Либерализм – Госкапитализм – Социализм. Для тех, кто хочет лучше понять экономику

Голландский капитализм

В XVI веке европейский торговый хаб специями постепенно сместился от Лиссабона к Антверпену, который стал финансовым центром Европы с первой постояннодействующей фондовой биржей, и финансисты со всей Европы стали стекаться в Антверпен. Однако осада этого города в 1585 году испанскими войсками сместила торговый центр, теперь уже далее в Голландию, где активно развивалось кораблестроение. Перемещение торгового и финансового капитала в Амстердам сделало этот город новым европейским центром торговли и финансов.

Евреи и протестанты не были ограничены жестким религиозным осуждением денежного кредитования и обогащения, и таким образом, стали доминировать в профессиях финансов и банкинга. Они принесли с собой в Амстердам инновационные финансовые техники, которые прежде успели развить. Ингредиенты Голландского «экономического чуда» начала семнадцатого века, таким образом, были все готовы¹⁰⁴.

Так, в начале XVII века все дороги стали вести в Голландию. С небольшим населением и маленькой территорией, именно эта страна смогла построить первую в истории настоящую капиталистическую систему.

С не очень удобной географией и будучи ниже уровня моря, Нидерланды (буквально «Нижние Земли»), тем не менее, смогли извлечь из этого большую пользу. Отвоевывая свою землю у моря, голландцы смогли развить кредитный рынок, который позволил местным муниципалитетам занимать у населения средства и инвестировать собранный капитал в дорогостоящие проекты по строительству мельниц для откачки воды. Эта мера необходимости способствовала тому, что голландцы рано усвоили особенности работы с финансовыми инструментами и стали активно развивать капиталистические отношения. Даже крестьяне имели возможность хорошо заработать от вложения денег в облигации проектов по отвоевыванию земли. К 1600 году эта традиция подготовила голландцев к новому предприятию – торговле с дальними странами. Вскоре голландцы рассматривали как само собой разумеющееся владение долями в торговых экспедициях, идущих в Балтику или к Островам Пряностей¹⁰⁵.

В 1609 году в Амстердаме образовался предшественник всех современных национальных банков Wisselbank, который стал выпускать собственную валюту, и упростил процессы оплаты и денежных переводов, что еще больше способствовало развитию торговли. Одновременно, хорошо развитый сектор судоходства и судостроения позволили Амстердаму быстро стать центром экспертизы и информации по торговле с Азией.

Вначале голландские торговые компании конкурировали не только с иностранными торговцами, но прежде всего друг с другом, толкая цены вниз. Однако в 1602 году Генеральные Штаты – высший государственный орган республики – инициировали слияние конкурирующих торговых компаний в Объединенную Голландскую Ост-Индскую Компанию, которая получила государственную монополию на торговлю специями на всем пространстве от восточного побережья Африки и до берегов Китая и Японии, а также права на заключение соглашений с местными правителями тех земель, строить фортификационные сооружения и вести военные операции от имени Голландии.

В 1622 году персидские и английские войска захватили у португальцев стратегически важный остров Ормуз, что практически остановило португальскую торговлю с Азией. Парадоксально, но от этого события больше всех выиграли не Англия или Персия, а именно Голландская Ост-Индская компания¹⁰⁶, у которой больше не стало главного конкурента.

В своей книге «Dutch Ships in Tropical Waters» (Голландские корабли в тропических водах) Роберт Партезиус¹⁰⁷ описывает, что в Азии корабли компании перед возвращением в Европу должны были собирать товар в нескольких разных и отдаленных местах, что было, очевидно, неэффективным. Прибыльная торговля требовала постоянного присутствия в регионе, куда товары могли стекаться для долгого хранения, и это могло способствовать улучшению торговых условий, выгодному ценообразованию и сохранению качества пряностей. Компания стремилась к полному контролю над рынком пряностей и устранению конкуренции со стороны других европейцев, что практически позволяло диктовать как закупочные цены на месте, так и цены продаж специй в Европе. Однако еще одной важнейшей целью голландцев была минимизация оттока денег из Голландии в Азию, так как еще со времен Рима и Венеции европейцам все еще было нечего предложить азиатам взамен их товаров. Голландцы решили финансировать свои операции через локальную торговлю в Азии, превратив свою Ост-Индскую компанию в первую в истории специализированную транснациональную торговую корпорацию.

