Катерина. Враг мой любимый

Глава 2

Дверь каюты с грохотом распахнулась. Глеб с Васькой ввалились в помещение и грузно сели на койку. Брат посмотрел на меня, и тут же отвел взгляд. Мы не разговаривали с той самой несостоявшейся дуэли. Глеб злился за то, что я солгал Спиридову, о том, что он был секундантом. Хотя брат ни сном, ни духом о поединке. Впрочем, если бы дуэль состоялась ему бы пришлось…но в такие моменты мне казалось, что он бы презрительно отказался. Слишком правильный, мать его.

– Серега, – Васька наклонился ко мне, – ты видел, сколько дам к нам пожаловало? Доставим барышень в Архангельск и вернемся. Плевое дело. Спиридов мог и в карцер запереть на месяц, а так отделались легким испугом. Или ты по Стрельцовой соскучился? А? Лейтенант?

Я засмеялся и бросил взгляд на Глеба, но тот молчал всем своим видом показывая, насколько разочарован во мне. Ну и хрен с ним. Тоже мне святой выискался. Не в моряки идти надо было, а в приходские священники. Задолбал правильностью своей. Святоша хренов.

А вот Кот в доску свой, рубаха-парень, мы съели с ним не один пуд соли, будучи подростками. Дядя Васьки отправил его учиться в Академию, когда проиграл все имущество в карты, отец погиб на войне, когда Коту был год отроду, а мать скончалась от чахотки двумя годами позднее. Вот и остался он на попечении горького пьяницы и игрока. Васька вначале подружился с моим братом, а потом взял под свое шефство меня едва я появился в Академии после смерти родителей. Здоровенный детина, метра под два ростом, широкий в кости, огромный как столетний дуб, весь покрытый светлым пухом словно шерстью, волосы цвета соломы, белые брови и такая же светлая борода. Он был удивительно добр и мягкосердечен, предан нам с Глебом всей душой. Бесхитростный и прямой он обладал какой-то богатырской силой способной ломать одной рукой бревна. И за эту силу его боялись и уважали. Правда за глаза часто называли не Котом, а Шавкой, в глаза не смели, кулак у Васьки огромен, как молот и бьёт не слабее оного. Пару раз и мне по роже съездил, когда повздорили, за что схлопотал левой в челюсть. До сих пор припоминает мне.

Я снова посмотрел на старшего брата. Похож на меня, такие же черные волосы и смуглая кожа, но глаза серые, как у нашей матери. Тело крепкое, плотное, не худощавое, как у меня. Глеб привык к ежедневным физическим нагрузкам. У него тело настоящего солдата с прямой спиной, мускулистыми ногами, крепкими мозолистыми руками от постоянного фехтования. Характером мы отличались кардинально. Никитин-старший холодный и расчетливым прагматик, в чем-то циник. Он всегда спокоен, рассудителен и уравновешен, на риск шел в самых крайних случаях, взвесив все за и против. Эта рассудительность, часто, холодным душем остужала наши с Васькой горячие головы.

– Эй, приятель, ты что заболел? Я говорю, девки тут у нас, есть очень даже ничего…– Васька потер огромные ручищи и опрокинул стакан водки, даже не поморщившись. – Пошли играть в карты с матросами, а вечером выберем по бабе. Я думаю, барышни возражать не будут! – Кот заржал и толкнул меня локтем в бок.

– Хватит с него красоток. Нагулялся уже. Да и Спиридову бы это не понравилось, – сказал Глеб, – И мне тоже. Он, как командир этого судна, должен следить за порядком, а не разводить на борту бордель. Насчет игры в карты не возражаю, хотя не помешало бы соблюдать субординацию.

– Да ну тебя, вечно ты все портишь. Отбрось формальности. Он прежде всего наш друг, а уже потом командир. Кто играет в карты втроем? Твой брат зануда, Серый! Ему в писари при дворе надо было, а не во флот.

– А вам обоим лишь бы морды кому расквасить и девок отыметь. Еще и этих…Ничем не брезгуешь, а брат?

