Ситников огляделся вокруг, словно впервые очутился в помещении.
– Теперь по поводу твоего адъютанта-помощника. Это у нас будет, в-третьих. Будет подстроено так, что у него на работе объявят вынужденный простой по техническим причинам. Также и у его жены будут неожиданные для нее каникулы. Случайно окажется, что тридцатого декабря будет рейс почтового вертолета из Туруханска до Сайгира как бы с подарками от губернатора для детей. Ты тогда поговоришь с этим человеком и сделаешь предложение, от которого, как ты говорил, он уже не сможет отказаться. Вот тут, – Константин Георгиевич показал на пухлый конверт с краю столика, – подъемные для него, триста тысяч. Оклад у него будет двести тысяч. Дальше, я думаю, когда он начнет здесь с тобой свою службу, можно и его жену взять в штат в качестве медсестры – это на его усмотрение. Я со своей стороны отнесусь к этому положительно. Эта бытовка для них вполне пока сгодится на первоначальном этапе, думаю. Все точки мы с тобой по этому вопросу расставим после того, как соберут дом на платформе: или в тот же день, а, скорей всего, на следующий, я прибуду сюда и подтвержу любые твои слова и обещания перед этим Кокаревым. Фотография его у нас есть – вручу удостоверение личности сотрудника Внешней разведки России в звании прапорщика. Так, с этим тоже разобрались, да? Все мелкие бытовые вопросы по этой части решим по ходу дела…
Ситников медленно встал, вышел в прихожую и вернулся почти сразу с листком бумаги.
– Вот, – сказал он, и положил перед Никитой сперва прозрачный файл, а на нее лист. – Это перечень его обязанностей. Пока летел сюда, было время, и составил этот список. – Константин Георгиевич лукаво подмигнул, что никак не связывалось с его солидной должностью. – Смотри, чьи подписи стоят снизу.
Никита удивленно уставился на слова «Согласовано. Президент Российской Федерации» и подпись с расшифровкой внизу листа сразу же после надписи «Составлено Директором СВР Ситниковым К. Г.» с соответствующей подписью и числом.
– Понимаю, что слишком вычурно и высокопарно, но пусть так и будет, – сказал Ситников немного смущенно. – Чтобы если его ошеломить, так уж до нокдауна… На словах объяснишь ему, что если нерадиво будет нести службу, то и наказание будет по закону военного времени. Не расстрел, конечно, но все будет очень сурово. Подчинятся, он будет только тебе и мне, как непосредственному твоему начальнику. Это насчет субординации. Я когда появлюсь тут, проведу с ним окончательную беседу относительно строжайшей секретности. А так в целом его обязанность заключается в следующем, если в двух словах: он должен делать так, чтобы ты не отвлекался ни на какие посторонние бытовые дела – твое время дороже всего!
Никиту тихонечко стало клонить ко сну. Мысли начинали путаться в голове. Что-то он хотел было спросить у Константина Георгиевича, но пытаясь изо всех сил бороться с дремотой и вникать в слова Ситникова, в какой-то момент забыл. И сейчас, когда тот сделал паузу, Никита стал пытаться вспомнить, что же он хотел спросить, но никак не получалось. Ему даже стало забавно: он запоминал все фотографически, а свою мысль вот забыл! Ситников вопросительно посмотрел на него.