В 1619 году компания основала свой постоянный торговый хаб в Батавии на острове Ява (современный город Джакарта, столица Индонезии), с постоянным присутствием флота и людского персонала, что позволило существенно улучшить и оптимизировать организацию торговли по всей Юго-Восточной Азии. В Батавии корабли могли быть отремонтированы, а персонал мог передохнуть. Один английский пленник в Батавии позднее писал, что компания здесь постоянно содержала около двухста кораблей и тридцати тысяч людей персонала¹⁰⁸. Но важнее всего было то, что со временем сюда стекались товары самого лучшего качества со всей Азии, включая специи, золото, фарфор и драгоценные камни, и уже отсюда ежегодно в Амстердам уходил хорошо нагруженный и охраняемый флот. Именно такая организация, позволившая оптимизировать вопросы цены и качества, позволила Голландской Ост-Индской компании процветать почти двести лет на выгоднейшей торговле с Азией.

Почти монопольная торговля позволила стране постепенно саккумулировать огромный капитал, который, однако, не мог быть полностью абсорбирован внутренней небольшой экономикой без существенных технологических прорывов. И концентрация богатства стала постепенно превращать Голландию в торговую олигархию наподобие Венеции, только еще больше¹⁰⁹. В результате огромного излишка инвестиционных денег, который снизил внутренние процентные ставки и стал увеличивать цены и заработную плату, голландский производственный сектор стал неконкурентоспособен на международном рынке¹¹⁰. Стало сильно увеличиваться потребление и, особенно, потребление товаров роскоши.

В то же время высокоразвитый голландский финансовый рынок стал очень привлекательным для финансовых спекуляций для финансистов со всей Европы и для местного населения. Один из таких самых известных случаев спекуляций – «тюльпаноманию» – хорошо описал известный американский экономист Джон Кеннет Гелбрэйт в своей книге «A Short History of Financial Euphoria» («Короткая история финансовой эйфории»):

То, что начиналось как просто престижное обладание тюльпановыми луковицами превратилось через постепенное повышение цен в дикую спекуляцию в 1636 году. В частности, конкурентный спрос на тюльпаны породил такую манию, что единичные экземпляры продавались за новые повозки и даже дома, иногда доходя до $25,000 и $50,000 за каждую луковицу. Спрос настолько повысился, что на Амстердамской фондовой бирже стал развиваться фьючерсный рынок на луковицы. Этот рынок, как и мечты многих спекулянтов, лопнул под тяжестью собственной абсурдности и впечатляющей жадности. Когда продавцы потребовали исполнения по своим контрактам суд не внял их доводам. Так как рынок был далек от производства реальных товаров или услуг, суд посчитал Тюльпаноманию чем-то немного более, чем обычной азартной одержимостью¹¹¹.

Голландия стала «париковым» обществом. Целый сегмент населения страны стал жить на спекулятивные инвестиционные доходы и ничего не производил. Большая часть излишнего капитала позднее стала искать инвестиционные возможности за рубежом. Капитал начал перетекать из страны со зрелой экономикой и излишком богатства в страны, где такого капитала остро не хватало для развития. Экономист Ян де Врис оценил, что голландские иностранные инвестиции к 1800 году достигли около полутора миллиардов гульденов, что было вдвое больше ежегодного ВВП Голландии. В то время Соединенные Штаты Америки смогли привлечь от 10 до 20% своего долга во время Войны за Независимость именно из Голландии¹¹².

Голландский успех развития финансового капитализма, в конце концов, перешел к Великобритании. Так как процветающая торговля порождает зависть, англичане одновременно и завидовали голландцам, и в то же время восхищались их развитой торговлей и финансовой системой. В результате, так называемой, «Славной Революции» 1688 года английская знать «пригласила» голландского статхаудера Вильгельма III Оранского, чтобы он воссел на британский престол. Чувствуя, что дни Амстердама как мировой финансовой столицы уже на исходе, финансовая элита Голландии, включая такие известные банкирские дома как Баринги и Хоупы, последовала за Вильгельмом III в Лондон. «Португальские евреи Амстердама, изгнанные в результате Инквизиции из Испании и Португалии, массово прибыли в Лондон, и среди них был Авраам Рикардо, отец экономиста Давида Рикардо. В течение нескольких коротких декад Лондонский Сити стал новой мировой финансовой столицей¹¹³».