– Да пошел ты! – рыкнул на него и опрокинул стул.

– Позоришь нашу фамилию!

– Тыыы!

Схватил его за шиворот и сдернул со стула.

– Отец в могиле переворачивается от твоих выходок, – смирил меня презрительным взглядом и отшвырнул мои руки.

Настроение разом испарилось к такой-то матери. Я отпустил его, сел на стул и откинулся на спинку, складывая руки на груди.

– Не хочется мне ни по бабам, ни в карты. Все опостылело. В Питербург хочу. Подальше отсюда. Карьеру буду строить при дворе. В Измайловском поближе к императрице-матушке.

Глеб криво усмехнулся.

– Карьеру под женскими юбками ты быстро состряпаешь, много ума для такой карьеры не надобно! Ты уже преуспел. До лейтенанта дослужился.

Я снова резко вскочил со стула, сжимая руки в кулаки.

– А что надобно? Быть твоей копией? Святошей и занудой? Прости, братец, что разочаровал. Не голубых кровей, как ты у нас. Я в отца. Солдафон. Или бесишься, что Спиридов меня командиром назначил, а?

– Он тебя командиром назначил, чтоб ты ответственность на себя взял и по шлюхам не бегал. Стыдно уже за нашу фамилию, особенно когда ее склоняют направо и налево и треплют, как космы продажной девки.

– Зато ты у нас может не по девкам, а брат?

– Дурак!

И я съездил ему в челюсть, он кинулся на меня, но Васька растащил нас обоих, потом толкнул Глеба в плечо.

– Эй вы, оба! Прекратили! Погорячились и хватит! Все…давайте выпьем по мировой и айда играть!

Он подмигнул Глебу, но тот повел плечом и распахнул дверь.

– На хрен вас обоих! Сам играй!

Васька хлопнул меня по спине по-дружески.

– Давай, Серега, не хандри. Если решишь присоединится я буду с матросами на палубе!

– Вали уже!

Когда они вышли я с яростью двинул кулаком по стене, разбивая в кровь костяшки пальцев. Вернулся к столу и наполнил стакан водкой, долго крутил в пальцах. В ушах всё еще стоял смех заключенной, а перед глазами её синие омуты затягивающие в себя как дивные бездны. Я тряхнул головой, залпом выпил, прижал к лицу руку, согнутую в локте, занюхивая адское пойло и в нос ударил запах соли, которым пропитался мундир.

«Катька! Та еще ведьма!»

По юбкам значит? А почему бы и нет? Кто мне запретит?

Я рывком поднялся с постели. Накинул плащ и вышел на палубу. К вечеру ветер усилился и мачты стонали от ураганных порывов. Корабль кренило из стороны в сторону. Женщины сбились в кучу на тюфяках и спали. Перед этим все вымылись в чанах, которые матросы таскали один за другим и пытались подсматривать за девками, когда те раздевались. Вдоль палубы протянули бечёвку и завесили парусиной.

Конвоиры совсем потеряли бдительность: один отсутствовал, а другой звонко храпел на своем стуле, сжимая в руках пустую бутыль. Несмотря на масляные фонари ничего невозможно было разглядеть в полумраке. И тем более ЕЕ среди спящих женщин.

Вдруг на моё плечо легла чья- то рука. Я резко обернулся, успев при этом вытащить из ножен шпагу. Скрежет металла вспорол тишину. Но я тут же вернул оружие обратно в ножны и тихо выругался. На ловца и зверь бежит или на зверя добыча.

– Испугались? – её голос оказался очень мягким, певучим, а когда она засмеялась я нахмурился, – А говорят, что моряки самые смелые люди на земле.

Я схватил девчонку за руку чуть повыше локтя. И от этого прикосновения шибануло как штыком под ребра. Я сжал пальцы сильнее:

Что ты здесь делаешь, а? Вас, что на ночь не сковывают?

Девушка снова усмехнулась, сунула руку в карман тулупа и, достав оттуда ключ, покрутила им у самого носа. Я быстрым движением отобрал его у нее и тряхнул девчонку за плечи, так что платок на затылок сбился и несколько золотых кудрей на лоб упали.