– Устал, Никита, за день? Вижу-вижу. – Константин Георгиевич лист с указаниями для Сереги положил внутрь файла и пододвинул на середину столика. – Пусть это остается здесь… Да, вот еще что. Мне Агаев доложил о том вашем разговоре, когда вы придумывали легенду для тебя. Что же, мне она нравиться. Вряд ли что-то лучшее можно придумать. Ты уж постарайся поправдоподобнее описать все свои приключения за прошедший месяц… Пожалуй, и мне пора отдохнуть: времена наступают тяжелые, и это в первую очередь ощущаем мы, разведчики. Ты не слышал, наверное, про первый наш ход в долгой-долгой намечающейся шахматной партии? Нет? Теперь и ты на этой политической доске очень значимая фигура для нашей страны… Ну, ладно, это потом по телевизору, может, увидишь… Давай еще вот обсудим последний четвертый пункт и пойдем спать. Это по поводу статуса твоих здешних владений, латифундист ты наш. Этот вопрос вполне терпит решения, но задумываться стоит уже сейчас. Мы с Президентом рассмотрели разные варианты и оставили, как наиболее интересные, три: а) как бы организовать тут заповедник, например, соболиный; б) создать на базе твоего угодья секретный полигон для спецназа СВР для подтягивания навыков выживания в сибирских условиях; в) заложить небольшой монастырь для самых суровых схимников навроде тебя. – Ситников бросил на Никиту вопросительный взгляд, и устало улыбнулся. – Ты тогда подумай: может, у тебя есть особые идеи, а мы потом обдумаем. Слишком долго оставлять на самотек эту тему никак нельзя, сам понимаешь. Тебе же придется в деревне определиться со своим положением, чтобы врать четко и без запинки, а с другой стороны, постоянно сюда будут летать вертолеты и завозить разный ассортимент товаров и оборудования, и все это по военной линии – нехорошие люди в какой-то момент все равно заинтересуются… Так, теперь вроде в первом приближении мы все обсудили. У тебя какие планы на завтра? Дождешься прилета вертолета и проводишь меня или же чуть поспишь, а потом за работу?
– Пытаюсь сосредоточиться в часовых поясах, – ответил Никита. – Я, пожалуй, часов пять отдохну и полезу в тоннель. Этот Гарри вдруг еще куда полетит. Вы уж без меня тут как-нибудь, хорошо? Двадцать девятого с утра я соберу снегоход с санями и попробую напоследок еще разок проведать по всем адресам наших клиентов. Потом после обеда буду выдвигаться, и, Бог даст, за сутки доберусь до Сайгира – как раз успею на Новогодний праздник в школу к детям.
– Да, хорошо напомнил про адреса. Я в твою папку положил дополнительные координаты – проведаешь их, хорошо?.. Эти люди создали абсурдную цивилизацию, где сами живут как бы за стеклянной стеной и достать их никак невозможно. В каждой стране есть руководство, которое вроде бы и роется в своем «курятнике», но при этом ничего самостоятельно не решает – все только с приказа и с разрешения твоих, Никита, «подопечных»…
– Очень похоже на наших губернаторов, вы не находите? У нас в стране тоже также. Взять вот пример с врачом Ерохиным… – Никита боялся, что Директор СВР вот-вот спросит: «А разве Боб с Гарри ни слова не проронили, ни про Украину, ни про яхту возле берегов Сомали?» Тогда ему пришлось бы снова напоминать Ситникову о том, что он проспал часть встречи и, скорей всего, может, они и упоминали эти страны. Вот и решил Никита нарочито обострить тему разговора.
– Ты уже засыпаешь, Никита. – Константин Георгиевич перебил его и махнул рукой в сторону двери. – Иди, ложись…
Никита пожелал спокойной ночи, и собрался было уже идти в свою комнату, но Ситников в последний момент остановил его.
– Постой, Никита, – обратился он, – вот что я думаю: конечно, решать тебе, – но ты выполнил свой план и даже перевыполнил. – У Никиты сразу же стало легко на сердце. – Может тебе поспать до утра, потом проводишь меня и уже, затем, спокойно выдвинуться тебе домой, а? Служба подождет.
Никита подумал с минуту, покачал неопределенно головой и тяжело вздохнул.
– В пути на морозе отдохну, Константин Георгиевич, – сказал он, стараясь как можно бодрее, – ну, а если серьёзно, то нам необходимо обязательно проследить за этим условным Гарри еще денек. Надо осмотреться и все остальное, потому как я плохо запомнил то место, где расположен особняк. Там пейзаж уж очень необычный для моего восприятия, да и к тому же подустал под конец… Если честно, то плюс ко всему я немного стал путаться с этими часовыми поясами. Взять ту же Новую Зеландию – сейчас там получается раннее утро, а у нас скоро полночь. В Америке – полдень…
– Хорошо… А я со своей стороны проинформирую тебя при встрече уже в следующем году насчет операции по спасению твоего астрофизика. Будем надеяться и делать все, чтобы она завершилась так, как нам надо.