Глава 3. Эпоха Промышленной Революции

Истоки могущества Британии

Географическое положение Англии с самого начала было довольно выигрышным. С одной стороны островное положение обеспечивало достаточную безопасность, с другой же позволяло развивать торговые коммуникации с континентальной Европой только морским путем. В XIV веке Лондон стал частью растущей торговой сети Ганзейского Союза, который растянулся от русского Новгорода на востоке, через Балтийские государства до Антверпена и Брюгге на западе. Ганзейская лига, главную роль в которой играли преимущественно немецкие города, достигла почти полной торговой монополии в регионе, доставляя английскую шерсть на восток, а с востока в Англию и Нижние страны зерно, древесину и меха.

Со временем, стремясь получить больше привилегий в северной торговле, Англия начала более агрессивную политику по вхождению на рынки Ганзы и продвижению своих торговых компаний: «Merchant Adventurers», «Muscovy Company» и «Eastland Company», используя свои преимущества в шерсти и кораблестроении¹¹⁴. Это привело к тому, что торговцы и их картели, вовлеченные в торговлю с Ганзой и продвигающие интересы Англии в такой конкуренции, в конце концов, стали доминировать в английском Парламенте и продвигать собственные интересы в формировании национальной торговой политики, вплоть до полной ее институционализации в Совете по Торговле¹¹⁵.

Шерсть стала первым сырьевым товаром Англии, который сформировал основные принципы дальнейшей английской торговой стратегии. В 1320 году торговый картель по шерсти получил поддержку Короны на запрет экспорта шерсти для иностранцев, которые теперь должны были ее приобретать у картеля в специальных зонах «staple towns» на континенте, а взамен за такую монополию торговцы снабжали Корону дополнительным доходом¹¹⁶. До появления таких зон на континенте экспортная шерсть транспортировалась на собственных судах картеля, таким образом, увеличивая добавленную стоимость.

Подобная «индустриальная политика», способствующая развитию торговли в Англии, была также дополнена несколько Навигационными актами (законами), которые: (1) устанавливали, что торговцы могли использовать только английские корабли; и (2) требовали, чтобы все европейские товары, следующие к колониям, останавливались в английском порту и уплачивали таможенные сборы¹¹⁷, почти так же, как это в античности практиковали Афины.

Английская классовая структура общества менялась с вертикальной на горизонтальную (экономический класс), что позволило группе торговых интересов сконсолидировать свою власть над торговой политикой. Растущий пыл ксенофобского национализма начал хорошо уживаться в рамках торговых интересов в Палате Общин. Это нашло отражение в так называемом «Пасквиле об Английской Политике» («Libel of English Policy») – шовинистическом манифесте, написанном в 1437 году и призывающем Англию изгнать иностранных торговцев и использовать свою гегемонию в европейской торговле шерстью для усиления своей экономики и ослабления своих врагов¹¹⁸.

Преимущество этого было в том, что от такой политики в Англии выигрывали практически все. Знать могла инвестировать в торговлю, кораблестроение и частное предпринимательство, в то время как интересы Короны заключались в налогообложении такой торговли, которое обеспечивало от 30 до 50% доходов Короны до XVI века¹¹⁹.

За два столетия такой политики Англия успела достаточно развить свое кораблестроение, а также усовершенствовать свою торговую стратегию и институционализировать некоторые ее аспекты. К середине XVI века, когда Португалия и Испания были на пике своего морского могущества, активно осваивая новые земли и перевозя заморские богатства к себе домой, «поднимающийся на ноги» английский флот наблюдал за ними с растущим аппетитом. Королева Елизавета I выдала разрешение группе королевских судов – так называемым «Морским псам» («Sea Dogs») – атаковать и грабить испанский флот в пользу государственной казны Англии. «Морские псы», ставшие, по сути, пиратами в международных водах, были вполне законными у себя дома, имея специальные каперские свидетельства («Letters of Marque») от королевы, т.е. правительственные лицензии, разрешающие пиратство за пределами страны. А лондонские торговцы даже получили возможность инвестировать в такие экспедиции, рассматривая их как выгодные деловые предприятия.

