– Кто там? – спросил я. Ответа не было. Тяжелые секунды тянулись во враждебной темноте.
– Асфодель? – Послышался наконец слабый голос.
– Алленби? – Не поверил я своим ушам.
На всякий случай достав нож, я открыл дверь. Да, там, на грязном полу, исхудавший, невероятно истощенный, лежал настоящий хозяин пекарни, Алленби.
Когда тот, кого я называл приемным отцом, немного пришел в себя, я, чтобы не попасться на глаза Трикстеру или Джаду, вынес его из пекарни доставил к нему в квартиру. Мы надеялись, что Трикстер еще не знает, где она. С помощью Джада трюкач заключил его в подвале и, возможно, потом хотел воспользоваться им тем ужасным способом, о котором я уже знал.
Но Алленби рассказал мне нечто даже более невероятное и ужасное, если такое вообще могло существовать: он знал Трикстера и утверждал, что он и Хлоя – два человека в одном теле, которое просто менялось в зависимости от того, какие цели преследовал трюкач. Когда-то, говорил мой учитель, Трикстер спас Хлою от смерти, но поддерживать два тела оказалось слишком изнурительным, поэтому эти два существа приняли такой вид.
– Алленби, я не верю! Она выглядит такой… настоящей!
– Ты все еще веришь тому, что происходит? – грустно спросил мой осунувшийся друг. – Вспомни только, приходилось тебе когда видеть их вместе, а не поодиночке?
Я старался ему возразить, но не мог. Обычно я не замечал этого, но, вспомнив наши встречи, понял, что Трикстер и Хлоя действительно никогда не появлялись вдвоем!
Теперь мне стало в каком-то смысле легче – мой страх обрел лицо. У него были иглы вместо глаз, жала на месте души, плоть, жадно и непрерывно требующую насыщения, и я, став примерным слугой и даже учеником своего страха, послушно кормил его. Но все же я был благодарен Трикстеру, ведь всегда боишься меньше, когда знаешь, что именно страшит тебя во тьме.
Но что же с Хлоей? Это не укладывалось в моей голове, хотя я уже начал понимать, что для каждой детали этой головоломки существует паз, в который она идеально войдет. Но неужто могло такое случиться, что пока я мучался придуманными страхами, то не заметил главного – древнее кровожадное чудовище, которому я сам открыл дверь своего дома, спит в одной со мной комнате, более того, в одном доме с беспомощным, беззащитным Елисеем? Которого я должен был оберегать, как только мог? Нет, это было уж слишком. Алленби не мог быть сейчас прав. Не должен был.
Самое ужасное, что я уже выполнил уговор, заключенный между мной и Трикстером: привел Лизу под предлогом того, что ее покормят, в Дом ирисов. Перед этим я заглянул в ее глаза – Трикстеру нечего было бояться – у нее впереди была бы долгая жизнь, и он спокойно мог прожить ее вместо девочки, долгие годы не опасаясь смерти. Люди, которых убивал Трикстер, не были обезображены, и в этом и крылась западня: они не казались насильственно убитыми, их тела не были страшны, в их лицах не было боли и страха. Они становились просто бледными и умиротворенными, как странные, но прекрасные куклы, как путешественники по своим снам во время медитации. Трикстер просто положил руки на ее плечи, долго смотрел на нее своим тяжелым взглядом, а потом подарил поцелуй в лоб, от которого я сам недавно чуть не умер.
Лиза, ее тихий смертный сон на грязной постели заброшенного дома, измаранная игрушка, лежащая рядом с ней… Этот спокойный и беспощадный бог так ласково с ней обошелся – чтобы она не ночевала на улице, не выпрашивала деньги у прохожих…
Вот и всё. Лиза выглядела так умиротворенно, что смерть можно было принять за сон. Хотя кого я обманываю? Даже Марс не вынырнул из такого сна – сильный, здоровый парень, так чего же должна была она?