– Совсем, девка, ополоумела. Тебя за эту выходку…

– Пороть станете? Или сквозь строй пропустите?

А сама в глаза мне смотрит и кончиком языка по губам водит, а меня то в жар, то в холод швыряет и дышать становится трудно.

– Три шкуры спущу и за борт.

– Не спустите, – глаза ресницами прикрыла, а потом снова на графа подняла.

– С чего бы это?

– Вы Ивану бить меня не позволили…а сами сможете?

Я криво усмехнулся, а девочка умеет манипулировать и играть во взрослые игры. Сколько же лет ей, что умная такая? На вид не больше семнадцати, а в глазах ни капли наивности, словно за жизнь свою короткую немало мерзостей повидала, а может и сама творила.

– За воровство не бить положено, а пальцы или руку рубить. Как свои уберегла расскажешь?

Снова чувствую, как меня утягивает в эти синие омуты и губы у нее полные, сочные. На секунду свело скулы от желания попробовать их на вкус. Не отталкивали ни старый тулуп, ни грязный платок на голове. Мне хотелось его содрать и снова увидеть ее волосы. Заметил на скуле синяк и невольно тронул пальцем, а девчонка дернула головой.

– Бил тебя снова?

– Нас всегда бьют. За любую провинность.

– Что на этот раз?

Она отвернулась, а я повернул ее лицо за подбородок.

– Сопротивлялась слишком яростно, рожу ему расцарапала вот и двинул кулаком, чтоб не дергалась. Да ваши помешали ему, палубу обходили, а потом играть позвали. Вернулся пьяный и захрапел.

Я почувствовал, как от ярости перехватило горло. Сукин сын! Завтра башку ему оторву!

– И часто так сопротивляться приходится?

– Часто.

– Может часто напрашиваешься, м? Или воруешь?

Она слегка побледнела и дернулась назад, но я удержал.

– Не воровка я, а вас поблагодарить хотела. За то, что вы сделали для меня сегодня. Вы благородный и добрый человек. Спасибо вам!

Она вырваться хотела, но я сжал ее плечи сильнее, притягивая к себе.

– Не воровка, говоришь? А ключи где взяла?

– Так я их вернула вам. Больно мне, сударь, синяки оставите.

Посмотрела на мои пальцы, сжимающие её плечо, и они непроизвольно разжались, оттолкнул от себя и руки снова за спину завел.

– Ступай давай к своим и не шатайся ночью по палубе. Матросы народ шальной женщин несколько месяцев не видали.

– А вы?

– Что я?

– Давно женщин не видали?

И опять взгляд этот от которого в голове гудеть начинает.

– Вон пошла!

– А как же кандалы? – спросила дерзко и вздернула подбородок.

– Так куда ты с судна денешься? Разве что за борт сама прыгнешь.

Смотрел как она идет в темноту, туда, где под парусиной масляный фонарь раскачивается от ветра. На ходу платок стянула, в тулуп кутается. Маленькая, хрупкая. Вспомнил, как конвоир сказал, что за дерзость пайки лишит и сам не понял, как окликнул её по имени:

– Катерина!

Она быстро обернулась. Глаза широко распахнула, видимо удивленная, что имя её запомнил.

– Есть хочешь?

Стоит, сомневается, руки в карманы засунула, назад оглядывается и снова на меня смотрит.

– Боишься меня?

Улыбнулась улыбкой своей ведьминской, голову к плечу склонила, словно раздумывает.

– Нет, вас, сударь, не боюсь.

«Напрасно не боишься, дуреха. Ох напрасно. В волчье логово добровольно идешь»

– Пошли накормлю!

Глава 3

Я, не отрываясь, смотрел как она без стеснения и жеманства поглощает вареную картошку с солониной и ржаным хлебом – невиданная роскошь на военном судне. Половину ломтя девушка сунула в карман дранного тулупа. Товаркам отнесет или себе припасла?