На следующий день все сложилось именно так, как и планировал Никита. Он проснулся через четыре с половиной часа от того, что лунный свет падал прямо ему на лицо. Он полежал минут пять в полумраке, намереваясь поспать еще чуть-чуть, но сон испарился напрочь. Стараясь не шуметь, Никита тихо оделся. Поел приготовленный перед отходом ко сну свой завтрак – гуляш и чай из термоса, – который стоял у него на столике в комнате, и когда уже взялся за заиндевевшую ручку входной двери, послышался голос Ситникова:
– С наступающим Новым годом тебя, Никита. Удачи и счастья тебе и твоей семье. С твоего позволения я поваляюсь под одеялом. Так хорошо согрелся, что хоть убей, а не вылезу из теплого места. Ты иди. Прощаться смысла нет – скоро увидимся.
– И вас, Константин Георгиевич с наступающим. Желаю вам не мерзнуть, – ответил Никита и вышел наружу.
Добравшись до таинственного зала, он проследил в течение почти двенадцати часов за поместьем Гарри, который располагался на восточном побережье Южного острова Новой Зеландии в живописной небольшой долине, окруженный красивыми скалами с зеленой растительностью. Место было поистине сказочным. Через всю долину текла небольшая горная речка. Перед двухэтажным особняком, который был построен очень своеобразно на довольно крутом склоне так, что из окон был виден частично океан, – имелся небольшой искусственный пруд. На террасных уступах, от пруда до дома, росли всевозможные цветы и неизвестные Никите разнообразные кусты. Все было идеально пострижено, ухожено и прибрано так, будто этим делом занимались не люди, а сказочные феи. Вдоль речки, в ложбине долины, начиная от пруда и длиной примерно в два-три километра, была оборудована взлетная полоса для небольших бизнес-джетов. За взлетной полосой дальше, там, где подошвы гор смыкались, виднелись два ангара для самолетов и блок-контейнер между ними с параболической антенной на крыше. Не менее интересной и красивой была и небольшая бухта, к которой спускалась плоскость ложбины. Хотя Никита краски воспринимал немного приглушенно, но все же синий цвет неба, отраженного гладью воды в этой бухте просто завораживала. Похожий на миниатюрный фьорд: овальной формы, окруженный вертикальными скалами без всяких уступов – он словно хранил в себе грозное предостережение всем своей красотой не приближаться к этому месту. Светлая полоса бурунов невдалеке от берега (что являлась признаком опасных рифов, которые, в свою очередь, гасили набегавшие волны) только усиливали это ощущение. Там, где ручей впадал в океан, стояла небольшая прогулочная яхта, пришвартованная с одной стороны Т-образного пирса, выступающего на четверть в акваторию бухты. Хозяину всего этого имения можно было не беспокоиться о своей безопасности не только из-за четырех охранных постов в горах, откуда просматривались все подходы и прибрежный океан, но самой банальной невозможности пробраться без риска для жизни, без проводника, как по воде, так и по суше.
Гарри целый день провел в обществе, по всей видимости, жены: внешне пара была примерно одного возраста, и к тому же они разговаривали друг с другом очень мало, что говорило о долгой совместной жизни. Как ни странно, в доме за все время наблюдения из слуг Никита увидел только повара, который и готовил своим хозяевам еду, и сам же и подавал. Гарри вел себя как вполне заурядный мультимиллионер: праздные короткие беседы с женой, прогулки вдоль горной речки к водопаду, откуда и начинался этот самый поток, в перерывах – кофе с мороженым, вечером – морепродукты с белым вином…
Когда в Новой Зеландии день стал клониться к вечеру, Никита закончил созерцание идиллической семейной жизни Гарри и вернулся домой, то есть в бытовку. Время было около трех часов пополудни. Константина Георгиевича, конечно же, уже не было. Никита быстро перекусил и стал готовить снегоход и сани к завтрашней поездке. Вроде бы и работ было немного, но он потратил на это почти полтора часа: как бывалый охотник, Никита все делал внимательно и аккуратно, обязательно все перепроверяя, следуя золотому правилу «в тайге мелочей не бывает». Бензин он решил с собой отсюда не брать, так как его запасы были и в базовой избушке, и на перевалочном пункте.