Заглянув в глаза отходящей девочки, я понял – смерть Лизы должна быть связана с ножом, резаными ранами. Сколько раз я просил ее не гулять одной, не связываться с подозрительными компаниями… но разве я мог за ней уследить? Мне иногда начинало казаться, что все люди на земле – это сироты, просто оставленные без присмотра дети. Хлоя ведь также явилась мне умирающей от раны, нанесенной чем-то острым, как и Лиза, притом та была словно уменьшенной копией Хлои, словно ее младшей сестренкой. Я хорошо успел почувствовать эту разрывающую боль, от которой мучительно перехватывает дух. «Я сделал это ради брата, ради Елисея», – тупо повторял я себе. Внутренний голос молчал, он словно стыдился меня, и был прав, ох как прав.
В тот день, когда Лиза все-таки оказалась на постели в Доме ирисов, а Елисей, которого я оставил утром в коляске, все-таки не мог даже стоять без моей помощи, а у Трикстера был такой самодовольный и сытый вид, я точно помню, что принял решение. Мне нужно было убить его, не боящегося смерти и даже бойко торгующегося с ней, чего бы это ни стоило. Ведь Трикстер, по сути, забрал у меня все: мою работу, где мне было больше неприятно находиться, где я чувствовал гудящую усталость и больше никакого вдохновения; и моего брата, который теперь постоянно был для меня только голосом за закрытой дверью.
Придя домой, я сразу направился в ванную, долго смотрел на себя в зеркало и мыл руки так тщательно, пока они не покраснели и не начали болеть. Хотя, что толку? Свои преступления я совершал не вручную. Они все были у меня в голове, засели там, и их было не достать, не исправить. Самое страшное, что когда она смотрела в мои глаза, то еще надеялась. Она схватила меня за руку так, будто ждала, что я ее спасу, защищу от Трикстера, этого жирного паука, вытяну из смертельной паутины. Она не знала, что я уже предпочел ей своего брата, выменял ее на половину человека, чтобы тот стал целым…
Зайдя на кухню, я обнаружил на кухне несколько пустых бутылок вина, гору грязной посуды и разбитые стаканы. Хлоя вышла из комнаты Елисея.
– Чего это ты тут распоряжаешься? – раздраженно спросил я.
Она словно не слышала моего вопроса и стала глядеть в окно, где мимо серой стены проплывали мохнатые тучи. Её всегдашняя безучастность сейчас ужасно разозлила меня. Я подскочил к ней и с силой развернул к себе:
– Ну, чего молчишь?
Ее взгляд внезапно исполнился злой насмешки, накрашенные губы искривились.
– Слишком поздно, – прошипела она, приблизившись к моему лицу, как это делал и Трикстер. – Ты не замечаешь, что и тобой уже распорядились?
– Не трогай моего брата.
– Я трогаю кого хочу и когда хочу! – отчеканила она.
– Уходи, я не хочу тебя здесь больше видеть.
– Ну и ладно, Елисей все равно впустит меня, когда ты уйдешь, – с тихим смешком произнесла она, проходя мимо меня, надевая пальто. Его чёрная пола лизнула меня по ноге.
Я чувствовал, как в ней плещется веселое злорадство. Но важно было не поддаться ей.
– Хлоя… зачем ты так себя ведешь?
Она на мгновение застыла, вдруг посерьезнев, и произнесла:
– Говорят, надо жить каждый день как последний, вот я так и стараюсь. И вот как выглядит такая жизнь.
– Всё могло бы быть по-другому, стоит тебе только захотеть. Что мешает тебе наполнить твою жизнь смыслом, тем, что важно именно для тебя? Делать то, что нравится тебе?
– А что я, по-твоему, могу делать? Поступить в институт? Завести детей?! Если честно, я бы просто хотела умереть, но ОН мне не даёт!
С этими словами она быстро выбежала, не дав мне больше ничего сказать.
