Том платил ему тем единственным платежным средством дружбы, которого у него было в достатке: тем, что тоже знал и хранил его секреты.
Он помнил один вечер из того лета. Ян где-то раздобыл косячок, и они валялись вдвоем на пустом берегу, негромко перекидываясь словами в том блаженном покое, что оставляла по себе неведомая сила, отступая в такт угасанию зеленоватой волны.
Тогда Ян рассказал ему кое-что о себе. В первый год они все рассказывали друг другу, будто каждый нашел в другом, наконец, того единственного благодарного слушателя, которому важно и не все равно. История Яна была про Шарлотту – его недостижимую звезду, по которой он отчаянно и безнадежно сох добрых пять лет, к чьим ногам складывал все достижения и победы, прочитанные книги и внезапные озарения.
Шарлотта была его старше, и старше непреодолимо. Все кончилось тем, что она поцеловала Яна в лоб, ласково бросила ему «Подрасти!» и выпроводила вон из своей жизни.
Том смотрел, как густой, даже в сумерках заметный румянец пятнами выступает на скулах его друга, слушал сбивчивое горькое признание в том, как жалко и мучительно долго Ян не мог ее отпустить, как и вправду надеялся дорасти до своей la belle dame, дотянуться до манящей и недоступной вершины.
Потом Ян умолк, и Том протянул руку и крепко сжал его плечо, и Ян в ответ потерся щекой о его пальцы, и ничего больше не нужно было говорить.
Там, над морем, были лучшие в мире звезды.
15
Ян перевелся на юридический на втором курсе (Том только усмехнулся про себя, вспомнив его семью), и тогда же у них появилась Лиз.
Том отлично помнил, как они встретились: это было на осенних студенческих дебатах. Ян и Том держались вполне достойно и лихо расправлялись с конкурентами, пока какая-то задиристая первокурсница в компании двух скучных ботаников не разнесла их в пух и прах. После Ян подошел к ней познакомиться. Том морщился про себя, глядя, как тот распускает свое павлинье обаяние – но, к его удивлению, все срослось очень просто и естественно. Над Яновыми авансами Лиз посмеялась, но пошла с ними выпить, а потом они ее проводили, а потом как-то легко и незаметно, к еще большему удивлению, Лиз стала их другом. Третьим мушкетером.
Это Лиз привела их в ту малюсенькую забегаловку, притулившуюся сбоку от помпезной лестницы в старом корпусе. Там варили лучший кофе в городе – двойной черный с лимоном и перцем, нигде больше он такого не встречал – и разрешали выносить крохотные чашки наружу. Сколько часов они втроем провели на широких мраморных перилах, разговаривая обо всем на свете. Они даже у себя в комнате завели турку и спиртовку, Ян называл это «кофе по-спартански». Том долго возил с собой эту нехитрую утварь в своих скитаниях по городам и весям. Да и теперь кофе им с Мэгги он всегда варил сам.
14
Когда Яну исполнился двадцать один, его родители расщедрились и подкинули ему денег на аренду собственной квартиры. Вернее даже, они сами ее и нашли – красивый кирпичный дом в приличном районе у самой реки, высокие потолки, темное дерево и гудящие трубы в ванной. Ян звал Тома поселиться вместе, хотя обоим было ясно, что его доходы вряд ли покроют хоть какую-то разумную долю от аренды, а жить за чужой счет он, конечно, не захотел. Никто был не виноват, жизнь брала свое, они взрослели и вылуплялись из кампусовского инкубатора, но что-то все-таки чуть-чуть саднило у Тома внутри, как будто их братство дало трещину раньше, чем он оказался к этому готов.
Впрочем, Том вскоре и сам подыскал себе небольшую мансарду, и несмотря на дурацкий район и крайне потрепанный вид, она ему нравилась, как может нравиться только первое собственное жилье, первое место на земле, которому он по праву мог называться хозяином.
13
Теперь они весьма регулярно тусовались друг у друга, и, как ни странно, именно Томова берлога все чаще становилась их штаб-квартирой. Наверное, было в ней какое-то уютное сходство с их прежним жильем, легче было почувствовать, что жизнь не изменилась и они тоже. У Яна там была своя кружка, свое место за столом на кухне и свой диван – на котором они тогда и валялись, ничего особо не делая. По телику шел уютный зомби-ужастик, и они запивали его даже не пивом, а отличным выдержанным вискарем, который Ян притащил незнамо откуда в прошлый раз.
Том не знал, что тогда произошло. Что стало спусковым крючком, невидимой точкой, в которой воздух оказался заряжен так, что ему перестало хватать дыхания, и Янов локоть, привычно упиравшийся ему в бок, он вдруг стал чувствовать так обжигающе остро.
Кто начал движение, самый первый его миллиметр, он тоже не знал, как ни силился после вспомнить. Он очнулся, вспышкой, когда губы Яна, бесконечно знакомый упрямый изгиб, прижимались к его губам – жадно, горячо, и пальцы столкнулись, сплелись, и он выпростал другую руку, ухватил Яна за плечо и притянул к себе – крепче, ближе, еще.
Это не было похоже… ни на что. Он не знал, что так бывает – что он сам бывает таким. Будто двадцать один год они жили навстречу друг другу, а встретившись, наконец, столкнулись, как магниты, соединились с такой силой, что он и помыслить себе не мог. Не осталось ничего между ними, ни расстояния, ни секрета, ни глотка воздуха, который не был бы общим, не приближал бы, хотя некуда было уже ближе, не сшивал бы их насквозь неровными строчками общего дыхания.