Все приготовив, Никита только после этого основательно пообедал и прилег отдохнуть. Проснулся он в одиннадцатом часу. Дальше по плану у него была инспекция особняка Боба. К сожалению, здесь тоже все было тихо. Никаких посетителей или гостей вплоть до вечера по местному времени Никита так и не обнаружил. Единственно, к обеду приехала дочь с внуком, «выгнанные» Бобом на время встречи с Гарри, но семейные разговоры в целом Никиту не интересовали, хотя на всякий случай он все же внимательно прослушал их без всякого результата для себя.
Вернулся Никита назад утром двадцать девятого декабря уже в десятом часу. Еще ночью небо заволокло облаками, и пошел легкий снежок. Трескучий мороз сменился вполне комфортной температурой под двадцать градусов. К утру снег усилился, и стало понятно, что одним махом Никите не удастся добраться до Сайгира. Он понимал, что было бы гораздо проще, если бы он спозаранок выехал отсюда, и тогда до Енисея, вполне вероятно, добрался бы до захода солнца, несмотря на глубокий снег. Конечно, Никита свой участок со всеми его путиками знал, как свои пять пальцев, но тайга не прощает самоуверенности – мало ли что может случиться по дороге.
К основной базовой избушке он добрался только к шести часам. Отдохнув часа два, он догрузил сани рыбой, запихнул туда же два здоровых глухаря и двинулся дальше. Все же новый снегоход был по сравнению со старым просто небо и земля: вдвое сильнее мотор, хорошо продуманное управление, обогреваемые руль и сиденье и, что особо понравилось, так это четыре яркие фары, которые на первых порах просто оказались спасением. Постепенно снег перестал идти, затем прояснилось, а после и вовсе взошла трехчетвертная луна, и стало чуть проще ориентироваться в зимнем лесу. К шести часам утра, Никита выбрался на простор Енисея, и тут он дал волю лошадиным силам двигателя показать себя: охотники накануне уже возвратились в село и по утоптанной дороге снегоход двигался как по асфальту. В какой-то момент, он обратил внимание на то, что, несмотря на усилившийся снова мороз, он чувствует его, но ни руки, ни лицо не мерзнут. Да, он был в специальном костюме со всеми примочками и в маске, но то, что когда он по нужде остановился и снял перчатки, то его руки нисколько не закоченели во время советующего процесса. Никита даже специально постоял с голыми руками, озадаченный сим фактом, но надо было двигаться дальше и он, удивленно покачав головой, поехал дальше, забыв про это новоприобретённое свойство своего организма.
Когда утром, около десяти часов, Никита заехал в Сайгир, то по совершенно пустым улицам и дворам он сразу сообразил, что весь народ, от мала до велика, сейчас в школе, на Елке. Судя по количеству лаек в селе, было понятно, что все охотники, как и положено, вернулись со своих участков. Никита, подъезжая к своему дому, предполагал, что сейчас навстречу к нему кинется Рекс. Но этого не случилось. Даже когда он открыл калитку и увидел своего лайку, то весьма удивился достоинству Рекса. Тот, должно, решил показать свою обиду из-за того, что хозяин бросил его в самый разгар охотничьего сезона как последнего бестолкового водовоза. И только когда Никита заехал во двор и затиснул снегоход под навес рядом со своим старым снегоходом, Рекс медленно подошел к нему и даже понюхал его, всем видом показывая, мол, а-а, значит это ты, извини, сразу не признал. Никита засмеялся, обнял своего друга, рассказал вкратце про свои приключения, зная точно, что он-то никому не выдаст секреты – и Рекс растаял: засунул морду под мышку, как делают прирученные волки, потом не сдержался и от души облизнул два раза лицо Никиты. Так они и помирились.