Хлое нравится ходить по мягкой влажной траве босыми ногами, но она терпеть не может песчинок, попавших в ботинки. Ее любимые цвета чёрный и серебряный, а желтый она почему-то терпеть не может. Хлоя пьет сладкий кофе, вдвое разбавленный горячим молоком, и очень мало ест – всегда только отщипывает маленькие кусочки. Она с удовольствием пользуется терпкими духами старой женщины. У нее в груди часто скребется желание выкурить сигарету с фруктовым табаком, как у детей – съесть леденец. Она любит ветреную дождевую погоду, смотреть на линяло-зеленый луг и свинцовое небо, и чтобы ветер трепал ее старенький плащ – словом, вся эта дешевая романтика; она ненавидит долго сидеть на одном месте. Ей и не приходится.
Хлое нравятся люди, но как-то по-животному: их запах, прикосновения, сонное ощущение их тела, прижатого к ее боку. Из-за того, что она не может оставаться в одиночестве, ее можно назвать распутной.
Она – существо по-кошачьи теплолюбивое, предпочитает нежиться в чем-то мягком. Но ее хозяин, который по иронии судьбы, когда дело доходило до удовлетворения Хлоиных прихотей, был и ее слугой. Мы все: я, Елисей, Марс, Джад, Трикстер, если подумать, были ее служителями. Странно, как изнеженная властность этой девушки сразу находила желающих ей подчиниться.
Когда она заходит куда-либо, то сразу беспечно сбрасывает с себя одежду – и по этой сброшенной коже легко найти, где она. Если за ней не следить, то она, подобно ребенку, разбросает и растеряет всё, что у нее есть, нисколько не заботясь о своих вещах. Хлоя – не человек. Эта девушка только другая, красивая половина Трикстера, которой он оборачивается к людям, чтобы завлечь их и убить.
Она была словно маленький неумолимый Наполеон, с той лишь разницей, что в ее армию все вступали добровольно.
Плавная чёрная магия ее движений, ее расслабленная готовность словно созданы, чтобы убаюкивать мою бдительность. На следующий день Хлоя молча подошла ко мне и обняла, ища моего взгляда, хотя знала, как мне это больно. За ухом у нее небрежно лежала сигарета. Привычными мягкими движениями она принялась гладить мои спину и плечи, но это вязкое притяжение Хлои на сей раз не подействовало на меня так, как в первый раз, в душной сумятице кладовой. Теперь я все не мог отделаться от мысли, что это была на самом деле не она, а трюкач в ее подобии. Хлоя собралась было запустить свой язык мне в рот, но я оттолкнул ее. Она непонимающе захлопала глазами – почему?
– Надоело быть вашим подопытным кроликом. – Трикстеру я нужен был затем, чтобы питаться, а Хлоя была призвана удерживать меня при нем.
– Правда? А раньше тебя не смущали кроличьи занятия, – холодно проговорила она, присев на край стола и роясь в своей полотняной сумочке.
– Тогда я еще не знал, что мне придется делать для вас.
– Да, Асфодель? После того, как Марс умер, а Елисей внезапно получил способность двигаться, хотя на это уже не было никакой надежды, ты думал, что будешь должен за это Трикстеру только, не знаю, – пару булок?!
Ей, наконец, удалось выудить зажигалку из сумки. Она прикурила быстро, раздраженно, с вызовом посмотрев на меня. Чертовка, в этот момент я явственно ощутил, что ненавижу ее. Блудливая приспешница жестокого бога, требующего кровавых жертв, она явно грелась у огня его власти. Я вышел, ничего не ответив ей – я действительно не знал раньше, к чему может привести моя сделка с Трикстером. И Елисей еще даже не вставал на ноги, несмотря на обещания Трюкача. Все, что они говорили, было ложью.
–
Тебе лучше уйти, – выдавил я.
Она недоуменно посмотрела на меня и вышла.
Стараясь забыть разговор с Хлоей, я принялся делать то, что умел лучше всего – замешивать тесто и выпекать хлеб. Сейчас это было единственным, что удерживало меня в равновесии.
Когда тесто в моих руках перестало быть липким и сделалось приятно податливым, дверь за моей спиной отворилась и Хлоя вновь тихо проскользнула в комнату. Она робко поцеловала меня в плечо и произнесла так тихо, что едва можно было разобрать: «Прости меня. Думаешь, я не понимаю, каково тебе, а мне это известно лучше всех».