– Мммм, как же вкусно! Сто лет не ела ничего подобного!

Я следил за ней взглядом, чувствуя, как внутри поднимается волна совсем другого голода. Противоестественная тяга к недостойному существу, жалкой оборванке бесправной и ничтожной. А держится словно и правда голубых кровей. Невольно любовался ее волосами, заплетенными в толстую косу. Захотелось потрогать их пальцами, ощутить вес ладонью, а потом намотать на запястье и дернуть ее к себе, чтоб запрокинула голову и смотрела своими синими глазами на меня. Подвину к ней нарезанное дольками яблоко и салфетку. Как ловко управляется со столовыми приборами и запястья хрупкие, а пальцы длинные и тонкие. Представил себе как эти пальцы играют на клавесине или на арфе. Ей бы подошло.

– Кто ты? Откуда? Как оказалась среди них?

– Слишком много вопросов вам не кажется? – она склонила голову на бок и положила вилку на стол.

– Нет, не кажется. Отвечай, если спрашиваю.

– А какая разница? Вам разве не все равно?

Я усмехнулся – наглая малышка, смелости не занимать. Пришла в каюту к офицеру и дерзит, а ведь прекрасно знает, что могу разложить ее на этом столе в два счета. Я не конвоир мне никто не помешает.

– Выпьешь?

Я поставил на стол бутылку водки и посмотрел на нее, представляя девчонку без этого старого, потертого платья и с распущенными по плечам волосами. Как стоит передо мной голая…В горле резко пересохло.

– Нет. Водку не пью, а от вина бы не отказалась

– Это военное судно, девочка. Здесь похлебка да водка и мужики голодные. Пей, что есть!

– А зачем вам меня угощать, сударь, и кормить, и угождать всячески?

Резко встретился с ней взглядом. Несколько секунд смотрели друг на друга; мне до дрожи захотелось ее поцеловать, и не просто поцеловать, а впиться в её рот алчно, жадно, словно голодный зверь. Мое дыхание участилось, задрожали руки, сжимающие бутыль и два стакана. Девушка смотрела на меня, не отрываясь и я вдруг лицо ее пятерней обхватил, притягивая к себе.

– А как ты думаешь зачем?

За подбородок потянул, и она приоткрыла рот, а у меня скулы свело от бешеного желания языком в него нырнуть, сплести с её языком, глотнуть её дыхание, прижимая к себе насиловать губы эти до исступления и вздохи ее пить со стонами.

– Наверное, вы решили развлечься со мной? Думаете, заключенная на все согласится за кусок хлеба?

Уперлась руками мне в грудь, а сама на мой рот смотрит, и я готов побиться об заклад, что ее взгляд затуманился и дыхание участилось.

– Мало кусок хлеба, да? Скажи, чего хочешь сама…, – потянулся к губам, а она увернулась и впилась тонкими пальцами в ворот моей рубашки.

– На волю хочу. Отпустите, сударь?

Дернул её к себе за затылок, притягивая так близко, что теперь ее губы моих губ почти касаются.

– Не я сажал, не мне и отпускать.

– Тогда руки уберите.

Убрать, когда ее запах голову кружит, а дыхание обжигает рот и скулы сводит от бешеного желания наконец-то почувствовать ее вкус?

– Я ведь не имею права сопротивляться? Это приравнивается к бунту?

Я резко разжал пальцы, и она пошатнулась от неожиданности. Выпрямился и в стаканы водки налил. Подтолкнул стакан к ней, а свой осушил залпом до дна.

– Так за что посадили, Катерина? Или стыдно признаться?

Ее рука вдруг легла на мою руку, и я замер – снова окаменел, не в силах оторвать от нее взгляда, судорожно сглотнул. Почувствовал, как кадык дернулся. Никогда в жизни я еще не был так зачарован женщиной, никогда не жаждал с такой силой, что к чертям мозги отказывали и трясти начинало только от мысли, чтобы прикоснуться к ней.