Никита торопился увидеть своих родных, и ноги так и сами несли в сторону школы, но обязательно надо было еще часть груза занести в теплое место. Мастерская, как он и предполагал, не сильно, но все же, по всей видимости, на ночь, накануне топилась: внутри было приятно тепло, сухо и пахло травами, которые специально развешивали в углу за небольшой печкой для отбивания запаха шкурок. Добытые шкурки соболей Никита не заметил в помещении: как и положено, после предварительной соответствующей обработки их уже убрали в специальный герметичный сундук в сенях. Немного подумав, Никита занес в свою мастерскую коробки с коньяком и с шампанским, а также часть фруктов, по пути закинув в карман один апельсин. Оставшиеся фрукты и ягоды он занес домой, куда также затащил и свой большой рюкзак с подарками, успев между делом порадоваться наряженной елке возле окна рядом с телевизором. Прочую часть поклажи: баранину и говядину из его «пайка», две тушки глухаря и довольно много мерзлой щуки, взятую из запасов базового домика и еще кое-какую мелочь – оставил на разгрузку потом. Когда он уже, расправив «крылья», собрался было «полететь» к школе, он вспомнил про органайзер с документами для «вербовки» Сергея. Никита достал из-под сиденья из специальной ниши папку из тонкой, но плотной кожи, запакованную в полиэтиленовый пакет с замком, и направился снова в мастерскую. Уже решив, что наконец-то он вроде бы все сделал, Никита вышел в сени и боковым зрением заметил на заиндевевшем окошке чью-то тень. «Ну, вот и Таня, – решил он, и почувствовал, как замерло сердце. – Не получилось сделать ей новогодний сюрприз в школе…». Он открыл дверь во двор и лицом к лицу столкнулся с соседкой, матерью Гали.
– Приветствую! – воскликнул от такой неожиданной встречи Никита. – С наступающим Новым годом! Ты что это, Нина, в гости к нам собралась, когда весь народ в школе, на Елке? Я вот тоже туда лечу: давно своих не видел…
– И тебя Никита, – глухо ответила соседка, явно растерявшись: видимо она торопилась к нему, да то, что Никита прямо сказал о своем намерении бежать в школу, сбило ее с толку.
Никита все это сразу почувствовал и, немного подумав и решив, что эта встреча даже вполне, может, кстати, – пригласил Нину в мастерскую.
– Давай, зайдем в теплое помещение, соседка, – сказал он, – а то на холоде, да еще на ногах, никакой правды не найдешь, так?
Нина зашла в мастерскую и села на стул возле печки под маленьким окошком с двойным стеклом. Никита уселся на край кровати, прислонившись к скатанному в рулон матрасу, который был укрыт старым тулупом.
– Твоя-то, страсть как, вся испереживалась, – первая начала разговор соседка, хотя было вполне ясно, что не с этой темой она прибежала к Никите. – И дочка, старшенькая, мучается и за тебя, и за маму…
Нина опустила голову и долго смотрела на пол, словно что-то там увидела интересное. Никита молчал.
– Сегодня Лида дежурит в школе, а у меня выходной… – Нина работала в школе истопником и уборщицей. – А я сейчас увидела тебя в окошко и дай, думаю, проведаю тебя, – продолжила полушепотом соседка. Снова замолкла. Вдруг расплакалась, но быстро взяла себя в руки и, вытерев слезы кончиком серой шали, продолжила: – С Новым годом говоришь, а какой тут новый год, Никита, когда кошки в душе скребутся? Понимаю, что у тебя и своих проблем не меньше, чем у меня да…
– Нина, ты успокойся, – перебил ее Никита и погладил плечо соседки. – Я вроде бы, слава Богу, проблемы свои постепенно решаю, хотя, одни решаются, а другие появляются.