Что я мог ответить ей – «это правда, что ты всего лишь другая маска Трикстера?». Она бы рассмеялась мне в лицо. Сейчас мне совершенно не верилось в слова Алленби. Да, она была странной, но такой живой, ранимой и особенной.
* * *
Елисей уже накинул куртку, придерживаясь за край стола, когда в дверь постучали. За ней стоял небритый мужчина с серьгами в бровях.
– Привет, Елисей. Я друг твоего брата и Хлои.
– Почему я должен тебе верить, Оззи?
– Не должен. Но, если честно, у тебя нет выхода.
– Это почему же?
– Понимаешь… боюсь, что Алленби хочет превратить твоего брата в фанатика. Он внушил ему, будто я какое-то чудовище, высасываю из людей все соки. Я пробовал сделать так, чтобы Асфодель не виделся с ним, но все произошло за моей спиной…
– Я знаю Алленби – он озабочен тем, чтобы всем было хорошо, что невозможно. Но он уж точно не фанатик.
– Ты можешь не принимать меня всерьез, но ты обязан мне… все-таки, я вылечил тебя.
– Да что ты городишь!
– Пожалуйста, выслушай меня, – Трикстер придержал дверь, которую Елисей уже было хотел захлопнуть.
– Я бы с радостью рассказал бы тебе все раньше, но твой брат… Он не хотел, чтобы ты узнал о нем слишком многого. Мне же нечего от тебя скрывать.
– Хм, ну так расскажи мне. Я никуда не спешу.
* * *
В эти дни мне приходилось метаться между четырьмя домами, где я был нужен: собственным, там я помогал Елисею, квартирой Алленби, где он поправлялся после подвала, пекарней и Домом ирисов.
Когда я пришел к Алленби, он выглядел гораздо лучше и уже твердо стоял на ногах. Он изъявил желание встретиться с Трикстером.
– Вы с ума сошли, – сказал я, – он уже один раз чуть не убил вас. Он опасен.
– Я знаю. Но мне надоело прятаться, – серьезно сказал он. – Терять уже больше нечего.
Мне не понравилась эта затея, но, думаю, Алленби и Трикстер должны были в конечном итоге снова встретиться – не как жертва и мучитель, но как темный и светлый хозяева, в настоящем мире ставшие владельцем пекарни и рок-музыкантом.
Мы вошли в пекарню. Трикстера нигде не было видно. Алленби негромко произнес: «Что бы он ни говорил, не поддавайся. Ты ведь уже понял, как он может морочить, и сколько у него для этого уловок».
Мы решили подождать в моей рабочей комнате, так как именно туда Трикстер чаще всего заходил, чтобы поговорить со мной. И вскоре он действительно вошел в комнату своей обманчиво расслабленной шатающейся походкой. Он был очень бледен, солнце бросало блики от его острых серег. Музыкант казался спокойным, готовым в любой момент вспыхнуть едкой иронией, но в глубине его тёмных глаз плескалась опасность.
Алленби стоял, скрестив сухие руки на груди, как бы невзначай прислонился к столу, за которым я обычно работал – Я чувствовал, это потому, что он еще очень слаб. Однако он глядел строго и серьезно, выпрямив спину. Чувствовалось, что он истинный хозяин этого места. Трикстер не подал виду, что удивлен освобождением своего пленника.
– Алленби! – начал Тикстер, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно, – рад видеть тебя вновь в добром здравии.
Тот только криво улыбнулся – мы все без слов понимали, насколько лицемерной была эта церемонность.
– Трикстер, мы пришли поговорить с тобой начистоту, – выпалил в волнении я.
Трикстер, также нацепив благообразную насмешливую ухмылку, подошел ближе к нам.
– Собрали семейный совет, чтобы отговорить лису душить кур? Что ж, попробуйте. Это напоминает мне, как давно, уже много лет назад, мы впервые познакомились с матерью Асфоделя. Не так ли, Алленби?
– Что?! – сказал я оторопело, повернувшись к Алленби. В горле у меня тотчас пересохло.
