– Стой и ничего не делай. Смотри куда хочешь, думай, о чем хочешь, просто не мешай!
Ох, а я разве подписывалась «на процедуры»? Почему я не задаю вопросов? Не спрашиваю опасно ли это? Почему она сама не спрашивает моего согласия? Почему все опять как всегда – ради призрачной симпатии какой-то незнакомой тетки, я молча терплю и не могу сказать, что я переживаю, мне страшно… А вдруг она читает мои мысли? Ой… и слышит вот это все? Так… я буду просто смотреть в окно. Солнечное утро, мой любимый сентябрь, холодный прозрачный воздух, еще не угасание и тлен, а невообразимое чудо, на которое способна природа, восхитительный, но пугающий взрыв красоты на пороге смерти. Я должна что-то чувствовать сейчас? Тепло, холод, покалывание, мистический транс… Я ничего не чувствую, я даже не могу разобрать что Анна шепчет за моей спиной, но она точно там, будто разгоняет руками как безумный ветряк мою вечную черную пустоту. Впервые кто-то кроме меня увидел ее и не посчитал инфантильной выдумкой.
И я заплакала. Без усилий и надрыва, слезы просто потекли из моих глаз от острого чувства, что кому-то не все равно, что там… у меня за спиной.
– Ну вот и всё. – Анна дышала часто и прерывисто, я обернулась – она задувала большую свечу и протягивала мне листок, забрызганный воском. – Теперь рассказывай.
– Я? Что рассказывать? – я вертела в руках листок, пытаясь понять, что бы такое рассказать и не выглядеть при этом идиоткой.
– Что за Прасковья такая и почему ты сразу об этом не сказала?
– Анна, простите, но я теряю нить.. Какая Прасковья, о чем я должна была сказать? – я уже начинала жалеть, что не нашла денег на психотерапевта.
– Ну ладно, давай по порядку. – мы снова уселись на свои места, Анна промокнула бумажной салфеткой капельки пота, проступившие у нее на лбу и закурила – Посмотри внимательно на листок.
Я перевернула его и вгляделась в беспорядочные восковые кляксы, которые начали приобретать вполне внятные очертания.
– Вот тучи, а это птицы… – начала я.
– Вороны, если быть точнее – поправила Анна
– Хорошо, вороны… Дом деревенский, труба дымит и…господи, серьезно?..
– Да-да, я об этом и говорю! – она явно радовалась, что теперь не ей одной ломать голову над загадками моей жизни.
– Бабуля какая-то… на пороге, в платье в пол и платочке…
– Правильно, а что бабуля делает? – ведьма заговорила со мной тоном воспитательницы в детском саду.
– Бабуля, кажется, колдует?…
– Бабуля колдует! – передразнила меня Анна. – А зовут бабулю – Прасковья. И я спрашиваю – почему она решила, что именно ты должна от нее перенять это милое занятие?
– Слушайте, я, конечно, надеялась на волшебство и чудеса, но вот вообще не в таком формате. Мы же вроде говорили о том, что вы поможете мне как-то разобраться с собой и вылезти из этой дурацкой депрессии!
– А я что делаю, позволь тебя спросить? Если какая-то бабка так и будет таскаться за тобой и ждать, когда ты соизволишь перенять ее дар, а ты будешь думать, только о том, что тебя никто не любит и где взять денег, то так и будешь ходить до конца жизни в своей депрессии! – Анна теряла терпение, а я, кажется, разум, потому что все это было уже слишком даже для меня.
– Да не знаю я никакой бабки!
И здесь я, конечно, должна была бы долго объяснять Анне, что семейное древо в моем случае не то чтобы не росло, но на древо никак не тянуло, максимум – чахлый куст, который обрывался на том, что я теоретически знала о существовании двух бабушек и двух дедушек, а практически была знакома только с одной – бабушкой Серафимой по отцовской линии, к которой в детские годы меня регулярно отправляли в летнюю ссылку на Балтийское море. Вся остальная семейная история у нас как-то не прижилась. Слишком уж особенными были мои родители, слишком богатой внутренней жизнью жил каждый из них, и еще до моего рождения, оторванные от своих корней, мама и папа, прекрасно чувствовали себя в обществе друг друга, не испытывая ни малейшей нужды в укреплении родственных связей. Так что, когда я появилась на свет, они оба уже много лет ограничивали общение с родней открытками на Новый год, а я очень долго считала, что мои бабушка и дедушка – это строгая женщина с резким профилем и суровый бородач в свитере с высоким горлом крупной вязки – Анна Ахматова и Эрнест Хемингуэй соответственно – только их фотографии висели у нас в рамочках на стенах. Как и сейчас, тогда я старалась не расстраивать родителей глупыми вопросами, а они не особенно задумывались над тем, нужен ли маленькому человеку кто-то кроме него самого. Им вполне хватало себя и сложно их за это судить. Тем не менее, к середине своей жизни я причалила практически в гордом одиночестве. Так что мне действительно было решительно нечего сообщить о бабке Прасковье, в родстве с которой меня заподозрила Анна.
– Слушайте, а можно я позвоню прямо сейчас маме и спрошу у нее?
– Звони, конечно, а то мы до вечера тут с тобой не разберемся.
Мама у меня к своим годам уже туговата на ухо и я терпеливо ждала, когда она услышит телефон, не торопясь пройдет из спальни по длинному коридору на кухню, где наверняка его оставила, когда пила свой утренний кофе и завтракала орехами и сухофруктами.
– Мам, привет! Кто такая Прасковья?
– Доброе утро, дорогая! А с чего это ты вдруг спрашиваешь?
– Ну не важно! Просто скажи, была у нас такая родственница?
– Была конечно! Твоя прабабушка, моя бабушка Прасковья Андреевна. Чистокровная цыганка, между прочим.
Мое сердце глухо застучало где-то под самым горлом.
– Мам? Ну как же так? Почему ты мне никогда о ней не рассказывала?
– А я разве не рассказывала? Ой, ну я даже не знаю. Ты никогда не спрашивала, значит.
– Железная логика, мам! Как я могла спрашивать то, о чем вообще ничего не знаю? Ладно, проехали. Ну скажи мне, эта Прасковья Андреевна, она чем занималась?