– Зачем вы вчера вмешались? – тихо спросила девушка и маленьким глотком отпила водку, поморщилась. –Вы – офицер и дворянин… Что вам до меня? До нас?

Я наполнил свой стакан снова. Меня трясло, как в лихорадке, мне казалось, что я способен наброситься на нее, порвать на ней одежду и опрокинув на узкую койку жестоко трахнуть ее и плевать на то, что не хочет. На все плевать. Внутри поднималось то самое темное…давно оно уже не скалилось внутри меня, не требовало жертву новую, а сейчас вдруг ожило с какой-то силой бешеной и запульсировало, как перед взрывом. Еще раз посмотрю на нее и сорвусь к дьяволу. Осушил стакан до дна и с силой на стол поставил.

– Поела? Выпила? Все! Давай! Пошла отсюда пока не поздно.

Но она снова приблизилась ко мне, руки на плечи положила. Сучка такая дразнит, играется. Только что оттолкнула и снова льнет, взглядом своим с ума сводит. Не понимает, что делает? Или намеренно соблазняет?

– Еще никогда и никто не делал для меня что-то просто так.

Ее соблазнительные губы приоткрылись. И мне подумалось, что для простой заключенной у нее слишком здоровые белые зубы. Все в ней слишком в ведьме этой. Все чересчур и слишком.

– Ты хочешь со мной расплатиться?

Я удержал ее за плечи. Она кивнула и приблизила свои губы к моим губам.

Пол словно закачался у меня под ногами. Я рванул ее к себе с такой силой, что у девушки подогнулись колени. Посмотрел ей прямо в глаза горящими голодной лихорадкой глазами. А у самого от напряжения по спине пот градом катится и член упирается в штаны, причиняя боль.

– И чем? Поцелуями?

Вцепилась ему в воротник снова, а я запястья перехватил и руки ее назад завел.

– Называй цену, девочка, и раздевайся.

Дернулась, но я сжал её сильнее, до хруста, тяжело дыша и глядя прямо в вспыхнувшие яростью и страхом глаза.

***

– Я не…не шлюха, – очень тихо, даже не сопротивляясь, а в глазах слезы заблестели.

– А кто ты тогда, а? – сдавил сильнее ее запястья, продолжая смотреть в глаза. – Или думала я тебя позвал кормить да спать уложить на перину?

– Думала, что вас можно не бояться.

Она все еще пыталась освободиться, но я держал слишком крепко.

– Ты дура наивная или прикидываешься? К мужику ночью в каюту таскаться и рассчитывать на его благородство? Ты кто такая? Воровка и шлюшка дешевая!

В синих глазах сверкнула ярость, и девчонка дернулась с новой силой.

– Я не такая, как они.

– А какая? Подороже? Чего хочешь? Мыло? Полотенца? Денег?

– Отпустите, – уже тихо и в глазах слезы заблестели. – мне больно.

– Меня это должно разжалобить?

– Нет…

– Рассказывай!

– Не могу!

Черт! Да она играется со мной. В какие-то идиотские кошки-мышки.

– Через не могу!

Тронула ладонями мои скулы, а меня пронизало молниями от возбуждения, и я со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы. А сам растворяюсь в этой заводи без дна…темно-синяя бездна безумия, я лечу в неё, как в космос. В ушах свистит от скорости падения.

– Это не только моя тайна! Я не воровка. Может быть, я такая, как и вы, просто обстоятельства сложились так, что теперь я среди них!

Она казалась такой искренней, глаза светились мольбой о помощи. Где-то тревожно противился разум, а я запах ее чувствовал и глаза закатить хотелось от наслаждения вдыхать его еще и еще. И ведь понимаю, что лжет она. Всем своим нутром понимаю.

Сучка…чертовая манипуляторша. Она же меня совращает. Так бесстыже и нагло. Отталкивает и притягивает. Умоляет и опять дерзит. Я грубо оттолкнул её от себя.

– Все! Наговорились и хватит.

Схватил под руку и потащил к двери.

– Еще раз у конвоира ключи стащишь – сечь буду до смерти.