Обнаружение огромных серебряных месторождений в Боливии и Мексике в середине XVI века (как упомянуто выше) стало божьим даром для «морских псов». Когда знаменитый пират Фрэнсис Дрейк возвратился в 1580 году со своего первого рейда, его «добыча составляла пятьдесят фунтов на каждый фунт вложенный инвесторами, не считая 50000 фунтов в испанских долларах и золотых слитках». Когда же другой моряк Томас Кавендиш возвратился в 1588 году, «его моряки были одеты в китайский шелк, а паруса были из золотой ткани»¹²⁰.

Английское государство всегда очень агрессивно продвигало свои торговые интересы и работало над продвижением своей индустрии не только устраняя барьеры к ее развитию, но также и предоставляя полную поддержку английскому военному флоту защищать ее торговые интересы¹²¹.

Начиная с XVII века так же, как и для португальцев, испанцев и голландцев, для англичан колониальные владения в Новом Свете, Африке и на Востоке стали казаться все более многообещающими. Англия стала вкладываться в развитие Карибской экономики, выращивая сахар, который становился все более привлекательным товаром на европейских рынках. Это было то время, когда для работы на сахарных плантациях из Африки стали завозить миллионы чернокожих рабов, эксплуатация которых стала настолько прибыльной, что оценочная стоимость хозяйства одного только острова Барбадос в 1730—31 годах составляла около пяти с половиной миллионов фунтов стерлингов¹²².

Как отмечают Аджемоглу и Робинсон, в своей известной, но вызвавшей много споров книге «Why Nations Fail», согласно английской переписи населения 1680 года, общее население острова Барбадос составляло около 60000 человек, из которых 39000 были африканскими рабами, принадлежавшими 175 плантаторам¹²³. И, несмотря на то, что Аджемоглу и Робинсон в своей книге убеждают, что причиной развития и богатства Англии были ее особые институты, основанные на «инклюзивности» и правах человека, они же, тем не менее, ясно показывают, что такие права на чернокожих не распространялись.

Эти крупные плантаторы имели надежные и защищенные права собственности на свои земли и на своих рабов. Если один плантатор хотел продать своих рабов другому, он вполне мог это сделать и ожидать, что суд исполнит его контракт. Почему? Из сорока судей на острове, двадцать девять из них были крупными плантаторами. Также восемь старших военных чинов были тоже крупными плантаторами¹²⁴.

Все законы работали не просто в интересах белых, а в интересах высшего сословия, главным образом, в пользу групп с экономическими интересами, как это и было устроено в Парламенте со времен Ганзейской торговли. Государственная власть уже была полностью сосредоточена в руках того экономического класса, который определял торговую политику. Таким образом, еще до того, как Вильгельм Оранский из Голландии занял английский трон в 1688 году, Англия уже достаточно подчинила государственные институты интересам олигархического класса, развив у себя торговые и финансовые институты, привлекательные для переезда сюда из Амстердама голландских и германских торговцев, финансистов и банкиров, французских гугенотов и евреев-сефардов. Мировая финансовая столица переехала в Лондонский Сити.

Сразу же после «Славной Революции» лондонские финансисты в 1694 году инициировали создание Банка Англии, который подобно амстердамскому Висселбанку так же стал эксклюзивно печатать деньги для всей страны, несмотря на то, что он не был государственным и не был создан правительством. Капитал Банка Англии был собран из средств нескольких торговцев и банкиров Лондона, а также ряда голландских переселенцев¹²⁵. Вместе с Банком Англии Парламент учредил также создание Объединенной Восточно-Индийской Компании (часто упоминаемой как Британская Ост-Индская компания, наподобие голландской) и «Компании Южных Морей» («South Sea Company»). Все три компании часто называли «Три Сестры», так как совместно они постоянно держали большую часть английского государственного долга. Так, уже к середине XVIII века «Три Сестры» контролировали 97% национального долга страны¹²⁶.

Банк первоначально был создан, фактически, не для регулирования валюты, а для помощи оплачивать войны… В 1694 году, после нескольких лет войн… Англия была близка к банкротству. Тогда группа торговцев из Сити… обратилась к канцлеру казначейства Чарльзу Монтегю, предлагая одолжить правительству 1,2 миллионов фунтов стерлингов навечно по процентной ставке в 8%. Взамен они просили право создать банк и выпустить банкнот на сумму 1,2 миллиона фунтов – это были первые официальные бумажные деньги Англии – и стать единственным банкиром правительства… Новый банк открыл свои двери для бизнеса под названием «Губернаторство и Компания Банка Англии»¹²⁷.

