне обрадовалась его появлению и настойчиво попросила остаться ночевать у них. Сама же молодая женщина, узнав, что он прилетел из-за проблемы со здоровьем, проводила его до больницы и только затем, хотя уже опаздывала, направилась на свою работу. Все это время она ни словом не обмолвилась о проблемах в своей семье. И даже на осторожный вопрос Никиты о ее муже, она, немного нахмурившись, поведала о том, какой у него замечательный и трудолюбивый Серега на самом деле. Никита же в ответ на всякий случай промолчал о просьбе ее матери поговорить с этим самым Серегой: узнав, что Галя идет дежурить в роддом на сутки, решил вечером с глазу на глаз попробовать побеседовать с ним. Он, конечно же, понимал, что все это совершенно бессмысленно, но для успокоения своей совести решил все же провести это мероприятие.

Деревянный двухквартирный дом, в котором жили Сергей и Галя, находился за аэропортом. И когда Никита добрался до него, уже было около одиннадцати. После бушевавшего больше недели северного ветра теплый южный ветерок, несмотря на начавшуюся легкую морось, навевал все же некоторую надежду, заставляя относиться к беспощадным словам Юрия Всеволодовича не так трагично. Уже зайдя под козырек крыльца терраски перед входом в дом, вдруг Никиту опять накрыл приступ мучительного кашля. «Неужели все это правда? – подумал он, вспомнив о таблетках, выданных доктором, и начиная только сейчас понимать всей душой все происходящее с ним. – Опять накатывает эта слабость…»

Скрипнула дверь терраски, и почти сразу же его ослепил свет лампочки, висевшей под белым металлическим колпаком под козырьком крылечка.

– Ой, а это ты, дядя Никита. – Из полумрака терраски на свет появился Серега. – А мне Галя позвонила на работу и попросила прийти пораньше домой. Вот я жду-жду тебя – и уже не знал, что и делать. Куда это вы пропали? А я думаю, кто это тут под окном так сильно кашляет? Пойдемте в дом, дядя Никита.

Никита пожал протянутую руку Сереги и, все еще подкашливая, направился вслед за ним. Проходя мимо хозяина дома, который гостеприимно распахнул в сенях дверь, приглашая войти его первым, Никита почувствовал запах спиртного.

– Ты не против, если я досмотрю по телевизору передачу? – спросил Серега, когда они вошли в дом. – Тут как раз показывают те места, где я служил в Армии.

Никита, увидев на столе початую бутылку водки и рыбные котлеты на сковородке, еле заметно покачал головой:

– Один пьешь?

– Так я ждал-ждал тебя и вот подумал, что ты где-то решил в другом месте переночевать – время-то уже почти одиннадцать, а мне завтра рано вставать… Тут после обеда чинил систему отопления у одной бабушки, и она мне выдала эту бутылку. Говорит, осталась с похорон мужа, хранила, мол, почти тридцать лет. Видишь, сделано в СССР? Думал, спирт испарился, и надо попробовать – ничего, вполне хорошая водка. Давай, дядя Никита, пропустим по сто грамм. Как ты?

Никита неопределённо покачал головой, и хотел было уже деликатно отказаться, как Серега, вытянув вверх указательный палец, уселся напротив телевизора, забыв о своем предложении. Никита, примостившись рядом с ним на старенький диван с высокой спинкой, из вежливости молча стал также смотреть на экран. Голос за кадром рассказывал о Службе внешней разведки России, что Никите было совсем неинтересно и абсолютно безразлично. На экране мелькали какие-то пустые коридоры, пустые ухоженные аллеи парка, лесные пейзажи, потом появился какой-то мужчина в костюме и стал говорить о своем жизненном пути.

– Это глава Службы внешней разведки, – с придыханием сказал Серега, показывая пальцем на телевизор. – Ситников Константин Георгиевич. Я его лично много раз видел.

– Так ты у нас разведчик? – с шутливым тоном спросил Никита. – Надо же, а я и не знал. Какие люди, оказывается, рядом со мной пьют водку и закусывают щучьими котлетами! Котлеты сам лепил?