– Мне все равно. Лучше сдохнуть здесь, чем отправиться на каторгу, на потеху тамошним солдатам. Я не выживу, понимаете? Лучше смерть, здесь и сейчас!

И она вдруг вцепилась в рукав моего мундира с отчаянием заглядывая мне в глаза. На секунду представил ее в объятиях пьяных, вонючих конвоиров и сжал кулаки.

– Лучше с вами, чем с ними… Помогите…пожалуйста. Умоляю. Помогите. Нельзя мне туда. Никак нельзя! Вы же хороший человек. Я вижу. Вы…

– Ошибаешься! – прошипел ей в лицо. – Заткнись лучше. Я этого не слышал, а ты этого не говорила. Совсем охренела, каторжная? Ты мне зубы не заговаривай! Спасибо скажи, что накормил и на четвереньки не поставил. А песни свои дивные Ваньке конвоиру пой.

Девчонка отшатнулась от меня.

– Ну и черт с вами! Не верьте!

Заключенная вышла из каюты быстрым шагом, я пошел за ней, все же опасаясь рыжего конвоира. Проснется и изувечит ублюдок. Но ничего не произошло, тот по-прежнему храпел, девушка легла на тюфяк и демонстративно отпихнула маленькой ножкой кандалы.

***

Я проспал долго, открыв глаза, не мог понять который сейчас час. Я вскочил с койки, умылся, холодной водой и быстро накинул мундир. Вышел на палубу и осмотрелся, было странно находиться на военном судне, в полном бездействии. Вспомнил вчерашнюю встречу и под ребрами заныло. Глаза ее перед моим глазами. Синева эта адская, невозможная. Тронул карман куда ключи вчера кинул – ни хрена. Утянула зараза. Вот чертовка. В порыве искренности успела вытащить…Но злости не было. Я усмехнулся уголком рта. Прошел по палубе в сторону, огражденную парусиной. Посмотрел на каторжных – стирают в чанах вещи матросов. Ну хоть какая-то польза.

Конвоиры больше не сновали с угрюмыми лицами, здесь они могли расслабиться, могли не опасаться побега. Один из них курил трубку и читал потрепанную книжонку, другой болтал с одной из этих. Уламывает ловелас хренов. Интересно что предлагает. Мыло или хлеб? Утянул девку в сторону. Я не видел лица заключенной, а вот довольную рожу конвоира видел прекрасно. Того самого, рыжего. Заключенная явно с ним заигрывала, потому что свинячьи глазки, заплывшие жиром, сухо блестели, и он внимал каждому ее слову, как ребенок. Потом он протянул руку и осторожно, любовно снял с нее платок.

Я на хрен поперхнулся табачным дымом. Золотая коса упала на серый тулуп и засверкала на солнце, огромная лапища рыжего на этот раз нежно погладила золотую головку, погружая в волосы всю пятерню. Мне показалось, что в этот момент в мое сердце впились тысячи маленьких заноз. Сука! Ах ты ж мелкая блядина. Значит я не ошибся. Со мной не вышло и за охранника взялась. Сдох бы за то, что бы услышать о чем они там любезно болтают.

И что она плетет этому дураку, который внимает ее речам, словно ангельскому пению. Но из-за шума волн и щебетания женщин, до меня донесся лишь ее смех. Мужик хотел привлечь девушку к себе, но Катя ловко увернулась и промурлыкала довольно громко:

– Не сейчас, милый, вечером!

Милый? Она назвала его милым? Тварь продажная. Не обольщаться. Голову и мне задурила и Ваньке дураку. Больше я ничего не услышал. Девчонка смешалась с серой толпой, и я потерял ее из вида.

Я быстрым шагом пошел к каюте брата, яростно отчеканивая каждый шаг. Чего еще можно было ожидать от такой, как она? Идиот. Развесил вчера уши. Внимал ей и с ума сходил, аж переворачивало все внутри. Было мгновение, когда вознес ее на пьедестал мученицы, возможно невинно осужденной. На хер ее из головы. Нашел о ком думать. Шлюха каторжная.