Алленби успокаивающе протянул ко мне руку
– Успокойся, Асфодель, помни, о чем мы говорили.
– Вы наверняка обсудили не всё, как я погляжу. – Сказал Трикстер, принимаясь по своему обыкновению расхаживать по комнате. Он будто вообразил себя на сцене во время одного из своих шаманских рассказов под гипнотизирующую музыку. Я стал между Алленби и Трикстером – мне казалось, что несмотря на своё внешнее спокойствие, Трикстер в любую секунду готов броситься на хозяина пекарни. – Так вот, если твой дражайший наставник не желает поделиться с тобой подробностями твоей же жизни, это сделаю я, а ты уж сам решай, кто из нас плохой. Он выждал паузу, резко перестав мерить комнату шагами, и развернулся ко мне.
– Твоя мать наверняка предчувствовала, что ее сын, старший сын, во многом похожий на нее, к ее глубокому сожалению, унаследует ее дар. И рано или поздно окажется в комнате между старым упырем – это я про себя, понятное дело, – и праведным книгочеем, который тем не менее предпочитал все это время держать парня в абсолютнейшем неведении относительно того, какими винтиками скручен этот расхлябанный мир! Что и говорить, даже собака грустит, чувствуя, что ее щенят несут топить. И вот, когда она осознала, что в таком случае шансов у ее сына сохранить жизнь и рассудок практически нет, она…
– Да что ты городишь, подонок. – негромко процедил Алленби. Он был сердит и явно взволнован. Я быстро переводил взгляд с него на Трикстера.
– Твоя мать тоже была зрячей, Асфодель. – невозмутимо произнес этот трюкач.
– Алленби, это правда? И ты всё это время молчал?..
Алленби смотрел на меня с досадой, поджав сухие губы, но, насколько я мог ощутить, не чувствовал своей вины.
– Может, ты знаешь, что с ней? Скажи! – спросил я Трикстера с осторожной надеждой.
– Асфодель, не смею больше отвлекать вас от темы. Ведь это вы хотели рассказать мне о чем-то, верно?
Повисла тягостная пауза. Трикстер откровенно забавлялся возникшей сценой, как обычно – эмоциями своих зрителей на концерте.
Я попытался взять себя в руки.
– Трикстер, мы позвали тебя, чтобы сказать – я больше не буду играть в твои игры после того, что ты сделал с Алленби.
– Понятно. Тогда я заберу то, что дал Елисею. Асфодель поймет, Алленби, мы же тут без тебя уже успели сдружиться.
Триксер, отвесив издевательский поклон, победно удалился.
Стоило только двери захлопнуться, я кинулся к Алленби:
– Как ты смел утаить от меня правду о маме?
– Асфодель, я не хотел тебе зла. Видит бог, ты мне как сын. Я думал, если ты не узнаешь об этом всем, этого с тобой, возможно, и не произойдет!
– Ты сделал только хуже.
– Послушай, ведь он этого и добивается: посеять между нами раздор.
– Ты сам его посеял, когда врал мне все время, что я считал тебя отцом! – с этими словами я опрометью выбежал из комнаты, но вскоре опомнился – Алленби больше нельзя было оставлять одного в пекарне, где еще мог быть трюкач.
* * *
– Дело вот в чем, – сказал как-то Елисей, вертя в пальцах куцый карандаш, – в тебе это либо есть, либо нет.
– О чем ты?
– Талант. Склонность. Необычность. Пассионарность, в конце концов. Ты или уже такой, или уже никогда таким не будешь. Невозможно зубрить, старательно учиться, ночей не спать, чтобы из обычного человека однажды превратиться в кого-то особенного. Ты просто станешь более опытной посредственностью.
– А ты говоришь так уверенно, будто считаешь, что к тебе это точно не относится.
– Почему же – я к себе строг и не думаю, будто чего-то стою. Можно сказать, я всегда был половиной человека, до семнадцати лет – в переносном смысле, а после – в буквальном.
– Ну, это ты уж слишком. Говорят же, что каждый человек особенный.