– Котлеты? Какие котлеты? А-а, эти? Да, сам, а кто же еще?… Да ну тебя, дядя Никита, – замахал рукой в его сторону Серега, не отрывая при этом взгляда с экрана. – Я в армии служил там рядом. Ну, охраняли по периметру. Там у них территория огромная в Ясенево, рядом с Бачурино – это под Москвой по Калужскому шоссе, – вот мы и несли караульную службу. Там, знаешь, какая охрана? Ого-го-го! Мы по внешней границе стояли, а внутри у них своя уже охрана была из контрактников. Меня даже уговаривали подписать тоже контракт на три года и остаться у них, но меня тут ждала Галя…

Серега замолк, потом пододвинул свой стул поближе к столу и налил в две рюмки водку. Он кивнул головой Никите, указывая, мол, давай, поехали.

– Спасибо, Серега, но мне пить нельзя, – ответил Никита. – Я и раньше не любил это дело, а сейчас уже и здоровье не позволяет. А рыбу вот я поем, если предложишь: с двух часов ничего не ел.

Серега один опрокинул в рот свою рюмку, затем зашел за печку и через минуту появился с противнем, где лежала партия горячих котлет.

– Я вот все думаю-думаю, и никак не могу решить, что мне делать, – нарушил молчание Никита, принимаясь за чай после вкусных рыбных котлет. – Мать Гали попросила меня с тобой поговорить, чтобы ты – не знаю даже как сказать, – стал вести трезвый образ жизни, что ли.

Серега удивленно уставился на своего гостя от этих слов, заинтересовавшись неожиданным поворотом.

– Якобы ты спьяну подебоширил с ней, – добавил Никита и пристально взглянул в глаза хозяина дома. – Мать Гали одна растила и воспитала свою дочь – представляешь, как ей тяжело слышать такие вести? Зачем же надо было руку поднимать на нее. Ты вот говорил только что, что из армии мечтал скорее вернуться к ней, – значит, у вас все по любви было? Что же сейчас изменилось?

– Да все у нас нормально, дядя Никита, – пожал плечам Серега. – Да и Галя, скорей всего, без всяких задних мыслей болтнула о нашей жизни… Да, было дело: недели три назад мы закончили плановый ремонт котельной и начальство проставилось. Я пришел домой, порядочно наклюкавшись, и, правду говоря, плохо помню все детали, но только Галю я не бил! Толкнул ее – да. Она споткнулась о порог и упала, но она же сама виновата: на меня с матом, а я до ужаса не люблю, когда женщина матерится. До этого она при мне никогда так не делала, а потом на следующий день я ей объяснил, чтобы в родительском доме она не смела так выражаться…

Серега слегка недовольно подтянул вторую рюмку, которую до этого налил для Никиты, и выпил одним залпом, словно это была вода – даже не закусил и не занюхал.

– Неблагодарное дело читать мораль хозяину дома гостю, когда за окном ночь, и моросит дождь к тому же, – грустно улыбнувшись, сказал Никита. – С твоего позволения я матери Гали скажу, что я провел воспитательную беседу с тобой, хорошо?

Серега равнодушно махнул рукой, показывая тем самым, что у него нет особого желания об этом беседовать.

– Ты же, Серега, вроде бы техникум в Игарке закончил? – немного сменил тему Никита. – Может, попробовать тебе высшее образование получить? Детей у вас пока нет, хозяйства как такого с живностями разными – тоже…

– Говорить легко! – Прищурившись, бросил взгляд на гостя Сергей. – А на самом деле мне моя работа сварщика нравится – не всем же становиться начальниками. Я вот тоже могу тебе сказать: «Дядя Никита, вы честный, мудрый и опытный человек, что же вы сидите на своем участке в тайге и проживаете свою жизнь впустую? Вы же могли запросто стать губернатором, президентом, или хотя бы генералом, и тем самым принесли бы огромную пользу стране и людям. А ты убиваешь милых соболей и зарабатываешь не намного больше меня». Но я же не говорю этого…

– И не надо, – засмеялся Никита и тут же закашлял.