Дальнейший рост британской экономики и морского могущества страны уже были неразрывно связаны с развитием финансовых рынков Лондонского Сити, которые создали достаточный ресурс для экономической активности и поддержки британского правительства в его военных и колониальных экспансиях.

Новая высокомонетизированная экономика Британии способствовала развитию спекулятивного рынка ценных бумаг так же, как и в Амстердаме. Стали появляться разного рода акционерные компании, чьи акции активно циркулировали на рынке. На пике своего роста в 1720 году общая капитализация лондонского рынка оценивалась в более, чем 500 миллионов фунтов стерлингов – почти в сто раз больше, чем в 1695 году¹²⁸. Увлеченные высокой оборачиваемостью спекулятивного капитала, лондонцы стали торговать всем, что только приходило в их очень предприимчивые умы: от человеческих волос до импорта метел из Германии и извлечения серебра из свинца¹²⁹.

«Компания Южных морей» была создана для торговли с испанской Америкой и была вначале очень многообещающим предприятием, так как многие англичане все еще помнили горы серебра и сахарные плантации Америки. Среди увлеченных акционеров было даже очень много высокопоставленных чиновников британского правительства, чья «заинтересованность и авторитет поддерживали продолжающийся рост цен на акции¹³⁰». Однако, даже по прошествии достаточного количества времени компания так и не зарабатывала денег от торговли с Америкой, если не считать процента от инвестирования в государственный долг, в который компания частично вложилась.

Единственным способом, поддерживавшим компанию прибыльной кроме процента от государственного долга, была большая продажа своих акций на рынке… В наши дни это бы называлось схемой Понци, в которой прибыль для текущих инвесторов формировалась получением денег от будущих инвесторов¹³¹.

В конце концов, когда ресурс такого пирамидального роста акций компании был исчерпан, и пузырь лопнул, обанкротив всех, кто остался с ее акциями, история Компании Южных морей стала таким же уроком, как и тюльпаномания в Голландии веком ранее. Простые лондонцы, как это обычно и бывает, стали жертвами своей же близорукости и алчности, поддавшись обещаниям спекулянтов быстрого богатства и «золотых гор». Феномен такой спекулятивной игры с неизменным последующим крахом хорошо описал экономический историк Чарльз Киндлбергер в своей известной книге «Manias, Panics and Crashes»:

Сначала появляется что-то новое, например, новая технология или изменение в политической ситуации, кажущееся создающим уникальную возможность для роста и прибыли. Смекалистые участники рынка включаются в игру и покупают соответствующие акции, создавая ажиотаж и рост рынка. Пузырь раздувается еще больше когда в определенный момент такое «умное» инвестирование дополняется достаточно большим спросом со стороны менее информированных участников; легкие кредиты и низкие проценты, позволяющие легко занимать деньги и вкладывать в такие спекуляции, часто являются важной и необходимой предпосылкой¹³².

Согласно Киндлбергеру, спекулятивный бум следует тогда, когда в игру включается большое количество непрофессиональных игроков. У новичков мало опыта, и они всегда склонны реагировать эмоционально, еще больше раскачивая колебания цен. Когда цены растут, все больше «инвесторов» хотят поучаствовать в этом и заработать легкие деньги. Пузырь растет до тех пор, пока, в конце концов, количество «инвесторов», несущих свои деньги, не будет исчерпано.

Как бы то ни было, англичане получили этот опыт и… им это понравилось. Быстрые и легкие деньги на спекулятивном рынке стали привлекательными, даже несмотря на закономерные крушения рынка. Культурные особенности англичан позволили им относиться к этому «философски», то есть их устраивало то, что жизнь жестока и нет в мире никакой социальной справедливости. Агрессивная политика торговцев в Парламенте успела приучить к этой суровой реальности всех жителей Англии. Значит, надо попросту быть порасторопнее и успевать продавать акции до крушения рынка, и пусть несчастье постигает других – это их проблемы, значит они «не вписались в рынок». Этот культурный феномен англичан особенно интересен в сравнении с французами.