– Это так. Это так. Ладно, Никита, ты торопишься к своим, а я пришла тут – сама не знаю зачем?
– Ничего страшного Нина, – Никита успокоил соседку, – я вполне имею право чуть погреться с дороги…. Ты все за дочь и зятя переживаешь? Что там у них: снова все наперекосяк?
Нина снова заплакала. В какой-то момент она, порывшись в кармане внутренней куртки, достала несколько помятых блистеров с какими-то таблетками, но тут же их быстро спрятала обратно.
– Да, вот за Галю мою…, – всхлипывая, сквозь слезы пожаловалась она. – Три дня тому назад с последним перед Новым годом вертолетом привез наш школьный завхоз Терентьич письмо от нее, да лучше бы она и не сообщала ничего: одни смутные намеки. Вот написала она, мол, пожалуй, скоро вернусь в Сайгир, если пустишь домой, и тут же пишет, опять же двусмысленно, что вроде бы беременная и ждет ребенка. При этом про мужа на этот раз ни слова, словно бы и нет его. До того, тому три недели где-то, писала, что якобы Сергей почти не пьет, но жалуется-де постоянно, мол, жизнь проходит мимо. Вот и понимай, Никита, как хочешь! Уж разобрались бы вначале сами во всем, потом уже и меня можно поставить в известность, а то что получается: я места себе не нахожу, мечусь одна тут после ее письма, – вроде надо помочь, ведь мать же своей родной единственной дочери, но что я могу? Денег у меня нет, для советов образованием не вышла… Испереживалась так, что волком выть хочется. Был бы у нее отец жив, так и воспитали бы иначе, и братья-сестры бы были у нее, – так ушел же под лед мой Егорка, оставил меня с годовалым Галей…
Нина перестала всхлипывать, только, замолкнув, словно окаменела, уставившись в одну точку на полу. Никита толкнул соседку довольно сильно, и когда та удивленно посмотрела на него, тот поднял многозначительно верх указательный палец, посидел так несколько секунд, потом резко вскочил с края кровати и, достав из коробки коньяк, протянул бутылку Нине.
– Ну, что же, если так, то придется мне самому вмешаться, хотя я и не хотел, – сказал он, глядя в глаза соседке. – На, бери коньяк, – кстати, он очень дорогой и очень вкусный, – и отнеси его пока домой. Потом иди на почту – Света же работает сегодня, да?
– Почта сегодня работает, – глядя обескуражено на Никиту, ответила Нина.
– И жди там прибытия вертолета, – продолжил Никита. – На нем к тебе скоро прилетят Галя с Серегой и, если ты не против, останутся жить в Сайгире. Надеюсь, внуков страсть как хочешь понянчить, а? Смотри, не жалуйся потом, что плачут по ночам и спать тебе не дают…
– Ты, Никита, видимо до конца не выздоровел, – испуганно перебила его женщина, бросая взгляд то на Никиту, то на бутылку коньяка. – Ты что-то заговариваться стал, как я погляжу… Я, пожалуй, как-нибудь потом зайду, ладно?
Она встала, поставила коньяк на подоконник, и уже собралась было молча выйти в сени и пойти домой, но Никита довольно бесцеремонно обхватил ее и посадил Нину почти силой на стул. Та попыталась было улыбнуться, но от испуга на лице изобразилась лишь гримаса страха.
– Ты разве не этого хотела, а? – резко, чтобы привести в чувство женщину, спросил Никита. – Я тебе дело говорю, а ты что это – от подарка отказалась и молча убегает. Говорю тебе, скоро к тебе насовсем прилетят твоя дочь и твой зять. Пока они сами этого не знают, но я с Сергеем поговорю, и он останется в Сайгире… Я сейчас в школу пойду и почти сразу же вернусь обратно: почти три дня не спал и хочу хоть часа три подремать. Так что, ты зятю скажи, пусть потом, часа через три зайдет ко мне, хорошо?