Пока гость мучительно кашлял, облокотившись на колени и опустив голову, а затем и повернувшись спиной к столу, Серега налил в рюмку с треть водки и быстро опрокинул ее в рот. Когда Никита встал и вышел в сени, чтобы не смущать хозяина дома своим кашлем, тот повторил эту процедуру еще разок. Минут через десять, какой-то весь измученный, Никита зашел обратно в дом и уселся на свое место.

– Ну, вот мы и обозначили свои позиции, – сказал он и похлопал Серегу по спине. – Давай, разлей остаток водки на двоих – пожалуй, надо выпить по этому поводу, хотя врач мне и запретил строго это делать. Наказал, что можно пить по чайной ложке спиртовую настойку мухомора.

Серега от этих слов расхохотался и даже немного пролил на скатерть водку.

– Кстати, я могу достать, – все еще смеясь, сказал он, пододвигая наполненную до краев стопку. – У соседки через стенку муж полгода назад помер, так она его все этим самым мухомором и лечила. Хорошо лечила – душевно!

Пожелав друг другу здоровья, мужчины выпили.

– Мне вот интересная мысль пришла в голову, – почувствовав, как хорошая водка пришлась к месту, обратился Никита к хозяину дома, – а не хочешь ли, Серега, если у тебя все равно нет желания учиться дальше, занять мое место?

Тот удивленно, уже порядочно захмелевший, уставился на своего гостя, не понимая, о чем это он?

– Я про свой охотничий участок имел в виду, – уточнил Никита, видя, как Серега пытается уловить смысл его слов. – Участок почти в тысячу квадратных километров – мечта поэта и любого сварщика! И это будет все твоим – ты там будешь и царь, и Бог в одном лице. Правда, чтобы деньги заработать придется добывать – не убивать – «милых» соболей…

– Постой, дядя Никита, – перебил его Серега, – о чем это ты? А ты сам куда? Чем же ты на жизнь будешь зарабатывать? К тому же у тебя большая семья… Или вы решили на старости лет всем табором, извини меня, уехать из Сайгира?

– Да нет, мой дорогой, – грустно улыбнулся Никита, – никуда я из своего поселка не уеду. Только вот, думаю – и никак не могу решить, кем же мне стать: или президентом, или губернатором, или, на худой конец, генералом – что-то надоело мотаться по тайге…

– А-а, – протянул зычно Серега, – тогда я согласен: как только увижу тебя в генеральских погонах, так сразу побегу принимать от тебя твой участок – мечтаю с детства стать таежным охотником на соболей.

– Вот и договорились, – засмеялся в ответ Никита, довольный тем, что разговор закончился безобидной шуткой.

Легли спать. Серега предложил гостю кровать возле печки за крашеной дощатой перегородкой, на что тот без всякого каприза с радостью согласился: Никиту после водки стало знобить, и он даже подумывал попросить разрешения залезть на печку, где был расстелен старый тулуп, и только от вида которого, лежащего на теплых кирпичах, становилось тепло. Растянувшись на мягкой перине и прижавшись спиной к печи, Никита немного согрелся, отчего тяжесть в груди и першение в горле также почти исчезли.

– А что, Серега, – спросил Никита, когда тот выключил свет и тоже, что-то бормоча, улегся на диван, – если бы тебя Галя не ждала тут, так и остался бы в Армии в этом, как его…

– В Ясенево, – откликнулся Сергей за перегородкой. – Да, пожалуй, и остался бы. Да, остался бы… Я почти даже решился тогда подписать контракт, чтобы через год поступить в военное училище, но что сейчас об этом говорить – поезд ушел… Нравилось мне в армии, дядя Никита…