– Я тебя умоляю, так считают те, кто хочет себе польстить в перерыве между двумя любимыми занятиями – едой и сном. Вот уж особенные увлечения, не права ли?
– Хорошо, а можно ли наоборот – из необычного человека превратиться в посредственность?
– Думаю, да. Во всяком случае это гораздо легче из себя вытравливать – пить, например, или просто не создавать ничего нового, перестать размышлять. В общем, всячески заглушать в себе голос разума. Хотя гению ведь ничего не стоит просто притвориться обычным человеком.
– Что, думаешь, правда просто?
– Конечно. Что может быть проще, чем быть, как все? – сказал Елисей, хитро и весело улыбаясь. Он явно потешался надо мной.
Потом он попросил дать ему руку и медленно, неуверенно поднялся. Сам. Вместе мы пошли по кухне шагов пять, но и это была победа. У Елисея был радостно-удивленный вид, который я, наверно, запомню на всю жизнь.
А потом к нам зашла Хлоя, и Елисей выразил желание идти гулять. Я на всякий случай взял его кресло, а Хлоя придерживала его, когда мы спускались на лифте. Было необычайно тепло, не так сыро, как в вечер события в клубе. Но не успели мы пройти и двадцати метров, как с неба начали падать крупные капли дождя. Я сказал, что надо возвращаться, но Елисей отказался наотрез. Под грохот грома он, удивленный и радостный, даже сбросил с себя рубашку и начал танцевать, не обращая внимания на потоки воды и молнии, которые были словно вспышками невидимого фотографа, стремившегося запечатлеть такое удивительное событие. Хлоя тоже бросилась за ним. У нее была удивительная способность вписываться в любую ситуацию, с готовностью ассистентки артиста вживаться в любую роль. И вот она, сбрасывая с белых ног ботинки, уже бежит за Елисеем с веселым криком. Я хотел было предостеречь его, чтобы не разгуливал под этим ливнем, который только кажется теплым, но когда брат повернулся ко мне, в его глазах было столько радости, что я ничего не сказал.
Я зашел домой, чтобы принести плед, а когда вернулся, увидел, как Хлоя обняла Елисея и прижалась к нему. Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. В постоянных попытках помочь им обоим, каждому из них, я даже не заметил, что был им, по сути, не нужен.
* * *
Я чувствовал, что во мне играет тихая мелодия, похожая на вальс. Она легко парила и кружилась в моей голове. Мне было хорошо, спокойно на душе впервые за долгое время. Я лег на кушетку в кухне и закрыл глаза.
В окно струился первый весенний воздух, прохладный и свежий, удивительно пахнущий легкостью, еще только предчувствием свежей листвы и божьих коровок. Мне представилось, будто я не в нашей городской квартире, всегда глухой, пропахшей несчастьями, а на летней веранде нашего старого дома.
Он теперь давно в прошлом, как и пухленький пятилетний херувим Елисей, сосредоточенно строящий башенки из камушков в палисаднике, но я прекрасно помню этот дом – запах рассохшихся, выморенных солнцем и ветром досок, молодой листвы, протягивающей зелененькие пальцы через перила, густой запах влажной земли и цветов, мускус от старых кресел, даже бесстрастный аромат парафина от свечек в старых мутноватых банках, расставленных по балкам. О, царство желтых огуречных цветочков, которые мы с тайным чувством вины срывали для игр, сизых мокриц и торжественных капустных голов! Как может что-то реальное стать сейчас таким призрачным? Свежесть и свобода была в этом далеком утреннем воздухе, невозможное и навсегда, казалось, утерянное сокровище для меня, забравшегося тогда в великоватых штанишках с ногами в потертое, еще холодное после ночи кресло.
Порыв холодного ветра ворвался в комнату – рама задребезжала, всколыхнулись листья мертвого растения на подоконнике. Я закрыл окно.
– Так это оно? Твоё «тайное место»? – тихий голос все же заставил меня вздрогнуть – Хлоя была здесь, неслышная, но прекрасно ощутимая, как сквозняк.