– Ты, Никита, если в здравом уме, то, что же, решил поиздеваться над бедной женщиной? – растерянно прошептала посиневшими от волнения губами. – Я об этом только и мечтаю, но ты очень жестоко насмехаешься надо мной – нехорошо это. Вот смотри, – она снова достала свои помятые блистеры с маленькими таблетками, – у меня уже все приготовлено, и я вот тогда что сделаю: я пойду сейчас на почту, и если никто не появится, то я все эти таблетки сегодня съем. Мне все равно моя жизнь не мила, а тебя я после смерти буду во сне мучать за твое издевательство надо мной…
– Хорошо, договорились, – ответил Никита и громко рассмеялся, – ты только лучше запей их коньяком – таблетки твои подействуют лучше, – так что забирай бутылку. Если же я окажусь вралем, а ты передумаешь пить свои таблетки, то вечером разрешаю прийти ко мне, плюнуть мне в глаза и разбить вот эту бутылку об мою голову – так пойдет?
– Никита, я тебя не узнаю. – Губы и щеки у Нины побелели. – Вроде это ты, а вроде и не ты – демон, а не человек. Я же помню тебя, когда ты в Туруханск еле живой к врачу собирался, а сейчас ты вон какой – от тебя здоровьем так и пышет, да и взгляд у тебя совсем другой – аж глаза как-то странно горят…
Никита как-то весь обмяк от этих неожиданных слов Нины. Он опустился снова на край кровати и задумчиво прошептал:
– Ты права соседка. Полностью права: кто я такой на этом свете? кто ты такая? что нас ожидает в скором времени? – ведомо ли то нам?
– Но ты, я вижу, все знаешь наперед, не так ли, Никита? Если только-только ты приехал из тайги, но при этом вполне осведомлен про то, что из Туруханска летит вертолет, хотя он никоим образом не запланирован, а на нем мои Галя и Серега, – и ты говоришь, мол, кто ведает?
– Ладно, Нина, ты иди, не вводи меня в грех своими глубокими размышлениями – это тоже на тебя никак не похоже. Когда это ты стала философствовать?
На этот раз Нина неуклюже, но все же улыбнулась и, забрав коньяк с подоконника, вышла молча из мастерской. Никита, скинув с себя верхний утепленный балахон, быстро закинул во чрево печки три еловых полена на еле тлевшие угольки и последовал за ней: только соседка сразу по двору зашагала к воротам, а он через дровяной сарай вышел на прямую тропинку к школе.
Вот и территория школы. Прерывистый забор почти весь занесен сугробами. Здесь, вон возле тех сосен под лиственницей, стоял он темной осенней ночью, когда луна стыдливо взглянула на него и одарила лучом надежды… А он замер, мучимый слабостью и гнетущей тяжестью в груди, и размышлял, как и что можно сказать Тане о своем здоровье. Как это было давно! Тогда эти две сосны казались могучими темными ангелами с серебристыми, опущенными к земле, крыльями – с серебристыми с чернением от лунного света. Они словно ждали команды для конвоирования его туда, за Енисей – «через», как говорят живущие на ее берегах обитатели, – в неведомый мрак ночи. Сейчас эти же сосны были похожи на белоснежных ангелов: искрящиеся крылья сложены, головы склонены на грудь так, словно они внимательно слушают еле различимый праздничный гул, идущий от школы. И кажется даже слышно в тишине, как они вторят этому радостному шуму праздника ожидания счастливого будущего: «Смерти нет!»
Никите от этого вида вспомнилась его школа, в которой он учился в детстве: та же длинное бревенчатое здание с потемневшими от времени стенами; те же флигели с двух концов; такая же шиферная крыша с толстым слоем снега на ней; синие, без всяких излишеств, дощатые наличники на окнах… И неуловимое чувство детской веры в чудо Нового года… Только вот вход в его школе был ровно посредине, а здесь он был с торца.
Школа гудела, но при этом на улице не было ни души. Праздник подошел к самому разгару, и весь народ – и дети, и взрослые, впавшие в детство (а как же иначе) – с упоением предался бесхитростному его течению.