Бум развития «Миссиссиппской Компании», созданной шотландцем Джоном Лоу в 1720 году в Париже, имел схожую историю с английской Компанией Южных морей. Бурный рост акций Миссиссиппской компании вовлек в игру большое количество французов и стал еще больше разгонять рынок, создавая такой же спекулятивный пузырь. Сильно вырос спрос на товары роскоши: «кузнецы, ткачи, ковровые мастерские и изготовители фарфора были завалены заказами¹³³». Весь процесс проходил по классическому спекулятивному сценарию, однако коллапс этого пузыря вызвал в католической Франции несколько иные последствия, чем в протестантской Англии: «горькое разочарование и сильная антипатия к финансовым институтам… Дошло даже до того, что слово „банк“ не хотели произносить еще 150 лет после этого… Старая антипатия к спекуляциям и финансам, типичная для Средневековья, снова возвратилась¹³⁴».

Несмотря на высокую рискованность спекулятивной игры на рынке, авантюрный характер англо-саксонского капитализма оказался очень выигрышным для Британии на этом отрезке истории. Авантюрный, но активный рынок ценных бумаг позволил особо предприимчивым дельцам аккумулировать капитал для вложения во многие «перспективные» направления и технологии, хоть и не всегда успешные. И, несмотря на крушения многих таких рисковых предприятий, к XIX веку Лондон превратился в мировой финансовый центр, куда стекались все мировые торговцы и финансовые спекулянты, где продавались и покупались ценные бумаги со всего света. Натан Ротшильд – третий из сыновей знаменитого основателя династии Майера Амшеля Ротшильда как-то сказал: «все сделки мира, будь то в Индии, Китае, Германии или России – все управляются и решаются через эту страну¹³⁵», имея в виду Британию.

После 1815 года Британия стала активно поддерживать южноамериканских революционеров, таких как Симон Боливар в Колумбии и Венесуэле, борющихся за отделение от Испании. Новые формирующиеся государства остро нуждались в деньгах, и Лондонский Сити был самым подходящим местом для быстрого привлечения нужных средств, так как британские граждане видели в этом новые прибыльные возможности, как и описывал выше Киндлбергер.

Коллапс испанского контроля над своей Американской империей во время Наполеоновских войн привел к возникновению к 1820 году нескольких независимых государств из прежних колоний. Воюя друг с другом за контроль над стратегическими транспортными путями, реками и портами, государственными предприятиями, обычно рудниками, каждая из сторон обращалась за поддержкой к иностранным инвесторам как к источнику государственных финансов, а также для привлечения технологий и экспертизы взамен старых испанских. И их правительственные облигации и акции рудниковых предприятий нашли хороший рынок в Лондонском Сити, который стал доминирующим рынком финансового капитала во времена Наполеоновских войн¹³⁶.

Например, вновь сформированное государство Колумбия смогло первым привлечь средства в 1822 году, разместив свои облигации, деноминированные в фунтах стерлингов под 6%. За ней сразу же последовали Чили и Перу. Эти инициативы были встречены очень позитивной реакцией на британском рынке¹³⁷. Однако, в конце концов, и эти положительные начинания обратились в безудержные спекуляции и закономерный последующий крах. В 1825 году в Лондоне случился большой обвал фондового рынка, вызванный как чрезмерным раздуванием пузыря, так и появлением мошенников, которые стали продавать акции выдуманных государств (примером является история Грегора МакГрегора и его страны Poyais). Это стало возможным как раз из-за того, что большинство обычных граждан даже не знали, во что вкладывались, и, в погоне за быстрыми и легкими прибылями, слепо верили красивому «маркетингу» мошенников.

Однако даже после большой паники 1825 года, когда в Англии обанкротились несколько именитых банков и множество простых граждан, на рынок снова быстро вернулся оптимизм. На этот раз всех заинтересовала возможность обогатиться за счет новых многообещающих технологий. В том же 1825 году в Англии была открыта первая железнодорожная линия Стоктон-Дарлингтон, которая сначала не привлекла особого внимания. Однако же после того, как Парламент поддержал появление шести новых линий, включая большие Ливерпульскую и Манчестерскую, которые были запущены в 1831 году и выплачивали 10%-ные дивиденды, инвесторы снова массово хлынули на рынок¹³⁸.