– Что? – На ней была серая растянутая майка и тёмные легкие брюки. Хрупкие ключицы, на предплечье небольшой синяк. Она была босиком, маленькие ступни, чёрный облупившийся лак на ногтях. Скорее всего, она вышла из комнаты Елисея, запоздало сообразил я.
– У каждого должно быть свое секретное место, где всегда безопасно. Мне нравится, как ты говорил, лежа с закрытыми глазами. Извини, если помешала.
– Ничего. Я так, вспоминал. Иногда путаю, что говорю вслух, а что про себя.
– Скверная привычка. – Она расслаблено прошла к окну и остановилась, глядя наружу. Солнце косо падало на серую стену дома. Разглядывать там было особо нечего, но она продолжала смотреть перед собой.
– А у тебя есть свое тайное место?
– Да, – сказала она без определенного выражения.
– И где оно?
– Здесь, – она обвела руками комнату, посмотрев вверх, на серый потолок. Хлоя улыбалась.
Такой разговор с ней приснился мне, когда я свалился на свою постель после нашей прогулки, праздника Елисея, и моя одежда была еще влажна от дождя. Со все еще тяжелой ото сна головой я вышел на кухню.
Хлоя еще спала, свернувшись калачиком, совсем как в ее первый визит сюда. Ее сомкнутые веки были окрашены смазавшимися серебристо-чёрными тенями. Как худы, как трогательны поджатые голые ноги…. Лямка нечистой майки сползла, обнажая выпирающую ключицу. Как она все-таки худа, но и прекрасна. Я просто не мог на нее сердиться, что бы она ни вытворяла. В конце концов, я всегда знал, какая она, и это не мешало мне ее любить, даже если она не обращала на мои чувства совершенно никакого внимания. Мы ничего не обещали друг другу, просто я цеплялся за нее непонятно зачем, но и она нуждалась во мне, какой бы капризной ни была. Хлоя хотела поставить моего брата на ноги, ее забота перетекла в нечто большее – у меня просто не было сил на нее сердиться, хоть я и понимал, что она этого заслуживает. Господи, думал я о ней с какой-то болезненной нежностью, – разве могут быть у человека такие тоненькие ножки? А такие густые и неправдоподобно чёрные волосы? Нет, Алленби не мог быть прав! От заключения в подвале у него, должно быть, временно помутился рассудок. «А я, – внезапно пронеслось в голове, мог бы и ее растить и учить, как Лиса». «Ну да, – проснулся голос, – она и без тебя выросла такая же, как Лис – любитель выпить и завалиться спать, и, желательно, не в одиночку».
«Многодетный отец-неудачник», – улыбнулся я собственной непроизнесенной шутке. А Елисей? Конечно, ему приходилось нелегко все это время, постоянно сидеть и ждать меня. Но он не мог не заметить, как отношусь я к Хлое, и что со времен Дианы я ни к кому не чувствовал подобного…
– Красивая, правда? – только сейчас я заметил, что Елисей стоял сзади, опираясь на дверной косяк, и тоже смотрел на девушку из-за моего плеча.
– Она очаровала нас, чертовка. И что в ней такого? А, Асфодель? Ну что в ней особенного?.. Знаем ли мы, сколько ей лет? Что ей нравится, чего она боится?..
– Все это кажется неважным.
– Да. Но что тогда важное?
– Ну, не знаю… Что ты снова можешь ходить, например. Радуешься жизни… Спишь с моей девушкой.
– Асфодель… Знаю, я должен бы чувствовать вину, но ведь ты сам знаешь – она никогда не была твоей. Она нравится мне, я – ей, что в этом плохого? К тому же, впервые за долгое время я не чувствую себя одиноким.
Следовало ли мне в тот момент сказать, что он снова обрел способность двигаться только лишь из-за меня, из-за того, что я решился принять помощь Трикстера, пожертвовав Лизой? Может, я просто убедил себя в том, что это Трикстер помог ему? Возможно, он и сам уже был готов встать на ноги?..
– Ты не понимаешь. Она не может кого бы то ни было любить. У нее внутри дыра размером с минное поле, – глухо сказал я брату.