Скорее из-за внутреннего благоговения перед самой школой, нежели из-за необходимости, Никита обмел веником свои новые меховые сапоги, постучал каблуками о подступенок и поднялся на крыльцо. Когда он уже было собрался взяться за ручку двери, та вдруг ускользнула от него – скрипнула устало сбоку пружина, и через щелочку выскользнул мальчик лет десяти-одиннадцати в картонной маске волка и в самодельном костюме под этого же зверя, включая всамделишный хвост, притороченный сзади к ремню.
– Здравствуйте, дядя Никита! – пискнул мальчишеский голос, и тут же этот сказочный «волк» поскакал в сторону школьного туалета, который находился в метрах тридцати около дровяного сарая.
– Здравствуй, Егорка, – крикнул вслед Никита, узнав в обладателе голоса сына охотника Айсарова Леонида.
Дверь громко хлопнула, а мальчик резко остановился, словно бы что-то забыл очень важное или – не дай Бог! – не добежал до намеченной цели, и теперь уже не важно: дойдет до туалета или нет. Он остановился и тут же, повернув назад, подбежал к Никите.
– А тетя Таня, то есть Татьяна Николаевна, сейчас в учительской одна сидит и плачет, – прошептал он.
– Спасибо, брат, – ответил, улыбаясь, Никита и, достав из кармана апельсин, сунул ему в руки. – А это тебе от Деда Мороза.
– Ну-у, – протянул недовольно Егорка, – они же мороженые и невкусные. Папа мой тоже купил в магазине…
– Ты, если будешь тут долго стоять, вот точно станешь мороженым апельсином, – сказал Никита, – а этот – нормальный.
– Ты что? Честно? А где достал?
– Беги, Егорка, ты уже, брат, видимо, забыл куда шел? Нет?
Мальчик озорно хихикнул и пулей полетел в сторону туалета.
Здание школы, если смотреть сверху, по форме напоминало сильно вытянутую квадратную скобку, так как с его торцов – напротив учительской, что возле «парадного» входа и с противоположной стороны, – имелись подобие флигельков. В том, что напротив учительской, где двери, как правило, всегда запирались, хранились всевозможные учебные пособия, а в противоположном помещении хранились дрова для непосредственной топки печей школы. Эти самые дрова по мере убывания подтаскивались из сарая силами учеников на уроках труда. Тот противоположный от учительской флигель являлся вотчиной двух технических работников школы – «техничек», как их называли за глаза, коими были соседка Никиты Нина и еще одна женщина, чуть моложе ее, по имени Лида. Уже давно в селе для школы, интерната, пекарни и здания дизель-электростанции планировали построить котельную, но время шло, за коротким летом наступала зима, а котельная никак не появлялась по щучьему велению. Поэтому отапливалось все у всех дровами, чему жители Сайгира особо и не жаловались.
Входную двойную дверь с небольшим пятачком «предбанником», где влево – учительская, вправо – комната-склад, отделяла от общего длинного коридора еще одна двустворчатая дверь. Никита, очутившись перед табличкой «Учительская», с легким волнением потянул дверную ручку и зашел внутрь. Тяжелые бордовые шторы на единственном окне в помещении были задернуты так, что в учительской был полумрак, и в этом полумраке Никите показалось, что какая-то тень мелькнула и исчезла за круглой печкой-голландкой в металлическом кожухе. Он обхватил теплое круглое тело печи, словно это был ствол исполинского дерева, и медленно стал подвигаться в сторону запечной ниши. Сердце радостно заныло, когда Никита увидел такую родную до боли фигуру, вернее – силуэт, своей жены. Таня стояла в самом углу спиной к нему и торопливо вытирала лицо, чуть слышно при этом всхлипывая.
– И какой негодяй посмел поставить мою маленькую Танюшу во время праздника в темный угол? – спросил Никита тихим голосом, стараясь при этом скрыть свое волнение. – И что ты такое могла натворить, а?