Таня, Татьяна Павловна – так обращались к ней на работе в школе, сидела в своей комнатке воспитательницы пришкольного интерната и вязала варежки для сына Мишки. Несколько клубков пряжи из домашней овечьей шерсти по почте еще весной прислала сестра Никиты, но короткое сибирское лето никак не для вязания. Таня, заметив недомогание мужа, еще в начале июля все уговаривала его слетать в Туруханск в больницу и показаться врачам, но Никита все откладывал, объясняя это тем, что дел невпроворот, и все надо успеть до осени. Когда же наступила эта самая осень, муж стал готовиться к своей «экспедиции», как он, шутя, называл свой главный охотничий период с октября по февраль по добыче соболя. С большим трудом, уже пустив даже слезу, Тане еле-еле удалось упросить Никиту перед самым началом охотничьего сезона все же полететь на почтовом вертолете в райцентр. Тот и сам, в конце концов, понял, что со здоровьем твориться неладное и согласился показаться врачам и обследоваться. Последним аргументом в пользу этого решения явилось то, что сестра Тани, которая заведовала почтой в Сайгире, за два дня до прилета вертолета поведала, что новый скоростной теплоход, который стоял в Дудинке, вышел из порта на пробный рейс, и что ей даже прислали примерное расписание. Все вроде бы складывалось вполне хорошо: с утра прилететь в Туруханск, в течение дня пройтись по врачам, а на следующее утро сесть на теплоход и на третий день прибыть обратно. Света, сестра Тани, по рации записала Никиту на прием к терапевту, к фтизиатру и на рентгеновский снимок, чтобы успеть все за рабочий день.

Проводив мужа, Таня, чтобы снять нервное напряжение, прихватила клубок с терпким овечьим запахом с собой на работу и, пока ученики, которые проживали в интернате, были в школе, начала вязать. Своим женским сердцем она чувствовала, что Никита болен очень серьёзно, и предощущение страшного трагического конца, как бы она ни старалась не думать о ней, изматывало ее так, что она даже стала в последнее время испытывать какую-то физическую боль от него. За предыдущие полтора дня – за прошлую ночь и сегодняшним днем до обеда – она постепенно заканчивала уже вторую пару варежек, – сыну Мишке как раз хватит до весны. До весны… Таня в последнее время стала страшно суеверной и боялась всевозможных планов на будущее, и любые мысли с разными перспективами старалась заглушать в самом зародыше. Вот и сейчас, подумав о том, что двух пар варежек сыну вполне хватит до весны, чуть не ойкнув, усилием воли стала думать о своей работе.

Таня до поездки в Москву и знакомства там со своим мужем, окончила в Игарке техникум по специальности «дошкольное образование». Начав учиться там, она чуть ли не с первых дней стала активно заниматься художественной самодеятельностью, а на второй год и вовсе стала участницей ансамбля русской народной песни «Игарочка». Поэтому, когда она получила диплом об окончании техникума, дальнейшая жизненная ее дорога, как она сама о себе думала, должна была непременно направиться в Москву, где ее, такую талантливую, просто обязаны были встретить с распростертыми объятиями… Таня не любила вспоминать тот отрезок в своей биографии, но в то же время тот момент, когда она встретила Никиту на Казанском вокзале, был для нее самым главным мгновением в ее жизни. Она нисколько не жалела о своей неудаче с поступлением в актерский вуз: если бы ее взяли во ВГИК, разве встретилась бы так необыкновенно с Никитой, и разве были бы у нее такие чудесные дети?! Да, жизнь ее в родном сибирском селе нельзя назвать легкой, но у кого жизнь легкая? – у всех одно начало и один конец…

Свое восемнадцатилетие Таня встретила в поезде Москва-Красноярск в плацкартном вагоне, о чем она Никите сказала уже потом, когда они появились в Сайгире. А через месяц она стала его женой, а он – ее мужем, и до сих пор отношения у них между собой были какие-то трогательно-невинные, словно они только-только вот встретились на Казанском вокзале и шагают оттуда куда-то по неизвестным им обеим улицам…