– Хм, а я думал, они все так устроены.
– Идиот! Я вообще не хочу ее с тобой обсуждать.
– Почему? Хочешь сказать «Она не для тебя»? Твоя девочка. Твоя герла.
– Не говори так.
Его дрожащие ухмыляющиеся губы приблизились к моему лицу. Он дразнил меня, нарочно провоцировал со сладенькой улыбкой, как бывало в детстве.
– Твоя телочка. Твоя чика. Как их сейчас еще называют? Я так давно не выходил из дому. Кто, интересно, в этом виноват?
Братец, а ты взрослеешь. Глядишь, из тебя выйдет не только прачка. Но ты должен был сразу предупреждать меня, что не хочешь делиться со мной своей…
Внезапно его торс резко свернулся в сторону, и он рухнул на пол ничком с отвратительно мягким хрустом, прежде чем успел выплюнуть очередное грязное слово. Я заметил, что вместо костяшек пальцев у меня бело-красные ссадины. Меня словно накрыла волна ярости, перехватив горло и давя изнутри. Наверно, впервые в жизни я ударил его со всей силы, даже не подумав ослабить удар. В течение одной секунды мне было совершенно не жаль того ублюдка, который был моим братом. Эту удивительно долгую секунду я смотрел, как он вяло шевелится на полу, пытаясь подняться. Руки, его почти единственная опора, были накачаны, и он легко оттолкнулся ими от пола, точно просто решил сделать пару отжиманий. Это показалось мне таким глупым, что я едва удержался, чтобы истерически не хихикнуть.
Наконец он медленно повернул ко мне взъерошенную светлую голову. Под носом у него была кровь, но глаза необычайно голубели. Давно я не видел у него таких небесных глаз.
– Вот о чем я говорю. Ты молодец, так заехать братцу в нос! Ничего, заживет. А ты себя в обиду никогда не давал, хоть всегда был слабей. Дурак. Помоги встать, что ли. Я чувствую себя гребаной рептилией, когда ползу на руках.
* * *
Я подстерег Трикстера в пекарне. Сама мысль о том, что он заставит меня смотреть на смерть еще кого-то, к тому же после того, как я узнал, как тот поступил с Алленби, делала меня почти сумасшедшим. У меня был с собой нож, ведь, как я сам и узнал, трюкач должен умереть именно от него. Я подкараулил его возле кладовки, но в последний момент он увидел меня, сразу понял мой коварный умысел и вцепился мне в горло. Его сухие пальцы были чрезвычайно сильными. В отчаянной неравно борьбе я протянул руку к его искривленному лицо и, почти теряя сознание, сорвал с его брови блестящую сережку. Трикстер закричал. Он, конечно, не ожидал этого, но хватки почти не ослабил. Мне было очень больно, и я не мог вдохнуть. Я уже был почти в полной темноте, кашляя в тщетных попытках получить кислород, как вдруг хватка трюкача ослабла. Он, залитый кровью из раны на лице, осел. За ним стоял Джад. Сначала я думал, что он убьет меня, и только потом до меня дошло, что именно Джад и оглушил своего хозяина.
– Зачем ты мне помог? – Едва выдавил из себя я.
– За себя отомстил, не за тебя, – пробормотал он. Джад поднял свое тонкое жало, занес его над телом хозяина… – Уходи, – бросил он мне, – пока цел. – Я решил последовать его совету.
Трикстер медленно открыл глаза. Он плохо видел из-за крови, вытекавшей из раны. Осмотревшись и убедившись, что Асфоделю удалось уйти, он заметил рыжего слугу.
– Чего ты до сих пор здесь, дурак? Не хватило ума сделать ноги? – отрывисто бросил музыкант.
Джад молчал – ему не было приказано иначе.
– Остался – сам виноват, – прорычал Трикстер, поднимаясь. Он выхватил у Джада его стальную спицу и, сильно толкнув рыжеволосого, так, что тот ударился о кирпичную стену, коротким и злым ударом проткнул его грудь.