Через три года появилась Настя, а когда закончился декрет – продолжила дальше работать библиотекарем в школе. Зарплата была, конечно, смешная, но зато шел стаж. Правда, через некоторое время, под ее «управление» отдали бывшую «Избу культуры», как называли в Сайгире бывший сельский клуб, который перестал числиться таковым в середине девяностых, и, соответственно, перестали выделять на него средства, передав само здание на баланс восьмилетней школы. Это деревянное здание, по размеру примерно раза в три больше обычной избы, общими усилиями топили по праздникам, и тогда ученики местной школы под руководством Тани устраивали концерт, что каждый раз становилось большим событием местного масштаба. Так шли годы. Потом появился сын Миша, а еще через пять лет – Рита. Лет семь назад, в процессе реорганизации школ, Сайгирскую восьмилетку преобразовали в среднюю школу, закрыв при этом начальную школу в кетской деревеньке в пяти километрах ниже по Енисею и восьмилетнюю школу в деревне Филиппово в пятнадцати верстах выше на Анге – правому притоку Енисея. Сам Сайгир как раз располагался на правом берегу Анги на месте, где она впадала в Енисей. Даже со всеми этими добавлениями учеников, например, в текущем году в школе было всего семьдесят шесть человек, но государство решило, что так надо, а иначе территории и вовсе опустеют. Тогда и решили здание бывшего клуба переделать в пришкольный интернат, смонтировав там перегородки для раздельного размещения девочек и мальчиков. Но так как все же пространство внутри было достаточно большим, то половину решили выделить под две комнаты и столовую, а из той части, где оставалась сцена, сделать наподобие спортивного зала, что требовалось по статусу средней школы. Также, прямо к торцу здания клуба, где был вход, перенесли и собрали на новом месте буквой «Т» административный «барак» бывшей колхозной фермы для размещения в одном крыле кухни, а в другом – склада продуктов и комнаты для воспитательницы интерната. В итоге всех этих трансформаций, Таня получила полноценную работу и полторы учительской ставки, так как к ставке воспитательницы добавили половину за группу продленного дня, которая занималась в самом интернате. Параллельно Таня не забывала свое увлечение молодости, так что кружок художественной самодеятельности функционировал с полной силой.

Сама новая работа пришлась Тане очень по душе, да и из-за того, что здание клуба находилось на территории школьного сада в каких-то ста метрах почти впритык к школе, а дом их стоял также поблизости, она успевала с помощью детей управляться всем домашним хозяйством. В принципе нельзя сказать, что в зимнее время забот был полон рот. Больше всего времени занимало содержание коровы и теленка, которого оставляли на зиму и откармливали вплоть до конца лета следующего года.

Основные заботы по хозяйству ложились на плечи старшей дочери Насти; Мишка же, которому этим летом исполнилось двенадцать, отвечал за отопление и наличие воды в доме. Рита, которая собиралась в школу только на следующий год, как правило, бегала как хвостик за мамой.

Глядя на повзрослевшую свою старшую дочь, Таня с легкой тревогой узнавала в ней себя в молодости: полгода назад она пришла после уроков к ней и, как-то невзначай попросила ее рассказать ее о том, как она встретила Никиту, хотя знала эту историю очень хорошо. Когда она, окунувшись в свою молодость, стала повествовать, Настя, перебив ее в том месте, где она стала делиться о том, какое впечатление на нее произвела Москва, когда она вышла на площадь трех вокзалов, вдруг огорошила ее тем, что объявила о своем решении после окончания школы поступить в военное училище. Как оказалось, она имела в виду даже не военное училище, а Московский пограничный институт ФСБ России. Что она могла ответить? Конечно же, она поддержала свою дочь, и уже вечером они вдвоем начали разговор об этом с отцом Насти. Никита тогда как раз собирался на охоту на гусей, где и потом он упал в воду, отчего Таня иногда даже про себя гадала: если бы они не стали говорить ему о планах Насти именно перед той охотой, может, он и не упал бы в воду и был бы сейчас здоров? Отец спокойно и без колебаний также сразу же поддержал свою дочь, и предложил Насте заняться английским с удвоенной энергией, хотя этот иностранный давался ей и так довольно легко, особенно под руководством Никиты. Шансы на поступление в этот пограничный институт, по словам самой же Насти, были небольшие – конкурс был сумасшедшим, – но, как ни странно, старшая дочь была абсолютно спокойна, как будто бы ей уже в этом вузе приготовили специально выделенное место.